Глава VIII

Глава VIII

За Суэцем ждала «Лама», маленький переоборудованный лайнер, и мы сразу же отплыли. Такие короткие путешествия на военных кораблях были восхитительным развлечением для нас, пассажиров. В этот раз, однако, были неловкие моменты. Наш смешанный отряд явно мешал команде корабля в ее стихии. Младшие чины освобождали свои койки, чтобы дать нам ночлег, а днем мы заполняли их обиталище посторонними разговорами. Нетерпимый ум Сторрса редко снисходил до окружающих. Но в тот день Сторрс вел себя еще резче обычного. Он дважды прошелся по палубе, хмыкнул: «Не с кем тут и поговорить», сел в одно из комфортабельных кресел и завел спор о Дебюсси с Азизом эль Масри (в другом кресле). Азиз, наполовину араб, наполовину черкес, бывший полковник турецкой армии, а теперь генерал армии шерифа, направлялся обсудить с эмиром Мекки экипировку и расположение арабских регулярных войск, которые он формировал в Рабеге. Через несколько минут они уже оставили в покое Дебюсси и бранили Вагнера: Азиз на беглом немецком, а Сторрс — на немецком, французском и арабском. Офицеры корабля не находили во всем этом разговоре никакой необходимости.

Привычное нам спокойствие длилось до Джидды, и в восхитительном климате Красного моря мы не страдали от жары, пока двигался корабль. Днем мы лежали в тени; а дивными ночами обычно бродили под звездами по мокрым палубам, чувствуя влажное дыхание южного ветра. Но когда, наконец, мы бросили якорь во внешней гавани, за белым городом, между пламенеющим небом и его отражением в дымке, которая плясала и клубилась вокруг широкой лагуны, зной Аравии ударил нас, словно меч, выхваченный из ножен, лишив дара речи. Был полдень; и полуденное солнце Востока, как лунный свет, приглушает цвета. Остались только свет и тени, белые дома и черные провалы улиц: впереди мертвенный глянец дымки, мерцающей над внутренней гаванью: позади слепящий блеск бесформенного песка, лига за лигой уходящего к подножию низких холмов, которые едва брезжили вдали, в знойном мареве.

Прямо к северу от Джидды была вторая группа черно-белых строений, которые двигались в дымке вверх-вниз, как поршень, когда корабль покачивался на якоре, и прерывистый ветер поднимал в воздухе волны жара. Для глаз и для прочих чувств это было ужасно. Мы начали жалеть о том, что неприступность, которая делала Хиджаз с военной точки зрения безопасной сценой для восстания, включала в себя неприятный и нездоровый климат.

Однако полковник Вильсон[36], британский представитель в новом арабском государстве, послал нам навстречу свой баркас; и нам пришлось сойти на берег и убедиться в том, что люди, левитирующие среди этого миража — самые настоящие. Полчаса спустя Рухи, ассистент Консульства по Востоку, восхищенно скалился, встречая Сторрса, своего старого патрона (хитроумный Рухи, похожий скорее на мандрагору, чем на человека), в то время как вновь назначенные портовые и полицейские сирийские офицеры выстроились вдоль причала в импровизированном почетном карауле, приветствуя Азиза эль Масри. Шериф Абдулла, второй сын старика из Мекки, как доложили, только что прибывал в город. С ним-то мы и должны были встретиться, так что наше прибытие было как нельзя своевременным.

Мы прошли мимо белого здания каменного шлюза, которое еще строилось, и двинулись в тягостный путь по рынку к Консульству. В воздухе, от людей к финикам и от фиников к мясу, эскадрильи мух, как частички пыли, плясали вокруг стрел солнечного света, вонзавшихся в самые темные углы лавок сквозь прорехи среди дерева и мешковины, нависающих над головой. Атмосфера была, как в бане. От четырехдневного соприкосновения с отсыревшим красным кожаным креслом на палубе «Ламы» белая рубашка и брюки Сторрса приняли такой же яркий цвет, а сейчас пот, бегущий по его одежде, светился, будто лак, покрывающий краску. Я был так заворожен этим зрелищем, что не замечал, как моя тиковая форма цвета хаки становилась темно-коричневой там, где прилипала к телу. Он задавался вопросом, смогу ли я в продолжение пути до Консульства достаточно взмокнуть, чтобы приобрести приличный, единый, гармоничный цвет; а я спрашивал себя, станет ли все, на что он сядет, таким же алым, как он сам.

Мы добрались до Консульства слишком скоро, чтобы питать надежды; и там, в затененной комнате с открытой решеткой за спиной, сидел Вильсон, готовый встречать морской бриз, что запаздывал в последние дни. Он принял нас натянуто, будучи из тех честных, добропорядочных англичан, к которым принадлежал бы и Сторрс, если бы не его артистическое чувство; когда мы с ним были в Каире, у нас произошел короткий спор о том, считать ли недостойным англичан ношение местной одежды. Я считал это попросту неудобным. Для него это было неприлично. Вильсон, однако, невзирая на личные чувства, был полностью за наше дело. Он сделал все приготовления к предстоящей встрече с Абдуллой и был готов предложить всемерную поддержку. Кроме того, мы были его гостями; а великолепное гостеприимство Востока было близко его духу.

Абдулла, на белой кобыле, спокойно прибыл к нам, в окружении свиты пышно вооруженных пеших рабов; город молчаливо и уважительно приветствовал его. Он был счастлив и переполнен радостью от своей победы в Таифе. Я видел его в первый раз, тогда как Сторрс был его старым другом и в наилучших с ним отношениях; но через некоторое время, слушая их разговор, я начал понимать, что ему свойственна постоянная веселость. Его глаза то и дело подмигивали, и, хотя ему было всего тридцать пять, он начинал полнеть. Может быть, оттого, что слишком много смеялся. Жизнь казалась для Абдуллы очень веселой. Он был маленьким, сильным, светлокожим, с тщательно подстриженной коричневой бородой, скрывающей его круглое гладкое лицо и короткие губы. Манеры его были открытыми, или изображали открытость, и при знакомстве он был очарователен. Он не держался церемоний и запросто шутил со всеми посетителями; но, когда мы переходили к серьезному разговору, пелена юмора, казалось, сползала прочь. Тогда он тщательно подбирал выражения и был искусным спорщиком. Конечно, ведь спорил он со Сторрсом, который предъявлял высокие требования к своему оппоненту.

Арабы считали Абдуллу дальновидным государственным мужем и проницательным политиком. Проницательным он определенно был, но недостаточно, чтобы всегда убеждать нас в своей искренности. Слишком явными были его амбиции. Говорили, что он — мозг своего отца и всего арабского восстания; но, по-моему, он был слишком прост для этого. Его стремлением, конечно, было завоевание независимости арабов и построение арабских народов, но он собирался сохранять управление новыми арабскими государствами за своей семьей. Поэтому он наблюдал за нами и играл через наше посредство на британскую галерочную публику.

С нашей стороны я играл на эффект, наблюдая за ним и критикуя его. Восстание шерифа в последние месяцы шло неудовлетворительно (стояло на месте, что для иррегулярной войны означает предтечу бедствия): и я подозревал, что этому восстанию не хватает руководства: не разума, не рассудительности, не политической мудрости, но пламени энтузиазма, способного зажечь пустыню огнем. Главной целью моего визита было найти еще неизвестного вдохновителя всего дела и оценить, насколько тот способен привести восстание к той цели, что я задумал для него. В продолжение нашей беседы я все больше и больше убеждался, что Абдулла был слишком уравновешен, слишком хладнокровен, слишком насмешлив для пророка, в особенности вооруженного пророка, которые, если верить истории, и побеждают в революциях. Его ценность могла обнаружиться, возможно, в мирное время, после победы. В физической схватке, когда требуется единство точки зрения и магнетизм, преданность и самопожертвование, Абдулла был бы орудием слишком сложным для простой цели, хотя им невозможно было пренебрегать даже сейчас.

Мы поговорили с ним сперва о состоянии Джидды, чтобы он расслабился, начав обсуждение с несущественного предмета — администрации шерифа. Он ответил, что пока еще идет война, и для гражданского правительства рановато. Они унаследовали турецкую систему в городах и продолжали ее в более скромном масштабе. Турецкое правительство часто не было недобрым к сильным людям, приобретавшим некоторые вольности в разумных пределах и на определенных условиях. Следовательно, некоторые из тех, кто имел такие вольности в Хиджазе, сожалели о приходе правителя из своего народа. Особенно в Мекке и Джидде общественное мнение было настроено против арабского государства. Граждане в своей массе были инородцами — египтянами, индийцами, яванцами, африканцами и другими — мало способными симпатизировать чаяниям арабов, в особенности тем, что провозглашали бедуины; так как бедуин жил тем, что мог извлечь из странников на своих дорогах или в своих долинах; они с горожанином вечно имели зуб друг на друга.

Бедуины были единственными бойцами, которые имелись у шерифа; от их помощи зависело восстание. Он щедро их вооружал, оплачивая многим из них службу в его войсках; снабжал пищей их семьи, пока они были вне дома, и нанимал у них верблюдов для перевозок, чтобы поддерживать свою армию на поле боя. Оттого сельская местность процветала, в то время как города пошли на спад.

Другой трудностью в городах были дела юридические. Турецкий гражданский кодекс был отменен, и возвращен старый религиозный закон, неразбавленная кораническая процедура арабского кадия. Абдулла объяснил нам с усмешкой, что в свое время они открывали в Коране такие мнения и суждения, какие требовались для того, чтобы приспособить его к современным коммерческим операциям вроде банковского и обменного дела. Тем временем, разумеется, что потеряли горожане с отменой гражданского закона, то приобрели бедуины. Шериф Хуссейн молчаливо санкционировал реставрацию старых племенных порядков. Бедуины, когда ссорились друг с другом, представляли свои дела перед племенным законником, служба эта была наследственной в самом почтенном семействе и оплачивалась в размере одного козла с каждого хозяйства ежегодно. Решения суда были основаны на обычае, приведении цитат из крупного собрания памятных прецедентов. Суд отправлялся публично и бесплатно. В делах между людьми из разных племен законник избирался по взаимному согласию, или же обращались к законнику третьего племени. Если случай был спорным и сложным, судью подкрепляла коллегия из четырех человек — двое из семьи ответчика, названные истцом, и двое из семьи истца, названные ответчиком. Решения должны были приниматься всегда единогласно.

Мы обозревали картину, которую Абдулла нарисовал нам, с печальными мыслями об Эдемском саде и обо всем том, что ради обретения обычной человечности потеряла Ева, лежащая теперь в могиле прямо здесь, за стеной; а затем Сторрс вовлек меня в дискуссию, попросив Абдуллу изложить нам свои взгляды на состояние кампании, для моей пользы и для связи со штабом в Египте. Абдулла сразу стал серьезен и сказал, что хотел бы через нас срочно передать британцам непосредственное и очень субъективное видение дела с их стороны, которое он свел к следующему.

Из-за того, что мы не позаботились перерезать Хиджазскую железную дорогу, турки получили возможность собрать транспорт и припасы для подкрепления Медины.

Фейсал выбыл из города; и враг готовит мобильную колонну всех армий для наступления на Рабег.

Арабы в горах, что находились через дорогу, по нашей небрежности слишком плохо снабжены припасами, пулеметами и артиллерией, чтобы защищаться долгое время.

Хуссейн Мабейриг, начальник гарбов клана масрух, присоединился к туркам. Если мединская колонна пойдет в наступление, племя гарб присоединится к ней.

Его отцу остается одно — встать во главе своего народа Мекки и пасть в бою перед Святым городом.

В этот момент зазвонил телефон: великий шериф хотел поговорить с Абдуллой. Ему было рассказано о том, на чем остановилась наша беседа, и он сразу подтвердил, что, в крайнем случае, так и поступит. Турки войдут в Мекку через его труп. Он дал отбой; и Абдулла, чуть улыбаясь, попросил, во избежание подобного несчастья, о размещении в Суэце британской бригады с транспортом, если возможно, из мусульманских войск, чтобы бросить ее на Рабег сразу же, как только турки выйдут из укрытия в Медине для атаки. Что мы думаем об этом предложении?

Я ответил, во-первых, с точки зрения исторической — что шериф Хуссейн просил нас не перерезать Хиджазскую дорогу, поскольку она ему понадобится для победного движения в Сирию; во-вторых, практической — что динамит, посланный нами для подрывных работ, был возвращен нам с его письмом о том, что он слишком опасен для использования арабами; в-третьих, конкретной — что нам не поступало требований по поводу снаряжения от Фейсала.

Что касается бригады для Рабега, это был сложный вопрос. Судоходство — дело дорогостоящее, и мы не можем держать в Суэце порожний транспорт в течение неопределенного времени. В нашей армии нет мусульманских частей. Британская бригада — вещь громоздкая, ее придется долго загружать и выгружать. Позиция Рабега обширна, бригада вряд ли удержит ее; и она не сможет выделить достаточно сил, чтобы турецкая колонна не проскользнула мимо нее вглубь страны. Самое большее, что они смогут сделать — защищать побережье под прикрытием корабельных пушек, а корабль может сделать это с тем же успехом безо всяких войск.

Абдулла ответил, что корабли имеют мало морального значения, поскольку сражение в Дарданеллах разрушило старую легенду о британском флоте и его всемогуществе. Никакие турки не могут проскользнуть через Рабег, поскольку это единственный источник воды в округе, и они должны черпать воду из его колодцев. Задерживать бригаду и транспорт нужно будет только временно, поскольку он выводит свои победоносные войска из Таифа по восточной дороге из Мекки в Медину. Как только он будет на позиции, он отдаст приказы Али и Фейсалу, которые приблизятся к нему с юга и востока, и их соединенные силы предпримут крупную атаку, в которой Медина, Бог даст, будет взята. Тем временем Азиз эль Масри формирует у Рабега батальоны добровольцев из Месопотамии и Сирии. Когда мы прибавим к ним арабских военнопленных из Индии и Египта, этого будет достаточно, чтобы снять с британской бригады те обязанности, которыми она временно будет наделена.

Я сказал, что изложу его взгляды в Египте, но что британцы вряд ли станут охотно отвлекать войска от жизненно важной обороны Египта (хотя он не представлял, чтобы Каналу угрожала какая-либо опасность от турок), и тем более посылать христиан защищать народ Святого города от его врагов, тогда как некоторые мусульмане в Индии, признающие, что турецкое правительство имеет неписаное право на Харамейн, будут в ложном свете представлять наши мотивы и действия. Я считал, что, вероятно, смогу поддерживать его позицию сильнее, если буду способен излагать рабегский вопрос в свете собственного видения положения на позиции и настроений среди местного населения. Я также хотел бы увидеть Фейсала и обговорить с ним его нужды и виды на продолжительную оборону его гор племенами, если бы мы укрепили их материально. Я мог бы проехать из Рабега по Султанской дороге, по направлению к Медине до лагеря Фейсала.

После этого вмешался Сторрс и поддержал меня всеми своими силами, напирая на жизненную необходимость полной и своевременной информации для британского верховного комиссара от опытных наблюдателей — а посылая меня, самого квалифицированного и незаменимого офицера, штаб в лице сэра Арчибальда Мюррея подтверждает свое серьезное внимание к арабским делам. Абдулла подошел к телефону и попытался получить согласие своего отца на мою поездку по стране. Шериф отнесся к этому предложению с упрямым недоверием. Абдулла стал возражать, добился некоторого успеха и передал трубку Сторрсу, который направил на старика всю свою дипломатию. Было достойно восхищения слушать Сторрса в разгар работы, даже следить за его чистой арабской речью — живой урок каждому англичанину, как вести дела с подозрительными или сопротивляющимися жителями Востока. Было почти невозможно противостоять ему дольше нескольких минут, и в этом случае он также добился своего. Шериф снова попросил к телефону Абдуллу и уполномочил его написать Али: предложив, что, если он сочтет нужным и условия будут нормальные, мне может быть дозволено проследовать к Фейсалу в Джебель Субх; и Абдулла, под влиянием Сторрса, трансформировал это осторожное поручение в прямое письменное указание для Али обеспечить мне средство передвижения, как можно лучше и как можно скорее, и доставить меня с надежным проводником в лагерь Фейсала. Это было все, чего хотел я, и половина того, чего хотел Сторрс, и мы сделали перерыв на ленч.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.