ЖИЗНЬ И ТЕОРИЯ[130] (1987)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЖИЗНЬ И ТЕОРИЯ[130]

(1987)

Мне хочется присоединиться к основному пафосу выступления Юрия Давыдова, он превосходно говорил о некоторых самых существенных проблемах нашего времени. Но в то же время мне думается, что он несколько сгущает краски. То, о чем он говорил,- так сказать, негативный XX век, который существует в основном как бы на двух крайних полюсах культуры — в так называемой "элитарной" культуре (это, в сущности, самозваная культура) и, с другой стороны, в массовой культуре. Но на протяжении всего XX века, а сейчас, может быть, особенно, существует стержневое здоровое ядро, которое не повинно в том, о чем так горячо говорил Юрий Давыдов. (Ю.Н.Давыдов: Все повинны! "Мы хорошие, они плохие" — самое худшее, к чему мы пришли в XX веке.) Ну, уж о "хороших" и "плохих" шла речь в любом веке, и нередко острее, чем ныне. Не надо приписывать именно XX веку все грехи человеческой истории. Я согласен, что все повинны. Но повинны конкретно в том отношении, что никто из нас не может быть свободен либо от претензий на элитарность, либо от соблазна массовой культуры (а подчас и от того, и от другого вместе). И все же я полагаю, что в сфере культуры есть плодотворное движение. Другой вопрос — ситуация очень тревожна в сфере бытия. Ядерная война — это ведь только концентрированное, обобщенное и, так сказать, мгновенное воплощение того, что совершается каждый день. То развитие человеческих производительных сил, которое началось 200 лет назад, во время английской промышленной революции, сейчас явно привело к реальной возможности всеобщей гибели.

Недавно в еженедельнике "За рубежом" был перепечатан материал из западных газет, где говорится о глобальной гибели европейских лесов, начавшейся всего лет пять назад. Как доказывают эксперты, это объясняется только воздействием автотранспорта и теплоцентралей — то есть двумя явлениями, которые занимают огромное и вроде бы "мирное" место в современном быту. Если их воздействие не будет остановлено, то кислотные дожди, которые окутывают дерево своего рода пленкой из серной кислоты, будут неотвратимо лишать деревья иммунитета против любых "болезней" — то есть обрекать их на своего рода СПИД. Между тем совершенно ясно, что без зеленой растительности на Земле исчезнет кислород. И все же леса гибнут несмотря на то, что природа в Западной Европе охраняется значительно лучше, чем у нас, и постоянно растет влияние партий "зеленых".

Разумеется, это только один частный пример рокового положения, в котором оказалось в XX веке само наше бытие. И сюда должно быть обращено прежде всего — без каких-либо предварительных рассуждений — око культуры. Между тем литератор А.Проханов, перечисляя недавно на страницах газеты "Литературная Россия" своего рода основные типы "врагов перестройки" (он насчитал их около десятка), на первое место поставил "экологистов", апологетов, как он иронически говорит, "чистой" химии, "чистой" промышленности, "чистой" цивилизации. Как ни странно, он не понимает, что цивилизация вынуждена становиться "чистой" — или ее не будет вообще. Для понимания этого ныне в общем-то даже не надо овладевать культурой, следует только трезво оглянуться вокруг себя. Но многие люди, вовлеченные либо в массовую, либо в "элитарную" культуру, потеряли эту элементарную способность.

Будем все же надеяться, что на каком-то своем предпоследнем шаге человечество свернет с гибельного пути. Впрочем, даже если этого не произойдет, каждый, кто имеет ответственность перед культурой, должен продолжать до конца заниматься своим делом.

Посему перейду к проблемам теории литературы. Здесь уже не раз прозвучало мнение, что-де сейчас теории литературы нет. Я с этим решительно не согласен. Просто теория литературы вступила в новый этап развития. В том, что это так, меня убеждает моя жизнь. Когда 30 лет назад литературоведы моего поколения приступили к разработке теории литературы, довольно быстро на первый план вышло изучение поэтики. Это было тогда совершенно необходимо, за этим стояла большая и острая идеологическая проблема — утверждение подлинного суверенитета литературы (кстати, я об этом подробно говорю в своей статье в журнале "Литературное обозрение" №9 за 1985 год). И тогда теоретики старшего поколения все скопом начали утверждать, что мы занимаемся не теорией литературы, а чем-то иным; они представляли себе теорию литературы совершенно по-другому.

И когда сегодня Серго Ломинадзе сказал, что он видит большие успехи в изучении историософских и культур-философских проблем литературы, но что это все же не теория литературы как таковая, я не могу с ним согласиться. Исследование проблем поэтики отошло на второй план уже давно, оно потеряло свою насущнейшую актуальность лет 10-15 назад. И главная беда сегодняшних теоретиков литературы (которых, кстати, ныне очень много; 30 лет назад их было гораздо меньше) состоит, на мой взгляд, в том, что они фатально ориентированы на изучение поэтики. Сейчас вообще литературовед гораздо более склонен к написанию работы, например, о жанре какого-либо произведения, чем просто о произведении. Дается такой теоретический прицел. Притом исследование, как правило, сводится к чисто описательным, дескриптивным операциям; проблема ценностного подхода даже не ставится.

Я убежден, что современное состояние и мира, и самой литературы требует работ историософского и культур-философского плана. И это, по сути дела, свидетельство большой зрелости литературной мысли.

Как-то в конце 1960-х годов я пожаловался М.М.Бахтину, что не могу или, вернее, не хочу в полную силу работать над изучением теории литературы (то есть поэтики — о ней тогда шла речь прежде всего). И он ответил, что это естественно, что литературоведение в собственном смысле — это, так сказать, вспомогательная дисциплина; всерьез можно отдаться лишь философии и истории либо уж самой литературе.

Ныне наука о литературе (и это свидетельствует о большой зрелости общественного сознания в целом) должна гораздо полнее и глубже вобрать в себя философски-исторический смысл. Теория литературы способна сейчас играть большую общественную роль только в том случае, если она будет, если угодно, историософской.

Сегодня здесь было сказано, что мы, мол, слишком обращаемся к прошлому. Это глубокое заблуждение. Мы даже еще и не начали этого делать углубляться в прошлое.

В частности, если взять наиболее популярные сегодня исторические романы, в них нельзя обнаружить действительного освоения истории (единственное прекрасное исключение в этом смысле — романы Дмитрия Балашова). Романы таких авторов, как Пикуль и Окуджава, основываются главным образом на впечатлениях, вызванных у этих авторов той или иной беллетристикой прошлых времен.

Да, мы, по существу, еще и не начинали осмыслять прошлое. Вот, скажем, не так давно вышла книга Д.В.Залужной "Транссибирская магистраль", из которой поистине изумленный читатель узнает, что грандиозный железнодорожный путь был создан всего за десять лет (в 1890-е годы) и основные работы выполнили крестьянские артели, включавшие в себя в среднем всего лишь 7-8 тысяч человек (то есть на человека — как настоящего богатыря — приходился целый километр пути), вооруженных самыми элементарными орудиями труда (лопата, тачка, топор и т.п.).

Современный публицист Карем Раш предложил яркий образ, сказав, что Великий Сибирский путь — это гоголевская Тройка, домчавшаяся через полвека после того, как родился этот символ, до Тихого океана.

Газеты мира писали о Транссибирской магистрали как о чуде, не имеющем аналогий в истории. Если перевести проблему на экономический язык, производительность человеческого труда на этом строительстве была ни с чем не сравнимой (учитывая отсутствие техники). Тайна здесь в том, что артель была уникальной формой трудовой и одновременно житейской демократии, где личные нравственные качества людей ценились не меньше, чем деловые.

Рискуя вызвать упреки в сближении далековатых вещей, я все же решусь сказать, что в этих артелях, создавших многотысячеверстный путь, построивших мосты через великие сибирские реки и несколько десятков туннелей, выразился тот же народно-исторический порыв, который породил ни с чем не сравнимый творческий взлет Достоевского и Толстого (вполне понятно, что строительство Транссибирской магистрали — это один из множества возможных "примеров").

Сегодня и здесь было сказано о том, о чем говорят постоянно,- что, мол, в России была "только" литература. Эта мысль в общем-то абсурдна: высота и богатство слова невозможны без высоты и богатства самого бытия. И отечественная литература с воплотившимся в ней гигантским размахом народной и личностной воли родилась, конечно же, на определенной реальной почве. Мы ее попросту не знаем, мы, в сущности, не начали ее по-настоящему изучать.

Единственно, о чем мы имеем представление (чаще всего, кстати сказать, весьма поверхностное и смутное),- это воинские победы, подобные Куликовской, Полтавской, Бородинской битвам, поскольку это было как-то трудно забыть (хоть в 1920 — начале 1930-х годов и этого старались добиться).

Говоря о необходимости гораздо более глубокого и многостороннего открытия самого соотношения литературы и истории, я отнюдь не призываю, так сказать, свести первое ко второму. Литература в ее наиболее значительных проявлениях — это не воспроизведение истории, но, если угодно, высший плод истории, притом, конечно, самобытнейший, своеобразнейший ее плод. И именно так ее надо изучать и понимать.