Глава десятая Дорога на войну
Глава десятая
Дорога на войну
Клагенфурт погружался в осень, когда самый успешный этап продвижения немецких войск в глубь России подходил к концу. Летнее солнце уже успело высушить сено, которое было теперь собрано в стога. Фермеры были очень довольны собранным урожаем. Между тем цветы и травы бледнели, и природа готовилась к зимней спячке.
Однако чего-чего, а уж спокойного сна и отдыха явно не хватило на нас, солдат из Лендорфского батальона. Повседневная жизнь для нас в ту осень означала непрекращающиеся тренировки и строевую подготовку. Мы снова и снова должны были отрабатывать то, что уже успели изучить. Для подкрепления нашей решимости нам периодически устраивали встречи с офицерами и сержантами дивизии «Викинг», прибывшими с Русского фронта. Мы сосредоточенно и воодушевленно слушали рассказы этих бойцов с наградами на форме о том, как они сражались с советскими войсками.
Части дивизии, воевавшие в России, постоянно пополнялись в том числе и теми, кто проходил обучение в Мюнхене перед нами, а также теми, кто заканчивал свою подготовку в Клагенфурте. Отправка выпускников на фронт, где они, наконец, могли принять участие в долгожданных боях, не обходилась без спиртного. Мы желали им всего самого лучшего, и прощание не было грустным, даже когда я расставался со своим братом Эвертом. Наоборот, мы отмечали это событие в торжественном духе, давая выход нашим настроениям. При этом мы даже завидовали тем, кто отправляется на фронт раньше нас, но верили, что также окажемся в числе участников победного парада Германии на Красной площади в Москве!
За время подготовки добровольцы из стран Европы стали не только соратниками, но и близкими друзьями. Я сам очень дружил с одним голландцем, Робби Райлингом из Гронингена, и воспринимал этого двадцатилетнего студента почти как брата. Наша дружба началась еще в первые недели пребывания в Зенхайме.
В целом все мы к этому моменту уже представляли собой компанию неунывающих молодых людей, которые при случае шутили и смеялись даже над собой, насколько нам позволяла суровая повседневная жизнь. Мы старались не воспринимать слишком серьезно неприятности и поддерживали друг друга. Мы подшучивали друг над другом, но наши шутки были не злыми, а дружескими.
Порою мы все вместе оказывались в смешной ситуации. Например, когда воспроизводили упражнения парашютных дивизий. Отрабатывая прыжки с парашютом, они рядами падали на траву, сведя ступни вместе и держа руки за спиной. Мы делали или, по крайней мере, пытались сделать то же упражнение. Однако выполнить его было нелегко, и мы разражались хохотом оттого, что у нас получалось, хотя порою такое падение стоило нам синяков или даже вывихов.
А вот еще одно упражнение сделало одного нашего товарища предметом общих шуток. Во время практики с противогазами он превращался буквально в ходячий несчастный случай. Эти занятия периодически проходили на открытом воздухе, однако подошло время и для тренировки в плотно закрытой комнате, заполненной ядовитым газом. В этих условиях мы отрабатывали смену фильтра в противогазе. Наш товарищ очень нервничал и, как всегда, напортачил. Меняя фильтр, он забыл задержать дыхание и через миг понесся к выходу со слезящимися глазами, кашляя и брызгая слюной!
Так мы и жили, пока пришел, наконец, и наш час отправляться на фронт. Дивизия «Викинг» за летние месяцы в упорных боях отбросила врага на юг и в сентябре 1941 года вышла к Днепру. Пройдя сотни километров с боями, дивизия понесла очень тяжелые потери и нуждалась в пополнениях из хорошо подготовленных к войне бойцов. Русские проявили себя неожиданно серьезными противниками, не сравнимыми с поляками в 1939 году или с французами в 1940-м. Однако первая волна добровольцев войск СС также успела подтвердить свое мужество на поле боя. Сражаясь в танковых и моторизованных дивизиях под командованием генерала фон Клейста, эти бойцы доказали, что на них можно положиться. Голландские, датские, норвежские и финские солдаты завоевали себе высокую репутацию в глазах генерального штаба. Задачей второй волны было, как писал Феликс Штайнер, «удержать темп продвижения вперед, взятый их предшественниками». Мы, выпускники запасного батальона «Вестланд» из Клагенфурта, как раз должны были войти во вторую волну добровольцев на фронте.
Между тем дни стали короче, и в воздухе начало ощущаться морозное дыхание зимы. Крыши домов были слегка припудрены первым снегом. Снег лежал и на дорогах. И мы скользили, шагая по булыжной мостовой старого города. Батальон строем вышел из Лендорфа в Клагенфурт на рассвете. Мы направлялись к главному железнодорожному вокзалу. По пути мы провожали долгим, последним взглядом фонтан «Линдвурм» и похожие на картинки из книжки городские дома, которые навсегда остались в нашей памяти. Прохожие махали нам в знак прощания. А мы рота за ротой входили на вокзал, который был для нас последней «родной» станцией.
На вокзале нас провожала шумная толпа. Девушки и возлюбленные, обретенные нами за время подготовки в Лендорфе, стояли с букетами осенних цветов, собранных для нас на прощание. Их облик резко контрастировал с родителями солдат, жившими поблизости и приехавшими попрощаться со своими отправлявшимися на фронт сыновьями. На лицах матерей была беспомощность, и они со слезами на глазах спешили отдать сыновьям собранные для них свертки, в которых были сладости, скромные деликатесы и теплые вещи. Сыновья, как могли, старались успокоить их, обещая, что скоро они вернутся домой. Отправлявшимся на фронт бойцам было тяжело прощаться с родными.
Нам, добровольцам из стран западной и северной Европы, эмоционально было легче, ведь наши родители жили слишком далеко, чтобы приехать в Южную Каринтию. Однако через несколько минут, издав последний гудок, поезд тронулся, и все мы уселись на свои места. Девушки и члены семей, махавшие руками нам на прощание, исчезли за облаком паровозного дыма.
Так начиналось наше путешествие в неизвестность. В странный мир, имя которому война. Так начиналось наше участие в огромном военном походе, рядовыми солдатами которого мы были.
Вскоре после отхода поезда некоторые из нас удобно устроились, улегшись в багажных нишах вагонных отделений. Другие обсуждали, каким может оказаться наше место назначения. Колеса монотонно стучали по рельсам. Их однообразный ритм заглушал тревожные мысли. Между тем стоило нам выехать из Каринтии, сельские пейзажи за окном стали другими. Состав медленно шел с запада на восток, оставляя позади идиллические места горного края, который мы уже успели полюбить.
Так мы проехали озеро Вертерзее, в котором совсем недавно нам доводилось купаться, и вереницу живописных сельских домиков, перед которыми были вывешены сушившиеся початки кукурузы. Поздно вечером мы достигли Вены и пересекли реку Данубе. Вскоре уже австрийский Остмарк остался позади. Мы пересекли границы Братиславы. А через некоторое время наш состав уже проезжал через Протекторат Богемии и Моравии, тянувшийся от богемских лесов до Татр.
На рассвете мы достигли Польши. Теперь за окнами мелькали бедные лачуги, возведенные на глинистых или песчаных почвах. Два года тому назад Польша стала первым театром военных действий Второй мировой. Теперь это государство подчинилось немецким властям. А славянские народы, жившие на равнинах от Балтики до Карпатских гор, были разделены. Частью из них в старом колониальном стиле управлял Гитлер, а другой частью — точно так же Сталин.
Нашей следующей промежуточной остановкой стал Краков, который был, как его называли тогда, воротами на Русский фронт. По непонятным для нас причинам мы оставались в этом городе несколько недель. Возможно, офицеры и знали, что послужило причиной этого, но они держали язык за зубами. Нас разместили в бывших польских казармах, старых, некомфортных и, что самое неприятное, буквально набитых блохами!
В Кракове, старинной польской резиденции королей, теперь размещалось немецкое генерал-губернаторство. Однако город был очень беден, что мы заметили даже с первого взгляда. Польские военнопленные, работавшие на местных фермеров, жили даже в гораздо лучших условиях, чем большинство жителей Кракова.
Наша жизнь в этот период также не походила на каникулы. К нам вернулась прежняя муштра, прежние законы и прежний контроль за каждым нашим шагом. Даже наши расчеты с польскими девушками при посещении борделя вермахта контролировались сержантом, сидевшим там в комнате бывшего домовладельца. Он проверял наши расчетные книжки и даже наличие у нас презервативов.
В этот период наш батальон получил и специальное задание, выполняя которое мы играли роль телохранителей, если можно так выразиться. Мы должны были обеспечить безопасный проезд поезда фюрера через Краков. Для этого нам пришлось долгие часы стоять на пронизывающем холодном ветру по обеим сторонам железнодорожных путей с карабинами наготове, ожидая ночного поезда.
Главнокомандующий и его штаб размещались в двух локомотивах. Нашей задачей было предотвратить любое возможное нападение на них. Наши командиры прохаживались в темноте и периодически бросали нам под ноги небольшие камушки, чтобы проверить нашу готовность и не дать нам потерять бдительность. Около полуночи состав под курьезным именем «Америка» (с 1943 года был переименован в «Бранденбург») с двумя локомотивами и двумя бронированными вагонами противовоздушной обороны пронесся мимо нас. Шел снег, мы смотрели вслед исчезавшему в ночи составу и думали о том, был ли в нем Гитлер?
Вскоре пришла пора и нашему батальону грузиться в поезд, чтобы продолжать свой путь на Восток. Некоторые из наших сержантов к этому времени уже были отправлены в дивизию «Викинг», которая понесла большие потери в боях на Южном русском фронте в районе Донецкого бассейна. Мы ехали вдоль Вислы. На реке кое-где встречались дамбы, защищавшие низкие места от затопления. Это напомнило мне о родной Голландии. Также через реку тянулись временные мосты, сооруженные немецкими инженерами, поскольку прежние польские мосты два года назад были уничтожены во время боевых действий.
Путь казался нам бесконечным. Прошло много часов, прежде чем мы пересекли Сан, приток Вислы, и достигли Лемберга. Где-то в этом районе проходила германо-советская демаркационная линия, но мы уже не заметили никаких следов ее былого существования. Более того, во время движения нам вообще было довольно сложно определять, через какое государство мы проезжаем, поскольку прежние границы оказались стерты войной и бывшие германские территории были возвращены в состав рейха.
В вагонах нашего поезда не было коридоров, и поэтому у нас не оставалось пространства для перемещений. В результате нам приходилось безвылазно находиться в тесных, душных и липких вагонных отделениях. Мы были настолько измучены всем этим, что уже практически не интересовались пейзажами, мелькавшими за окном. Тем более что местность, по которой мы проезжали, мало чем отличалась от равнин Восточной Польши. Так называемый «советский рай» оказался по европейским меркам очень редко населенным и бесцветным. Одиноко стоявшие сельские дома, мелькавшие друг за другом, нагоняли депрессию. С наступлением ночи в вагонах погасили свет, однако большинству из нас не спалось в душных отделениях. К тому же грохот двигавшегося поезда то и дело вырывал из сна. В полудреме нас подтачивали дурные предчувствия и мысли о том, что мы сможем не справиться с чем-то, что потребуется от нас на войне. Подобные размышления приводили к тому, что мы даже начинали сомневаться в собственной смелости. Но мы боролись с охватывавшей нас депрессией, вспоминали о своем добровольческом самопожертвовании и следовали диктату своей совести.
На рассвете мы уже пели солдатские песни и снова становились сами собой. А окончательно уверенность в себе вернулась к нам после нашей первой битвы… снежками. Она произошла, когда наше путешествие по неизвестным мне причинам снова прервалось. Мы несколько часов провели на полуразрушенной железнодорожной станции и решили занять себя игрой в снежки. Нашими противниками в «бою» стали румыны, но это сражение с ними было веселым и бескровным.
Наш поезд задержали на несколько дней. Пока мы ждали, к нам как-то раз для уборки в вагонных отделениях привели людей, которые явно были военнопленными, судя по их превратившейся в лохмотья одежде. Мы не знали, кто это был, русские или евреи. Эти люди выполняли свою работу с помощью огромных примитивных метел, и за ними следили надсмотрщики в униформе. Они очень грубо подгоняли военнопленных, чтобы те делали все поскорее. Однако когда в нашем отделении надсмотрщик не позволил пленным взять черствый хлеб, который мы уже не собирались есть и предложили им, это разозлило нас и дошло до того, что один из наших унтерштурмфюреров СС начал орать на надсмотрщика за его бесчеловечное поведение. Так мы впервые увидели военнопленных, и это заставляло задуматься. Кто из нас мог быть уверен, что его не ожидает подобная судьба?
Но наш путь продолжался. За окнами снова мелькали убогие деревянные домишки, рядом с которыми порою стояли вооруженные караульные вермахта. Также по пути мы увидели, выложенную черными камнями надпись для тех, кто возвращался на поездах в Германию: «Передайте Рейну привет от нас!» Чем дальше поезд уносил нас на восток, тем становилось холоднее. Особенно это ощущали те, кого назначали в караул. Они дежурили в тамбурах, где их насквозь пронзал ледяной ветер. Но они должны были находиться в карауле, чтобы предотвратить возможные действия партизан. Железнодорожные пути и мосты также очень часто оказывались заминированными, и поэтому наш локомотив толкал впереди себя товарный вагон, наполненный песком. Теоретически этот вагон должен был смягчить силу удара взрывной волны, которая бы обрушилась на состав, и спасти жизни машинистам и бойцам.
Несколькими днями раньше на нашей железнодорожной ветке уже подорвался один поезд. Тогда впереди состава двигались караульные, которые должны были выстрелами в воздух предупредить машиниста о заминированных путях, если заложенная взрывчатка оказывалась визуально заметной. Однако, услышав выстрелы, машинист вместо того, чтобы остановить поезд, наоборот резко увеличил скорость, подумав, что это атакуют партизаны. В результате от взрыва погибло тридцать человек.
Но настоящую жатву войны мы увидели в Тарнополе. Следы окружения и кровавой битвы в летние месяцы однозначно говорили нам о том, что нас ждет. Почти как в кинохронике, сцены той легендарной битвы представали перед нашими глазами во всей своей страшной и суровой реальности. Там было бессчетное количество сожженных танков и других военных машин. А разрушенные деревни свидетельствовали о свирепых боях, разыгравшихся на участке между Карпатскими горами и рекой Припять.
Вскоре у нас был еще один перерыв в пути по причинам, которые нам никто не объяснял. И мы три недели пробыли в украинском городе Винница. Местное население выглядело смирившимся, пассивным и внешне не проявляло к нам враждебности. Причиной этого также была, несомненно, страшная бедность, которую они терпели при Сталине. Эта бедность сразу бросалась в глаза. На улицах было невозможно отличить женщин от мужчин. На них были одинаковые серые и некрасивые ватники, полы которых были стянуты веревкой. На их одежде не было даже пуговиц. Не было у них и фабричной обуви. Нам очень редко доводилось увидеть на ком-нибудь из местных жителей кожаные туфли или сапоги на меху. Самая распространенная местная обувь была сделана из парусины или войлока. У самых бедных к ступням, вместо обуви, просто были привязаны куски старых автомобильных шин. Подобные жизненные условия вряд ли могли быть результатом первых месяцев войны. Скорее это показывает истинные реалии тогдашнего Советского государства, резко контрастировавшие с картиной «советского рая», о котором русские в ту пору так громко кричали.
Также в Виннице наблюдалась и крайняя теснота жилищных условий, что, возможно, было свойственно и всему Советскому Союзу. К примеру, мы видели трехкомнатный дом, построенный в двадцатых годах. Самая большая комната в нем была пять на пять метров. А в ней жило не меньше девяти человек, причем не относившихся к одной семье. Это была семейная пара с двумя маленькими детьми, холостой инженер, рабочий и старуха с двумя незамужними дочерьми. И они все жили, спали, готовили еду на примусе и обедали именно в этой комнате.
Неудивительно, что при жизни в таких условиях, порожденных большевицким режимом, сексуальная мораль упала до чрезвычайно низкого уровня. Результатом этого было огромное количество незаконнорожденных детей, которых год от года появлялось все больше. Многие из них становились беспризорниками. Эти сироты одевались в обноски, не мылись месяцами, были разносчиком разнообразных кожных инфекций и других болезней. Хуже того, они объединялись в подростковые банды, которые вооружались и могли напасть даже на милиционера. Увиденное производило на нас самое гнетущее впечатление, и мы поняли, что любой ценой должны остановить распространение коммунизма. Кроме того, это оправдало нас в своих глазах: нам стало ясно, почему мы пришли, на русскую землю.
Мой друг Робби близко сошелся с одной русской семьей. Вернее будет сказать, с девушкой из одной русской семьи. Он был очень сильно влюблен. Я сопровождал его во время визитов к ней домой, и почти всегда мы приносили с собой буханку хлеба для этих очень скромно живущих людей.
Покинув Винницу, мы ехали без остановок, пока не достигли города Умань в центре Украины. Неподалеку от города находился аэродром. Нас разместили в простых, но теплых деревянных бараках. Там неожиданно выяснилось, что нас нужно как можно скорее доставить на фронт, и нашим транспортом должен был стать уже не поезд, а самолет.
Однако из-за плохой погоды вылет постоянно откладывался. День за днем мы с полными рюкзаками за плечами маршировали на аэродром только для того, чтобы возвращаться назад со всем этим грузом. Но, наконец, погода стала летной, и транспортная эскадрилья «Юнкерсов-52», самолет за самолетом приземлилась на заснеженную взлетную полосу.
Тут возникла еще одна проблема. Грузоподъемность такого количества транспортных самолетов якобы оказалась недостаточной для нашего количества войск. Для облегчения веса нам было сказано оставить свои продуктовые пайки на аэродроме. Естественно, нас, обладавших ненасытным солдатским аппетитом, возмутило это предложение. И мы решили проблему по-своему, спешно съев все имевшиеся у нас продукты. Быстро дожевывая ледяные от холода сосиски, мы совершенно не думали, добавят ли они нам веса, оказавшись внутри наших желудков.
Вскоре после этого мы, подобно возбужденным школьникам, штурмующим автобус, начали занимать свои места в «юнкерсах». При этом сидеть нам пришлось на своих рюкзаках, поскольку сиденья из салонов самолетов были убраны. Нас ведь было слишком много, чтобы мы могли разместиться на нормальных местах. Но мы не слишком переживали из-за недостатка комфорта и даже шутили, что все равно летим за государственный счет.
При взлете сердца многих из нас, впервые поднимавшихся в воздух на самолете, забились едва ли не громче моторов «юнкерсов». Загруженные под завязку машины медленно набирали высоту. Затем эскадрилья разделилась, чтобы снизить потери в случае возможной атаки истребителей врага. А мы столпились у больших бортовых иллюминаторов.
Русские равнины, покрытые снегом, расстилались далеко внизу под нами и напоминали изображение на карте. Они казались бесконечными. Мы были поражены открывшимся перед нами видом. Темные леса и воронки от взрывов, которые мы могли разглядеть, резко контрастировали с белым снегом. Также нам были отчетливо видны разрушенные мосты. Попадая в воздушные ямы, наш «юнкере», стальная птица с тридцатиметровым размахом крыла, подскакивал то вверх, то вниз. При этом некоторые из нас поначалу даже вскрикивали. Беззаботные и простодушные, мы жадно впитывали в себя новый опыт и наслаждались полетом.
Так прошло около часа, и вдруг мы увидели в небе крохотные черные точки, которые стремительно приближались к нам. Это были истребители противника! В салоне самолета тут же появился стрелок-радист, одетый в толстую куртку на меховой подкладке и коричневую кожаную шапку, с патронной лентой через плечо и выпученными глазами. Он спешно занял свою позицию в хвосте «юнкерса», где был установлен пулемет. Позиция за пулеметом была открыта всем ветрам и непогоде. И лишь глядя на стрелка-радиста, мы, наконец, осознали всю серьезность ситуации. Медленные и неповоротливые «юнкерсы», чья максимальная скорость была всего 270 километров в час, представляли собой очень легкую мишень для советских истребителей. Но на этот раз нам очень крупно повезло, и истребители врага по какой-то неизвестной причине развернулись и скрылись за горизонтом. Мы, пехотинцы, пришли в такой восторг, что ощущали себя едва ли не победителями в воздушном бою.
Однако от нашей веселости очень быстро не осталось и следа из-за нарастающей турбулентности. Наши лица одно за другим теряли свой розоватый цвет и становились болезненно белыми. Многие начали раскаиваться, что спешно проглатывали свои пайки, которые, не успев перевариться, теперь извергались в футляры, из которых мы торопливо вынимали противогазы. Никакой другой емкости для этой цели у нас попросту не было. Нас всех без исключения охватила ужасная воздушная болезнь, которая ничуть не лучше морской болезни. Страдая от охватившего нас недуга, мы даже не заметили, как наши «юнкерсы» начали приземляться на посадочную полосу временного аэродрома.
Моторы самолетов все еще работали, когда мы начали выпрыгивать из их промерзших салонов. До чего же здорово было снова ощутить под ногами землю! Дрожа от холода и спеша укрыться от снегопада, мы побежали к большому открытому ангару. Там в пустой металлической бочке горели крупные дрова, и этот костер помогал нам хоть немного согреться.
Мы тогда не имели ни малейшего представления, где мы находимся, и лишь позднее узнали, что аэродром называется «Орел». Вскоре после этого нам стало ясно, что одноименный город, в котором находился аэродром, не располагается на юге у Днепра, а наоборот, находится в центре Советского Союза на реке Ока. То есть мы пролетели через Киев на северо-восток и приземлились примерно в 250 километрах от Москвы. Это означало, что мы не будем принимать участие в боях вместе с дивизией «Викинг». И возникал естественный вопрос: почему?
Английский историк Дэвид Ирвинг в своей книге о Гитлере и его генералах дает ответ на этот вопрос. В напряженной ситуации, вызванной суровой русской зимой, незадолго до наступления на Москву Гитлер лично принял главнокомандование сухопутными войсками, которое до этого осуществлял фельдмаршал Вальтер фон Браухич. Приказы Гитлера требовали от его бойцов фанатичного сопротивления, при этом возможность прорыва врага с флангов или со стороны тыла в расчет вообще не принималась. Также фюрер распорядился срочно пополнить войска на центральном участке фронта за счет войск СС, бойцы которых должны были быть переброшены к месту назначения кратчайшим путем, то есть по воздуху. Таким образом, мы должны были поддерживать войска, оказавшиеся в очень непростой и опасной ситуации.
Анализируя ситуацию, Дэвид Ирвинг приходит к выводу, что в непростые месяцы зимы 1941 года Гитлер продемонстрировал свою решимость, которая была подкреплена легендарной выносливостью немецких солдат, не боявшихся любых трудностей.
В вечер нашего прибытия в Орел мы увидели с крыши аэродрома, как рухнул на землю охваченный пламенем тяжелый четырехмоторный транспортный самолет Фокке-Вульф «Кондор» (FW 200). За его падением последовал оглушительный взрыв. Все, кто находился на борту самолета, погибли. Среди них были и генералы. Однако самолет этот не был атаковав а разбился либо из-за ошибки пилота, либо из-за технической неисправности.
Мы провели в ангаре всю ночь при тридцатиградусном морозе. На следующий день мы отправились в путь в товарных вагонах с железными печками. Мы садились вокруг них на устланном свежей соломой полу и ощущали хоть какой-то комфорт, хоть немного отогревались. Через некоторое время, немного выпив, мы начали напевать старые солдатские песни. Движение поезда то и дело преграждали снежные заносы. Нам приходилось покидать вагоны и расчищать пути. Те, кто выпрыгивал из вагонов первыми, зачастую проваливались в сугробы, такие высокие, что порою они были нам буквально по грудь. Вот так мы и ехали — от сугроба до сугроба.