Глава ХХХII

Глава ХХХII

Рассвет застал нас, когда мы пересекали крутую тропу из вади Китан в главную сточную долину этих предыдущих гор. Мы свернули в сторону, в вади Райми, достать воды. Там не было приличного колодца, только дыра с просочившейся водой в каменистом русле долины, и нашли мы ее отчасти по запаху; хотя вкус, такой же противный, был, как ни удивительно, не похож на запах. Мы наполнили свои мехи водой. Арслан испек хлеб, и мы отдохнули два часа. Затем мы двинулись дальше через вади Амк, легкую зеленую долину, удобный путь для верблюдов.

Когда долина Амк свернула к западу, мы пересекли ее, взбираясь между грудами покореженного серого гранита (похожего на застывший ирис) — обычная для Хиджаза горная местность. Перевал дошел до высшей точки у подножия природного ската и лестницы, ужасно изломанной, извилистой и трудной для верблюдов, но короткой. Потом мы шли час в открытой долине с низкими холмами справа и горами слева. Там были пруды с водой на утесах, и палатки меравин под изящными деревьями, которые усеивали платформу. Склоны были очень плодородными: на них паслись стада овец и коз. Мы достали молока у арабов: первое молоко, которое пили мои аджейли за два года засухи.

Путь из долины, когда мы достигли ее края, был терзанием, и спуск в вади Маррак почти опасен; но вид с гребня вознаградил нас. Вади Маррак, широкая, мирная и прямая, проходила между двумя ровными, прямыми стенами холмов в кругу на четыре мили, где, казалось, встречались долины слева, справа и спереди. Искусственные груды необработанного камня были собраны на подходе. Когда мы вступили туда, то увидели, что серые стены гор изгибаются с каждой стороны полукругом. Перед нами, к югу, поворот был отгорожен прямой стеной или ступенью сине-черной лавы, стоящей над рощицей терновника. Мы встали там и легли в их тонкой тени, благодарные в этом знойном воздухе любому намеку на прохладу.

День, теперь в зените, был очень жарким; и моя слабость так возросла, что моя голова едва могла бороться с ней. Дуновения лихорадочного ветра давили на наши лица, как шершавые пальцы, обжигая нам глаза. Боль заставляла меня вдыхать через рот; от ветра потрескались губы и заболело горло, пока не пересохло так, что говорить и пить было болезненно; все же мне постоянно надо было пить, потому что жажда не позволяла мне лежать мирно и наслаждаться покоем, к которому я стремился. Мухи осаждали нас, как чума.

Русло долины было из тонкого кварцевого гравия и белого песка. Его сверкание толклось между нашими веками, и кромка земли, казалось, плясала, когда ветер шевелил туда-сюда белые кончики щетинистой травы. Верблюды любили эту траву, которая росла пучками, около шестнадцати дюймов высотой, на зеленых, как сланец, стеблях. Они заглатывали ее в больших количествах, пока люди не отвели их и не пристроили рядом со мной. В эту минуту я ненавидел животных, так как обилие еды делало их дыхание зловонным, и они шумно отрыгивали из своих желудков полный рот каждый раз, когда прожевывали и проглатывали последнее, а в это время зеленая слюна текла между их раздвинутыми губами через боковые зубы и капала на их вислые подбородки.

Лежа там, со злости я бросил камень в ближайшего из них, который подошел и заколыхался где-то за моей головой; наконец он расставил задние ноги и стал мочиться широкой, горькой струей; и до того меня довели жара, слабость и боль, что я просто лежал там и плакал, ничего не в силах поделать. Люди пришли развести костер и зажарили газель, которую один из них, по счастью, застрелил, и я понимал, что в другое время этот привал был бы для меня удовольствием, так как горы были очень необычные, и окраска их живая. Фоном был теплый серый цвет, сохранявший прежнее сияние солнца, в то время как вокруг гребней проходили узкие прожилки камня гранитных цветов, как правило, попарно, повторяя контур горизонта, как ржавое железо театральных рельсов. Арслан сказал, что горы похожи на петушиные гребешки; это наблюдение было точнее.

После того, как люди поели, мы снова сели в седло и легко взобрались по первой волне потока лавы. Она была короткой, так же как и вторая, на вершине которой располагалась широкая терраса с наносным участком песка и гравия посередине. Лава была почти чистой поверхностью железно-красного горного шлака, через нее проходили неровные поля брошенного камня. Третья и другие ступени возвышались к югу от нас; но мы повернули на восток, вверх по вади Гара.

Гара была, видимо, гранитной долиной, через середину которой протекал поток лавы, медленно наполнив ее и создав арки на центральной горке. С каждой стороны были глубокие канавы, между лавой и склонами гор. Дождевая вода лилась по ним каждый раз, когда в горах разражались бури. По мере того, как лава изливалась, она сгущалась, извивалась, как веревка, трескалась и пересекала сама себя как попало. Поверхность была усыпана осколками, через которые многие поколения отрядов на верблюдах прокладывали несоразмерный и тяжкий путь.

Мы пробирались по нему часами, подвигаясь медленно, наши верблюды вздрагивали на каждом шагу, когда острые края задевали их нежные ноги. Тропы можно было заметить только по углублениям вдоль них, и по чуть более синей поверхности потертых камней. Арабы объявили, что после наступления темноты они непроходимы, и этому надо было поверить, так как мы рисковали искалечить наших животных каждый раз, когда нетерпение заставляло нас торопить их. Незадолго до пяти часов дня, однако, путь стал легче. Мы, похоже, были рядом с началом долины, которая сужалась. Перед нами справа был правильный конус, кратер с аккуратными бороздами от губы до подножия, что обещало хорошую дорогу, так как он был из черного шлака, чистого, будто просеянного, там и сям были слои более твердой почвы и шлака, а дальше — еще одно поле лавы, возможно, старше, чем долины, так как его камни были сглажены, и между ними были полосы ровной земли с рядами травы. Внутри, среди открытых пространств, были палатки бедуинов, владельцы которых бежали к нам, видя наше приближение, и, принимая у нас уздечки, со всем своим гостеприимством вели нас внутрь.

Это оказался шейх Фахад эль Ханша со своими людьми: старые и болтливые воины, которые были с нами на марше в Веджх, и были с Гарландом в том крупном деле, когда его первая автоматическая мина успешно взорвала войсковой поезд у станции Товейра. Фахад и слышать не хотел о том, чтобы я спокойно отдохнул около его палатки, но с безрассудным панибратством людей пустыни затолкал меня в это гиблое место, к своим собственным вшам. Там он вливал в меня чашку за чашкой слабительного верблюжьего молока, перемежая их вопросами о Европе, о моем родном племени, о верблюжьих пастбищах Англии, о войне в Хиджазе и войнах где угодно еще, о Египте и о Дамаске, и как дела у Фейсала, и зачем мы ищем Абдуллу, и по какой неестественной странности я остаюсь христианином, когда их сердца ждут не дождутся приветствовать меня в истинной вере?

Так прошли долгие часы до десяти вечера, когда внесли овцу для гостей, по-царски разрезанную, среди огромной груды риса с маслом. Я съел, сколько требовали хорошие манеры, завернулся в покрывало и уснул; тело мое было слишком истощено после многочасового похода, худшего из всех, какие можно было представить, чтобы обращать внимание на нападение вшей и блох. Однако болезнь подстегнула мою обычно неповоротливую фантазию, которая взбунтовалась этой ночью, и во сне я скитался нагишом по темной вечности сквозь невыносимую лаву (похожую на яичницу железно-синего цвета и очень изломанную), жалящую ноги, как укусы насекомых; и какой-то кошмар, возможно, мертвый мавр, всегда карабкался за нами.

Утром мы встали рано и освежились, все в горящих точках от укусов тех, кто кормился на нас. После еще одной чашки молока, предложенной нам услужливым Фахадом, я был способен дойти без посторонней помощи до моего верблюда и энергично влезть на него. Мы поехали вверх по последнему отрезку вади Гара до гребня, среди конусов черного шлака от кратера к югу. Оттуда мы свернули в долину притока, которая кончалась крутой и скалистой расщелиной, вверх по которой мы тянули своих верблюдов.

За ней у нас был легкий спуск в вади Мармийя, середина которой была выглажена лавой, как гальванизированным утюгом, на каждой стороне ее были гладкие песчаные русла, удобные для ходьбы. Через некоторое время мы подошли к разлому долины, который служил дорогой на другой стороне. По нему мы прошли, обнаружив среди лавы во впадинах почву, очевидно, высокоплодородную, потому что там росли лиственные деревья и лужайки настоящей травы, усеянной цветами, как звездами, лучшее пастбище за всю нашу поездку, зелень которого выглядела еще чудеснее на фоне сине-черной изогнутой корки скал вокруг. Лава изменила свой характер. Не было груд разбросанного камня, размером с череп или с мужскую ладонь, истертых и закругленных; вместо этого — скученные и кристализированные ответвления металлических скал, почти непроходимых для босых ног.

Еще один водораздел вел нас на открытое пространство, где джухейна вспахали около восьми акров тонкой почвы под пучками кустарника. Говорили, что по соседству были другие подобные поля, молчаливые свидетели смелости и настойчивости арабов. Эта долина звалась вади Четф, и после нее была другая река изломанной лавы, но худшее еще предстояло. Тенистая тропа шла через нее зигзагом. Мы лишились одного верблюда — он запнулся о выбоину и сломал переднюю ногу; и множество костей, лежавших вокруг, показывали, что мы были не единственным отрядом, который пострадал на этом несчастном переходе. Однако на этом наша лава закончилась, по словам проводников, и мы шли дальше вперед по легким долинам, под конец с долгим переходом по мягкому склону до заката. Дорога была такой хорошей, и дневная прохлада так освежила меня, что мы не делали привала при наступлении ночи, как привыкли, но поспешили через бассейн Мармийя в бассейн вади Аис, и там, под Тлейхом, мы остановились, чтобы разбить лагерь в последний раз на пути, в открытой местности.

Я радовался, что мы так близко, так как был в тяжелой лихорадке. Я боялся, что, кажется, действительно собираюсь заболеть, и в таком состоянии перспектива свалиться в добрые руки кочевников была неприятной. Они лечили любую болезнь прижиганиями на теле пациента в каких-то точках, которые, как они верили, имели отношение к пораженному месту. Это было лечение, терпимое для тех, кто мог в него поверить, но просто пытка для неверующего; принять его не по своей воле было глупо и все же неизбежно, так как хорошие намерения арабов, эгоистичные, как их хорошее пищеварение, никогда не принимали во внимание протесты больного.

Утром была легкая поездка через открытые долины в вади Аис. Мы прибыли в Абу Марху, на ближайший водопой, буквально через несколько минут после того, как там спешился Абдулла, и в то самое время, когда он приказывал разбить палатки на поляне, заросшей акациями, за колодцем. Он оставлял свой старый лагерь в Бир эль Амри, ниже по долине, как оставил Мураббу, свой прежний лагерь, потому что земля была испоганена множеством его неряшливых людей и животных. Я дал ему документы от Фейсала, объясняющие ситуацию в Медине и необходимость спешно блокировать железную дорогу. По-моему, он принял это прохладно; но не вступая в споры, я продолжал, что немного устал после путешествия и прошу его позволения лечь и немного поспать. Он разбил для меня палатку рядом со своим крупным шатром, я вошел в нее и наконец отправился отдыхать. Весь день в седле я боролся, чтобы наконец попасть сюда, и теперь, когда усилие закончилось, и моя миссия была выполнена, я почувствовал, что еще один час довел бы меня до предела прочности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.