Глава LXXV
Глава LXXV
Мы в изнеможении лежали некоторое время, но снова поднялись очень рано, чтобы осмотреть всадников серахин. Они представляли собой дикую и беспорядочную картину, мчась мимо нас, но мы сочли их слабыми ездоками, и они слишком задавались, чтобы быть убедительными. Жаль, что у них не было настоящего вождя — Мтеир был слишком стар для службы, а ибн Бани был непримечательным человеком, стремившимся быть скорее политиком, чем воином. Однако это была сила, которой мы располагали, так что все это закончилось, и в три часа дня мы сели в седло, чтобы выехать в Азрак, поскольку еще одна ночь в палатке оставила бы от нас одни обглоданные кости. Абд эль Кадер и его слуги сели на своих лошадей, в знак того, что линия фронта близко. Они ехали прямо за нами.
Али в первый раз должен был увидеть Азрак, и мы поспешили к каменистому хребту в большом волнении, разговаривая о войнах, о песнях, о страстях древних пастушеских королей со звучными именами, которые любили это место; и о римских легионерах, которые томились здесь в гарнизоне еще раньше. Затем синяя крепость на скале между шуршащими пальмами, со свежими лучами и сверкающими струями воды возникла у нас на глазах. Об Азраке, как и о Рамме, можно было сказать: «numen inest».[103] Оба были волшебны, но, в то время как Рамм был широким, гулким и напоминал о божестве, непостижимая тишина Азрака склоняла мысли к воспоминаниям о странствующих поэтах, разбойниках, потерянных царствах, обо всем преступном и рыцарственном, об ушедшем величии Гиры и Гассана. Каждый камень и каждый лист сиял памятью о лучезарном шелковом Эдеме, что сгинул столько лет назад.
Наконец Али тронул повода, и его верблюдица стала осторожно спускаться по потоку лавы и торфу между ручьями. Наши суженные глаза широко раскрылись от облегчения, что кончилась многонедельная боль от отраженного солнечного света. Али вскрикнул: «Трава!», — и бросился из седла на землю, приникнув к ней и склонив лицо среди жестких стеблей, которые казались такими нежными в пустыне. Он вскочил, вспыхнув, со своим боевым кличем харитов, сорвал с головы покрывало и бросился вдоль дороги, по границе красных каналов, которые вода выдолбила среди трав. Его белые ноги мелькали под отброшенными полами его кашемировой одежды. Мы на Востоке редко видели красоту тела, приоткрытого от босых ног; когда ритм и грация движения становились видимой, с игрой мускулов и сухожилий, показывающих механику каждого шага и равновесие покоя.
Когда мы вновь обратились к делам, среди нас не было Абд эль Кадера. Мы искали его в замке, в пальмовом саду, у источника. В итоге мы послали наших людей на поиски, и они вернулись с арабами, рассказавшим нам, что сразу после выхода он уехал к северу через облупившиеся холмики, по направлению к Джебель Друз. Рядовые не знали наших планов, ненавидели его и были рады видеть его отъезд; но то была дурная весть для нас.
Из трех наших альтернатив Ум-Кейс был отвергнут; без Абд эль Кадера стала недоступна вади Халид: это значило, что мы были вынуждены испытать удачу у моста Телль эль Шехаб. Чтобы добраться до него, нам следовало пересечь открытые пространства между Ремте и Дераа. Абд эль Кадер ушел к противнику, имея информацию о наших планах и численности. Турки, если предпримут разумные предосторожности, могут поймать нас в ловушку у моста. Мы держали совет с Фахадом и решили все равно продолжать, полагаясь на обычную некомпетентность нашего противника. Это решение не было уверенным. Когда мы принимали его, солнце казалось не таким сверкающим, и Азрак — не таким удаленным от опасности.
На следующее утро мы задумчиво свернули по каменистой долине и через хребет в вади Эль Харит, зеленая долина которой до боли напоминала некоторые места на моей родине. Али с радостью смотрел на богатую пастбищами долину, носящую его фамильное имя, и был рад не меньше наших верблюдов, когда мы нашли прозрачные водоемы с дождевой водой, собравшейся в последнюю неделю во впадинах среди кустов. Мы остановились и использовали это открытие для завтрака, сделав долгий привал. Адхуб ушел с Ахмедом и Авадом на поиски газелей. Он вернулся с тремя. Так что мы задержались еще дольше и приготовили обед — пиршество из мягких кусков мяса, изжаренных на шомполах, пока внешняя сторона не становилась черной как уголь, в то время как сердцевина оставалась сочной и вкусной. Те, кто пребывал в пустыне, любили ее случайные дары, и к тому же в этом путешествии не было большой охоты продолжать путь, так что каждая задержка была радостью.
К несчастью, мой отдых был испорчен обязанностью вершить правосудие. Вражда между Ахмедом и Авадом в этой погоне за газелями разразилась поединком. Авад прострелил головной шнур Ахмеда; Ахмед продырявил покрывало Авада. Я разоружил их и во всеуслышание приказал отрезать каждому большой палец и мизинец на правой руке. Ужас перед этой карой привел их к мгновенному, неистовому публичному примирению с поцелуями. Немного спустя все мои люди пришли свидетельствовать, что проблема исчерпана. Я передал дело Али ибн эль Хуссейну, который отпустил их на поруки, скрепив обещание по древнему любопытному обычаю среди кочевников — по голове ударяли снова и снова краем увесистого кинжала, пока кровь не потечет до пояса. На голове оставались болезненные, но не опасные раны, которые сначала болью, а впоследствии оставшимся шрамом напоминали потенциальному ослушнику об обещании, которое он дал.
Мы двигались снова по прекрасной дороге через роскошную для верблюдов местность, пока в Абу Савана не нашли кремнистую впадину, до краев полную вкусной, чистой дождевой водой, в узком канале, двух футов в глубину и, вероятно, десяти в ширину, но полмили в длину. Это место могло служить точкой отправления для нашего рейда против моста. Чтобы убедиться в безопасности, мы проехали еще несколько ярдов, к вершине каменистого холма, и оттуда узрели внизу отступающий отряд черкесских всадников, которых выслали турки, чтобы доложить, не занял ли кто место у воды. Они опередили нас, к взаимной нашей выгоде, на пять минут.
На следующее утро мы наполнили мехи для воды, поскольку пить было бы нечего отсюда до самого моста; и затем, не торопясь, шагали, пока пустыня не закончилась низменностью в три фута у края чистой равнины, которая простиралась прямо до железнодорожных путей в нескольких милях отсюда. Мы остановились на закате, чтобы иметь возможность пересечь его. Мы планировали тайно проскользнуть там и спрятаться у дальних подножий холмов под Дераа. Весной эти холмы были полны пасущихся овец, поскольку дожди покрывали их низкие склоны свежей травой и цветами. С приходом лета они высыхали и пустели, разве что появлялись на них случайные путники или безвестные скитальцы. Мы могли твердо рассчитывать, что заляжем на день в их складках, и нас не потревожат.
Мы превратили наш привал в лишнюю возможность поесть, так как торопливо съедали все, что могли, как только предоставлялся случай. Это облегчало нашу поклажу и отвлекало от мыслей: но, даже учитывая перерыв на еду, день тянулся долго. Наконец зашло солнце. Равнина дрогнула, когда темнота, что собиралась целый час среди холмов перед нами, медленно разошлась и потопила их. Мы забрались в седло. Два часа спустя, после быстрого перехода по гравию, Фахад и я, ехавшие разведчиками впереди, пришли к рельсам; и без труда нашли каменистое место, где наш караван не оставил бы следов. Турецкие караульные были явно на отдыхе, что значило — Абд эль Кадер еще не принес сюда паники своими новостями.
Мы ехали с другой стороны путей час за часом, и затем погрузились в слабо скалистую низменность, полную сочных растений. Это была Гадир эль Абьяд, рекомендованная Мифлехом для засады. Мы приняли на веру его удивительные слова, что мы в укрытии, и легли среди наших нагруженных животных или рядом с ними, чтобы немного поспать. День покажет, насколько мы укрыты и спрятаны.
Пока рассветало, Фахад подвел меня к краю нашей ямы (около пятнадцати футов высотой), и оттуда мы смотрели прямо через луг, медленно спускающийся к рельсам, которые, казалось, были в пределах выстрела. Это место было близко и потому неудобно, но лучшего места сухур не знали. Нам пришлось простоять там весь день. Каждый раз, когда о чем-то докладывали, люди бежали смотреть, а над низким берегом вырастал неровный частокол голов. Кроме того, пасущиеся верблюды требовали много сторожей, чтобы они, заблудившись, не вышли на видное место. Когда проходил патруль, нам приходилось вести себя очень осторожно, чтобы контролировать животных, поскольку, если бы хоть одно из них взревело или захрапело, это привлекло бы внимание врага. Вчерашний день длился долго: сегодняшний — еще дольше: мы не могли есть, так как нашу воду следовало ревностно беречь, ведь до завтра ее было в обрез. Само сознание этого внушало нам жажду.
Али и я работали над последними приготовлениями к нашей поездке. Мы были прикованы к этому месту до заката; и должны были добраться до Телль эль Шехаба, взорвать мост и отправиться назад, на восток железной дороги, до рассвета. Это означало поездку по меньшей мере на восемьдесят миль за тринадцать часов, в темноте, включая подготовительные подрывные работы. Такое представление было превыше возможностей большинства индийцев. Они не были хорошими всадниками и утомили своих верблюдов в походе из Акабы. Любой араб, щадя свое животное, мог привести его домой в неплохом состоянии после тяжелой работы. Индийцы сделали все, что могли; но дисциплина их кавалерийской тренировки утомила их и животных в наших легких переходах.
Поэтому мы собрали шесть лучших всадников и посадили их на шесть лучших верблюдов с Хассан Шахом, их офицером, великодушнейшим человеком, чтобы вести их. Он решил, что этот маленький отряд лучше всего вооружить лишь одним пулеметом «виккерс». Это было очень серьезным уменьшением нашей наступательной силы. Чем больше я думал, тем меньше шансов, казалось мне, было у этого нашего ярмукского плана.
Бени-сахр были боевыми людьми, но мы не доверяли серахин. Поэтому Али и я решили сделать бени-сахр под началом Фахада нашим штурмовым отрядом. Мы оставили несколько серахин стеречь верблюдов, пока остальные потащат гремучий студень для нашего пешего нападения на мост. Чтобы провести поспешную доставку взрывчатки по крутым склонам холмов в темноте, мы распределили ее на тридцатифунтовые куски, которые положили для видимости каждый в собственный белый пакет. Вуд взял на себя перемещение студня и испытал редкостную головную боль, как все, кто обращался с ним. Это помогло скоротать время.
Мою охрану следовало тщательно распределить. По одному хорошему всаднику было прикомандировано к менее опытным местным людям, достоинством которых было знание местности; пары, составленные таким образом, были приставлены к тому или другому из моих иностранных подопечных, с инструкциями держаться рядом всю ночь. Али ибн эль Хуссейн взял шестерых из своих слуг, и отряд довершили двадцать бенисахр и сорок серахин. Мы оставили хромых и слабых верблюдов позади в Абьяде, на попечении оставшихся людей, с указанием возвращаться в Абу Савана до завтрашнего рассвета и ждать там наших новостей. Двое из моих людей подхватили внезапную болезнь, которая лишила их способности ехать с нами. Я освободил их на всю ночь, а впоследствии — и совсем освободил от всяких обязанностей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.