Глава XIII Последний год

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XIII

Последний год

В конце августа 1915 года в России произошло важное событие: Император принял Верховное командование вооруженными силами. С этого времени и до отречения в марте 1917 года Он большую часть времени проводил в Ставке в губернском городе Могилеве, удаленном от Петрограда почти на тысячу верст.

Этот период стал временем самых продолжительных разлук за более чем двадцатилетний период супружества Царя и Царицы. Вынужденные расставания Они воспринимали как печальную необходимость. В начале 1916 года Николай II написал Супруге: «Ты очень верно выразилась в одном из своих последних писем, что Наша разлука является Нашей собственной личной жертвой, которую Мы приносим нашей стране в это тяжелое время. И эта мысль облегчает Мне её переносить».

Оставшись в столице, Александра Фёдоровна горела желанием Ему помогать: «Ты всё переносишь один, с таким мужеством! Позволь Мне помочь Тебе, Моё сокровище! Наверное, есть дела, в которых женщина может быть полезна. Мне так хочется облегчить Тебя во всём».

Ее участие вначале ограничивалось почти исключительно пересказом светских новостей: «Извини Меня за то, что так к Тебе пристаю, Мой бедный усталый друг, но Я так жажду помочь Тебе, и, может быть, могу быть полезна тем, что передаю Тебе все эти слухи», — писала она в июне 1915 года. Чуть ли не с восторженным пренебрежением воспринимала Царица недовольные сетования на ее новую роль и заявляла, что люди боятся Ее, «потому что знают, что у Меня сильная воля, Я лучше других вижу их насквозь и помогаю Тебе быть твердым».

Летом же 1915 года Император дал Супруге своеобразный политический карт-бланш. «Подумай, Женушка Моя, не прийти ли Тебе на помощь к Муженьку, когда Он отсутствует? Какая жалость, что Ты не исполняла этой обязанности давно уже или хотя бы во время войны!»

С того времени и начинается приобщение Александры Фёдоровны к делам управления страной. Нет, она никого не назначала, никого не увольняла, никаких приказов должностным лицам не отдавала. У Нее никогда не было не только Своей политической «линии», но даже и не возникало желания иметь и проводить таковую. Все основные и важнейшие нити и рычаги управления Империей и армией безраздельно оставались в руках Монарха.

Александра Фёдоровна старалась лишь облегчить ношу Своему дорогому Ники, помочь Ему советом, оказать моральную поддержку. Свою первейшую задачу Царица видела в разоблачении закулисных интриг и двуличия высших сановников, в выявлении среди них «надежных» и «верных».

Она не сомневалась, что такая помощь в столь трудное время — угодное Богу дело, что Ее чуткое и любящее сердце может подсказать правильное решение. «Ты, Дружок, слушайся Моих слов, — писала она в сентябре 1915 года. — Это не Моя мудрость, а особый инстинкт, данный мне Богом помимо Меня, чтобы помогать Тебе».

Кроме прямой своей «царской заботы» Александра Фёдоровна приняла на Себя и часть второстепенных дел Супруга, которые отнимали у него драгоценное время: встречи с депутациями и делегациями, выражение благодарности. Как и раньше, за Ней осталась и Ее собственная работа: помощь раненым, заботы об организации санитарно-медицинской службы, ну и, конечно же, старые обязанности, связанные с делами благотворительных обществ. Вот и все государственные «ипостаси» исторического портрета Последней Царицы.

Она знала, что искренней, бескорыстной помощи Императору ждать практически неоткуда. Кругом интриги, ложь, лицемерие, буйство эгоизма. Знала она и другое: участие в государственных делах неизбежно вызовет волну возмущения, но жизненный опыт научил не придавать значения недовольным голосам и воплям, а слушать лишь зов своего сердца.

«Некоторые сердятся, что я вмешиваюсь в дела, но Моя обязанность — тебе помогать. Даже в этом Меня осуждают некоторые министры и общество: они всё критикуют, а сами занимаются делами, которые их совсем не касаются. Таков уж бестолковый свет!» — констатировала Александра Фёдоровна. Она всегда считала Николая II мудрым руководителем, которому иногда не хватало лишь решительности и твердости характера, и была убеждена, что при Ее поддержке он все это преодолеет.

Николай Александрович и Александра Фёдоровна в последние годы все время были обеспокоены поиском людей, достойных назначения на должности в государственном и церковном управлении.

Когда кандидатуры претендентов на те или иные посты предлагали другие, то за этим, как уверилась Александра Фёдоровна, почти всегда стоял скрытый, но определенный личный интерес. Уж о чём-о чём, а о неприглядности и изнанке сановно-аристократического мира Царица хорошо была осведомлена. Она же могла рекомендовать лишь тех, кто находил отклик в Ее сердце и, конечно же, кроме общего блага у Нее никаких иных побуждений не было! В возвышенной чистоте Ее помыслов не сомневался и Император.

Круг лиц, которых лично знала Императрица, был ограничен, и Она прекрасно понимала, что таких знаний недостаточно, поэтому старалась принимать к сведению всё, что говорили те, кому доверяла. Но все равно, как только возникала потребность нового назначения, неизбежно вставал вопрос: кого? Несмотря на бесконечные раздумья и обсуждения, один неудачный выбор сменял другой. «Где у нас люди? — сетовала Царица в сентябре 1915 года. — Я всегда Тебя спрашиваю и прямо не могу понять, как в такой огромной стране, за небольшим исключением, совсем нет подходящих людей».

На эту тему Она особенно много размышляла весной 1916 года после скандальной истории с Ее выдвиженцем на пост министра внутренних дел А. Н. Хвостовым, кандидатура которого была поддержана и Распутиным. Став же министром, Хвостов вознамерился убить Григория! Было от чего впасть в отчаяние. «Дорогой Мой, как не везет, — восклицала в письме к мужу в марте 1916 года. — Нет настоящих джентльменов, вот в чём беда. Ни у кого нет приличного воспитания, внутреннего развития и принципов, на которые можно было бы положиться. Горько разочаровываться в русском народе — такой он отсталый; Мы стольких знаем, а когда приходится выбирать министра, нет ни одного человека, годного на такой пост».

При анализе достоинств отдельных лиц Императрицу интересовали главным образом нравственно-этические характеристики: доброта, честность, смирение, но главное — наличие желания действовать наперекор всем и всему для исполнения воли Монарха. Александра Фёдоровна порой не встречала не только сочувствия, но и человеческого понимания даже среди «близкого круга», среди тех, кто по праву происхождения, по своему общественному статусу обязан быть самой надёжной опорой Монархии — членов Династии. Только один вопиющий пример.

В начале февраля 1916 года тётка Царя Великая княгиня Мария Павловна присутствовала на «интимном» обеде у французского посла в Петрограде Мориса Палеолога. Там было несколько значимых лиц, в том числе посол Великобритании сэр Джордж Бьюкенен с супругой. Отобедав, княгиня поведала собравшимся о своём грандиозном плане — открыть после войны в Париже выставку русского искусства.

Выслушав одобрительные возгласы, княгиня решила сказать «главное» послу Франции, за чем, собственно, и пожаловала на обед. Ее пассаж сохранился в дневниковой записи Палеолога: «Императрица сумасшедшая, а Государь слеп; ни Он, ни Она не видят, не хотят видеть, куда Их влекут». Всем было ясно, что «влекли» Монарха и Его Супругу «тёмные силы» во главе с Распутиным. И эту несусветную ложь распространяла тётка Царя!

Немалое количество людей и тогда, и потом не понимали, и даже осуждали Императрицу, что Она ничего не сделала, чтобы стать «популярной». Но Она была совершенно права. Что можно было объяснить таким особам, как Мария Павловна? И зачем им нужно было что-то объяснять? Они даже собственным глазам не верили; они видели какие-то тёмные образы и мрачные картины. Они желали их увидеть. И дождались. Революция всё явила и всем всё доказала и показала на практике. Всех настигла.

Некоторые (правда, немногие) раскаялись, начали переоценивать прошедшее, которое в зареве революционного пожара и эмигрантской никчемности виделось уже совсем иначе. Княгиня О. В. Палей, отдавшая в своё время щедрую дань слухам и сплетням, в мемуарах, написанных в 1922 году, заметила: «То, что рассорило Царя и общество, не стоило выеденного яйца! А сегодня любой из нас отдал бы всё, чтобы этого не случилось, чтобы Государь с Государыней жили и царили нам на радость и чтобы красный террор, который сегодня давит и душит Россию, рассеялся бы, наконец, как кошмарный сон». Однако «отдавать» уже нечего было. Все роли были сыграны. Всеми. Теперь уже раз и навсегда…

Война еще больше сблизила Царскую Семью и «дорого Григория». Интенсивность общения Венценосцев с «Другом» заметно возрастает. Потребность в успокоительных беседах вызывалась тяжелыми и кровопролитными сражениями, неудачными военными операциями, общей безрадостной общественной обстановкой в стране.

Вот, скажем, 17 октября 1914 года — день грусти и возмущения для Царя. Он получил известие о том, что накануне турки и немцы вероломно напали на русский флот в портах Крыма. «Находился в бешеном настроении на немцев и турок из-за подлого их поведения на Черном море! Только вечером под влиянием успокаивающей беседы Григория душа пришла в равновесие». О том, под влиянием каких мыслей и слов у Царя «душа пришла в равновесие», не будем гадать.

Распутинский феномен словесного воздействия невозможно было пересказать. Не случайно Императрица в письмах Мужу, описывая встречи с «дорогим Григорием», цитировала лишь его телеграммы, но никогда — устное слово. Она признавалась, что «трудно передать сказанное им — слова недостаточны и нужен сопровождающий их дух, чтоб осветить их».

Из того факта, что Николая II радовали встречи с Распутиным, носивших характер духовной беседы, никоим образом не следует, что Монарх готов был слышать из уст Григория разговоры и на другие, в первую очередь политические, темы. Констатацией духовной привязанности нельзя подтверждать и популярный тезис о «несомненном закабалении» Царя. Несмотря на близость Распутина к Монарху, никаких политических возможностей он не имел.

Генералу П. Г. Курлову Царский друг однажды в сердцах признался, что «иногда целый год приходится упрашивать Государя и Императрицу для удовлетворения какого-нибудь ходатайства».

Воздействие Распутина на Царицу было сильнее, чем на Государя. Она верила в него как в молитвенника-чудотворца. Суждения света о нём для Нее не имели никакого значения. Она разделяла мнение «Друга», что аристократическое воспитание очень ограничивает кругозор людей, исключает природную естественность.

«Большая половина сего воспитания, — размышлял Распутин, — приводит в истуканство, отнимает простоту. Почему? Потому, во-первых, не велят с простым человеком разговаривать. А что такое простой человек? Потому что он не умеет заграничные фразы говорить, а говорит просто и сам в простоте живет, и она его кормит, и его дух воспитывает и мудрость».

Царица не только слушала, но и нередко просила его советов. Она хотела не только знать трактовку тех или иных православных догматов и традиционных норм, но и настроение простого народа, понимать его чаяния и надежды. Кроме Распутина того Ей никто не мог объяснить, никто не мог открыть невидимый, незнакомый и заповедный русский мир.

Только Распутин нёс в царскосельские покои голос земли, голос народа. Царица ни минуты не сомневалась, что лишь такой необыкновенный человек, молитву которого слышит Всевышний, способен дать правильный совет, объяснить, что хорошо, а что плохо по понятиям истинно христианским.

Вступив на стезю служения государству, Императрица Александра Фёдоровна стала видеть в Распутине своеобразного эксперта по определению чистоты помыслов и искренности монархических чувств государственных мужей. Он ведь провидец и может узнать и понять то, что простым смертным не дано разглядеть! «Он — наша опора и помощь!» — восклицала Царица в письме.

Здесь мы подходим к кульминационному пункту «распутиниады», к самой драматичной главе последнего Царствования — участию сибирского крестьянина в государственных делах. Существовало ли оно вообще?

Конечно, Распутин никаким «правителем» и даже «соправителем», как о том писали и пишут до сих пор, не был. Это всё из области исторических мифов. Однако в качестве «эксперта по душевным качествам» касательство к делам государственным имел. Это почти исключительно замыкалось на области перемещений в среде чиновно-служилой иерархии.

Какова же была, так сказать, «техника назначений» и кого конкретно можно отнести к распутинским «выдвиженцам»? Согласно распространенным представлениям «аспирант» на ту или иную должность заручался содействием Распутина; тот прямо или через Вырубову сообщал имя кандидата Государыне. Та же, в свою очередь, начинала воздействовать на Царя и «добивалась желанного результата». Такова самая распространенная и совершенно бездоказательная схема.

Передаточно-рекомендательный дуэт Распутин-Вырубова существовал на самом деле. Об этом очень быстро стало широко известно, и оба оказались в эпицентре карьерных интересов, устремлений и желаний многих и многих, старавшихся на них воздействовать со всех сторон. Они должны были как-то реагировать и реагировали. В силу своего понимания, высоко оценивая «добрых и смиренных», ненавидя «гордых и злых».

Такой подход, в общем-то, отвечал критериям и Александры Фёдоровны, на усмотрение которой порой и предлагались уже прошедшие «отбор» у Вырубовой и Распутина. Но это касалось лишь тех, кого Царица сама не знала. Если же Она имела представление о человеке, то от «дорогого Григория» («провидческие» способности Анны Она в расчет не принимала, так как была невысокого мнения о них) требовалось уже не оценивать его, а лишь удостоверить душевные качества. После того как выбор был сделан и Императрица убеждалась, что рекомендованный действительно достоин назначения, так как добр, искренен, порядочен и верен, Она с присущей ей решимостью начинала поддерживать такого человека.

Из сказанного отнюдь нельзя делать вывод, что Император лишь слепо «штамповал» предлагаемых кандидатов. Такого никогда не случалось. Николай II вынужден был считаться со многими обстоятельствами, о которых Царица или не знала, или которым не придавала должного значения. Рекомендации «дорогой Аликс» и мнение Григория для Николая II имели значение, но их желания и просьбы никогда автоматически не становились волей Монарха.

Для Александры Фёдоровны не являлось секретом, что Ее обожаемый Супруг далеко не всегда принимал к сведению, а уж тем более к исполнению то, что Она Ему сообщала и кого рекомендовала. Ее усилия добиться желаемых решений и назначений в большинстве случаев оканчивались ничем. Она никогда не сердилась на Ники, лишь порой испытывала печаль, когда узнавала, что Супруг поступил совсем не так, как Она о том просила. В таких ситуациях Александра Фёдоровна не укоряла Мужа-Повелителя, но снова и снова объясняла Свои цели и устремления, приводила всё новые и новые аргументы в пользу чего-то или кого-то.

«Трудно писать и просить за Себя, уверяю Тебя, что это делается ради Тебя и Бэби, верь Мне. Я равнодушна к тому, что обо Мне говорят дурно, только ужасно несправедливо, что стараются удалить преданных, честных людей, которые любят Меня. Я всего лишь женщина, борющаяся за Своего Повелителя, за Своего Ребенка, за двух самых дорогих Ей существ на земле, и Бог поможет Мне быть Твоим ангелом-хранителем, только не выдергивай тех подпорок, на которые Я нашла возможным опереться».

Не желая обижать свою Аликс прямым отказом, Супруг в то же время часто не принимал серьезно Ее наставления и рекомендации. Царица это знала и иногда в письмах, изложив свою просьбу или дав совет, нередко писала: «Прошу Тебя, не смейся, когда прочтешь это». Император же нередко просто изымал тему из обсуждения. Порой Царица обращалась к Супругу с многостраничными посланиями, где объясняла, наставляла, призывала, а Царь в ответ нежно благодарил за письмо, но обходил молчанием сюжеты, требовавшие решений, не соответствующих Его собственным представлениям. Иногда Супруга чуть не умоляла Мужа сделать то-то и то-то, но Царь молчал.

Однако и Царица совсем не являлась «рупором» Распутина. У Неё существовали чёткие представления об этических нормах, и если они нарушались, то Она теряла всякую заинтересованность даже в таком деле, которое напрямую касалось «дорогого Друга». Показательна в этом смысле история, произошедшая в 1915 году, наглядно демонстрирующая степень, характер и возможности распутинского влияния.

20 июня Царица сообщила Николаю II, что из Покровского пришла телеграмма, в которой Распутин уведомлял, что собираются призвать в армию единственного его сына Дмитрия. «Любимый Мой, — писала Александра Фёдоровна, — что можно для него сделать? Кого это касается? Нельзя брать его единственного сына».

В написанных затем нескольких посланиях Николая II просьба «дорогого Григория» обойдена молчанием, никаких намерений помочь ему не наблюдалось. Это объяснялось не жестокосердием Императора, а пониманием священных государственных обязанностей. В деле исполнения долга перед Отечеством в период военных испытаний всякие исключения Царь считал неуместными. Помимо того, Он прекрасно понимал, что высочайшая «любезность» Их другу неминуемо вызовет вихрь новых слухов и обвинений.

В конце августа 1915 года Распутин прислал телеграмму «дорогой Аннушке», и Вырубова через Царицу довела ее до сведения Императора: «Первое объявление ратников вести, узнайте тщательно, когда губерния пойдет наша. Воля Божия, это последние крохи всего мира, многомилостивец Никола, творящий чудеса». Еще раньше им было передано прошение на имя Государя, содержащее ходатайство об отсрочке призыва сына. Императрица считала, что «эту просьбу вполне можно удовлетворить».

Через несколько дней Александра Фёдоровна опять обратилась к этой теме: «Наш Друг в отчаянии, что его сына призывают — это его единственный сын, который в отсутствие отца ведет хозяйство». Реакции на это проникновенное обращение опять не последовало.

Было над чем призадуматься Распутину. Вот она Царская милость! Другом называют, совета спрашивают, он за Их благополучие денно и нощно молится. Единственного сына от солдатчины отец защитить не может. Да скажи Государь хоть одно слово за него, никто бы не посмел тронуть! Но Царь не вмешивался.

В середине сентября 1915 года тема помощи «Другу» опять всплывает в переписке, и Императрица довольно меланхолично по этому поводу замечает: «Григорий прислал отчаянные телеграммы о своем сыне, просит принять его в Сводный полк (военное подразделение, составленное из представителей всех полков гвардии и предназначенное для охраны Царя. — А. Б.). Мы сказали, что это невозможно. А. (Вырубова. — А. Б.) просила Воейкова что-нибудь для него сделать, как он уже прежде обещал, а он ответил, что не может. Я понимаю, что мальчик должен быть призван, но он мог бы устроить его санитаром в поезде или чем-нибудь вроде этого. Он всегда ходил за лошадьми в деревне; он единственный сын, конечно, это ужасно тяжело. Хочется помочь и отцу, и сыну. Какие чудные телеграммы Он опять прислал».

В конце концов распутинского отпрыска всё-таки «забрили», и единственное Монаршее благодеяние состояло в том, что Дмитрия Распутина определили в санитарный поезд Императрицы, доставлявшей с передовой раненых в Царскосельские госпитали. Все эта история разворачивалась тогда, когда в обществе уже уверенно говорили «о всемогуществе временщика».

Совсем не так все было, как о том сплетничали, и при назначениях. «Дорогой Григорий» иногда пытался воздействовать на мнение Императрицы о некоторых лицах. Но чтобы в силу этого «избранник» сразу же вознесся на самые верхи сановной иерархии, такого, вопреки безапелляционным утверждениям, никогда не случалось. По документам можно констатировать следующее.

Содействию Распутина могли быть в той или иной степени обязаны своей карьерой в общей сложности одиннадцать человек. При том, что число назначений, перемещений, увольнений на вершине российского иерархического Олимпа во много раз превышало этот показатель. (Вершина на местном уровне — не ниже губернатора, а на центральном — не ниже товарища министра.) Приведем полный список этих «облагодетельствованных» с указанием должностей в период так называемого самовластья Распутина:

Белецкий С. П. — директор департамента полиции (1912–1914) с сентября 1915 по февраль 1916 года — товарищ министра внутренних дел;

Волжин А. Н. — бывший седлецкий, а затем холмский губернатор, в июле 1914 года стал директором департамента общих дел Министерства внутренних дел (МВД), а с сентября 1915 по август 1916 года — обер-прокурор Святейшего синода;

Добровольский Н. А. — бывший гродненский губернатор, с 20 декабря 1916 года — последний министр юстиции;

Князь Жевахов Н. Д. — помощник статс-секретаря Государственного совета, с 15 сентября 1916 года — товарищ обер-прокурора Синода;

Ордовский-Танаевский Н. А. — бывший управляющий Пермской казенной палатой, с 13 ноября 1915 года — тобольский губернатор;

Питирим (Окнов), бывший экзарх Грузии, с 1915 года — митрополит Петроградский и Ладожский;

Протопопов А. Д. — товарищ председателя Государственной думы, с сентября 1916 года — министр внутренних дел;

Раев Н. П. — бывший член Совета министров народного просвещения, директор Высших женских историко-литературных и юридических курсов, с 1916 года — обер-прокурор Синода;

Хвостов А. Н. — бывший вологодский и нижегородский губернатор, член IV Государственной думы, с ноября 1915 по март 1916 года — министр внутренних дел;

Князь Шаховской В. Н. — бывший начальник управления внутренних водных путей и шоссейных дорог Министерства внутренних дел, с мая 1915 года — управляющий Министерством торговли и промышленности;

Штюрмер Б. В., бывший новгородский и ярославский губернатор, член Государственного совета, с 20 января по 10 ноября 1916 года председатель Совета министров и одновременно с 3 марта по 7 июля — министр внутренних дел, а с 7 июля по 10 ноября и министр иностранных дел.

Перечисленные лица имели богатую служебную биографию, высокие служебные чины и все, может быть, за исключением Раева, не могут быть названы «случайными» людьми.

Эти фигуры действительно поддерживал «отец Григорий», и большинство из них с ним лично общались. Однако Распутин лишь помогал и содействовал, но никогда не определял выбор. Император назначал их на пост непременно с учетом предыдущей деятельности и лишь тогда, когда получал о них благожелательные отзывы от компетентных должностных лиц.

Только одного из числа записных «распутинских ставленников», да и то с оговорками, можно считать таковым. Это Н. А. Ордовский-Танаевский, бывший управляющий Тобольской и Пермской казенными палатами (налоговой службой), ставший в ноябре 1915 года губернатором Тобольской губернии. Об этом назначении Распутин чуть не слезно просил Венценосцев.

Вкратце суть этой истории такова. После ряда скандальных столкновений летом 1915 года между «старцем» и местной администрацией, Распутин убедил Александру Фёдоровну, что на высшем посту в губернии должен находиться человек, преданный Царской Власти, который не будет друга Царской Семьи хаять и строить ему неудобства.

Григорием же была названа и кандидатура желаемого губернатора, которого он лично знал более десяти лет — Н. А. Ордовского-Танаевского, исполнявшего должность управляющего налоговой службой в Перми. Претендент давно симпатизировал Григорию, который не раз бывал у него дома в гостях, где его всегда принимали с радостью.

Императрица согласилась с выбором и 25 августа написала Царю: «Наш Друг желает, чтобы Ордовский был назначен губернатором. Он теперь председатель казенной палаты в Перми. Помнишь, он поднес тебе книгу, написанную им про Чердынь, где похоронен один из Романовых, которого почитают как святого?».

Николаю II надоели бесконечные жалобы и доносы тобольских властей на их друга, и Он решил уважить просьбу. В середине ноября 1915 года распутинский кандидат получил губернаторскую должность. Это самый яркий и наиболее очевидный случай непосредственного вмешательства Распутина в систему должностного производства.

С остальными десятью фигурами ситуация выглядела иначе. Карьера любого чиновника, вне зависимости от положения, непосредственно зависела от воли, настроения и симпатий Правителя. Тот, кто хотел сохранить своё положение или тем более подняться выше, обязан был добиваться расположения монарха и близких к нему людей. Один из самых распространенных путей к этому — изыскание возможности получить рекомендацию. Кто-то должен был «замолвить словечко», похвалить, отметить заслуги, устроить встречу.

Даже сановникам, занимавшим крупные государственные посты, не всегда было легко встретиться с Государем, а уж тем более удостоиться беседы с Ним. Нужен был «верный ход», и Распутин давал шанс. Симпатии и антипатии к нему определяющего значения не имели. Таковы были правила игры в мире чиновной бюрократии: малопривлекательные средства — тоже средства.

Характерный в этом смысле разговор со своим шурином А. Ф. Треповым описал генерал А. А. Мосолов. Дело происходило в ноябре 1916 года, сразу же после назначения А. Ф. Трепова премьером. Новый глава кабинета Распутина терпеть не мог, но после всестороннего обсуждения политической ситуации родственники пришли к заключению, что «с ним нужно считаться».

Вот это — «нужно считаться» — в большинстве случаев и определяло интерес к «грязному мужику» высокопоставленных лиц, в том числе и тех, которые никаких добрых чувств к нему не питали, стремясь лишь использовать влияние Распутина. Перед Распутиным заискивали, его расположения добивались, а в душе часто ненавидели и презирали.

Показательная в этом смысле была история отношений С. П. Белецкого и А. Н. Хвостова, с одной стороны, и друга Царской Семьи — с другой. В большой карьерной игре двух первых Распутину отводилось центральное место.

В 1915 году эти два сановника объединили свои усилия для достижения своих целей. А. Н. Хвостов мечтал получить пост премьера, а С. П. Белецкий грезил о должности министра внутренних дел. Им казалось, что «этого мужика» можно довольно просто одурачить, сделав его орудием своих устремлений.

Они разработали целую программу «штурма высот». Встречались и очаровывали А. А. Вырубову, которая их принимала, выказывала расположение. Это не осталось незамеченным Императрицей, сообщавшей 3 ноября 1915 года Супругу: «Хвостов и Белецкий обедают у А. Это, по-моему, напрасно, — похоже, что она хочет играть роль в политике. Она так горда и самоуверенна и недостаточно осторожна». Александра Фёдоровна оказалась права.

Конечно же, сама по себе А. А. Вырубова этих прожженных интриганов не интересовала. Им нужна была узда для Распутина, а через него и «верная дорога» к Монарху. В интересах дела необходимо было завязать с Распутиным близкие, конфиденциальные отношения.

Естественно, что ни Хвостов, ни Белецкий распутинских чар на себе не испытывали, хотя последний, например, чтобы угодить Григорию неоднократно посещал «благочестивые обеды» на Гороховой, 64, где по воскресеньям на распутинскую уху собирались почитатели и почитательницы. В общем, Белецкий изображал сторонника «старца», хотя еще совсем недавно, возглавляя департамент полиции, как мы помним, снабжал антираспутинской информацией его врагов.

Назначение осенью 1915 года Хвостова министром внутренних дел, а Белецкого его заместителем происходило в отсутствие Распутина в столице. Когда он вернулся, оба сановника сочли необходимым организовать встречу для установления близких контактов. Конспиративная трапеза сняла все «шероховатости» в отношениях. Белецкий позднее вспоминал: «Из разговоров за столом мне стало ясно, что наши назначения Распутину были известны и что он против нас ничего теперь не имеет, но что он, видимо, хотел, чтобы мы получили назначение как бы из его рук».

Успех встречи решено было закрепить дальнейшей деятельностью по «приручению» Распутина. Руководители МВД решили начать выплачивать ему солидную ежемесячную субсидию (1500 рублей). Белецкий подыгрывал А. Н. Хвостову, стремившемуся провести на должность обер-прокурора Синода своего родственника А. Н. Волжина, который, не отказываясь от содействия Распутина, категорически возражал даже против знакомства с ним. Комбинация блестяще удалась, но, став в конце концов во главе Синода, новый обер-прокурор занял резкую антираспутинскую позицию.

Здесь нет возможности и необходимости пересказывать сложные закулисные перипетии отношений между Императрицей, Распутиным, Вырубовой, Хвостовым, Белецким и Волжиным. Скажем лишь, что, убедившись в том, что подчинить Григория своим интересам не удается, министр внутренних дел А. Н. Хвостов начинает вынашивать план его убийства. Однако дальше разговоров и каких-то опереточных действий дело не пошло. К тому же С. П. Белецкий предал своего «патрона», и намерения стали известны Царице.

Министр сразу же был отстранен от должности, а потрясенная Императрица восклицала в письме Супругу 2 марта 1916 года: «Я в отчаянии, что мы через Григория рекомендовали Тебе Хвостова. Мысль об этом не дает мне покоя, Ты был против этого, а Я сделала по их настоянию, хотя с самого начала сказала А. (Вырубовой. — А. Б.), что Мне нравится его большая энергия, но он слишком самоуверен и что это Мне в нём антипатично. Им овладел сам дьявол, нельзя это иначе назвать».

«Всемогущество» Распутина, о котором так много тогда говорили, всегда было условным. В конечном счете им пользовались в своих целях, каждый работал на себя и становиться приспешником «Гришки» никто не хотел. По сути дела, из влиятельных его знакомых лишь Александра Фёдоровна испытывала к нему нелицемерную симпатию.

Несмотря на очевидную привязанность Царицы к Распутину, принимать его у Себя она решалась лишь в крайних случаях, в последние годы лишь тогда, когда требовалось оказать помощь Алексею. Чаще всего Она встречалась с ним в «Анином домике». Здесь можно было общаться без широкой огласки. Любой же его приезд во дворец неизбежно становился известным многим и обязательно делался темой пересудов. При достаточно безразличном отношении Александры Фёдоровны к недоброжелательным мнениям игнорировать их совершенно Она не могла, особенно после того, как получила хождение грязная сплетня о Ее «сожительстве» с Распутиным.

Однако даже встречи за пределами дворца не оставались незамеченными. Всегда находились соглядатаи, и в этом отношении показателен следующий случай.

В 1915 году Вырубова организовала в Царском Селе собственный госпиталь, основанный на средства, которые она получила в качестве компенсации за свое увечье от железной дороги. Госпиталь стал центром забот для этой женщины. Сюда часто приходили ее друзья и знакомые: Ю. П. Ден, Г. Е. Распутин, Н. П. Саблин и многие другие. Бывала и Императрица с Дочерьми. Старшей сестрой в госпитале работала вдова подъесаула Надежда Ивановна Воскобойникова.

Она приехала в 1911 году в Петербург с Дона «искать счастье», в столице довольно быстро освоилась и стала содержанкой тайного советника и сенатора В. Н. Мамонтова. После его смерти в начале 1916 года Воскобойникова оказалась «без места» и собралась идти в монастырь. Однако осуществить это намерение не спешила, решив посоветоваться с Распутиным. Его она знала уже несколько лет, встречая не раз в доме своего покойного «благодетеля».

В квартире Распутина на Гороховой, которую Воскобойникова усердно посещала, она познакомилась и близко сошлась с Вырубовой и в итоге вместо монастыря решила поступить к ней в лазарет. Там бывали многие влиятельные лица и имелся шанс завести «симпатичное знакомство». (Намерение это она скоро и осуществила, став задушевной приятельницей последнего министра внутренних дел А. Д. Протопопова.).

Распутин посоветовал «другине Анне» принять к себе на службу Надежду, заметив, что «она тебя не обкрадет». Такой рекомендации оказалось достаточно. Воскобойникова очень деятельно занялась медицинской службой и хорошо здесь себя зарекомендовала, став не только медсестрой, но и горничной у Вырубовой. Она близко увидела и узнала Императрицу, регулярно делала Ей массаж.

О якобы существовавших интимных связях между Царицей и Григорием она была наслышана и горела желанием разгадать эту тайну и стать ее хранительницей. При каждом удобном случае она подглядывала и подслушивала, наблюдая за всем, что происходило в лазарете и доме Вырубовой. Главной же ее мечтой было застать и уличить Царицу. Какие возможности здесь открывались для шантажа и влияния! Но страстное любопытство так и не было вознаграждено. Ничего компрометирующего узнать не удалось.

Давая показания в ЧСК, она рассказывала: «Точные мои наблюдения не оставили во мне никакого сомнения в том, что слухи совершенно не соответствуют действительности и что Государыня не допускает ничего, что могло бы дать основание для этих слухов… Хотя при встречах Государыни и Распутина посторонних не было, тем не менее прислуживающий лакей Берчик (обычно Распутин приглашался к чаю, завтраку, обеду) беспрепятственно, а не по вызову входил в комнату, где находились Распутин и Государыня».

В начале января 1916 года Александра Фёдоровна писала Мужу в Могилев: «Мне бы хотелось повидаться с Нашим другом, но Я никогда не приглашаю Его к Нам в Твое отсутствие, так как люди очень злоязнены. Теперь уверяют, что Он получил назначение в Федоровский Собор, что связано с обязанностью зажигать все лампады во всех комнатах Дворца! Понятно, что это значит, но это так идиотски глупо, что разумный человек может лишь расхохотаться. Так отношусь к этой сплетне и Я».

Александра Фёдоровна никогда не предавала Своих друзей, а уж тем более Распутина, отношения с которым не собиралась рвать для того, чтобы угодить светским кумушкам.

В конце 1915 года произошло событие, еще раз убедившее и Николая II и Александру Фёдоровну в том, что Распутин предназначен Им Провидением. И снова связано это было с Цесаревичем Алексеем.

После двадцатидневной жизни в Царском Император 24 ноября возвращался в Ставку, в Могилёв. Цесаревич упросил Родителей разрешить Ему поехать с Отцом. Император собирался совершить большую инспекционную поездку по прифронтовой полосе и некоторым другим районам, Алексей хотел быть вместе с Ним.

Царь был этому очень рад, а Императрица с большой неохотой согласилась отпустить Алексея, у которого уже несколько недель болела после ушиба рука, и Он ее не мог согнуть. Не советовал брать с собой Алексея и Распутин, но Николай II и Сын настояли.

Через неделю, 3 декабря, Император с Наследником выехали из Ставки на юг, в Галицию. Вечером 3 декабря 1915 года Царь записал в дневнике: «У Алексея простуда началась вчера, а сегодня утром после нескольких чиханий пошла понемногу кровь носом. Пошел в 10 часов к докладу. В 12 ? мы покинули Могилёв, чтобы посетить гвардию. Но так как кровь, хотя и с перерывами, не унималась, по совету С. П. Фёдорова (лейб-хирург, с осени 1915 года состоял при Ставке. — А. Б.), решил со станции Бахмач повернуть обратно в Ставку».

Однако и по возвращении положение не улучшилось. У Наследника поднялась температура до 39 градусов, начались сильные головные боли. Император решил переехать в Царское Село, куда и прибыл с Сыном вечером 5 декабря. Положение Наследника было тяжелым. Кровотечение не прекращалось, температура оставалась высокой, и Алексей часто терял сознание.

Вырубова вспоминала: «Я видела Его, когда Он лежал в детской; маленькое восковое лицо. В ноздрях окровавленная вата. Профессор Федоров и доктор Деревенко возились около Него, но кровь не унималась… Императрица стояла на коленях около кровати, ломая себе голову, что дальше предпринять». И когда все средства были использованы, Мать прибегла к последнему. Она послала Вырубовой записку с приказанием вызвать Григория Распутина.

Распутин быстро приехал, подошел к кровати, сказал, что «ничего серьезного нет». Дал Алексею яблоко, погладил по голове, прочел молитвы, и состояние Мальчика сразу же стало улучшаться. По словам Вырубовой, «доктора говорили, что они совершенно не понимают, как это произошло. Но это — факт».

В обществе же ангел-хранитель Царской Семьи не вызывал никаких иных чувств, кроме зависти, ненависти и отвращения. В самой тиражной газете «Русское слово», например, можно было прочитать следующее: «Самая малейшая его просьба удовлетворялась. Если происходила почему-либо задержка, то Распутин по телефону, не стесняясь присутствием посторонних лиц, в резкой форме требовал от председателя Совета министров исполнения его просьбы».

В очередной раз уместно повторить: подобные картины — плод болезненного воображения. Но так как приступами «буйства фантазии» в тот период страдали не только сочинители газетных репортажей и аналитических статей, но и потребители, истинность описанного сомнений у многих не вызывала. Стали без обиняков утверждать, что «центр Империи теперь на Гороховой».

Квартира Распутина становилась широко известной не только в Петербурге, но и в России. Сюда уже нескончаемой чередой тянулись просители. Распутин щедрой рукой раздавал ходатаям и просителям записочки к различным должностным лицам. Эти клочки бумаги с распутинскими каракулями в силу удивительного положения писавшего порой срабатывали в чиновных канцеляриях.

Слухи об этом множились в геометрической прогрессии, и некоторые стали уверенно утверждать, что «это мужик всем министрам отдает приказы». Сочиненный «фильм ужаса» затуманивал и завораживал сознание. Это наглядно проявилось в случае с последним Царским министром внутренних дел А. Д. Протопоповым, которого чуть ли не все поголовно представители «общественности» уверенно называли «ставленником Распутина».

Родился Александр Дмитриевич в 1865 году в семье состоятельного дворянина, воспитывался в кадетском корпусе, а затем — в Николаевском кавалерийском училище и после его окончания в 1885 году был определен корнетом в лейб-гвардейский конногренадерский полк. Через несколько лет поступил в Академию Генерального штаба, где проучился только один год и по состоянию здоровья вышел в 1890 году в отставку в чине штабс-ротмистра.

В конце 90-х годов XIX века А. Д. Протопопов получил по завещанию дяди огромное состояние, включавшее почти семь тысяч десятин земли и суконную фабрику в Корсунском уезде Симбирской губернии. С тех пор Протопопов вёл жизнь богатого, по-европейски образованного человека. Он в совершенстве знал несколько европейских языков, был великолепным пианистом, учился у французского композитора Ж. Массне.

В 1907 году на выборах в III Думу ему удалось добиться успеха и удостоиться звания депутата, которое он сохранил и на выборах в IV Думу в 1912 году. Здесь он занял место на левом фланге октябристов и в 1915 году стал товарищем председателя Думы. В начале 1916 года его избирают губернским предводителем симбирского дворянства. Таков краткий послужной список того, кто сделался мишенью многочисленных нападок и разнузданной клеветы в последние месяцы Монархии.

До осени 1916 года имя А. Д. Протопопова пользовалось не только известностью, но и уважением в думских и околодумских кругах. Весной он возглавил представительную парламентскую делегацию, которая посетила Англию, Францию, Италию. В европейских столицах светские манеры и широкий кругозор главы русских парламентариев произвели хорошее впечатление, о чём Царю докладывали по дипломатическим каналам, а английский король Георг в письме своему кузену — Императору Николаю II выразил радость, что «в России есть такие выдающиеся люди». Председатель Думы М. В. Родзянко несколько раз рекомендовал Самодержцу назначить Протопопова министром торговли и промышленности.

Царь не питал симпатий к думским политикам. Он считал, что большинство из них — несерьезные и безответственные люди, мало разбирающиеся в истинных проблемах и нуждах страны. Однако отзывы о Протопопове со всех сторон были неплохие, и Государь Николай II решил с ним познакомиться. Встреча состоялась в Ставке 19 июля, а на следующий день Царь писал супруге: «Вчера Я видел человека, который Мне очень понравился — Протопопова, товарища председателя Государственной Думы. Он ездил за границу с другими членами Думы и рассказывал Мне много интересного. Он бывший офицер конногвардейского полка, и Максимович (Константин Клавдиевич, генерал от кавалерии. — А. Б.) его знает». Заканчивая аудиенцию, Монарх сказал своему собеседнику: «Мы еще с вами поговорим не раз».

В итоге 16 сентября 1916 года Император поручил Протопопову руководство самым влиятельным министерством — внутренних дел. Никакого касательства к этому назначению Распутин не имел.

Для самого Александра Дмитриевича предложение указанного министерского поста оказалось неожиданным. Он мечтал об административной карьере, много размышлял о необходимости проведения различных мероприятий по упорядочению государственного устройства, о чем постоянно рассказывал. Он строил прекраснодушные планы, но не имел ни характера, ни способностей осуществить намеченное. Будучи глубоко верующим, он в глубине души не одобрял никакого насилия, в то время как в своей новой роли обязан был идти на меры, связанные с применением силы.

Николай II полагал, что Протопопов сможет решить две насущные задачи. Во-первых, сумеет установить добрые отношения с думскими кругами. Ведь он сам из их среды и прекрасно там всех знает. Но еще большие надежды возлагались на решение им продовольственной проблемы. Война дестабилизировала жизнь страны и привела к продовольственным затруднениям, особенно в крупнейших городах.

Перебои в поставках продуктов питания в города начались уже вскоре после начала войны. Россия была единственной участницей мирового конфликта, не вводившей нормирования потребления продуктов (кроме сахара). Однако сложности с продовольствием были в очень большой степени результатом правительственной политики регулирования сбыта: ограничением свободной продажи зерна и муки и фиксированной стоимостью их. Не физическое отсутствие тех или иных продуктов, а установление государственной властью ценовых ограничений привело к параличу рыночных отношений, что сказалось на экономической жизни всей страны.

Правительственная мера преследовала две цели: во-первых, воспрепятствовать падению цен на зерно на внутреннем рынке после прекращения экспорта в 1914 году. Эта мера блестяще удалась. Но существовала и другая задача: оградить широкие слои простых потребителей от вакханалии спекулятивных рыночных манипуляций. Защита интересов простых людей — такая цель делала Царя и Царицу убежденными сторонниками государственного регулирования. Результаты же оказались неудачными.

Уже в середине 1915 года принятые меры показали свою неэффективность. Перебои в поставках не прекращались, очереди у казенных хлебных лавок увеличивались, росло и недовольство. В 1916 году цены были существенно повышены, но оставались фиксированными. Принципиально эта мера ничего не решала, так как стоимость всех прочих товаров и услуг росла значительно быстрее, что делало производство и продажу зерна и муки коммерчески нецелесообразными.

Положение осложнялось расстройством транспорта, как и причинами общего порядка. Весной 1915 года Русская армия начала отступление из западных районов, продолжавшееся до сентября. Россия потеряла 15 губерний с неубранным урожаем. Этот же год дал огромное число беженцев, спасавшихся от германской оккупации и оседавших в центральных районах страны.

Кроме того, неблагоприятные погодные условия привели к серьезному недороду в 1916 году, когда урожай оказался ниже обычного примерно на 40 %.

Ситуация серьезно обострялась, что видел и монарх, возлагавший надежды на Протопопова. Последний намеревался сосредоточить продовольственное дело в МВД и поставить его распределение под жесткий контроль. Намерение Протопопова идти «твердым и решительным курсом» нашло живой отклик в сердце Царицы.

Александра Фёдоровна имела продолжительную встречу с новым министром внутренних дел и осталась очень довольна. Встреча выявила полное взаимопонимание собеседников. Она подробно рассказала об этом в письме Мужу, и тот писал ей в ответ 23 сентября 1916 года: «Нежно благодарю Тебя за Твоё дорогое длинное письмо, в котором Ты так хорошо излагаешь Свой разговор с Прот. Дай Бог, чтобы он оказался тем человеком, в котором Мы сейчас нуждаемся! Да, действительно, Тебе надо бы быть моими глазами и ушами там, в столице, пока Мне приходится сидеть здесь. На Твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров — этим Ты приносишь огромную пользу Мне и Нашей стране!»

Назначение Протопопова на важнейший правительственный пост внесло замешательство в ряды думской оппозиции. Недовольное большинство, сомкнув ряды, успешно «добивало» кабинет Б. В. Штюрмера, и было ясно, что его падение не за горами. Так возникала возможность создания долгожданного «кабинета общественного доверия».

И вдруг такой предательский удар! Один из их рядов, человек, которого и в состав будущего так называемого прогрессивного правительства не хотели приглашать, покинул «своих» и занял пост без согласования с ними. Отступника необходимо было морально и политически уничтожить! Если раньше главным объектом клеветнических измышлений являлся глава правительства Штюрмер, то теперь им стал новый министр внутренних дел.