2. К проблеме образования названий частей тела
2. К проблеме образования названий частей тела
Эта проблема затрагивается здесь постольку, поскольку она связана с историей терминов ‘рождать’, в первую очередь *gen?-. Этот вопрос в высшей степени интересен, кроме того, он нуждается в критическом освещении, потому что суждения в литературе по этому поводу довольно противоречивы. Сюда относится не только определенный момент истории и.-е. *gen?- ‘рождать’, но и совершенно аналогичный момент истории и.-е. *kuel- ‘происходить’ и некоторые близкие явления в истории значений других основ. Здесь для удобства изложения, а также ввиду важности и.-е. *gen?- проблема образования ряда названий частей тела рассматривается как второй из разбираемых моментов истории и.-е. *gen?- ‘рождать’.
В литературе, как правило, и.-е. *gen- ‘рождаться’ отделяется от *genu-, *g?nu-, *gonu-, *gneu-y *gnu- ‘колено’, а также от названий других частей тела, содержащих *gen-, ср. лат. gena ‘щека’, др.-инд. hanu-h ‘подбородок’, нем. Kinn то же, готск. kinnus ‘щека’[1173]. Но это не единственная точка зрения. Так, еще Я. Гримм объединял греч. ???? ‘колено’, ????? ‘подбородок’ не только с *gen- ‘рождать’, но и с *gen- ‘знать’. Р. Бак[1174] пытается обосновать это сравнение очень остроумной аналогией. Он указывает на существование египетского иероглифа ‘рождать, рождение, беременность’, который представляет собой изображение стоящей на коленях рожающей женщины, что должно отражать обычное положение египетской роженицы. Р. Бак ссылается на мнение гинекологов, что такое положение при родах — самое естественное, указывая при этом на широкую его распространенность в античной древности и позднее в народных массах разных стран. На основании этого Р. Бак заключает, что в сознании и языке древних индоевропейцев ‘роды, рождение’ было запечатлено как ‘коленопреклоненное положение’ (‘Knien’) по характерному внешнему признаку. Отсюда и глагол ‘рождать’, ср. франц. accoucher ‘рождать, родить’, собств. ‘лечь в постель’. Р. Бак обращает внимание на любопытный факт отсутствия индоевропейского глагола ‘стоять на коленях’, который, например, есть в немецком: knien.
Сообщение Р. Бака подкупает своим остроумием, обилием фактов. Оно безукоризненно в семантическом отношении, чего никак нельзя сказать о попытках других авторов исходить в этимологическом объяснении названий частей тела и терминов ‘рождать’ с основой *gen- из маловероятного значения ‘угол, изгиб’. Однако согласиться с объяснением Р. Бака не позволяют другие, не учтенные им факты. Если признать развитие значений *gen-: ‘колено’ > ‘стоять на коленях’ > ‘рождать’ то названия других частей тела (ср. лат. gena ‘щека’, нем. Kinn ‘подбородок’), связь которых с упомянутым *gen- нельзя отрицать, останутся без объяснения или придется прибегать к разного рода натяжкам. Ведь о переходе значений ‘колено’ > ‘подбородок’, ‘щека’ вряд ли можно говорить всерьез. Близкие к Р. Баку наблюдения опубликовал З. Шимоньи[1175], не сообщающий никаких новых фактов. Согласно Шимоньи, ‘колено’ > ‘род’. В одном только с ним следует безусловно согласиться: «для родства genus ‘род’ и genu ‘колено’ нет, как видно, ни фонетических, ни семантических препятствий».[1176] Р. Мерингер[1177] тоже склонен придавать слишком большое значение названию колен в развитии всех прочих значений и.-е. *gen-.
Мнения авторов в деталях весьма различны. У. Бенвенист[1178] увязывает согдийское z’tk ‘сын’ и z’nwk ‘колено’, понимая первое как fils du genou’, ср. аналогичные др.-ирл. glun-daltae ‘nourrisson du genou’ и др.-сакс. cneo-m?g ‘parent direct’, отражающие обычай, по которому отец, признавая ребенка законным, сажает его себе на колени. Э. Бенвенист, в частности, высказывается против связи с рождением и сомневается в приемлемости объяснения Р. Бака. Об описанном обычае признавать ребенка законным, сажая его на колени, говорит А. Мейе[1179], производя лат. genuinus законнорожденный’ не от genus ‘род’, а от ?u-основы genu ‘колено’, отрывая последнее от названий ‘род, рождать’. При этом А. Мейе не замечает, что отмеченное И. Фридрихом[1180] и приводимое им самим хеттск. genu ед. ч. ‘половой орган’ (мн. ч. ‘колени’) скорее свидетельствует о неисконности значения ‘колено’ и о связи с *gen- ‘рождать’.
О значительном интересе лингвистов к словообразовательным отношениям этих форм свидетельствует тот факт, что в одном только 27-м томе «Бюллетеня Парижского лингвистического общества», были подряд помещены три статьи, анализировавшие соответствующие формы: Э. Бенвениста, А. Мейе и М. Каэна. М. Каэн[1181], имея в виду все тот же обычай признания ребенка своим, приводит материал из германских языков: др.-исл. setja i kne ‘сажать на колени’ > ‘усыновлять’, knesetja усыновлять’, knesetningr ‘приемный сын’ — примеры счета кровного родства коленами в германском, в чем М. Каэн видит, однако, лишь использование названия колена. Он считает также, что герм. *knewa- ‘колено’ лишь позднее было вовлечено в семантический круг *kunja ‘род’. Далее М. Каэн предлагает на выбор две гипотезы, которые должны объяснить роль колена в терминологии родства: 1) от употребления в значении ‘узел’ в народной речи, ср. др.-исл. kne ‘узел, сплетение’ или 2) от сравнения родственных связей со связями, которые существуют между частями тела; причем сам Каэн присоединяется ко второй точке зрения.
Не говоря уже о чисто лингвистических возражениях, существо которых ясно из сказанного выше, методологически неверна сама мысль о метафорическом переносе названия ‘колено’ на различные отношения родства. Во-первых, потому, что одним метафорическим употреблением слова из иной семантической группы лексики просто невозможно объяснить последовательность словообразовательных связей между соответствующими терминами — ‘род, рождать’: ‘колено’—в различных индоевропейских языках (причем, не только в случае с и.-е. *gen-). Ясно, что такую последовательность можно истолковать только как древнюю этимологическую связь между *gen- ‘род, рождать’ и *gen- ‘колено’. Во-вторых, было бы просто неосторожно предполагать без достаточных оснований для древнеиндоенропейской родовой терминологии картинную метафоричность, которая подстать Менению Агриппе в «Кориолане» Шекспира, сравнивающему в изысканном монологе отношения социальных слоев римского общества с отношениями между различными частями тела. И опять-таки исследователи вместе с М. Каэном не смогут объяснить образование несомненно родственных названий других частей тела: греч. ????? ‘щека, подбородок, челюсть’, ?????? ‘челюсть’, литовск. zandas ‘челюсть, скула’, готск. kinnus ‘щека’, лат. gena ‘щека’, нем. Kinn ‘подбородок’.
Тем не менее этимологическая связь между *gen- ‘рождать(ся)’ и всеми этими названиями частей тела налицо. Она основана на том же семантическом развитии, что и в случае с *gonbho-s, литовск. zambas, слав. zobъ: ‘рождаться’ > ‘вырастать’ > ‘выросшее, выступ’. При этом знаменательна некоторая семантическая неустойчивость, незакрепленность, проявляющаяся почти во всех образованиях такого рода. Они обозначают то щеку, то челюсть, то скулу, то подбородок, колеблясь даже в пределах одного языка, потому что все они восходят к более общему значению. Шире остальных представлено значение ‘колено’, закрепленное в большинстве случаев за характерным u-проихзводным *genu-, *gonu-, *geneu-.
Аналогичные явления наблюдаются в истории и.-е. *kuel- ‘вертеться, происходить’. На примере этой аналогии отчетливо виден вторичный характер названий частей тела. Так, балто-славянский рефлекс *kuel- имеет оба значения — ‘происходить, рождаться’: ‘колено’, как *gen- в индоевропейском; в то же время отношение греч. ??????? ‘происхожу’: ????? ‘сын’ при отсутствии родственного названия колена в греческом убедительно демонстрирует отсутствие необходимости в метафоре ‘колено’ > ‘род’, ‘родственные отношения’. Как в том, так и этом случае в основе соответствующих названий частей тела лежат термины ‘происходить, рождаться, род’. Обратное, направление развития менее вероятно.
Следы и. — е *gen- в славянском, по-видимому, не ограничиваются приводившимися примерами. Назовем предположительно еще чешск. naznak ‘навзничь, на спину’ (например, упасть), недостаточно ясное. Его членение: na-znak, ср. польск. wznak, nawznak, болг. възнак то же. Возможно, оно восходит к *g(e)n?- в значении ‘спина, позвоночник’, т. е. часть тела, а в конечном итоге — к *gen- ‘рождаться’. По характеру распространения основы ср. нем. Knochen ‘кость’ < *g(e)no-k-, ср.-в.-нем. knoche, которое мы также относим к *gen-. Подобное развитие значения ср. у и.-е.*ost-, хеттск. hastai ‘кость’: has- производить, рождать’. Толкование чешского слова у И. Голуба — Фр. Копечного[1182], которые сопоставляют его с др.-инд. n?kas ‘небо’, маловероятно. В то же время слав. zveno, русск. звено, которое И. Миккола[1183] относил к греч. ???? ‘колено’, по-видимому, лучше объяснено А. Вайаном, возводящим его к *ghu-s ‘рыба’, ср. русск. звено рыбы[1184].
Нам представляется возможным определить в этой связи также этимологию русск. зеница, сербск. зjёница, словенск. zenica, чешск. zenice ‘зрачок глаза’, др. русск., ст.-слав. з?ница ‘????’. Переход к значению ‘зрачок’ не является уникальным в семасиологическом отношении, ср. лат. pupilla при pupus ‘мальчик, дитя’. В таком случае мы имели бы в ст.-слав. зhница и родственных еще один весьма интересный пример сохранения в славянском и.-е. *gen- ‘рождать’. Происхождение долготы (h < e), видимо, коренится уже в конкретных условиях славянского словообразования в данном случае. Старая этимология — зhница: зевать, зиять[1185] — совершенно неудовлетворительна в фонетическом отношении. Эти слова могли затем сблизиться по смыслу, ср. польск. zrcnica, полученное в результате контаминации с группой слав. zbreti.
Разберем несколько названий частей тела, распространенных в отдельных индоевропейских языках, которые ведут свое происхождение от и.-е. *kuel- ‘происходить’. Такие формы, известные различным индоевропейским языкам, прежде всего типичны для балто-славянского, почти не сохранившего в этой функции производных от и.-е. *gen-’рождать(ся)’ (возможные исключения описаны выше). Названия частей тела, восходящие к *kuel-, весьма различны по своим значениям и форме объединяются вокруг нескольких основных типов.
Слав. celo ‘лоб’, ст. — слав, чело, русск. чело, сербск. чело ср. р., вероятно, < и.-е. *kuelom ср. р., т. е. формально — того же типа, что и слав. sъto, русск. сто, греч. ?-????? < и. — е *kmtom, слав, jьgo, словенск. igo греч. ????? < и.-е. *iugom. В пользу такого предположения говорит и акцентологическая характеристика этих слов. Этимологически родственны и морфологически тождественны славянскому celo греч. ????? ‘кишки’ (Аристофан, Всадники, 455)[1186], ????? ‘член’ — тоже существительные среднего рода на ?п (ударение отлично от окситонированного типа русск. чело). Предположение о наличии в слав. celo ?es-основы (ср. ст.-слав. челесьнъ[1187]) неосновательно, так как последняя форма может быть аналогического происхождения (ср. ст.-слав. т?лесьнъ[1188]). О возможности вторичного развития ?es-основ говорит ст.-слав. род. п. ед. ч. ижесе — иго, при греч. ?????. Ударение русск. чело, согласное с ударениями других индоевропейских имен среднего рода на ?om, тоже противоречит предположению об ?es-основе. Известно, что основы среднего рода на согласный, в частности ?es-, были баритонными и обычно сохраняют это старое место ударения[1189]. Тогда должно было бы быть русск. *чело, ср. небо, греч. ????? *nebhos; слово, греч. ????? < *kleuos[1190].
Интересным производным от *kuel- является слав. koleno, русск. колено. Исследователи выделяют в нем суффикс ?eno (??no), делая оговорку о редкости подобных образований: ср. еще poleno, timeno[1191]. Авторы отмечают этимологическую неясность этих слов. При таком положении коррективы в словообразовательном анализе неудивительны. Интересующее нас слав. koleno является, возможно, расширением первоначальной согласной основы на ?п-: *kole, *koleту, *koleni, ср. jьme, jьmene, zname, znamene. Позднее слав. kole > koleno. Примеры такого расширения известны: чешск. jmeno, укр. знамено. Предположение о древней согласной n-основе *kolen- подтверждается существованием греч. ????? ‘плечевая кость’, аналогичного по форме ?????, ???????, ?????, ???????, ??????, ???????? — также n-основам. Наличие в слав. koleno, укр. колiно ??n- вместо ?еn- может быть результатом вторичной нормализации[1192]. Ср. литовск. kelenas ‘коленная чашечка’[1193] наряду с k?lis ‘колено’, более простым производным от *kuel-, литовск. kilti. Кстати, П. Скарджюс специально указывает на происхождение суффикса ?ena- с e долгим в литовском из согласных основ на ?en- с е кратким.
Сюда же, далее ст.-слав. чл?нъ, русск. член, польск. czlon, czlonek — все со значением ‘член (тела)’, но ср. сербск. диал. cjen, cjenek ‘род’[1194], из *cel-no-, *kel-no-[1195]. Тот же корень в степени редукции видим в аналогичном производном слав. cьlnъ>, русск. челн, укр. човен, польск. czoln ‘лодка’, собств. ‘дерево, ствол’, сюда же с вторым полногласием русск. диал. челёнье ‘звено плота’, мн. ч. челёнья[1196], ср. с иным суффиксом литовск. kуlmas ‘пень’, ‘кустарниковое растение’, ‘злак’. Все эти, казалось бы, совершенно далекие друг от друга значения легко удается примирить, предположив семантическое развитие:
‘часть тела, член тела’
*kuel- ‘происходить; расти’ ?’ выросшее’
‘растение, дерево, ствол’
Привлеченный выше ряд индоевропейских слов, объединяемых названным *kuel- можно, очевидно, значительно пополнить. Например, Ф. Шпехт[1197] сравнивает со слав. koleno, литовск. kelis, греч. глоссовое ????????? ‘просить’ (Гесихий). Из славянского сюда же, возможно, слав. deljustъ: ст.-слав. челюсть ‘????????’, русск. челюсть, сербск. чёљуст, польск. czelusc — слово, еще весьма неясное в словообразовательном отношении[1198], которое А. Брюкнер[1199] относит к celo, чело.
Изложенные выше фрагментарные наблюдения над развитием формы и значения производных от и.-е. *kuel- представляются необходимыми, так как именно эти образования до последнего времени в этимологической литературе часто толкуются неправильно, либо в сущности вовсе не толкуются, рассматриваются разрозненно, статически, без всякой системы. Так, Ю. Покорный в своем новом словаре под kuel-, kuel?-помещает без особых комментариев греч. ???? и родственные, литовск. kelys, слав, koleno, kolo[1200]. При этом масса родственных слов выпадает из его поля зрения, а те, которые анализируются, остаются невыясненными в семантическом отношении.
Параллели такому семантическому развитию находим и в более поздних образованиях: русск. живот ‘abdomen’ < ‘vita’, ср. отглагольный характер слав. zivotь (к zivo) и значение болг. живот, чешск. zivot ‘жизнь’, ср. греч. ?????? ‘жизнь’; ср. еще русск. рожа ‘физиономия, лицо’ с совершенно аналогичным развитием значения от общего значения отглагольного имени к конкретному названию части тела — ‘лицо’: к родить (эта мысль есть и у Преображенского[1201], однако он без надобности усложняет объяснение). В германском таким же путем образовано название печени — др.-в.-нем. lebara, нем. Leber — под сильным влиянием германского корня ‘жить’ — готск. liban и родственных, даже если допустить, что влиянию здесь подверглась форма, продолжающая и.-е. *iekr, *ieknos (греч. ???? и родственные) ‘печень’. На это указывал еще А. Мейе[1202], и нет поэтому никакого основания для того, чтобы вместе с Э. Бенвенистом объединять эти германские слова чисто формально с рефлексами *iekr, *ieknos под общим и.-е. *(l)iekr.
Остановимся теперь на некоторых общих терминах родовой организации, обозначающих различные виды родственных коллективов. Несмотря на то, что речь будет идти о категориях древних, здесь также немало образований разновременных, отчасти поздних.
Слав. pleme: ст.-слав. плем? ‘??????, semen’, др.-русск. плем?, пл?м? ‘потомство; семья, родня; племя, колено; народ, род’, племеньникъ, плем?ньникъ ‘родственник’, русск. племя, словенск. pleme, ena 1. ‘Die Fortpflanzung eines Geschlechtes’ 2. ‘Der Zeugungsstoff, der Same’, 3. ‘der Schlag, die Race’ и др. Слово не имеет надежной этимологии, в чем нужно согласиться с А. Мейе[1203]. Это объясняется, видимо, возможностью двоякого толкования его фонетического развития. Так, фонетически вполне приемлема древняя форма *pled-men- (dm > m)[1204], однако вполне законно предположить также и древнюю форму *ple-men-. Признание большинством лингвистов формы *pled(h)-men-, объясняется стремлением сопоставить ее со слав. plodъ, чему не препятствует ни фонетическая, ни смысловая сторона. Не лишне, однако, еще раз проверить сопоставляемый материал. И действительно, оказывается, что многие моменты в этом сопоставлении не учтены, учтенные же объяснены далеко не лучшим образом.
Известно, что образования на ?men- в индоевропейском обычно являются отвлеченными отглагольными именами, для которых можно указать соответствующие глаголы. Какой же глагол соответствует слав. *pled-те? Слав. *plediti неизвестно, ploditi носит слишком очевидный поздний деноминативный характер. Приходим, таким образом, к исходному plodъ. Другие индоевропейские языки располагают близкими формами: лат. plebes, plebs ‘народные массы’, происходящее из *ple-dh-[1205], которое лежит также в основе синонимичного греч. ??????, ?????? ‘масса, толпа’. Слав. plodъ, вокализм которого, видимо, неисконен, восходит к *pledъ < *pledh-. Эти формы *ple-dh-, *ple-dh- содержат корень *ple-, который мы в согласии с теорией индоевропейского корня, разработанной Э. Бенвенистом в «Origines de la formation des noms en indo-europ?en», поймем как вариант корня *pel- в значении ‘производить, рожать[1206], возможно также — наполнять, что, однако, для нас здесь не имеет значения. Формант *-dh-, как это четко сформулировал для массы примеров Э. Бенвенист в названной книге, является суффиксом, характеризующим достигнутое состояние. Таким образом, *ple-dh — это ‘те, кто произведен, рожден’, древнее собирательное название крупного человеческого коллектива, первоначально — родственного объединения, затем перенесенное на широкое политическое объединение, что более характерно для лат. plebs, греч. ??????, семантическое развитие которых аналогично позднему слав. narodъ.
Кроме того, *ple-dh- это также ‘то, что родилось, произведено’, почему оно оказалось удобным и для обозначения растительных плодов (слав. plodъ ‘??????’).
Возвращаясь теперь к слав. pleme, отметим, что сомнения в обязательности формы *pledh-men- усилились: отглагольные имена на ?теп- обычно образуются от чистой глагольной основы, вследствие чего гипотетическое *ple-dh-men- (особенно, когда нам известна древняя роль ?ch-) лишено смысла. Остается предположить, что более вероятной древней формой слав. pleme было *ple-men-, именное производное от *ple- / pel-.
Специфика развития славянской терминологии выразилась в том, что и.-е. *pel-/*ple- ‘производить, рождать’ не сохранилось в славянском. С таким значением выступило новообразование ст.-слав. родити и др. Это перераспределение в славянском оказало решающее воздействие на семантику новых славянских терминов, обозначающих родственные коллективы: rodъ и pleme. Термин ‘рождать’ является типично женским термином, откуда в некоторых славянских диалектах значение rod ‘род жены’[1207]. Наличием близкого названия ‘рождать’обусловлено также общеславянское значение rodъ ‘ближайшее родство’ (: roditi). С другой стороны, слав. pleme, не имевшее соответствующего термина ‘рождать’ в славянском, с самого начала обнаружило тенденцию к расширению значения, откуда типичное для славянских языков соотношение rodъ ‘ближайшее родство’: pleme ‘родственная группа в самом широком смысле’.
Названия семьи сохраняют формы, восходящие к древнеиндоевропейским корневым морфемам, но наряду с этим обнаруживают большое число новых образований разного характера. Первая их особенность является скорее использованием древних основ для образования новых терминов, поскольку не имеет смысла говорить о большой древности термина ‘семья’. Такого термина не было все время, пока основной единицей был род, а также и значительно позже этого времени, причем использовались названия, оставшиеся еще от родового строя.
Весьма древним, хотя и спорадически представленным в славянском является название, хорошо сохраненное в русском: семья. Тождественные формы засвидетельствованы также в древнерусском и старославянском: ст.-слав. с?минъ ‘?????????? mancipium,’ с?ми? collect. ‘????????? mancipia’, др.-русск. с?ми? ‘челядь, домочадцы, рабы’, ‘семья, семейство’, с?минъ ‘работник, слуга, домочадец’[1208]. В русских диалектах интересно по своему значению олонецк. семеюшка: «ласкательное название для супругов; жена для мужа семья, и муж для жены то же; надежной семеюшкой чаще зовут мужа»[1209]. Очень близки латышск. saime = ст.-слав. с?мь?, литовск. seima ‘семья’, seimyna ‘челядь, домочадцы’[1210], сюда же seimininkas ‘хозяин’. Сопоставление формы литовск. seima, латышск. saime со ст.-слав. с?ми? указывает на происхождение из *koim-. Сравнение балтийских и славянских слов показательно и для понимания их семантического развития. Балтийский имеет в сущности только значение ‘семья’. Это помогает выделить как вторичные значения ‘рабы, слуги’[1211].
В прочих славянских языках semьja вытеснено, сохраняются лишь незначительные следы, как например, в старых польских именах Siemirat, Siemowit, Siemomysl[1212].
В основе ст.-слав. с?ми?, с?м- обычно выделяют суффикс ?m-[1213], с помощью которого она произведена от известного индоевропейского корня *kei- ‘лежать’. Последнее значение могло использоваться для образования названий стоянки (или того, что лучше и точнее передается нем. Lager), поселения, жилища. Интересно, что производные от этого корня, обозначающие селение, жилье, известны в германском с суффиксом ?m-; готск. haims ‘селение’, др.-исл. heimr ‘родина, мир’, нем. Heim ‘дом, семейный очаг’, в основе которых лежит та же производная форма, что и в слав. semьja[1214]. В то же время производные с индивидуализирующим значением образованы с иным суффиксом ?uo-: др.-в.-нем. hi(w)o ‘супруг’, ‘домочадец, слуга’, hiwa ‘супруга’, латышск. sieva ‘жена’, сюда же лат. civis ‘гражданин’[1215]. В славянском эти четкие словопроизводственные отношения не удержались. Потребность в индивидуализирующих образованиях удовлетворялась новыми средствами, ср. ст-слав. с?минъ, с?мь.
К слав. semьja примыкает еще одно интересное индивидуализирующее образование — слав. sebrъ[1216]: др.-русск. с?бьръ ‘сосед, член одной общины’, также шакаръ, шабъръ то же, до последнего времени довольно широко представленное в русских диалектах: курск. обоянск. себёр ‘крестьянин, участвующий в общественных собраниях’, себровщина ‘общество одного селения’, себриться (тверск. осташк.) ‘присосеживаться, подбираться’[1217], рязанск. сябёр ‘товарищ, пайщик, равноправный с другим хозяин’[1218], смоленск. сябёр ‘здоровый, дородный детина’[1219], олонецк. сябра, себра ‘община, артель, общее дело’, подсебритце ‘подделаться’[1220], ср. еще белор. диал. сябар ‘товарищ’[1221]. В русском слово представлено богатым числом примеров. Известна и другая диалектная разновидность слова: шабёр, отраженная еще в древних памятниках. Анализ значений в древнерусском и русском позволяет выделить наиболее существенные стороны значения слав. sebrъ: территориальная общность, общность в работе (не считая, конечно, случаев переосмысления, как в смоленских говорах). Эти интересные значения древнего производного от слав. semьja сильно отличают его от русск. семья. Поскольку нам знакомо развитие значения этого последнего, есть основания думать, что слав. sgbrъ сохранило более древнее значение, предшествовавшее позднейшему узкому ‘семья’.
Несколько слов о фонетическом облике слав. sebrъ: русск. сябёр, сябры (др.-русск. с?кьръ), др.-сербск. себрь ‘plebejus’, сёрбск. сёбар земледелец’[1222] предполагают достаточно убедительно форму sgbrъ, известную лишь части славянских языков. К этой же древней форме восходит интересная диалектная форма русск. шабёр, шабры. Считается, что это диалектное изменение с > ш в русском ведет свое начало от неразличения обоих звуков в результате проникновения в русский язык западнославянских — «ляшских» элементов[1223].
Что касается др. — польск. siabr ‘druh, kolega, towarzysz, spolnik’, то это достаточно прозрачное заимствование из восточнославянского.
В словаре А. Г. Преображенского нашла отражение неправильная этимология, предполагающая связь с и.-е. *se-, *so- ‘себе, свой’ и весьма произвольные перестановки: себр/серб, сюда же па-серб и т. д. Литовск. sebras, латышск. sebris (значения — те же, что в русском) естественно считать заимствованными из русского, как правильно отмечал К. Буга[1224]. В то же время К. Буга, видимо, ошибался, указывая форму, родственную слав. *sebo-, в древнепрусском этнонимическом и топонимическом semba-[1225]. Реальность слав. sebrъ еще не означает реальности формы *sebo-. Слав. sebrъ происходит из формы *sem-ro с суффиксом ?r-, словообразовательные отношения которой к sem-, semьja не вызывают никаких сомнений[1226]. Согласный b носит здесь чисто позиционный характер, «усиливает» группу т-r, поэтому абстрагировать форму *sembo-, *sebo- нельзя. Нетрудно будет найти другое, более достоверное соответствие слав. sebrъ из *sem-ro в балтийском, дополнительно подтверждающее правильность этой этимологии: литовск. seimerys ‘товарищ’, производное от seima ‘семья’[1227] — *seimeria- < *seimera-, т. е. такое же образование с суффиксом ?r-, как и слав. sebrь < *semro. Существуют и другие этимологии славянского слова. Н. Иокль производит его из восточногерм. sem-bur ‘получающий половину дохода’, основывая это на отдельных значениях славянского слова[1228]. Э. Френкель[1229] недавно повторил старую этимологию о наличии в слав. sebrъ, русск. сябёр носового инфикса и происхождении этих форм, вместе с названиями сербов и сорбов, от местоименной основы ‘свой, собственный’[1230].
Прочие названия семьи в славянских языках: польск. rodzina, переживающее в самое последнее время расширение значения ‘кровная семья’ > вообще ‘родственники’, ср. ojciec, zona, syn, wnuki, siostry i rodzina (Краков)[1231]; укр. родина, польск. диал. rodovictvo[1232], чешск., словацк. rodina, польск. диал. (в Словакии) svojina[1233]; др.-сербск. и сербск. породица ‘семья’; болг. челяд ‘семья’; заимствованные в позднее время сербск. диал. фамеља, фамилиjа[1234], ср. польск. диал. (в диалекте д. Погорелой в Словакии) fan’elija[1235] < нем. Familie ‘семья’; сербск. диал. живина[1236] и заимствованное, по-видимому, тeвaбиja[1237].
Славянская основа *obь-tjo-[1238] ст.-слав. обьmь, заимствованное отсюда русск. общий, сербск. оп?и и — с иным значением — польск. obcy ‘чужой’, — генетически первоначально была реализована в слове, обозначавшем территориальную общественную единицу. Лучше всего это древнее значение сохранило чешск. obec ж. р. ‘деревня, селение, населенный пункт’, ср. также старославянское по происхождению, но чрезвычайно характерное для старого экономического уклада русской деревни слово община ‘вид владения землей сообща’. Сам институт общины скорее относится целиком к сфере экономической истории и мало дает для специально лингвистического исследования: с лингвистической точки зрения мы имеем дело с этимологически прозрачным словом. Известно, что *obь-tjo- представляет собой производное с суффиксом ?tjo- от предлога-приставки со значением места ob- (ср. русск. об-), вернее его более полной формы obi-[1239], сохранившейся в ряде достоверных примеров в славянском (ст.-слав. обьдо, русск. обиход и др.). Роль суффикса ?tjo-, ?ti- в общем ясна: он означает принадлежность, отношение к чему-либо, выраженному основой. Вопрос в том, как понимать значение основы *obь-ti-. Нередко ограничиваются обобщением наиболее распространенных современных значений: *obь-ti- это ‘общая собственность, общинная собственность’[1240]. Однако при этом, независимо от воли исследователей, фактически смещаются в одну хронологическую плоскость весьма далекие друг от друга факты. Хотя слово *obь-ti- типично славянское новообразование, тем не менее оно достаточно старо, ср. его общеславянский характер. Чтобы предположить значение ‘общая, общинная собственность’ у славян времен их общности, надо быть уверенным в существовании уже тогда значения ‘частная собственность’ и соответствующего ему института, ибо только такая четкая противопоставленность реальных отношений земельной собственности могла создать коррелятивную пару терминов в полном смысле слова. Все это, однако, настолько сомнительно, что имеет смысл лишь как доказательство от противного. В наиболее вероятных условиях родового устройства эпохи славянской общности не было надобности в специальном термине ‘общинная собственность’, поскольку никакой другой собственности тогда не было.
Вернемся к форме *obь-ti-. Убедившись в несколько предвзятом характере принятого толкования, взглянем на эту форму только с семан-тико-морфологической, структурной точки зрения. Слав. ob-, obi- обозначает движение по кругу (‘вокруг’), также—’круглое’, причем последнее значение, как самостоятельное адъективное значение, выступает в соответствующем оформлении: ср. слав. oblъ с суффиксом ?lь, чешск. obly и др. ‘круглый’. Аналогичное значение видим в другом именном производном — с суффиксом ?ti-: *obьti = ‘круглый, круглое’. Что могло обозначать это образование?
Нам кажется не лишним вспомнить здесь о мнении ряда археологов и историков, считающих типичной для древних славян «круглую деревню» (нем. Runddorf), действительно, широко распространенную на древних славянских землях в бассейне Балтийского моря. Ср. обобщение нужных сведений у Л. Нидерле[1241]. Надо сказать, что сам Нидерле смотрел на теорию первичности «круглой деревни» у древних славян скептически, но из его же материалов видно, что эта форма характерна для ряда старых славянских областей и, напротив, исчезает в областях позднейшего расселения — в Восточной Европе и на Балканах, где широко представлены уличный и разбросанный типы. Большую ценность в этой связи имеет указание современного археолога на то, что круглое поселение относится к наиболее древним эпохам славянской истории и «очевидно, представляет собой тип поселения, возникшего в период существования патриархально-родовой общности»[1242].
Слав. *obьti- ‘круглое’ могло быть, таким образом, использовано для обозначения круглого поселения у древних славян. Суффикс ?ti- был особенно удобен, благодаря своим адъективным и собирательным функциям. Допустимо считать древнейшим именно это значение, поскольку предположение в таком случае является лишь логическим обобщением известных фактов. Так, в слав. *obьtjь мы имеем своеобразный древний славянский термин общественного устройства. Значения ‘общий’ и ‘чужой’ (ср. польск. obcy) явились уже в результате вторичного развития. Имущественные, землевладельческие отношения выражены только в производном с притяжательным суффиксом ?ina: ст.-слав. обьщина, болг. община, сербск. оп?ина.
Древней формой является слав. ljudьje, этимология которого далеко еще не может считаться выясненной[1243]. Достоверна изоглосса слав. ljudъ, ljudьje — литовск. liaudis, латышск. laudis — др.-в.-нем. liut, объединяющая целый ряд индоевропейских диалектов, которым была известна соответствующая общая морфема со значением ‘люди, народ’. Но в прочих индоевропейских языках родственные формы указать значительно труднее.
Исследователи считают возможным сопоставлять слав. ljudьje с др.-инд. rodhati ‘поднимается’, авест. raoдaiti ‘растет’, лат. liberi ‘дети’, готск. liudan ‘расти’, объединяя все сравниваемые слова вокруг и.-е. *leudh-’расти, подниматься’; как формы с более близким значением ‘свободный (человек)’ указываются бургундск. leudis, ст.-слав. людинъ и греч. ?????????[1244]. Ср. еще алб. len ‘я рожден, происхожу’, l’ind ‘рождаю’, pol’em ‘народ’[1245].
Ближайшим образом родственны слав. ljudьje соответствующие формы балтийского, где, кроме упомянутых литовского и латышского слов, следует отметить еще литовск. диал. liaudzia все домашние’, жемайт. liaude ‘семья’[1246].
Повторяем, что в дальнейших этимологических связях слав. ljudьje еще немало двусмысленного и предлагаемые более отдаленные сближения допустимы, но не абсолютно достоверны, что в этимологических исследованиях не редкость. Обычно объясняют ljudьje из и.-е. *leudh-’расти’. Эта этимология плохо объясняет значение ‘свободный’. Такое значение сохраняется в ст.-слав. людинъ, а о том, что это не позднее значение, красноречиво говорит лат. liber, греч. ?????????. Фонетическая близость и семантические мотивы, возможно, оправдают сближение с литовск. liauti ‘прекращать’, греч. ??? ‘развязывать, высвобождать’ (и.-е. *leu-), сюда же чешск. стар. leviti облегчать’, levny ‘дешевый’[1247]. Столь же закономерен вопрос об элементе ?d- в корне слав. ljud- и его возможной суффиксальной роли.
Последнее предположение не менее гадательно, чем другие, и оно сформулировано лишь с целью показать наиболее слабые места известной этимологии. Следует согласиться с тем, что нам недостаточно ясна история слова. Кроме достоверных фонетико-морфологических отношений, упомянем еще для полноты картины сомнительные сопоставления, которыми, однако, некоторые ученые оперируют достаточно уверенно. Имеется в виду довольно редкое в индоевропейском чередование плавный: зубной, пример которого К. Оштир видит в «добалтославянском ljudъ/tjudjь»[1248]. М. Будимир тоже считает, что «фонетическая и семантическая близость основ teuta и leudho- (откуда ljud и т. д.), как и их исключительная древность, вряд ли случайны»[1249]. Правомочнее, вероятно, вопрос о семантическом соотношении основ tauta и l’audis, liaudis[1250].
Слав. ljudьje: русск. люди, сербск. људи, польск. ludzie — содержит рефлекс и.-е. eu, отраженного в балтийском дифтонгом iau[1251]. Морфологическую характеристику славянских образований дает И. Ф. Ломан[1252]: ljudьje, plurale tantum, произведено из старого собирательного имени с ?i-основой *ljudь = литовск. liaudis, ?ies, от которого образовано и nomen unitatis: ст.-слав. людинъ.
Старым названием группы родственных, своих, лиц было, вероятно, слав. svoboda: ст-слав. свобода, словенск. svoboda, sloboda, болг. свобода, сербск. слобода, чешск. svoboda, польск. swoboda, стар. — польск. swieboda. В слове правильно выделяют основу своб-, ср. ст.-слав. свобьство[1253], которая продолжает и.-е. *sue-bho- производное от местоименной основы sue- свой’[1254] с суффиксом ?bh-, нередкое в значении ‘род, свои, родичи; соплеменники’, ср. основанное на таком терминологическом значении племенное название герм. *Sw?bjoz ‘свевы’[1255], нем. Schwaben, далее Sabini, Sabelli, Samnium, ср. нарицательное готск. sibja, нем. Sippe ‘родня’[1256]. Ср. еще о слав. svoboda — Ф. Мецгер[1257] и Э. Френкель[1258], причем последний говорит конкретно об отношениях форм svo-: so-.
Слав, svoboda образовано с суффиксом o(da), характерным собирательным формантом, т. е. совершенно аналогично слав. jagoda — букв, ‘много ягод’[1259] от *jaga ‘(одна) ягода’: ст.-слав. вин?га ‘виноград’, литовск. uoga ‘ягода’. Таким образом, этимологически первоначально для слав. svoboda значение: ‘совокупность (вместе живущих) родичей, своих’. В то время как слав. *obьtjь может быть понято (см. выше) как техническое обозначение типичного славянского поселения одной родственной группы, слав. svoboda обозначает эту совместно живущую родственную группу прежде всего как таковую. В обоих случаях первоначальное терминологическое значение слов подверглось сильным изменениям. Ясно одно: значение ‘свобода’, возобладавшее в слав. svoboda, является вторичным. Об этом говорит прозрачная этимология слова и остатки старого значения: др.-русск. свобода ‘поселок, селение, слобода’[1260], русск. слобода, др. — польск. sloboda ‘небольшой поселок, поселение крестьян’[1261]— естественно, в соединении с элементами совершенно нового значения.
Древнюю особенность следует усматривать в ударении русск. слобод?, болг. свобод?, если допустить здесь сохранение старого окситонного ударения, отличающего собирательные образования. Ю. Курилович говорит, кроме греч. ?????, ???? (при ??????, ?????), также о славянских собирательных на ??-[1262]. Сюда же относятся русские формы множественного числа на ?а ударяемое: господ?.
Значение ‘свобода’ — более позднее, результат нового словообразовательного акта, ср., между прочим, ударение своб?да, соответствующее этому значению в русском.
В форме слобода звук л развился из v тогда, когда v имело еще характер сонанта u[1263]. Могла, разумеется, сыграть роль диссимиляция двух губных: u…b > l…b[1264]. Считать slob = первоначальной формой[1265] нет оснований.
Если в начале общеславянского периода могла еще существовать реальная пара сингулят. *svobo- (и.-е. *suobho-) — собират. svoboda, то в более позднее время эти четкие отношения стерлись и явилась потребность в новых сингулятивных обозначениях. Отсюда — ст-слав. свободь ‘свободный’, поздний характер которого, как вторичного образования из собирательного, очевиден. Поэтому какие-либо «самостоятельные» этимологии слав. svobodь не имеют смысла, и попытки в свое время И. Зубатого[1266], а недавно — В. Махека[1267] объяснить его из *svo-pot-, ср. др.-инд. svaptjam, и.-е. *pot-, т. е. ‘свой хозяин, сам себе господин’, нельзя принять. По тем же причинам антиисторично было бы сравнивать слав. svobodь с именем фракийского боге. ????????, имеющим совершенно другое этимологическое происхождение, ср. этимологию О. Хааса[1268]: к догреч. ???? ‘целый и невредимый’. Однако ???????? скорее производит впечатление типичного иранского слова, к тому же оно распространено у иранских и соседних с ними народов Передней Азии и Кавказа, ср. иранск. spada- ‘войско’ и особенно осет. ?fsati ‘бог охоты’[1269].
Славянский уже не обозначал родственников, родню старым индоевропейским корнем *gen-, как, например, лат. gens ‘род, племя’[1270], литовск. gentis, gentainis ‘родственник’. Эти обозначения вытеснены еще при формировании общеславянского языка, в порядке обновления унаследованного словаря новыми чисто славянскими образованиями. Так, абсолютное распространение получила славянская основа, представленная в русск. родственник, родня, род и близких образованиях других славянских языков.
Прямых преемственных связей между индоевропейскими названиями рода, родства, родни и славянскими почти не сохранилось. С другой стороны, славянский в своих новообразованиях подчас обнаруживает семантические реминисценции индоевропейского способа обозначения. Так, подобно индоевропейским именам свойства отглагольных основ ‘вязать, связывать’ (*snuso-s < *sneu- и др. см. выше) образованы некоторые славянские названия. Речь идет не столько о русск. шурин и родственных, которые представляют собой скорее унаследованное образование (к и.-е. *si?u- ‘шить’), сколько о специально славянских формах, построенных по тому же принципу. Ср. др.-русск. вьрвь, название семейной, затем территориальной общины, развившееся из значения ‘веревка’, ср. русск. веревка, литовск. virve; др.-русск. ужикъ, ст. — слав, ?жика ‘родственник’, ср. др.-русск. ужь ‘веревка’ — к vezati[1271]. Сюда же др. — чешск. privuzny, совр. pribuzny[1272].
В свою очередь литовский язык сохранил аналогичное bendrove ‘родня, домочадцы, общество’, bendras ‘товарищ; общий’ — из неизвестного славянскому корня и.-е. *bhendh- вязать, связывать’, сюда же греч. ????????, ‘тесть’, др.-инд. bandhus ‘связь, родство’[1273].
Прочие славянские названия родства, родни: чешск. диал. prizen, т. е. ‘дружба’[1274], сербск. диал. (черногорск.) fis ‘род, племя, свои’, албанского происхождения[1275].
Почти до наших дней сохранилась у южных славян, причем лучше всего — у сербов, архаичная форма родственных отношений — задруга. Говоря о сербской задруге, прежде всего подчеркнем архаичность формы самих отношений, а не названия, поскольку название — сербск., болг. задруга — носит поздний, местный характер, ничего интересного в лингвистическом отношении не представляет и в этимологическом исследовании не нуждается, будучи совершенно прозрачным по образованию: о.-слав. drugъ. Поэтому нет смысла останавливаться на названии задруги сколько-нибудь подробно. Что же касается общественного института задруги, это особая большая проблема, относящаяся больше к истории и этнографии. Здесь необходимо отметить, что, как всякий древний институт, задруга в современную эпоху представляет сложную совокупность элементов, которые отнюдь не все унаследованы от древности. Нас интересуют в задруге, естественно, остатки рода, родовой общности. Современная сербская задруга уже перед второй мировой войной переживала глубокий кризис, распадалась, сохранялась часто только формально, в ней не соблюдался даже принцип родственной общности семейств, образующих задругу. Богатейший материал на эту тему содержат монографии из серии «Српски етнографски зборник»[1276].
Слав. drugъ < и.-е. *dhreu/*dhru- с широким кругом значений: ‘крепкий, прочный’, сюда же и.-е. *dhereuo- ‘дерево’, ‘надежный, верный’. Последние значения реализованы в нем. trauen ‘верить, доверять’, Treue ‘верность’, литовск. drovetis ‘стыдиться, стесняться’. Таким образом, *drou-go- (слав. drugъ, литовск. draugas) образовалось из *dhreu- с суффиксом ?g-, известным нам по нескольким названиям лиц: *man-g-io и др. Значение *drougo-: ‘верный, сообщник, товарищ’. В этом производном тоже реализовано значение и.-е. *dhreu-, удобное для общественного термина.
Это объяснение точнее старого сближения с готск. driugan ‘воевать’, ср.-в.-нем. truht ‘отряд’, галл. drungos с предполагаемым и.-е. *dhrugh- ‘быть готовым, крепким’ в основе[1277], которое носит довольно случайный характер и оставляет в сущности невыясненным словопроизводство слав. drugъ.
В пользу нашего объяснения — достоверность как балто-славянских, так и индоевропейских словообразовательных моментов, а также более четкое определение ближайших родственных форм; в частности славянский имеет еще *drъzati, ст.-слав. дръжати с той же основой, распространенной суффиксом (детерминативом) ?g-, и гласным в ступени редукции. Последнее слово обычно считают лишенным достоверных соответствий вне славянского[1278].
Поздними являются названия родителей в славянском и других индоевропейских языках[1279]. Индоевропейская общность всегда хорошо знала только родительницу-мать, обозначения отца как ‘родителя’ появляются очень поздно, а такие отношения меньше всего нуждаются в объединении каким-либо общим термином. Поэтому только очень поздно смогли появиться названия родителей, носящие «индифферентный» характер: ст.-слав. родител?, греч. ?????? ??????, лат. parentes, арм. cnolkh, литовск. gymdytojai; нем. Eltern, др. — чешск. starsi и др.[1280] Об обозначениях родителей способом эллиптического словоупотребления— укр. батьки, литовск. tevai — см. выше.
Названия человека, казалось бы, не имеют ничего общего с терминологией родства, и это справедливо для большинства индоевропейских языков, где обычны случаи развития значения ‘человек’ < ‘земной’, ‘смертный’. В этом отношении славянское обозначение представляет собой интересное исключение. Нетрудно заметить, что все эти названия носят поздний характер, оформились в эпоху самостоятельного существования индоевропейских языков. Общее в них объясняется аналогичными условиями происхождения. Столь же поздним, чисто славянским образованием является слав. celovekъ. Своеобразие славянского слова заключается в его двуосновности, а также в этимологической связи с названиями рода (о чем подробнее — ниже). Интересна его способность выступать в известных условиях в роли родственного термина: укр. чоловiк ‘муж, супруг’ (при новом местном людина ‘человек’), русск. диал. чвлавечица ‘жена’.
Все славянские формы по языкам продолжают общее *celovekъ, ср. русск. человек[1281]. Формы *clv-, *celv- менее вероятны, формы с clo-, cо- объясняются как сокращения употребительного слова. А. Брюкнер, однако, допускал общеславянскую метатезу clovekъ <*colvekъ <*celvekъ[1282]. Но скорее всего древнейшую форму сохранил русский, в прочих славянских обобщена форма clo-, упрощенная в южнославянских языках: болг. човек, сербск. чoвjeк, в диалектах — чоек, чок, чек[1283]; наиболее архаична для южнославянских форма чакавск. clovek[1284], ср. ст.-слав. члов?къ.