Глава LXXIII
Глава LXXIII
Ллойд должен был ехать отсюда в Версаль, и мы попросили у Ауды проводника, чтобы доставить его через железную дорогу. Найти человека не составляло труда, но крайне сложно было найти ему транспорт, так как верблюды ховейтат были на пастбище, а ближайшее пастбище лежало в целом дне пути на юго-запад от этих пустынных колодцев. Я разрешил эту проблему, выделив животное для нового проводника из своих собственных. Выбор пал на мою почтенную Газалу, беременность у которой проходила тяжелее, чем мы думали. Еще раньше, чем закончилась бы наша долгая экспедиция, она не годилась бы для спешной работы. Поэтому, чтобы воздать честь хорошей посадке и бодрому духу Торна, его переместили на нее, а ховейтат в это время стояли вокруг, разинув рты. Они ценили Газалу превыше всех верблюдов в пустыне и заплатили бы немало за честь прокатиться на ней; и вот ее отдают солдату, из-за розового лица и распухших от офтальмии глаз похожему на зареванную женщину; как заметил Ллойд, он смахивал на похищенную монашку. Грустно было расставаться с Ллойдом. Он был понимающим, мудрым помощником и желал нашему делу добра. К тому же он был единственным образованным человеком с нами в Аравии, и в эти несколько дней, проведенных вместе, наши умы уносились далеко, обсуждая любую книгу, все что угодно на небе и на земле, что пересекало нашу фантазию. Когда он уехал, нам снова оставались только война, племена, верблюды, и так без конца.
Ночь началась с избытка подобной работы. Дела ховейтат надлежало привести в порядок. После наступления темноты мы собрались вокруг очага Ауды, и я часами пытался захватить этих людей, вглядываясь в эти лица, освещенные огнем, играя перед ними всем запутанным искусством, известным мне, вылавливая то одно, то другое (легко было видеть вспышки в их глазах, когда слова достигали цели), или снова шел по ложному пути, теряя минуты драгоценного времени без ответа. У абу-тайи были столь же крепкие лбы, сколь и крепкие тела, и жар убежденности долго выгорал в них за время напряженной работы.
Постепенно я завоевывал свои позиции, но спор около полуночи еще продолжался, когда Ауда поднял свою палку и призвал к молчанию. Мы прислушались, размышляя, что за опасность, и через некоторое время услышали раскаты эха, последовательность ударов, слишком глухих, широких и медленных, чтобы быстро отозваться в наших умах. Это было похоже на далекие, очень низкие раскаты грома. Ауда поднял свои изможденные глаза к западу и сказал: «Английские пушки!» Алленби выходил на подготовку, и его звуки помогли мне, поставив мое дело вне обсуждения.
На следующее утро атмосфера лагеря была спокойной и сердечной. Старый Ауда, трудности которого на этот раз кончились, тепло обнял меня, призывая к миру между нами. В последний момент, когда я стоял, поставив ногу на взнузданного верблюда, он прибежал снова, заключил меня в объятия и притянул к себе. Его борода кольнула мне ухо, когда он беспокойно прошептал мне: «Берегись Абд эль Кадера». Вокруг было слишком много народа, чтобы говорить подробнее.
Мы шагали вверх через нескончаемые, но волшебно прекрасные равнины Джефера, пока нас не застигла ночь у подножья кремнистого откоса, как утеса над равниной. Мы разбили там лагерь, в кишевшей змеями рощице. Наши переходы были короткими и очень нетрудными. Индийцы оказались неопытными в пути. Они провели недели, шагая вглубь страны из Веджха, и я сгоряча счел их всадниками; но теперь, на хороших животных и стараясь изо всех сил, они могли покрывать лишь по тридцать пять миль в день, что для остального отряда было просто отдыхом.
Так что для нас каждый день был легким, без усилий, практически свободным от напряжения тела. Прекрасная погода с туманными рассветами, мягким солнцем и вечерней прохладой добавила странное спокойствие природы к спокойствию нашего похода. Это было бабье лето, и оно проходило, как припоминаемый сон. Я чувствовал только, что все вокруг очень мягко, очень удобно, что в воздухе разлито блаженство, и мои друзья довольны. Такие идеальные условия должны были предвещать завершение наших удачных времен; но эта уверенность, так как ей не бросала вызов никакая восставшая надежда, только углубляла осенний покой нашего настоящего. Не было ни одной мысли, ни одной заботы вообще. Мой ум застыл в те дни, как никогда в моей жизни.
Мы разбили лагерь для обеда и полуденного отдыха — солдатам нужно было трехразовое питание. Внезапно поднялась тревога. Люди на лошадях и верблюдах появились с запада и с севера, и быстро приближались к нам. Мы схватились за винтовки. Индийцы, привыкая к внезапным сигналам тревоги, теперь подхватили свои «виккерсы» и «льюисы» и готовились к бою. Через тридцать секунд мы были в полной оборонительной позиции, хотя в этой мелкой местности у нашего положения было мало преимуществ. Впереди каждого фланга была моя охрана в своих блестящих нарядах, вытянувшись между серыми пучками травы, винтовки любовно прижаты к щекам. За ними — четыре аккуратные группы индийцев в хаки, присевшие у своих пулеметов. За ними залегли люди шерифа Али, и сам он в середине, босиком, зоркий, легко склонившись к своей винтовке. На заднем плане всадники на верблюдах уводили пасущихся животных под прикрытие нашего огня.
Наш отряд представлял собой зрелище. Я был восхищен им, и шериф Али призывал нас сдержать огонь, пока атака не станет реальной, когда Авад выскочил с веселым смехом и побежал к врагу, размахивая рукой над головой в знак дружбы. Они выстрелили в него, точнее, рядом с ним, не попав. Он лег и выстрелил в ответ один раз, целя прямо поверх головы ближайшего всадника. Этот выстрел и наше настороженное молчание озадачили их. Они сбились в нерешительную группу, и после минутного обсуждения замахали в ответ своими покрывалами, не слишком искренне отвечая на наш знак.
Один из них подъехал к нам на фут. Авад, защищенный нашими винтовками, прошел двести ярдов ему навстречу и увидел, что он из племени сухур; тот, услышав наши имена, разыграл удивление. Мы прошли вместе к шерифу Али, а на расстоянии за нами следовали остальные, после того, как они увидели наш мирный прием. Это был боевой отряд племени сухур из Зебна, которые разбили лагерь, как мы и ожидали, впереди, в Баире.
Али, в ярости из-за предательского нападения на нас, угрожал им всевозможными муками. Они угрюмо проглотили его тираду, сказав, что бени-сахр имеют привычку обстреливать незнакомцев. Али согласился, что это у них в привычках, и что это хорошая привычка в пустыне, но возразил, что их необъявленное появление перед нами с трех сторон напоминало подготовленную засаду. Бени-сахр были опасной бандой, недостаточно чистокровными кочевниками, чтобы держаться кочевого кодекса чести или повиноваться закону пустыни; и недостаточно крестьянами, чтобы забросить грабежи и набеги.
Наши запоздалые помощники отправились в Баир объявить о нашем приходе. Мифлех, вождь их клана, счел лучшим стереть в нас впечатление от плохого приема публичным представлением, на которое вышли все люди и лошади, приветствуя нас дикими криками, галопом и курбетами, множеством выстрелов и выкриков. Они крутились вокруг нас в отчаянной гонке, грохоча копытами по скалам с неутомимостью конников, не обращая внимания на наше равнодушие, постоянно сбиваясь в колонны и рассыпались, просовывая винтовки под шеи наших верблюдов. Облака раскаленной меловой пыли поднимались вокруг, и голоса людей хрипли.
В итоге парад рассеялся, но тогда Абд эль Кадер, считая своим долгом завоевать авторитет даже среди дураков, почувствовал, что должен утвердить свою доблесть. Они кричали Али ибн эль Хуссейну: «Пусть Бог дарует победу нашему шерифу», и натягивали поводья рядом со мной, крича: «Привет тебе, Оранс, предвестник боя». И вот он поднял на дыбы свою лошадь, под высоким мавританским седлом, и начал медленно поворачивать ее, выкрикивая «хуп, хуп» своим хриплым голосом и беспрестанно паля из пистолета в воздух.
Бедуины, изумленные этим представлением, молча глядели на него, пока Мифлех не подошел к нам, сказав, по своему обыкновению льстиво: «Бога ради, отзовите вашего слугу, ведь он не умеет ни стрелять, ни скакать верхом, и если кого-нибудь заденет, то испортит нам всю сегодняшнюю удачу». Мифлех не знал, что для его беспокойства имелись основания в семейной истории. Брат Абд эль Кадера был чуть ли не мировым рекордсменом по роковым несчастьям с автоматическими пистолетами, уже три таких случая произошло в кругу его дамасских друзей. Али Риза-паша, главный местный гладиатор, сказал как-то: «Три вещи абсолютно невозможны: первая, что Турция выиграет эту войну; вторая, что Средиземное море обратится в шампанское; и третья, что меня когда-нибудь увидят рядом с вооруженным Мохаммедом Саидом».
Мы разгрузились у развалин. Черные палатки бени-сахр стояли за нами, как стадо коз, пятнами в долине. Посланник сделал нам знак пройти в палатку Мифлеха. Сначала, однако, у Али возникли вопросы. По просьбе бени-сахр Фейсал выслал отряд каменщиков и копателей колодцев племени биша, чтобы восстановить разрушенный колодец, из которого мы с Насиром доставали гелигнит на пути в Акабу. Они провели месяцы в Баире и все еще докладывали, что работа далеко не окончена. Фейсал уполномочил нас провести расследование причин дорогостоящих задержек. Али выяснил, что люди биша жили в свое удовольствие и вынуждали арабов обеспечивать их мясом и мукой. Он предъявил им обвинение. Они изворачивались напрасно, так как у шерифов был натренированный судейский инстинкт, и Мифлех готовил нам грандиозный ужин. Мои люди возбужденно шептались, что видели, как резали овец за его палаткой на высоком холмике над могилами. Поэтому правосудие Али неслось, как на крыльях, прежде чем внесли котлы с едой. Он выслушал и приговорил виновных в одну минуту, и правосудие свершили его рабы среди развалин. Они вернулись слегка смущенные, целовали ему руки в знак покорности и прощения, и воссоединенный отряд вместе преклонил колени перед мясом.
Пиры ховейтат истекали жиром, у бени-сахр он лился через край. Наши одежды были забрызганы, губы лоснились, кончики пальцев были ошпарены. Когда голод был приглушен, руки двигались медленнее, но до окончания еды было еще далеко, когда Абд эль Кадер крякнул, внезапно поднялся на ноги, обтер руки платком и уселся на ковры у стены палатки. Мы замешкались, но Али пробормотал: «Деревенщина», — и наша работа продолжалась, пока все наши люди не были сыты, и самые крепкие из нас стали слизывать застывший жир со слипающихся пальцев.
Али прочистил горло, и мы вернулись на свои ковры, вторая и третья очередь насыщались вокруг сковороды. Немного людей, пять или шесть, в грязных халатах, сидели там, важно объедаясь, орудуя обеими руками, все, от первого до последнего; и наконец, с разбухшими животами и лицами, лоснящимися от жира, спотыкаясь, молча уходили прочь, торжествующе прижимая к груди огромное ребро.
Перед палаткой собаки шумно грызли сухие кости, и раб Мифлеха в углу, расколов череп овцы, высасывал мозги. Абд эль Кадер тем временем сидел, плевался, рыгал и ковырял в зубах. Наконец он послал одного из слуг за аптечкой и налил себе микстуры, ворча, что жесткое мясо не на пользу его желудку. Он намеревался такой неучтивостью составить себе репутацию величия. Своих поселян он, несомненно, мог таким образом запугать, но Зебн был слишком близок к пустыне, чтобы жить по крестьянским меркам. К тому же сегодня у них перед глазами был противоположный пример Али ибн эль Хуссейна, прирожденного властелина пустыни.
Его манера подниматься от еды всем вместе относилась к центральным районам. На краю возделанных земель, среди полукочевого населения каждый гость выскальзывал в сторону, когда наедался. Аназе, самые северные, сажали пришельцев одних и в темноте, чтобы те не стеснялись своего аппетита. Все это были модели поведения; но среди уважающих себя кланов в основном пользовалась почетом манера шерифов. Так что бедного Абд эль Кадера просто не поняли.
Он убрался прочь, и мы сидели у входа в палатку, над темной впадиной; теперь она была вся в маленьких созвездиях костров; казалось, они отражали небо вверху или подражали ему. Была тихая ночь, только собаки вслед друг за другом хором завывали и, когда вой стал реже, мы снова услышали плотный, упорный говор тяжелых пушек, готовящих атаку на Палестину.
Под этот аккомпанемент артиллерии мы рассказали Мифлеху, что собираемся совершить набег на округ Дераа, и были бы рады видеть его и около пятнадцати его соплеменников с нами, всех на верблюдах. После нашей неудачи с ховейтат мы решили не объявлять наш прямой объект, не то его рискованный характер разубедит наших партизан. Однако Мифлех согласился сразу, с явной торопливостью и удовлетворением, обещая привести с собой пятнадцать лучших людей своего племени и собственного сына. Этот парень, по имени Турки, был старой любовью Али ибн эль Хуссейна, животное начало в каждом взывало друг к другу, и они неразлучно бродили вокруг, получая удовольствие от прикосновений и молчания. Он был светлокожим, с открытым лицом, около семнадцати лет, невысокий, но широкоплечий и сильный, с круглым веснушчатым лицом, вздернутым носом и очень короткой верхней губой, которая показывала его крепкие зубы, но придавала ему довольно сумрачный вид, не сочетавшийся с его веселыми глазами.
Мы узнали его мужество и верность в двух критических ситуациях. Его добродушие контрастировало с просительной манерой, унаследованной от отца, лицо которого было изъедено алчностью. Турки постоянно беспокоился о том, чтобы все считали его мужчиной среди мужчин; и он всегда искал случая совершить что-нибудь дерзкое и чудесное, чтобы похвастаться своей храбростью перед девушками своего племени. Он сверх меры обрадовался новому шелковому платью, что я подарил ему за обедом, и, чтобы показать его, дважды прошелся по палаточному поселку без покрывала, подкатываясь к тем, кто казался вялым после нашей встречи.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.