12

12

Больные ополченцы прожили у Ушакова не одну неделю, как предполагалось, а две. Посвежели мужики на добрых хлебах. В дорогу им наложили всякой всячины, чтобы было чем подкрепиться в первое время, мало того, каждому дали по новой шубе. Шубам мужики были особенно рады. В Алексеевку их привезли на колесах, а уезжать пришлось уже на санях, по снегу. Зима подкатила. А зимой без теплой одежды куда сунешься?

В Темников ополченцев отвозил сам Ушаков. Ему захотелось посмотреть, как идут дела с устройством госпиталя, вот и захватил их попутно. Мужики беседовали с ним всю дорогу. Благодарили за хлеб-соль, за отеческое к ним отношение, говорили, что сами будут и детям своим закажут молиться за его здоровье. А перед самым Темниковом, осмелев, они задали адмиралу вопрос, который, должно быть, давно уже не давал им покоя:

— А что, батюшка, выйдет ли после войны крестьянам полная воля?

— Не знаю, дети мои, — ответил Ушаков.

— А разве в манифесте, что с амвонов читали, о том не сказано?

— Нет, не сказано.

— А в народе толкуют, будто сказано. Толкуют, будто царь сам сие слово в манифест вписал.

Ушаков помнил содержание манифеста. Слово «свобода» там действительно упоминалось, но совершенно в ином значении. Вкладывая в это слово свой смысл, крестьяне, несомненно, впадали в глубокое заблуждение.

— Нет, дети мои, — сказал Ушаков, — о воле крепостным в манифесте ничего не сказано. Но, — добавил он, чтобы не очень расстраивать мужиков, — может, и сбудется то, о чем говорите.

Городничий, приняв выздоровевших ополченцев для отправки с какой-либо партией, долго не отпускал от себя Ушакова. Он был несказанно рад бегству Наполеона из Москвы и желал рассказать адмиралу все, что стало известно ему об этом бегстве.

— А вы, Федор Федорович, как в воду глядели, когда говорили, что не удержаться в Москве Наполеону, — с удовольствием потирал руки городничий. — По-вашему все и вышло. Про войну все наперед знали. А теперь, Федор Федорович, — продолжал он, — хочу ваше мнение знать, что с Наполеоном дальше будет? Сумеют его заполонить наши или нет?

— Этого я не знаю, — неохотно отвечал Ушаков, думая, как бы поскорее отвязаться от этого человека, разговор с которым не доставлял ему большого удовольствия.

От городничего Ушаков поехал к протоиерею Асинкриту. Главный соборный служитель был с ним в одних летах, но сохранился лучше, недуги его еще не трогали. Только борода была уже вся седая. Хотя они и хорошо знали друг друга, Ушаков не был с ним так близок, как с настоятелем монастыря Филаретом.

— Доброе дело задумали вы, Федор Федорович, — сказал протоиерей Ушакову, пригласив его к себе. — Нет более доброго деяния, чем помощь ближнему.

— Вам, батюшка, спасибо, — отвечал Ушаков, — спасибо за помещение, что под госпиталь уступаете.

— Господь Бог возблагодарит нас за все.

Протоиерей послал за уездным лекарем, и когда тот пришел, они втроем стали осматривать отведенные под палаты комнаты, обсуждать, куда что поставить. Койки были уже на месте, оставалось только расстелить на них матрацы, одеяла, принести подушки.

— А как с лекарствами? — поинтересовался Ушаков.

— Уже послал человека в Тамбов, должен кое-что привезти, — отвечал лекарь. — А на первых порах на месте необходимое найдем.

Лекаря беспокоило другое: как быть с наймом санитаров, кои должны смотреть за больными и содержать в тепле и чистоте помещение? По его расчетам, для обслуги требовалось, самое малое, шесть человек. Всем им надо было положить какое-то жалованье.

— Об этом заботы вашей быть не может, — сказал ему протоиерей. — Среди прихожан наших найдутся такие, которые без корысти согласятся ухаживать за больными. Нужно будет, из женской обители придут — белье постирать или еще что. Насчет людей беспокойства быть не должно, — убежденно добавил духовный служитель, — выйдет время — сам за больными смотреть буду. Дело это божеское.

Долго еще обсуждали они, как все лучше устроить, чтобы не получилось потом скандала, чтобы все довольными остались. Ушаков уехал домой только после обеда, который отец Асинкрит устроил в его честь. На обеде присутствовали также уездные лекарь, дьячок и два соборных иерея. Трапеза прошла без громких слов, чинно и тихо.

Денег, выданных лекарю на неотложные расходы, хватило ненадолго. Перед самым Рождеством лекарь приехал снова и заявил, что у него уже ничего не осталось, а надо позарез еще рублей сто пятьдесят. Ушаков выдал ему требуемую сумму, даже не спросив, на что тот собирается ее истратить. Впрочем, лекарь обещал в ближайшие дни представить ведомость расходов и отчитаться перед ним до последней копейки.

— К вашему сведению, Федор Федорович, — сказал он, получив деньги и спрятав их в карман, — мы приняли первых больных. Четыре человека. Желаете посмотреть, как они разместились?

День стоял хотя и морозный, но безветренный, ясный. Ушаков согласился поехать. Федор, правда, поворчал, как всегда, но в конце концов отступил, упросив, однако, чтобы он в пути не высовывался из тулупа, чтобы не «нахлебаться» холодного воздуха.

— А ты, — предупредил Федор кучера, не удовлетворившись наставлениями барину, — с облучка-то почаще оглядывайся, следи за адмиралом, не то я!.. Не приведи Господь, если застудится!

Больными, о которых говорил лекарь, оказались ополченцы из Инсара. Не убереглись дорогой, обморозились крепко. В госпитале всех четверых поместили в самой крайней комнате, что двумя окнами выходила во двор.

— А почему не в средней? — спросил Ушаков, усомнившись в правильности распоряжения лекаря. — В средней им было бы теплее.

— Ту комнату для господ офицеров бережем.

Инсарские ополченцы, попавшие в госпиталь, вызывали к себе особый интерес. Дело в том, что до Темникова дошел слух о большом бунте, вспыхнувшем в Инсаре с участием всего тамошнего ополчения. Теперь представлялась возможность узнать правду о том бунте из уст самих инсарцев. Ушакову тоже захотелось кое о чем узнать. Он сказал лекарю, чтобы тот занимался своими делами, а сам пошел в комнату к больным.

Инсарцы вначале приняли Ушакова за доктора и стали жаловаться ему на болезни — на боли в животе, на ломоту в суставах… Ушаков объяснил, кто он такой, сказал, что не очень-то понимает в болезнях, но непременно попросит лекаря, чтобы тот постарался им помочь.

— Удобно вам тут? — спросил он.

— Еще бы! — отвечали больные. — В тепле. Спасибо добрым людям, что благодать нам такую устроили. Думали, на улице оставят.

— Почему?

— Да ведь на нас как на бунтовщиков смотрят. Городничий страх как кричал на нас.

Ушаков сказал, что он слышал о бунте, но в Темникове рассказывают об этом событии по-разному,

— С чего у вас началось?

— А мы и сами не знаем. Начальство злое попалось. Просили присягу от нас скорее взять, а оно почему-то не хотело брать.

— Зачем вам присяга-то?

— А как же! Знающие люди толкуют: ежели кто присягу даст и пойдет с той присягой на войну, то после войны крепостным уже не будет, а будет вольным. А ежели кто без присяги, тех обратно к помещикам вернут.

Бунт, как рассказывали инсарцы, начался 10 декабря. Утром к ополченцам, как всегда, пришли офицеры, чтобы вести на площадь и учить ходить строем. В ответ на команды командиров ополченцы стали кричать, что никуда не пойдут, что прежде чем вести их куда-то, начальство должно взять с них присягу на верность государю императору. Офицеры доложили обо всем самому полковнику, начальнику ополчения. Тот вывел ополчение на площадь и приказал наказать шпицрутенами «крикунов». Вот тут-то все и началось. Защищая «крикунов», ратники набросились на полковника и стоявших с ним офицеров, стали избивать. Слышались возгласы:

— Братцы, не жалейте их! Они скрыли от нас царский указ о присяге. Они все делают по-своему, не так, как царь велел. Они берут в ополчение только крестьян, а царь велел брать и дворян. Не жалейте их, братцы!

Полковника избили до крови. Крепко досталось и его офицерам. Их связали и связанных повели к тюрьме, куда и засадили.

— Посидите малость, а потом всех до единого вздернем на виселице, — пригрозили бунтовщики.

Многие побежали громить офицерские дома. Ничего не жалели: рубили, ломали, выбрасывали на улицу…

Затем принялись за дома городского начальства и прочих дворян. Сами дворяне разбежались кто куда, ни одного в городе не осталось. Взбунтовавшиеся ополченцы сделались в городе полными хозяевами,

Но недолго продолжалось их хозяйничанье. Вскоре из Пензы прибыли войска с артиллерией. Выстоять против пушек было немыслимо, и бунтовщики сдались.

За бунт пострадало несколько сот человек. Наказывали по-разному. Одних заковали в кандалы да в Сибирь отправили, других прогоняли сквозь строй, били шпицрутенами и кнутами. До смерти засекли 34 человека, да еще потом от кнутов умерло четверо…

— Как же решились на бунт, — сказал Ушаков, — разве не знали, чем это кончится?

— А мы думали так: перебьем офицеров, а сами целым ополчением пойдем к армии, явимся прямо на поле сражения, нападем на французов, разобьем их, а потом уже с повинной головой предстанем перед царем, чтобы в награду за службу верную выпросить себе прощение.

В коридоре послышалась возня, затем из-за двери показалась рыжая голова лекаря.

— Что-нибудь случилось? — спросил его Ушаков.

— Разговор есть. Не угодно ли пройти в мою комнату? — И уже у себя в лекарской сообщил: — Раненых привезли.

— Сколько?

— Пока семнадцать человек. Городничий сказал, что будут еще. До конца дня может ни одного свободного места не остаться.

— Что ж, надо принимать.

— Принять примем. А чем кормить?

— Это уж, Сергей Иванович, ваша забота. Думаю, без меня сумеете организовать,

— А деньги?

— Какие деньги? Ах да!.. — Ушаков понял, что нужны новые расходы, и спросил: — Сколько?

— Прикинуть надо, — с важностью сказал лекарь. — Расчет поведем на шестьдесят человек. Значит, так: ежели на каждого тратить по тридцать копеек в день, то на всех понадобится восемнадцать рублей, а на полный месяц пятьсот сорок рублей. Большая сумма набегает.

— Какой бы сумма ни оказалась, а придется ее вносить, — вздохнул Ушаков, предчувствуя, каким трудным будет новый разговор с Федором о деньгах. — Я скажу своему камердинеру, если не сегодня, так завтра он представит вам всю сумму.

Лекарю стало его жалко. Он давно уже убедился, что лишних денег у адмирала не было, он отдавал последние.

— Не спешите, Федор Федорович. Попробую с начальством поговорить: должно же оно помочь! Представлю расчеты свои городничему, а тот пусть как хочет — сам денег не найдет, пусть к уездному предводителю идет. У них власть, да и у самих мошна не пустая… Ежели откажутся, на вас, как устроителя госпиталя сошлются, скажу, чтобы сами денег у вас просили… Может, совесть-то в них заговорит!

Хотя лекарь и сделал так, как обещал, по его расчетам не получилось. Городничий, посмотрев его «исчисления», отнес их уездному предводителю, а тот, повздыхав малость из-за невозможности изыскать на сие дело казенные деньги, направил бумажку Ушакову: мол, сам дело с госпиталем затеял, сам и доводи его до конца… Ошибся лекарь: совесть начальства умела молчать.

Федор, узнав, что надо вносить еще 540 рублей, взбунтовался:

— Не дам я денег! И не проси, батюшка. Скорее в петлю полезу, чем денег таких от меня добьешься.

Вспыхнула настоящая ссора. Кончилась она тем, что Ушакову стало плохо и он слег в постель. Когда спустя некоторое время Федор, остыв от ссоры, пришел его проведать, на лице адмирала не было ни кровинки.

— Тебе, наверное, хочется убить меня, Федор? — встретил Ушаков слугу насмешливо-укоризненным взглядом.

Федор неожиданно заплакал:

— Да я же, батюшка, за тебя боюсь. Раздашь остатки, а самому на что жить? От имения прибытка никакого. На одной пенсии кормимся.

— Напрасно беспокоишься, у нас есть деньги, много денег.

— Где они, эти деньги?

— Разве забыл? В Петербурге под проценты двадцать тысяч вложены.

Нет, Федор этого не забыл. Деньги, о которых говорил адмирал, были внесены им в Опекунский совет императорского воспитательного дома за условленные проценты — по пяти рублей со ста. Федор даже счет вел росту суммы по тем процентам. По его расчетам, уже набежало до десяти тысяч рублей. Вместе с процентами за Опекунским советом теперь значилось тридцать тысяч рублей. Только ведь деньги те находились в Петербурге, а не в Темникове! Чтобы получить их, надо было еще хлопотать, а на всякие хлопоты время нужно.

— Деньги наши не пропадут, — заверил Ушаков. — Окажемся в нужде, так сразу и затребуем.

Федор не стал больше противиться, убедил его хозяин. На другой день он сам поехал в Темников с этими 540 рублями. Ушаков приказал отвезти их уездному предводителю: пусть предводитель сам решит, как лучше поступить с ними — лекарю ли отдать для закупки больным довольствия или другому лицу.