1

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1

…Это было в пятый день пути из Москвы. Пригретый нежарким августовским солнцем, Ушаков дремал в тарантасе, мягко покачивавшемся на неровностях дороги, когда почувствовал вдруг, что лошади стали, послышалась возня сидевшего рядом Федора. Он открыл глаза и огляделся. Экипаж стоял у верстового столба посреди поля, ямщик ощупывал сбрую на правой пристяжной. Федор, стоя на коленях, поправлял под собой сиденье.

— Что случилось?

— А ничего, — с веселой загадочностью подмигнул ему Федор. — Приехали, батюшка.

— Куда приехали?

— А ты сам посмотри.

С места, где остановился экипаж, взору открывалась всхолмленная равнина с редкими перелесками, которые уходили к самому горизонту и сливались там в сплошную синеву. Между лесочками виднелись желтые сжатые поля со снопами, уложенными в крестцы. На одном поле работали люди. Они разбирали крестцы, складывали снопы в телеги, чтобы везти на гумно. Верстах в двух от этого поля в неглубокой лощине виднелись соломенные крыши домов, верхушки скирд, темные шапки одиноких деревьев. Люди, возившие снопы, по всему, были оттуда, из той деревушки.

— Узнаешь, батюшка! Примокшанские места начинаются.

— Уже?

— Немного осталось. К обеду будем в Темникове.

Ямщик, кончив возиться с упряжью, взобрался на свое место и, взмахнув вожжами, гикнул на лошадей. Те с места пошли рысью.

— Не гони, не надо, — попросил Ушаков.

Ямщик послушался, поехали шагом. Так-то оно лучше. Зачем гнать? Пусть лошади отдохнут, и они, путники, тоже отдохнут от тряски, полюбуются красивыми видами.

Дорога пошла по опушке светлой рощицы. Белоствольные березки в одиночку и маленькими семьями подступали к дороге так близко, что слышно было, как колеса со стуком переезжали через их обнаженные толстые корни, а нависшие над головой ветви, казалось, можно было достать рукой. За березовой рощицей показались коричневые тела мачтовых сосен, плотной горделивой толпой поднявшихся над мелким чернолесьем. Поворот вправо, и вот уже новый перелесок, а рядом с перелеском убегающая вдаль широкая лощина, заросшая местами кустарником, украшенная сверкавшими на солнце зеркальцами озер и болот. А дальше, за лощиной, уже синеет сплошной лес и уже не разобрать какой — то ли осиновый, то ли сосновый. Где-то там, на той стороне течет тихая Мокша…

Да, это были его места. Почти полвека, как уехал отсюда, а вот не забыл… Лицо матери не забывается до самой смерти, а ведь родная земля это то же, что и мать! Здесь прошло его детство. Сколько раз вспоминал он детские забавы, рыбалки на Мокше! А охоту на медведя? Ему еще и четырнадцати не было, когда староста первый раз взял его в лес. На медведей ходили с рогатинами да с собаками. За одно только лето трех взяли… Смелый был охотник староста Никанор! Бывало, поднимется медведь, а он переложит рогатину из одной руки в другую, вытащит из-за голенища нож и спокойно идет навстречу зверю. Страшно становилось, когда дело до схватки доходило. Повалив под себя зверя, сам Никанор обычно отделывался царапинами. Но однажды ему не повезло, нашелся такой медведь, который сильно помял его. После этого случая он больше уже не охотился, прожил года два и умер. Ушаков узнал о его смерти уже будучи в Петербурге, когда после окончания Морского корпуса готовился в свое первое плавание. Отец писал, что хоронили Никанора всем миром, а сына его Федора, оставшегося сиротой, взяли в лакейство. Уже в зрелых летах, живя в Севастополе, Ушаков затребовал Федора к себе, с тех пор и живет у него камердинером…

Ушаков тронул локтем вздыхавшего рядом Федора:

— Чуешь, как хорошо?

Федор, занятый собственными мыслями, сердито пробурчал:

— Что ж я… чурбан, что ли?

Лес неожиданно кончился, и глазам открылось залитое небесным светом необъятное пространство с голубовато-серой неровной водной полосой, лежавшей меж многочисленных стожков сена. То была Мокша с ее открытыми пойменными лугами. За Мокшей у подножья заросшего лесом косогора показалась Алексеевка, правее от Алексеевки засверкали на солнце позолоты Санаксарского монастыря. Потом стали видны купола церквей и крыши домов самого Темникова, приютившегося по эту сторону реки сразу за пологой горой.

— Куда прикажете, кормилец мой? — обратился ямщик к Ушакову.

— На гостиный двор.