Глава 8 Дорога в Треблинку

Глава 8

Дорога в Треблинку

Изображения аушвица (освенцима) принадлежат к числу наиболее легко узнаваемых на нашей планете: бесконечные ряды бараков, истощенные люди-скелеты пристально глядят на нас с кадров старых кинохроник. Об Освенциме существуют фильмы и фотографии потому, что Освенцим – это и трудовой лагерь, и центр истребления, а это тоже в некоторой мере объясняет, почему из него вышло на свободу большее количество узников, чем из других лагерей. Но Освенцим, хотя и страшное место, все же не является самым типичным примером созданного нацистами кошмара. Нацисты создавали и другого типа кошмарные лагеря, которые были только фабриками смерти, предназначенными исключительно для того, чтобы умерщвлять. Эти лагеря, устроенные вдалеке от исконно немецких территорий, выполнили свое зловещее предназначение и перед окончанием войны были ликвидированы и снесены, чтобы скрыть следы чудовищных преступлений. Вот таким местом и была Треблинка. Посети вы в наши дни то место в польской глубинке, где находился лагерь Треблинка, то ничего бы, кроме леса, не увидели и ничего бы, кроме щебета птиц, не услышали. И все же вы бы стояли на месте, которое знаменует собой величайшие подлость и варварство, ниже которых человек не опускался еще никогда. На мемориальном камне, на месте, где когда-то начиналась ограда лагеря, написано: «Никогда больше». Но там не хватает слова, которое пылало бы днем и ночью: «Помните».

Самюель Вилленберг, которого немцы схватили в одной из облав на евреев в городке Опатуве, на юге Польши, в 1942 году, очутился в поезде, направлявшемся в Треблинку. Он ехал в вагоне для перевозки скота и, проезжая мимо железнодорожных станций, слышал, как польские детишки кричали: «Евреи! Вас пустят на мыло!» Когда поезд полз по сельской местности, Самюель услышал, как другие евреи в товарняке перешептываются: «Плохо дело. Мы едем в Треблинку». И все же никто в вагоне не хотел признать, что может существовать место, где просто так истребляют невинных людей. «Трудно было поверить, – говорит Самюель Вилленберг. – Я здесь был и до сих пор не могу в это поверить».

Поезд остановился на станции Треблинка, двери товарных вагонов с грохотом открылись, и тут же раздались крики: «Шнель, шнель!» Украинцы в черной форме СС гнали евреев с платформы через ворота в нижнюю часть лагеря. Мужчин направляли направо, женщин – налево. Молодой еврей с красной повязкой на рукаве и кусками бечевки в руках приказал разуться и связать ботинки. Парень показался Самюелю знакомым: «Я спросил его: “Послушай, откуда ты?” Он ответил и задал мне тот же вопрос. Я сказал: “Ченстохова, Опатув, Варшава” – “Из Ченстоховы?” “Да”, – подтвердил я. – “Как тебя зовут?” – “Самюель Вилленберг” – “Скажи, что ты – каменщик”, – посоветовал он и отошел». Эта случайная встреча и четыре слова совета спасли Самюелю жизнь. Он сказал охранникам, что он – каменщик, благодаря чему оказался среди той горстки евреев, которых нацисты отобрали для работы в лагере, а не отправили сразу на смерть.

За тринадцать месяцев, с июля 1942 года по август 1943-го, в Треблинке было истреблено около восьмисот тысяч человек (по другим источникам – свыше миллиона). Для того чтобы это совершить, понадобилось только пятьдесят немцев, сто пятьдесят украинцев и чуть более тысячи евреев, вынужденных помогать. Когда стоишь на поляне, где раньше был лагерь, то прежде всего поражают его размеры: всего четыреста метров на шестьсот. Становится очень тяжело на душе, как только осознаешь, что если людей собираются убивать, то много места и не надо.

Планировка лагеря едва ли могла быть проще. Жертвы прибывали поездом, после чего их гнали с полустанка сразу на центральный двор лагеря, где мужчинам приказывали раздеться. С одной стороны двора находились бараки, где раздевались женщины и где им обрезали волосы. «И тогда, – рассказывает Самюель, – у женщин появлялась надежда: ведь раз уж их собираются стричь, то, значит, по крайней мере, убьют не сразу, ясное дело, в лагере необходима гигиена». Они, конечно, не знали, что немцы набивали волосами матрасы. Нагота жертв также была нужна немцам. «Босые и голые люди больше не люди, они больше не принадлежат самим себе, – рассказывает Самюель. – Несчастный пытается прикрыться руками, ему неловко, возникает множество проблем, с которыми он не сталкивался в обычной жизни, потому что никогда ему не приходилось ходить голым в присутствии других людей, друзей – разве только в детстве. И вдруг все нагие! А немцы, понимаете, этим пользуются. А тут еще подгоняют плетями: “Быстрее! Шнель! Шнель!” В этот момент хочется бежать, куда-нибудь, что есть мочи». Так мужчин, женщин и детей гнали метров сто по дороге, которую немцы называли «аллеей вознесения» или «дорогой на небеса» до газовых камер, где их умерщвляли. Трупы мертвых затем сбрасывали во рвы неподалеку от камер.

На весь этот процесс – с момента прихода поезда и до момента, когда труппы сбрасывали в ров, – уходило не более двух часов. Большинство жертв часто до последней минуты не понимали, куда они попали и что их ждет. Прилагались все усилия, чтобы несчастных обмануть относительно их судьбы. Полустанок Треблинка был убран как настоящий вокзал, с часами и расписанием. Жертвам говорили, что они прибыли в пересыльный лагерь, где они примут душ. Высокие заборы из колючей проволоки, покрытые сосновыми ветвями, окружали весь лагерь так, чтобы никто не мог увидеть, что с ними будет в этом месте.

После уничтожения очередной партии несчастных Треблинка превращалась в сортировальную площадку. В огромном дворе с восточного края лагеря евреи из рабочей команды, такие как Самюель Вилленберг, должны были сортировать вещи, которые совсем недавно были чьим-то ценным имуществом. «Это походило на восточный базар, – рассказывает Самюель. – Раскрытые чемоданы, расстеленные простыни, на каждой простыне – различные вещи. Нам нужно было их рассортировать: брюки отдельно от рубашек, шерстяные вещи раздельно… Золото складывали в специальные сумки. Перед каждым лежало по простыне, на которую мы складывали фотографии, документы, дипломы». Самюель работал под присмотром одного садиста, эсэсовца-охранника с кукольно-невинным выражением лица, которого евреи, работавшие в лагере, прозвали «Лялька» («Кукла»). У Ляльки был сенбернар по кличке Барри, которого тот выдрессировал нападать на людей, рвать их зубами, отгрызать у мужчин гениталии по команде «Человек, куси пса!» (во время суда над «Лялькой» выяснилось, что «псами» он называл узников)¹. В любую минуту пребывания Вилленберга в Треблинке, на протяжении всех семи месяцев до побега, его могли убить из-за одного только каприза беспощадного эсэсовца.

Даже спустя более полвека Самюель Вилленберг не может полностью осмыслить то, что ему довелось увидеть. «Они выходили из поезда, ни о чем не подозревая, будто приехали на курорт. Но здесь, на этом крошечном клочке земли, совершалось величайшее преступление в Европе, во всем мире. Профессор Меринг (учитель истории Самюеля, который работал вместе с ним в Треблинке) перед смертью сказал слова, которые навсегда останутся в моей памяти: “Ты знаешь, я пытаюсь смотреть на это с точки зрения истории”. “Как так?” – удивился я, посмотрев на него как на сумасшедшего».

По ночам Самюель и другие евреи, вынужденные работать в лагере, тщетно пытались понять, почему с ними случилось это: «Люди тихонько спрашивали друг друга: “За что?” Один и тот же вопрос все время – за что? почему? что мы сделали? В чем вина маленьких детей? в чем виноват я? в чем виноваты мы, каждый из нас? Ответа не было». Те же вопросы звучат и сегодня. Что побудило немцев отдать приказ о поголовном истреблении евреев? Организовать его? Ведь это происходило не только в Треблинке, но и в Освенциме, Белжеце, Собиборе и других «лагерях смерти». За всю историю человечества не было преступлений равных этому. Никто прежде не прибегал к убийству мужчин, женщин и детей в таких масштабах. И никто прежде не оправдывал эти убийства на том простом основании, что «они – евреи», или «цыгане», или «гомосексуалисты». То есть, что они – не такие, как все, что они – нежелательный элемент. Как же люди допустили саму возможность появления на Земле такого места, как Треблинка?

Ни одна причина сама по себе не является достаточной, чтобы это объяснить. И тем не менее существует ряд предпосылок, без которых не было бы принято окончательное решение о массовом истреблении евреев. В первой главе мы уже говорили о возникновении антисемитизма в Германии после Первой мировой войны и о том, как отдельные радикальные партии правого толка выступали с речами, в которых содержался призыв убивать евреев. Однако до своего вступления в должность канцлера Германии сам Гитлер никогда открыто не призывал – по крайней мере, в своих произведениях и публичных выступлениях – к уничтожению евреев. В 1930-х он ограничивался лишь призывами к лишению евреев немецкого гражданства и массовой высылке их из страны. Многих евреев это впоследствии вынудило уехать из Германии, и такой способ решения созданного нацистами еврейского вопроса существовал практически до того дня, как был отдан приказ об истреблении.

И все же за идеей «очищения» Германии от евреев стояла куда более зловещая философия. Еще 21 марта 1933 года в одной лейпцигской газете появились следующие строки: «Если пуля угодит в нашего благословенного лидера, все евреи в Германии будут немедленно поставлены к стенке, и мы устроим им такую кровавую баню, какой еще свет не видывал». По словам Арнона Тамира, антисемитизм нацистов можно описать всего несколькими простыми словами: «Всегда и во всем виноваты евреи»².

Эта идея вины является ключевой. Даже умственно отсталые, которых нацисты презирали, никогда персонально не несли вины за свою болезнь. Но евреев обвиняли во всем: они были виноваты в поражении в Первой мировой войне и стояли за распространением страшного большевизма. И не важно, что этот анализ был просто неверным и упрекали их абсолютно незаслуженно: нацисты все равно находили возможным в это верить. В конце концов Германия действительно потерпела поражение в войне и в результате подверглась унижениям Версальского договора. Более того, нацисты обвиняли в случившемся каждого еврея, потому что, согласно нацистской пропаганде, евреи были все частью однородной массы, более преданные друг другу, чем фатерлянду. Если один еврей совершил преступление, значит, преступление совершили все евреи.

Но из этого вовсе не вытекало, что расправа с евреями была неизбежной с момента прихода нацистов к власти. Все же большую часть 1930-х годов евреи жили в гитлеровской Германии относительно мирно. После отдельных проявлений насилия по отношению к евреям в первые месяцы нацистского режима и безуспешного бойкота торговцев-евреев 1 апреля 1933 года насильственное притеснение евреев было меньшим. Безусловно, сегрегация и дискриминация никуда не исчезли, но многие евреи сумели смириться с каждодневными оскорблениями. Затем 9 ноября 1938 года наступила «Хрустальная ночь». Ужас той ночи отражен в опыте восемнадцатилетнего Руди Бамбера, который позвонил в полицию сообщить, что штурмовики крушат дом его семьи, и понял, что помощи от полиции ждать не приходится и что полиция не на его стороне. «Хрустальная ночь» является исключительно важным этапом в эскалации антисемитизма нацистов, потому что наглядно демонстрирует тот факт, что евреев сообща винили во всех преступлениях. Еврея, застрелившего немецкого дипломата в Париже, считали не отдельным преступником, а клеткой целостного организма, состоявшего из всех евреев.

Руди Бамбер пытался понять, почему штурмовики выбрали именно его семью: что они сделали не так? Но нацисты думали иначе. За преступления, совершенные отдельными представителями их народа, в ответе были все евреи. И не важно, что они могли быть незнакомы с тем евреем, могли осуждать его; один еврей – это все евреи.

Это все говорило о том, что в нацистской Германии евреи оказались в беззащитном положении. 30 января 1939 года Гитлер выступил с речью, в которой были следующие слова: «Если международные еврейские финансисты внутри и за пределами Европы еще раз преуспеют во втягивании европейских наций в мировую войну, то ее результатом будет не большевизация всего мира и победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе…» На первый взгляд эти слова звучат более чем недвусмысленно: Гитлер говорит об «уничтожении еврейской расы в Европе» – чем не открытое обещание устроить холокост в случае войны? На самом же деле эти слова не столь уж однозначны. Уже упоминалось о том, что администрация гетто в Лодзи в 1940 году не знала ничего о каком-либо планируемом истреблении, вместо этого она даже разработала систему, с помощью которой гетто функционировали как фабрики рабского труда. Другой важный ключ к тому, какой была позиция нацистов в 1940 году, мы видим в докладной записке Гиммлера (май 1940 года) «Некоторые мысли об обращении с инородцами на востоке». Предложив свести школьное образование в Польше к минимуму и забирать у родителей всех польских детей, похожих на представителей арийской расы, Гиммлер добавляет: «Каким бы трагичным и жестоким ни казался каждый отдельно взятый случай, коль скоро мы признаем большевистский метод физического искоренения народа из своих внутренних убеждений как негерманский и невозможный, то метод “золотой середины” представляется лучшей альтернативой». Таким образом, Гиммлеру весной 1940 года «физическое искоренение народа» казалось «негерманским и невозможным». Конечно, мы не можем судить о его искренности по этой докладной записке. Уже тогда он мог знать о тайных планах тотального истребления евреев, которые вынашивал Гитлер. В таком случае почему он не сказал правду в докладной записке, предназначенной лично фюреру? Гиммлер не побоялся бы показаться бесчеловечным, знай он о том, что существует план Холокоста. В своей речи в Позене (Познани) в октябре 1943 года Гиммлер, говоря об «истреблении еврейского народа», заявил следующее: «У нас есть на это моральное право. У нас есть долг перед нашим народом – уничтожить этот народ, который хотел уничтожить нас», и «…мы уничтожим эту бактерию, потому что не хотим в конечном итоге заразиться и умереть»³.

Таким образом, даже несмотря на речь, произнесенную Гитлером в 1939 году, едва ли до 1941 года у него были какие-то определенные планы по истреблению евреев. Но о его тайных намерениях мы не можем знать наверняка. Возможно, он хотел этого, но решил выждать нужный момент, когда мог бы сделать подобное безнаказанно. Гитлер всегда презирал и ненавидел евреев и просто хотел избавиться от них. А нацисты, в свою очередь, были вольны сами выбирать способ исполнить желание фюрера. Изначально, очевидной политикой была политика высылки евреев из страны. Еще до войны, сразу после аншлюса Австрии, Адольф Эйхманн руководил в Вене эсэсовским «Центральным учреждением по эмиграции евреев», которое эффективно изымало у австрийских евреев деньги за разрешение на выезд. В определенном смысле это также работало на «упразднение» еврейской расы в Австрии.

Грандиозный план по изгнанию евреев с территории Европы сложился в 1940 году во времы победной войны с Францией. На первый взгляд в этот план едва ли можно было поверить, таким невероятным он казался: взять и выслать евреев на Мадагаскар. Однако 3 июля 1940 года Франц Радемахер, начальник еврейского отдела в Министерстве иностранных дел Германии, составил следующую докладную записку: «Предстоящая победа даст Германии возможность и, на мой взгляд, даже обязанность решить еврейский вопрос в Европе. Самое желаемое решение: всех евреев – вон из Европы… По мирному договору, остров Мадагаскар должен быть передан колониальной державой Францией под управление Германии, после чего все европейские евреи будут переселены на этот остров. Франция должна переселить с острова 25 тысяч французов и выплатить им компенсацию. Остров будет передан под мандат Германии… Евреи должны будут за остров совместно заплатить. Их активы в Европе будут переданы для погашения долга в европейский банк, специально созданный для этой цели. Если этих средств окажется недостаточно для покупки земли и всего необходимого для развития острова, тот же банк ссудит евреям требуемую сумму»⁴. Этот нелепый план был бы логическим завершением политики изгнания, которой в то время придерживались нацисты. План «Мадагаскар» был самым претенциозным из всех: немцы хотели выслать евреев на остров у побережья Африки, присвоив себе их деньги и заставив заплатить за собственное изгнание, притом что Мадагаскар вряд ли стал бы для евреев тропическим раем. Было предложено, что организация перевозки евреев на остров будет возложена на начальника Канцелярии руководителя партии Филиппа Боулера – того самого, который предложил бесчеловечную нацистскую политику эвтаназии.

Однако план «Мадагаскар» не был осуществлен. Для его реализации немецким судам был необходим безопасный морской путь до Африки. Но поскольку шла война с Великобританией, то ни о какой безопасности не могло быть и речи. Конечно, когда Радемахер составлял свою докладную записку в июле 1940 года, то нацисты думали, что очень скоро сумеют заставить Англию просить мира. Гитлер никогда не хотел воевать с Великобританией, а потому готов был обсудить условия мира – но лишь такого, по которому Англия стала бы сателлитом Германии, как Франция при режиме Виши.

К началу 1941 года амбициозный план «Мадагаскар» так и не сдвинулся с места. Снова начались депортации поляков и евреев в Генерал-губернаторство, но не столь масштабные, как хотелось бы Грайзеру. Ганс Франк постоянно сетовал на то, что в Генерал-губернаторстве не хватает ресурсов для содержания депортированных, а потому в марте 1941 года переселение приостановили. Постоянные споры между нацистскими гауляйтерами в Польше о судьбах польских «нежелательных элементов» не прекращались.

В это время начались приготовления к вторжению на территорию Советского Союза – событию, которому предстояло стать катализатором радикальных изменений в нацистской политике относительно евреев. На этот раз существенно более важная роль отводилась айнзацгруппам.

О предполагаемом масштабе задач айнзацгрупп свидетельствуют полученные ими распоряжения от 2 июля 1941 года: «4. Экзекуции. Экзекуции подлежат все представители коминтерна (большинство из которых также являются кадровыми политиками); чиновники высшего и среднего звена и члены центрального комитета, а также обкомов и райкомов; народные комиссары; евреи – члены партии и занятые на государственной службе… Не препятствовать чисткам, инициированным антикоммунистическими или антисемитскими элементами на оккупированных территориях. Напротив, им следует оказывать всяческое тайное содействие»⁵. Таким образом, глава Главного управления имперской безопасности и приближенный Гиммлера Рейнхард Гейдрих, который отдал эти распоряжения, в открытую призывал казнить только «евреев – членов партии и занятых на государственной службе». Но тот факт, что чистки, в ходе которых убивали женщин и детей, предлагалось поощрять лишь тайно, демонстрирует явное противоречие в распоряжениях, если только ссылка на «евреев – членов партии и занятых на государственной службе» не указывает на минимальное количество евреев, которых предусматривалось истребить.

Посмотрим на то, как одна из айнзацгрупп выполняла поставленные задачи. Айнзацгруппа «А» находилась под командованием генерал-майора полиции и бригадефюрера СС доктора Вальтера Шталекера. Они вступили на территорию Литвы вслед за германской армией 23 июня 1941 года и довольно скоро вступили в Каунас, второй по величине город республики. Учитывая, что в 1940 году Литву насильно присоединили к Советскому Союзу (согласно секретному протоколу пакта Молотова – Риббентропа), Шталекер надеялся, что литовцев и самих можно подбить наброситься на своих врагов. Нацистский миф о том, что коммунизм и иудаизм – это практически одно и то же, также распространился и в Литве во время ее недолгого пребывания под властью коммунистов. Согласно донесению Шталекера, «задача сил безопасности – поощрять чистки и направлять их в нужное русло, чтобы поставленная цель ликвидации еврейского населения была достигнута в кратчайшие сроки»⁶.

Сразу после того, как немцы вошли в Каунас, шестнадцатилетняя литовка Вера Силкинайте проходила мимо гаражей, недалеко от центра города, возле которых она увидела группу мужчин, и вначале решила, что те затеяли пьяную драку. Но подойдя поближе, разглядела, что они столпились вокруг мужчины, который лежал на земле и тяжело дышал. Над ним стоял другой мужчина, с дубиной в руках. Это не была пьяная потасовка: недавно освобожденные немцами из тюрьмы литовцы избивали до смерти безоружных евреев. «Я испугалась, – вспоминает она, – растерялась, не знала, что делать, куда бежать. Не могу описать, что я чувствовала в тот момент. У меня до сих пор та картина стоит перед глазами». Случайные прохожие присоединялись к толпе, собравшейся вокруг несчастных, и криками: «Бей жидов!» подстрекали погромщиков, а один мужчина даже поднял на плечи своего ребенка, чтобы тому было лучше видно. Вера Силкинайте не могла глазам своим поверить – ребенку показывали, как совершалось жестокое убийство: «Кем вырастет этот малыш? Если, конечно, он понимал тогда, что происходит. А чего хорошего можно ждать от человека, который подстрекает убийц? У меня было такое впечатление, что он вот-вот войдет сейчас в этот гараж и тоже возьмет в руки дубину».

До нашего времени дошли отчеты некоторых немцев, которым довелось стать свидетелями таких же жестоких убийств. В одном донесении армейского офицера написано следующее: «Среди толпы я видел много женщин, они поднимали детей на плечи, ставили на стулья или ящики, чтобы тем было лучше видно. Я сначала решил, что они празднуют победу или что устроили какое-то спортивное состязание, потому что время от времени раздавались радостные крики, аплодисменты и смех. Но когда я спросил, что происходит, мне ответили, что “ковенский убийца” снова взялся за работу… Повинуясь небрежному жесту убийцы, следующий несчастный молча сделал шаг вперед, и его забили дубиной самым зверским образом…»⁷. Один немецкий фотограф свидетельствовал, что «после того, как целую группу людей забили насмерть, один парень отставил в сторону ломик, схватил аккордеон, забрался на гору трупов и сыграл литовский национальный гимн»⁸.

Увидев этот кошмар, Вера Силкинайте бросилась в часовню на кладбище неподалеку. «Мне было стыдно, – говорит она. – Добравшись до кладбища, я подумала: “Господи всемогущий, я слышала о том, что в домах выбивали стекла и всякое такое, в это можно было поверить, но в такое зверство – как можно было забивать насмерть беспомощного человека… Это переходит все границы”».

С самого начала айнзацгруппа «А» проявляла бо?льшую жестокость, чем остальные три группы. Это доподлинно известно из документации, которую вели сами же группы. Оказывается, разные айнзацгруппы трактовали приказы руководства по-разному, но даже группа «А» воздерживалась от убийства женщин и детей в первые недели оккупации.

Риве Лозанской, жительнице местечка Бутримонис, которое находится примерно посередине между Каунасом и столицей Литвы, Вильнюсом, когда пришли немцы, был двадцать один год. До войны она жила счастливо в родном местечке вместе с отцом, матерью и двумя сестрами. Они были евреями, но до войны этому никто не придавал значения, потому что все как-то ладили между собой. «Когда началась война, – вспоминает Рива, – то, хотя мы и слышали о страданиях польских евреев, но никак не могли поверить, что именно это может случиться и с нами. Разве можно арестовывать и убивать невинных людей? Папа не раз говорил, что без суда и следствия никому нельзя причинять вред». Но по мере приближения немецких войск все чаще Рива слышала от знакомых, что надо бежать. До них дошли слухи о евреях, которых немцы казнили в соседнем городе, и о том, что там все улицы «усеяны трупами». Семья Ривы собрала вещи и перебралась за десять километров на соседний хутор, где надеялась укрыться. Они все еще верили, что советские войска отступили лишь временно и вскоре выгонят немцев с территории Литвы. Скоро, однако, стало ясно, что русские не вернутся, а их семье нет смысла скрываться на хуторе. «Люди на хуторе перестали нам помогать, – рассказывает Рива, – и нам некуда больше было идти». Поэтому Лозанские вернулись в родной дом в Бутримонисе, хотя жить там было небезопасно.

В течение нескольких дней немецкой оккупации всех молодых евреев местечка собрали на площади и увезли. Остальным евреям сообщили, что молодых людей отправили на работу в соседний Алитус (Олиту). Во время первых арестов забрали и отца Ривы. Через несколько дней местные, позвав Риву и ее мать, сказали, что для них есть хорошие новости. «Эти милые люди, которых мы всю жизнь считали друзьями, пришли к нам, – рассказывает Рива, – и сказали: “Мы видели вашего отца, не плачьте!” Вайткевичюс обрадовал нас: “Вот письмо, которое мы получили от него. Мы прочтем вам его, а вы передадите ему через нас посылку”. Этот человек был другом моему отцу. Я побежала к соседям, рассказать, что все наши живы. “Не плачьте! Мой отец жив, я передам ему что-нибудь из еды и одежды, через Вайткевичюса”. А соседи просили: “Рива, у тебя такие добрые друзья. Может, мы заплатим ему, чтобы он передал посылки и для наших?” Вайткевичюс милостиво соглашался. Мы собрали передачи и отдали их все ему. И с других улиц – тоже». Но оказалось, что это было обманом, поразительным по своей бессердечности. Перед расстрелом мужчин заставили написать письма домой с просьбами прислать денег, одежду и еду. После этого полиция передала эти письма местным, чтобы те могли поживиться за счет семей убитых. К тому времени, когда соседи рассказывали Риве, что видели ее отца, тот уже был мертв.

После того как их отца забрали, Лозанские ни разу не ночевали дома. Они спали в огороде в высокой картофельной ботве или у соседей, не задерживаясь нигде более чем на одну ночь, но никогда не уходили от дома слишком далеко, возвращаясь туда днем. Потом в сентябре 1941 года по местечку поползли слухи о новой политике немцев в отношении евреев. Говорили, что немцы приказали убить всех евреев в Литве, в том числе женщин и детей. «Одна наша знакомая сказала, будто слышала, что уже вырыты ямы для трупов, – рассказывает Рива, – но мы думали, что, может, эти ямы под овощехранилище… на военное время. А та женщина бегала по гетто и кричала: “Они перебьют нас всех уже завтра, бегите!”, а люди думали, что с ними этого не произойдет и что эти ямы – для чего-то другого. Вот какими глупыми мы были… Мы представить себе не могли, что они придут за нами уже так скоро. Пожилые евреи говорили, что раз наступает какой-то праздник, то у нас есть в запасе несколько дней».

Поскольку на 9 сентября приходился церковный праздник, то многие евреи в Бутримонисе думали, что в этот день их не тронут. Однако они ошиблись: тем утром литовские полицейские при поддержке местных жителей согнали на площадь всех еврейских женщин, детей и стариков, которые еще оставались в Бутримонисе. Риву и ее мать вместе с остальными вывели колонной за местечко и погнали ко рву, вырытому на лугу среди деревьев в паре сотен метров от дороги, километрах в двух от местечка. Евреи едва тащились, ослабев от голода; многие из них были измождены, после того как долго скрывались вне дома. «Я понимала, что они убьют всех, а оставшиеся в живых позавидуют мертвым, – вспоминает Рива, – но все же надежда не оставляла меня до самого конца». Метрах в пятистах от места казни Рива увидела тропинку, ведущую в лес. Она схватила мать за руку и потащила за собой, и они спрятались в кустах. Конвоиры к тому времени совсем расслабились, потому что остальные евреи подчинялись им беспрекословно, и женщин никто не хватился. Вскоре они услышали выстрелы. «В окрестностях залаяли собаки, должно быть, испугавшись стрельбы, – рассказывает Рива. – Мама воскликнула: “Стреляют!”, но я постаралась ее успокоить, сказав, что это всего лишь собаки. Я боялась, что она сойдет с ума от ужаса».

В тот же день Альфонсас Навасинскас со своим другом Косимой шел лугом. «Мы видели, как из Бутримониса вели толпу людей, – говорит он. – Во главе колонны кто-то ехал верхом, за ним шли несколько полицейских и несколько гражданских – владелец магазина и служащие, которые выдавали продовольственные карточки. Их собрали, чтобы они вели евреев, вручили палки и какое-то чудное ружье». Навасинскас и его друг последовали за ними и услышали, как евреям приказали лечь на землю. «Потом подошли мужчины, которые должны были стрелять и приказали евреям встать». Навасинскас заметил, что на земле остались лежать изорванные в клочья банкноты. Евреи порвали свои деньги, чтобы убийцы не смогли на них нажиться. «Я выждал немного и подошел поближе, – вспоминает Навасинскас. – Я слышал, как они приказали несчастным построиться». Затем он увидел еще одну группу евреев, которых подвели к краю рва и заставили раздеться. Те выполнили приказ и стали кидать одежду знакомым, шедшим за колонной. Они не хотели, чтобы их вещи достались палачам. Позднее Навасинскас слышал, как его односельчанин хвастал, что один обреченный еврей отдал ему перед расстрелом свое пальто: «Если бы евреев не убили, у меня бы не было пальто. Надену его сегодня на танцы!» А еще он видел, как перед казнью одна еврейка бросила знакомому свою шерстяную кофту со словами: «Возьми, отдашь жене!» Пуговицы на ней были обтянуты тканью, но сделаны из царских червонцев. Новый владелец, не подозревая об истинной стоимости полученной вещи, бросил кофту в курятник. Со временем цыплята проклевали дырки в ткани, и золотые монеты заблестели. «Он уже умер, но признавался раньше мне, что его, должно быть, сам Бог благословил, послав ему эти монеты».

Навасинскас наблюдал, как возле рва расстреляли пять групп евреев, после чего пошел домой один, а друг его остался, чтобы собрать с земли разорванные деньги. «Я все оборачивался, беспокоясь, не идет ли кто-нибудь следом. Было такое жуткое чувство. Никто не заступился за евреев, все промолчали, словно эта расправа была обычным делом».

Еще одному жителю Бутримониса Юозасу Грамаускасу, видевшему расстрел евреев, был тогда двадцать один год. «Женщин, детей и стариков расстреливали прямо во рву, – рассказывает он. – Дети бросались от одного взрослого к другому, звали маму и папу. Кто-то, наоборот, звал свою маленькую дочку. И тут вышел какой-то очень толстый парень с пистолетом…Бах! Бах!.. От криков и стонов умирающих сердце разрывалось. Я до сих пор не могу забыть то, что слышал там в тот день. До сих пор не могу поверить, что это произошло на самом деле».

Расстреливали евреев литовские полицейские, выполнявшие приказы немцев. На расправе присутствовали и сами немцы, но они только наблюдали за кровавой баней. Резня продолжалась до вечера, когда разожгли костры, чтобы видеть, не шевелится ли кто во рву. «Эти звери до сих пор стоят у меня перед глазами», – рассказывает Юозас Грамаускас.

Весь ужас того страшного дня зафиксирован в отчете айнзацкоманды-3 следующим образом: «9 сентября 1941 года, Бутримонис: 67 евреев, 370 евреек, 303 еврейских детей, итого – 740». Некоторые очевидцы, однако, утверждают, что расстрелы проходили 8, а не 9 сентября, и вспоминают, что видели, как на казнь вели по меньшей мере девятьсот евреев. Но в этих диких обстоятельствах вести точные подсчеты едва ли возможно.

Трудно поверить, что люди способны были сотворить такое. Проще сказать, как это утверждают некоторые, что те, кто участвовал в этих расстрелах, – настоящие безумцы, но факты редко подтверждают такие выводы. Сохранился дневник австрийца из айнзацкоманды Феликса Ландау. По профессии он был краснодеревщиком, к нацистам примкнул в 1931-м, в двадцать один год, а в 1938 году стал сотрудником гестапо в Вене. В июне 1941 года он вошел в состав айнзацкоманды, сперва для службы в Польше. Его дневник – исключительный документ, потому что в нем переплетаются его воспоминания о беспощадных расстрелах и тоска по возлюбленной. Так, запись от 3 июля 1941 года гласит: «У меня нет склонности убивать беззащитных людей, пусть даже и евреев. Лучше бы сойтись в честном бою с врагом. А пока спокойной ночи, зайка моя»⁹. Два дня спустя он пишет о расстреле участников польского сопротивления: «Один из них оказался необычайно живучим. Мы уже забросали первую группу тонким слоем песка, как вдруг из-под него высунулась рука, которая стала показывать на что-то, – должно быть, на его сердце. Прогремело еще несколько выстрелов, и кто-то – наверно, тот же поляк – крикнул: “Стреляйте скорее!” Что же такое человек?» В следующем абзаце он пишет: «Кажется, сегодня нам впервые за долгое время удастся поесть чего-нибудь горячего. Нам выдали по десять рейхсмарок, чтобы купить все самое необходимое. За две рейхсмарки я купил себе кнут»¹⁰.

Двенадцатого июля 1941 года он записывает следующее: «Разве не странно: ты любишь сражаться, а приходится убивать безоружных людей. Сегодня пришлось расстрелять двадцать три…Их разделили на три захода, потому как не хватает лопат. Удивительно, но меня это совершенно перестало трогать. Я не чувствую жалости, вообще ничего не чувствую. И так день за днем»¹¹.

Из дневника Феликса Ландау мы видим, что угрызения совести ему чужды. Он низкий эгоист, но не безумец.

Благодаря таким дневникам мы можем увидеть события ушедших лет глазами их современников. Однако они не заменят дополнительной способности проникнуть в суть происходившего с помощью непосредственного общения с участниками событий, и поэтому мы пытались найти кого-нибудь из членов расстрельной команды, действовавшей тогда в Литве. В конце концов нам удалось найти одного литовского полицейского, который принимал участие в расстрелах евреев вместе с немцами из айнзацкоманды и который отбыл за свои преступления двадцатилетний срок в Сибири. Петрас Зеленка родился в 1917 году в крестьянской семье. На фоне других крестьян округи его семья жила более зажиточно: родители держали небольшое хозяйство с двумя коровами. Во время советской оккупации до него доходили слухи о том, что «в застенках НКВД людей пытают главным образом евреи. Они, дескать, приставляют неугодным шурупы к голове и стискивают их, пытая, таким образом, учителей и профессоров». По его словам, он пошел служить в литовскую армию «из любви к Литве, потому что чувствовал себя настоящим ее гражданином… Меня всего привлекало военное дело, я всей душой хотел послужить на благо Родины».

Петрас Зеленка стал свидетелем массовых расстрелов евреев в Седьмом форте в Каунасе в первые дни немецкой оккупации, когда айнзацгруппы расстреливали преимущественно мужчин. Как охранник, он патрулировал на валах, а потому видел, как евреев делили на группы по пятнадцать человек и потом расстреливали на краю рва, вырытого на территории форта. Каждый штабель трупов забрасывали землей, затем следующий – все повторялось, пока рядом с этой братской могилой не оставалось больше ни одного еврея. Он вспоминает, что люди шли на смерть, почти не оказывая сопротивления, как «бараны на убой».

С августа 1941 года нацисты начали убивать женщин и детей, живших в деревнях неподалеку, и Зеленка сам стал участвовать в расстрелах. Мы спросили его: «Когда вы впервые выстрелили в безоружного человека?» – он даже немного растерялся: «Где же это было… Может, в Бабтае? Нет, должно быть, возле Ионишкиса, где-то там… Мне приказали увести их. Забрать их из гетто и отвести куда-то». Как подтверждают его показания, данные советских властей после окончания войны, Зеленка участвовал в таком огромном числе массовых расстрелов, что даже не может припомнить, когда впервые убил человека.

Описывая свой обычный распорядок дня, он рассказал, что солдатам его батальона часто после завтрака просто давали команду «Выступаем!», сажали на грузовики и везли в неизвестном направлении. На душе у него было «неспокойно»: «Иногда я думал, что придется стрелять и в невинных людей» (его понимание невинности было нечеловеческим, так как исключало всех евреев, даже женщин и детей).

Добравшись до нужного места, они выгоняли евреев из домов и вели их к заранее подготовленному месту расстрела. Немцы отбирали у несчастных золото, драгоценности и часы, затем приказывали лечь на землю, пересчитывали и отправляли часть группы ко рву, где их ждала смерть. Батальон Зеленки сопровождал специальный отряд вермахта. «Без немцев мы не могли бы это делать, только у них были пулеметы. Мы же должны были только расстреливать».

Прямо во время расстрелов палачам разрешали пить водку. «Так мы чувствовали себя смелее, – признается Зеленка, – пьяному и море по колено». Иногда после казни немцы благодарили литовцев за помощь. Давая показания после войны, Зеленка рассказывал, чем занимался со своими товарищами после того, как они расстреляли в Вилькии пятьсот человек: «Закончив, мы пошли обедать в один ресторанчик в Кракесе, выпили». Только что совершенная резня нисколько не испортила им аппетит.

Все палачи были добровольцами. Нет подтверждений, что кого-то расстреляли или заключили в тюрьму за то, что он отказался участвовать в расстреле. Это реальность, которую Зеленка отказывается признавать и сейчас.

«Вы ведь могли отказаться», – говорим ему мы.

«Хочешь – стреляешь, не хочешь – не стреляешь, – отвечает он. – Просто спускаешь курок – и готово. Невелико дело».

«А вы не думали отказаться от участия в расстрелах?»

«Сложно это объяснить сегодня, стрелять – не стрелять… Не знаю даже. Остальные делали это хотя бы потому, что искренне ненавидели евреев… Евреи думают только про себя, так что…»

Мы спросили его о расстрелах женщин и детей: «Скажем, перед вами стоит еврей – не мужчина, а женщина или ребенок. Ребенок ведь никак не может быть коммунистом, а вы все равно лишаете его жизни. В чем его вина?»

«Это – трагедия, большая трагедия, потому что… Как бы мне объяснить… Должно быть, это было просто любопытство – спускаешь курок, стреляешь. Есть поговорка: “Молодость – глупость”». Позднее, говоря об убийстве детей, он заметил: «Некоторые обречены – вот и все».

Мы напрасно пытались вызвать в человеке, участвовавшем в массовых убийствах, хоть какие-то эмоции. «Кого вы убили первым? Вы помните этого человека?» – спрашивали мы.

«Нет, не могу припомнить ничего определенного, – отвечал он. – Мы убивали только евреев, от наших рук не пострадал ни один местный литовец. Только евреи».

«Но ведь среди них тоже были мужчины, женщины, дети…»

«Что сказать – это мог быть кто угодно. Спустя столько лет тяжело помнить все, что происходило в те далекие времена».

Я попросил нашего переводчика жестко поставить перед этим осужденным убийцей вопрос об очевидном у него отсутствии раскаяния. Неужели он совсем не чувствует стыда? Из его ответа нам стало все ясно, как и то, что продолжать этот разговор нет смысла.

«Мой коллега, англичанин, попросил перевести для вас такой вопрос: англичане, посмотрев этот фильм, едва ли смогут понять – как так, что кто-то, солдат, раньше расстрелял сотни людей и не чувствует при этом вины».

«Они могут обвинять меня, если хотят. Я двадцать лет отсидел за это. Коротко и ясно. Я был виноват, и я провел двадцать лет… на каторжных работах».

«Но это был официальный приговор. А совесть вас не мучит?»

«Не знаю. Не хочу отвечать на такие вопросы… Я не стану больше оправдываться и объяснять вам что-либо».

Так наше интервью подошло к концу.

Встречу с Зеленкой можно считать из ряда вон выходящей. Редко удается найти того, кто готов в открытую признать, что совершал во время войны ужасающие преступления, пусть даже он и отбыл в наказание долгий срок на каторжных работах и ему больше не грозит судебное преследование. И все же вот перед нами сидит человек, убивавший вместе с айнзацгруппой, который не пытается ни скрыть этот факт, ни гордиться им. Он сидит и рассказывает о том, что принимал участие в массовых расстрелах, спокойно, без эмоций.

Когда читаешь документы, связанные с массовыми казнями, проводившимися карателями из айнзацгрупп, то всегда существует соблазн считать, что люди, которые творили такие зверства, не были, вообще говоря, людьми. Возможно, они были все вместе безумны. Однако Петрас Зеленка производит впечатление человека в здравом уме. Если вы встретите его на улице и познакомитесь с ним, то не заметите в нем ничего необычного. И все же он хладнокровно убивал, стоя в шаге от жертвы. Сегодня, когда серийные убийцы, о которых мы читаем в прессе, бульварными газетами подаются как безумные чудовища, очень важно встретиться воочию с человеком, подобным Петрасу Зеленке, который убивал людей куда больше, чем любой убийца из газеты. Он сидел при этом перед нами таким же сдержанным и нормальным, как любой пожилой человек.

Зеленка участвовал во многих убийствах в Литве, однако отрицает, что когда-нибудь бывал в Бутримонисе. Но даже если не он сам, то это такие же, как он, из литовской армии расстреливали соседей-евреев Ривы Лозанской, которой в последний момент едва удалось сбежать.

После расстрелов в Бутримонисе Рива стала испытывать отвращение к односельчанам, наживавшимся на исчезновении евреев. Она вспоминает, что, как только ее и других евреев увели на казнь, многие из местных жителей бросились грабить их дома. «Даже жены двух священников едва не подрались друг с другом из-за вещей», – рассказывает она. Также Рива узнала, что одна женщина из местных помогала раздевать евреев перед расстрелом, чтобы забрать себе их одежду. «Белье, как ее об этом ни просили, не разрешила оставить. Не дала пропасть добру… – рассказывает Рива. – Когда пришли русские, ее дети надевали в кино ту самую одежду, иногда даже вещи раввина».

Все время немецкой оккупации Рива и ее мать жили в постоянном страхе, что кто-нибудь донесет на них. «Многие тогда доносили властям о тех счастливчиках, которым удалось сбежать, – рассказывает она. – Даже те, кто всегда по-доброму относился к таким, как мы. Один еврей пришел как-то к своим знакомым, русским, надеясь, что они позволят ему пожить у них некоторое время. Сначала его даже накормили, но затем пришли полицейские и отвели его на казнь вместе с остальными. В то время так делали все, потому что хотели нажиться на смерти евреев – ведь все считали, что у них полно золота… И откуда только взялись эти слухи о несметных богатствах? Евреям ведь точно так же не хватало еды, не было даже картошки».

Рива Лозанская всю свою жизнь искала ответ на вопрос, который терзал в свое время и Самюеля Вилленберга в Треблинке: за что? «Прошло уже пятьдесят лет, а я до сих пор не понимаю, как люди могли сотворить такое. Я всегда верила в то, что все люди – разумны, я любила и уважала людей. Но после того, что я видела… То, что делали немцы, не поддается никаким разумным объяснениям. Они ведь представители развитой культурной нации, у них такая прекрасная литература – Гете, Шиллер, Гейне…» Даже несмотря на то, что евреев Бутримониса расстреляли литовские солдаты, она больше винит в этом немцев. «Именно они – причина всех наших несчастий. Литовцы никого из наших не убили до прихода немцев».

Бесчисленные убийства, организованные нацистами в первые месяцы оккупации Литвы, были зарегистрированы в так называемом «Отчете Егера». Согласно этому отчету, с середины августа 1941 года число убитых евреев, особенно женщин и детей, резко возрастает. До 15 августа дети ни разу не упоминались среди жертв казней, но к концу августа в списке убитых значатся уже тысячи несовершеннолетних (только в Расейнском районе в период с 18 по 22 августа было убито 1609 еврейских детей)¹².

Август 1941-го стал поворотным моментом в истории массового истребления евреев. Конечно, женщины и дети и раньше гибли в гетто от болезней и голода, но это было иное. С этого времени они превратились в конкретную цель хладнокровных массовых убийств.

На эти изменения повлияли многие факторы. Для нацистов решающую роль сыграла чисто «практическая» причина: после истребления евреев-мужчин возникла необходимость кормить этих, так называемых, «нахлебников» С точки зрения нацистов, было невообразимо содержать этих людей за счет германской армии.

Идеологические факторы также имели место в принятии этого решения. В июле Гитлер объявил, что хочет создать для немцев «рай земной» на Востоке, и, подразумевалось, что в этом новом нацистском рае нет места евреям. (Не случайно убивать всех евреев, включая женщин и детей, Гиммлер приказал после нескольких июльских секретных встреч с Гитлером с глазу на глаз; без одобрения фюрера подобное решение было бы невозможно.)

Нельзя, однако, делать вывод, что именно тогда и была принята вся программа нацистского «окончательного решения еврейского вопроса», охватывающая миллионы евреев Европы. Возможно, один документ действительно предполагает связь между двумя этими событиями, но он не настолько является решающим, как кажется на первый взгляд.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.