ТВОРЧЕСТВО ИЛАРИОНА И ИСТОРИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ЕГО ЭПОХИ (1989)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ТВОРЧЕСТВО ИЛАРИОНА И ИСТОРИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ЕГО ЭПОХИ

(1989)

Иларион — создатель древнейшего (по крайней мере, из дошедших до нас) великого творения отечественной литературы — "Слова о законе и Благодати". Согласно новейшим исследованиям, оно было написано в 1049 году — ровно 940 лет назад. "Слово" Илариона открывает историю русской литературы — одной из величайших литератур мира — и открывает ее поистине достойно, ибо проникнуто глубоким и богатым смыслом, воплощенным с совершенным словесным искусством.

Иларион, родившийся, по всей вероятности, в конце Х века, становится известен — по свидетельству "Повести временных лет" — как священник дворцовой церкви Святых Апостолов в княжеской резиденции Берестово у Днепра, на юго-восточной окраине Киева (несколько ближе к центру города, чем Киево-Печерская лавра); до наших дней сохранилась здесь в перестроенном виде другая, созданная уже после смерти Илариона, между 1113-1125 годами, церковь Спаса на Берестове. Дворец, а также скорее всего и первая церковь в Берестове были построены еще окрестившим Русь князем Владимиром Святым, который и скончался в этом дворце 15 июля 1015 года. Не исключено, что Иларион оказался в Берестове еще при жизни Владимира, поскольку в своем "Слове о законе и Благодати" он обращается к покойному князю как к близко знакомому ему человеку.

Доподлинно известно, что Иларион стал ближайшим сподвижником сына Владимира, Ярослава Мудрого, правившего на Руси с 1016 по 1054 год (с небольшим перерывом). Так, в основополагающем юридическом документе Уставе князя Ярослава — сказано: "Се яз князь великий Ярослав, сын Володимерь... сгадал есмь с митрополитом с Ларионом..." Один из списков Устава содержит дату, согласно которой Ярослав с Иларионом совещались об Уставе значительно ранее того времени, когда Иларион стал митрополитом (в 1051 году),- еще в 1032 году[137], а титул, возможно, был вставлен в Устав позже.

"Повесть временных лет" в записи под 1037 годом[138] ярко воссоздает тот культурный мир, в котором совершилось становление писателя и мыслителя Илариона: "...любил Ярослав церковные уставы, попов любил немало: особенно же черноризцев, и книги любил, читая их часто и ночью и днем. И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И написали они книг множество... Велика ведь бывает польза от учения книжного... Это ведь реки, напояющие вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина..." Далее есть и как бы конкретизация: "...князь Ярослав любил Берестово и церковь, которая была там Святых Апостолов, и помогал попам многим, среди которых был пресвитер именем Иларион, муж благой, книжный и постник"[139].

Уже в 1030-х годах Иларион создал, как убедительно доказал А. А. Шахматов[140], своего рода ядро русской летописи, которое Д. С. Лихачев назвал позднее "Сказанием о распространении христианства на Руси".

Ярослав (см. выше) "особенно" любил черноризцев, то есть монахов, но и Иларион, будучи священником дворцовой церкви, вместе с тем, как сказано в "Повести временных лет", ходил "из Берестового на Днепр, на холм, где ныне находится старый монастырь Печерский, и там молитву творил... Выкопал он пещерку малую, двухсаженную, и, приходя из Берестового, пел там церковные часы и молился Богу втайне".

Далее поведано, что именно в эту пещеру пришел первый игумен Киево-Печерского монастыря, Антоний, а к нему присоединились создатель первой летописи, наставник Нестора, Никон Великий и прославленный подвижник Феодосий Печерский.

Основанный, по сути дела, Иларионом Киево-Печерский монастырь явился важнейшим центром русской культуры того времени; при этом, как доказывает в цитированном труде Д. С. Лихачев, и Никон Великий, и Нестор развивали в своих творениях духовное наследие Илариона. Таким образом, Иларион был родоначальником отечественной литературы и в самом прямом, "практическом", смысле.

Тем не менее — как это ни странно (и печально!) — творчество Илариона до самого последнего времени было явлением, неведомым даже высокообразованным людям.

Одно из отраднейших выражений современного роста культуры — самое широкое, обретающее поистине всенародный характер приобщение к великому творению древнерусской литературы — "Слову о полку Игореве". Когда несколько лет назад газета "Неделя" предложила своим читателям участвовать в конкурсе на лучший перевод (или, вернее, переложение) на современный русский язык одного из прекраснейших фрагментов "Слова" — "Плача Ярославны", в редакцию было прислано около тысячи переложений! Это ясно свидетельствует о самом родственном отношении к литературному произведению, созданному 800 лет назад...

Нельзя не упомянуть и о том, что различного рода (в том числе роскошные) издания "Слова о полку Игореве" вышли за последние десятилетия общим тиражом в несколько миллионов экземпляров, и каждое из них мгновенно исчезало с прилавков.

Но есть и другая сторона проблемы. "Слово о полку Игореве", к сожалению, воспринимается подавляющим большинством читателей — в том числе даже самых просвещенных — как "исток" или "пролог" (эти определения можно найти и в научных трудах) отечественной литературы. Между тем в действительности "Слову о полку Игореве" предшествует по меньшей мере двухвековое литературное развитие — и развитие весьма интенсивное и богатое.

Согласно "Повести временных лет", в 988 году князь Владимир повелел "собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное", а уже в XIII веке, по убедительным подсчетам Б. В. Сапунова, "книжные богатства Древней Руси следует определить в 130 — 140 тысяч томов"[142]. Таким образом, "Слово о полку Игореве" (конец XII века) создавалось в условиях широко развившейся книжной культуры.

К моменту его появления были уже созданы и проникновенное "Сказание о Борисе и Глебе", и монументальная "Повесть временных лет" Нестора, и дышащее эпической силой "Поучение" Владимира Мономаха, и многосмысленное "Хождение" Даниила, и исполненные высоты духа и слога "Слова" Кирилла Туровского, и десятки других — пусть и менее значительных — литературных произведений. Таким образом, "Слово о полку Игореве" возникло на почве давней и широкой литературной традиции. Оно отнюдь не было неким "началом", напротив, в нем воплотилось высокоразвитое и предельно изощренное словесное искусство,- как и в появившихся несколько позже "Молении" Даниила Заточника и "Слове о погибели Русской земли".

Нам нередко кажется, что движение истории — и в частности истории культуры — протекает решительно и быстро только лишь в новейшие, близкие к нам времена, а в отдаленные от нас эпохи оно, это движение, было медленным и как бы незаметным. Но это, конечно, ошибочное представление. Правда, отдельные сферы человеческой деятельности в новейшее время развиваются в самом деле стремительно,- скажем, точные науки и техника или внешние формы быта. Но, если говорить об истории культуры в узком, собственном смысле, едва ли можно оспорить, что на ранних этапах своего развития она движется весьма мощно и быстро.

Нет сомнения, что русская литература в первые два века своей истории развивалась с очевидной быстротой. И в самом деле: прошло немногим более полувека с зафиксированного в летописи начала этой истории, и уже явилось подлинно великое творение отечественной литературы, получившее заглавие "Слово о законе и Благодати" (сам автор, Иларион, определил свое сочинение как "повесть", но позднее за ним прочно закрепился термин "Слово").

Творец "Слова о законе и Благодати" Иларион, которого основоположник советской исторической науки Б. Д. Греков назвал (это было сделано впервые) "гениальным"[143], являет собой — в совокупности своих многообразных свершений (о них уже говорилось) — одного из немногих самых крупных деятелей отечественной культуры за всю ее историю. Но особенно существенно, что Иларион был первым по времени деятелем такой духовной высоты и творческой мощи.

"Слово" Илариона на полтора столетия — или почти на полтора столетия "старше" "Слова о полку Игореве" (вторая половина 1180-х — 1190-е гг.), то есть временное "расстояние" между этими творениями такое же, как, скажем, между одой Державина "Бог" (1780) и драматической поэмой Есенина "Пугачев" (1921). Можно бы даже поразмышлять о том, что от Державина до Есенина новая русская литература совершает своего рода циклический путь, который уместно сравнить с путем, пройденным литературой Киевской Руси от "Слова о законе и Благодати" до "Слова о полку Игореве"...

Но, как уже было отмечено, творение Илариона, в отличие от "Слова о полку Игореве", было до сего дня известно только специалистам по истории древнерусской культуры. Очень характерен в этом смысле недавно опубликованный рассказ Арсения Гулыги об его знакомстве с произведением Илариона.

Этот известный историк философии и культуры размышлял о "скептиках", отрицающих подлинность "Слова о полку Игореве", и упомянул их характерный аргумент: "Как могло возникнуть гениальное "Слово о полку Игореве", когда до него в русской словесности ничего значительного не было, на пустом месте ничего возникнуть не может. Я спросил,- продолжает Арсений Гулыга,- мнение западногерманского слависта Л. Мюллера, что он думает по этому поводу. "Как ничего не было? какое пустое место? — возмутился он.- А "Слово о законе и Благодати" Илариона?" Он дал мне свой перевод "Слова"... Было дело в Тюбингене, к стыду своему, здесь я, русский профессор, на шестом десятке своей жизни впервые прочитал по-немецки эту подлинную жемчужину... Ну, а где прочитать?.. Это... недопустимая культурно-историческая лакуна. Мы не знаем, с чего начинались наша литература и наша философская мысль. А мысль Илариона бьется напряженно, предвосхищая на много веков этические искания..."[144]

Да, у творения Илариона — труднейшая судьба. Правда, в допетровскую эпоху судьба эта была совсем иной. До нас дошло более 50 относящихся к XIII — XVI векам рукописей — так сказать, древнерусских "изданий" — "Слова" Илариона. А по расчетам одного из виднейших современных специалистов по древней письменности, Л.П. Жуковской, время, а также бесконечные войны, усобицы, пожары, наконец, начавшееся в XVIII веке небрежение древнерусской культурой привели к тому, что из общего количества древних книг до наших дней дошло никак не более одного процента[145]. Таким образом, можно с полным основанием предположить, что реальный "тираж" творения Илариона превышал 5 тысяч; для тех времен, это, конечно, очень и очень немало.

Известно также, что "Слово о законе и Благодати" упоминается, цитируется, пересказывается во множестве литературных произведений XII XVII веков[146]. Короче говоря, до XVIII века "Слово" Илариона представало как одно из важнейших явлений отечественной литературы.

Но в новую эпоху развития русской культуры, начавшуюся со времени Петра Великого, "Слово" Илариона оказалось достоянием только чисто научного знания — к тому же в весьма ограниченном кругу исследователей Древней Руси.

Правда, уже в 1806 году известный историк и искусствовед, будущий президент Академии художеств А. Н. Оленин обратил внимание на "Слово" Илариона, а в 1816-м о "Слове" пишет Карамзин в первом томе своей "Истории государства Российского", называя его (что, разумеется, не вполне верно) "Житием Святого Владимира".

Наконец, в 1844 году историк и филолог А. В. Горский (1812-1875) подготовил первое печатное издание "Слова о законе и Благодати" и издал его вместе с переводом на современный русский язык.

Перевод в данном случае дело необходимое, поскольку архаичность языка Илариона такова (его произведение, напомним, на полтора столетия старше "Слова о полку Игореве"), что современный читатель, не обладающий специальными познаниями, едва ли способен правильно понять текст "Слова о законе и Благодати".

В дальнейшем было предпринято еще несколько изданий различных списков "Слова" (в 1848, 1888, 1893, 1894 и 1911 годах)[147], но издания эти предназначались, по сути дела, только для узких специалистов (они, в частности, не сопровождались переводами). А после 1911 года публиковались только лишь небольшие фрагменты "Слова" в хрестоматиях по древнерусской литературе.

В 1962 году в ФРГ вышло в свет издание "Слова", подготовленное упомянутым выше Лудольфом Мюллером. На следующий год отечественный ученый Н. Н. Розов издал текст "Слова" — но не на родине, а в Чехословакии... И лишь в наше время, в 1984 году, появилось в Киеве первое подлинно научное издание "Слова о законе и Благодати", тщательно подготовленное А. М. Молдованом.

На основе этого издания Т. А. Сумникова сделала новый — первый после перевода А. В. Горского, появившегося в 1844 году,- перевод "Слова", который был опубликован в изданном в 1985 году Институтом философии АН СССР ротапринтном сборнике "Культура как эстетическая проблема"; в 1986 году этот перевод был еще раз опубликован тем же Институтом в состоящем из двух частей ротапринтном издании "Идейно-философское наследие Илариона Киевского". Наконец, в 1987 году в "Богословских трудах" (сборник Двадцать восьмой) был опубликован другой перевод "Слова", принадлежащий А. Белицкой.

Вполне понятно, что все перечисленные издания недоступны хоть сколько-нибудь широкому кругу читателей. И тем не менее нельзя не видеть, что за последние четыре года судьба "Слова о законе и Благодати" Илариона решительно меняется. Об этом ясно свидетельствует и появление в 1984 — 1988 годах целого ряда специальных работ о "Слове"; за это пятилетие их издано больше[148], чем за предшествующие сто лет!

Дело не только в том, что исследование "Слова" Илариона было в течение долгого времени явно недостаточным; с начала XX века оно во многом пошло по неверному пути.

В 1872 году студент Петербургского университета Иван Жданов написал кандидатскую — то есть, в нашем нынешнем обозначении, дипломную — работу "Слово о законе и Благодати" и "Похвала князю Владимиру". Талантливый юноша предложил в ней увлекательную, но, безусловно, лишенную реальных оснований интерпретацию творения Илариона, представив его тщательно зашифрованную (в виде нападок на Ветхий завет) атаку на Византию и ее церковь,- связав, в частности, эту атаку с походом сына Ярослава, Владимира, на Константинополь в 1043 году[149].

И. Н. Жданов издал позднее несколько десятков серьезных работ, в 1881 году блестяще защитил магистерскую диссертацию (соответствует теперешней кандидатской), в 1895-м — докторскую, в 1899 году был избран в действительные члены Академии наук, но — что вполне естественно — никогда не пытался издать свою юношескую ученую фантазию. Только после его смерти студенческая рукопись была найдена в его архиве, и ею решили открыть первый том собрания сочинений покойного, изданный в 1904 году.

И вот в течение долгого времени в различных книгах и статьях давались ссылки на "труд академика И. Н. Жданова" (хотя надо было бы ссылаться на "сочинение студента Ивана Жданова"), оцениваемый как неоспоримое "открытие".

Только в 1968 году вышло в свет (посмертно) созданное в 1962 — 1963 годах исследование академика (тут уже, как говорится, без обмана) М. Н. Тихомирова "Философия в Древней Руси", где крупнейший наш историк решительно отверг, как он писал, "высказывания, согласно которым "Слово о законе и Благодати" направлено против Византии как бы в виде противоположения новой русской церкви старой греческой. Но такое предположение,- утверждал М. Н. Тихомиров,- опровергается самим текстом "Слова", в котором упоминается о Константинополе как о Новом Иерусалиме". К этому своему утверждению М. Н. Тихомиров дал следующую сноску: "Про Владимира говорится, что он с Ольгой принес крест от "Нового Иерусалима Константина града". В таких словах нельзя было говорить против Византии..."[150]

К этому стоит добавить, что в "Слове" Илариона совершенно недвусмысленно говорится о "благоверной земле Греческой (то есть Византии.В.К.), христолюбивой и сильной верой; как там Бога единого в Троице чтут и ему поклоняются, как у них свершаются и чудеса и знамения, как церкви людьми наполнены, как все города благоверны, все в молитве предстоят, все Богу служат!" Поистине абсурдно мнение, что произведение, содержащее такое славословие Византии и ее церкви, могло будто бы нести в себе некий скрытый антивизантийский прицел!

М. Н. Тихомиров, цитируя (в собственном переводе) символические формулы Илариона — в частности, "озеро законное иссохло, евангельский же источник наводнился",- доказывал: "В этих словах Илариона заключается противопоставление Хазарского царства Киевской Руси. Иссохшее озеро — это Хазарское царство, наводнившийся источник — Русская земля. Прежние хазарские земли должны принадлежать Киевской Руси; Иларион и называет киевского князя Владимира Святославича "каганом" — титулом хазарского князя, трижды повторяя этот титул. Владимир Святославич в "Слове о законе и Благодати" не просто князь киевский, он также и хазарский каган"[151].

Таким образом, М. Н. Тихомиров раскрыл, что в основе содержания "Слова о законе и Благодати" — главная и наиболее острая политическая и идеологическая проблема древнерусской жизни IX — начала XI века, проблема взаимоотношений и борьбы с Хазарским каганатом. Как раз в то время, когда М. Н. Тихомиров работал над цитируемым исследованием, вышел фундаментальный трактат М. И. Артамонова "История хазар" (Л., 1962), в котором были подведены итоги двухвекового изучения проблемы. Но можно с полным правом сказать, что наиболее основательное и объективное освоение хазарской проблемы, опирающееся на громадный опыт археологических исследований, было осуществлено уже после создания работы М. Н. Тихомирова — во второй половине 1960 — 1980-х годах.

В целом ряде книг и многочисленных статьях наших археологов и историков, с разных сторон изучавших и сам по себе Хазарский каганат, и его отношения с Русью, предстала заново открытая историческая реальность становления Древнерусского государства[152].

Стоит сопоставить суждения Б. А. Рыбакова из его двух работ, первая из которых написана в начале 1950-х годов, а вторая — в начале 1980-х:

"Историческая роль Хазарского каганата нередко излишне преувеличивалась,- писал в 1952 году Б. А. Рыбаков.- Хазарию представляли огромной державой, почти равной по значению Византии и Арабскому халифату". На деле это было, по тогдашнему убеждению Б. А. Рыбакова, "небольшое степное государство, не выходившее за пределы правобережных степей" (имеется в виду правый берег Волги), и заведомо-де ложны попытки "представить Хазарию Х века огромной империей"[153].

Однако ровно через тридцать лет Б.А.Рыбаков писал о походе Святослава на хазар в 960-х годах: "Результаты похода были совершенно исключительны: огромная Хазарская империя была разгромлена и навсегда исчезла с политической карты Европы"[154].

Дело не просто в изменении взглядов историка, но в капитальных открытиях, осуществленных целым рядом исследователей — прежде всего археологов. С. А. Плетнева завершила свой обстоятельный труд о салтово-маяцкой археологической культуре, созданной населением Хазарского каганата, словами о том, что каганат был "могучей державой" и сумел "на протяжении почти двух веков противостоять крупнейшим государствам того времени — Византийской империи и Арабскому халифату"[155].

Сейчас более или менее общепризнано, что Хазарский каганат, начавший свою историю в середине VII века, переживший коренные преобразования к середине следующего, VIII века, и достигший наивысшего могущества на рубеже VIII-IX веков, так или иначе подчинил себе — либо, по крайней мере, сделал зоной своего влияния — громадную территорию, простирающуюся с востока на запад от Урала до Карпат, и с юга на север от Кавказа почти до верхнего течения Волги. Арабский путешественник Ибн-Фадлан, посетивший в 922 году Хазарский каганат, писал о хазарах и их царе (кагане): "Все, кто соседит с ними, находятся в покорности у него (царя), и он обращается к ним как к находящимся в рабском состоянии, и они повинуются ему с покорностью"[156].

В течение определенного времени данниками хазар были, как свидетельствует, в частности, "Повесть временных лет", и юго-восточные племена Руси — поляне, северяне, радимичи и вятичи. Показания русской летописи совпадают с известным письмом хазарского царя (каган-бека), относящимся к более позднему времени (940 — 950-е годы), в котором также сообщается о вятичах, северянах и славянах[157], что "они мне служат и платят мне дань"[158].

Один из интереснейших нынешних исследователей начальной истории Руси Д. А. Мачинский доказывает, что установление хазарского ига над этими племенами приходится на "вторую четверть, или первую половину IX в., т.е., условно, не позднее 825 г."[159]. Известный историк Г. В. Вернадский датировал это событие примерно 840 годом[160].

В 880-х годах князь Олег, пришедший с мощной дружиной из Ладоги в Киев, вырвал полян, северян и радимичей из-под хазарской власти (вятичи были освобождены лишь Святославом в 964 году). Однако имеются прочные основания полагать, что впоследствии Русь неоднократно терпела поражения от огромных хазарских полчищ, в состав которых входили аланы, болгары (разумеется, не те, которые ушли за Дунай и ославянились), гузы, печенеги и другие народы и племена, а в 920-930-х годах иго восстановилось и существовало вплоть до победного похода Святослава в середине 960-х годов.

Арабский историк Масуди в своей книге "Промывальни золота и рудники самоцветов", написанной в 943 — 947 годах, свидетельствовал, что "русы и славяне...- войско и рабы" хазарского царя[161].

Понятие "хазарское иго" непривычно для большинства читателей, которые знают только татаро-монгольское иго. Но в замечательном труде С. А. Плетневой "Кочевники Средневековья: Поиски исторических закономерностей" со всей конкретностью показано, что "Золотая Орда во многом повторяет историю развития Хазарского каганата"[162]. Выдающийся археолог и историк обоснованно раскрыла, что Хазарский каганат и татаро-монгольская Золотая Орда занимали примерно одну территорию, имели, в сущности, тех же вассалов, союзников и врагов, такие же стратегические и торговые центры и т. д.[163] "Наконец,пишет С. А. Плетнева,- Золотая Орда просуществовала недолго — всего около 200 лет, т. е. примерно столько же, сколько длился второй период жизни Хазарского каганата"[164],- период с середины VIII столетия, когда каганат превратился в громадную империю.

Нельзя не сказать о том, что хазарское иго было, без сомнения, гораздо более опасным для Руси, чем татаро-монгольское,- в частности, потому, что Русь представляла собой только еще складывающуюся народность, государственность и культуру. В то же время следует признать, что сама необходимость сопротивления и преодоления выковывала характер страны — по пушкинскому слову:

...в искушеньях долгой кары

Перетерпев судьбы удары,

Окрепла Русь. Так тяжкой млат,

Дробя стекло, кует булат.

В новейшей работе известного историка Древней Руси А. Н. Сахарова приводится запись "Повести временных лет" под 965 годом — "Иде Святослав на козары" — и справедливо говорится:

"За этой лаконичной и бесстрастной фразой стоит целая эпоха освобождения восточнославянских земель из-под ига хазар, превращения конфедерации восточнославянских племен в единое Древнерусское государство... Хазария традиционно была врагом в этом становлении Руси, врагом постоянным, упорным, жестоким и коварным... Повсюду, где только можно было, Хазария противодействовала Руси... Сто с лишним лет шаг за шагом отодвигала Русь Хазарский каганат в сторону от своих судеб..."[165]

Более или менее общеизвестен поход Святослава, сокрушивший могущество Хазарского каганата. Однако борьба с хазарами на этом не закончилась (о чем, кстати сказать, знают и поныне уж совсем немногие — в основном только историки — специалисты по этому периоду). Сын Святослава Владимир, как сказано в его житии, написанном хотя бы в некоторой его части еще в XI веке Иаковом Мнихом, "на Козары шед, победи я и дань на них положи"[166]. По убедительному мнению М. И. Артамонова, этот поход был предпринят через двадцать лет после Святославова похода — в 985 году; кстати сказать, сообщение Иакова Мниха подтверждается свидетельством современника похода Владимира — арабского географа Мукаддаси (аль Макдиси) в его сочинении, написанном в 985-989 годах[167].

Но столкнуться с хазарами пришлось еще через сорок лет и сыну Владимира — Ярославу Мудрому. Его брат Мстислав княжил в Тмутаракани (на Таманском полуострове, где был один из центров Хазарии), и в 1023 году, как сообщает "Повесть временных лет", "пошел Мстислав на Ярослава с хазарами и касогами". Мстислав пытался овладеть Киевом, но потерпел неудачу и "сел на столе в Чернигове". Во время битвы при Листвене в 1024 году он выставил против варяжской дружины Ярослава черниговскую (северянскую) дружину: воины изрубили друг друга, и Мстислав сказал записанную в "Повести временных лет" фразу: "Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела",- то есть цела хазарско-касожская дружина.

Ярославу пришлось отдать в 1026 году во владение Мстиславу все русские земли по левому берегу Днепра. И тот десять лет правил ими со своей хазарско-касожской дружиной.

Лишь после смерти Мстислава в 1036 году — то есть всего за какой-нибудь десяток лет до создания "Слова о законе и Благодати" Илариона — Ярослав "стал,- по определению "Повести временных лет",самовластцем в Русской земле".

Короче говоря, проблема хазар оставалась остросовременной во времена Илариона — ближайшего сподвижника Ярослава Мудрого. М.Н. Тихомиров в уже цитированной работе писал, что "после смерти Мстислава... окончательно было ликвидировано хазарское владычество..." Об этом, по убеждению М. Н. Тихомирова, и говорится в "Слове" Илариона: "Отошел свет луны, когда воссияло солнце, так и закон уступил место Благодати. И ночной холод исчез, когда солнечная теплота согрела землю".

"Для современника,- заключает М. Н. Тихомиров,- были понятны намеки Илариона, что он считает ночным холодом и солнечной теплотой. В этих словах едва ли заключено противоположение Византии и Руси, как предполагают иные авторы... Это намек на то, что Ярослав, опиравшийся на христианскую Русь, победил Мстислава, действовавшего с помощью печенегов и хазар, среди которых была распространена иудейская вера"[168].

Стоит, впрочем, добавить, что в Тмутаракани хазары сохраняли свои позиции и позже: согласно "Повести временных лет", в 1079 году, то есть через тридцать лет после создания "Слова" Илариона, они свергли и выслали князя Олега Святославича — внука Ярослава Мудрого,- и лишь в 1083 году он вернул себе власть, причем, как сказано в "Повести временных лет", "иссек хазар". Как бы утверждая свою победу над хазарами, он — как ранее Владимир и Ярослав — принял титул "кагана", с которым он и упоминается в "Слове о полку Игореве"[169]. После этого времени хазарские силы сохранялись лишь в Крыму, который долго (до XVI века) назывался Хазарией.

Итак, для Илариона противостояние Руси и Хазарского каганата имело самое живое значение. И главное было, конечно, не в самом том факте, что борьба с хазарами продолжалась в его время, ибо в XI веке хазары уже не представляли грозной опасности. Но это продолжение борьбы побуждало постоянно помнить о хазарском владычестве, которое Русь пережила — с перерывами — от 820 — 830 годов до победоносного похода Святослава в 960-х годах. Прямое напоминание об этом — и напоминание драматическое, или даже трагическое — содержится в "Молитве" Илариона, примыкающей к "Слову о законе и Благодати". Иларион обращается здесь к Богу:

"И доколе стоит мир... не предай нас в руки чужеземцев, да не прозовется город твой городом плененным".

Под городом имеется в виду, понятно, Киев, который был впервые захвачен хазарами в 820 — 830-х годах, о чем рассказано в самом начале "Повести временных лет", где Киев назван еще "городком", ибо он возник на рубеже 790 — 800-х годов[170].

Как уже говорилось, позднее, за двадцать пять — тридцать лет до похода Святослава, Хазарский каганат в очередной раз подчинил себе Киев. Это явствует, в частности, из написанного в 948 — 952 годах сочинения византийского императора Константина Багрянородного, в котором говорится об имеющейся в Киеве крепости, носящей имя Самбатас. Как убедительно показано в недавней работе А. А. Архипова, Самбатас — хазарское название, имеющее значение "пограничный город" (Киев находился на тогдашней западной границе Хазарского каганата)[171]. Тот же Константин Багрянородный свидетельствует, что юный князь Святослав "сидел" тогда не в Киеве, бывшем под властью хазар, но в Невограде, в котором до недавнего времени неосновательно видели Новгород; на деле, как показано в последних исследованиях вопроса, речь шла о Невограде — дальнем городе на берегу озера Нево, то есть Ладожского,древнейшей Ладоге[172], которая имела второе название — Невоград (как и озеро). Ладожане, между прочим, в период подчинения собственно Киевской Руси хазарам вели борьбу с ними, о чем говорится в уже упомянутом мною выше письме каган-бека Иосифа — правителя Хазарского каганата, который писал около 950 года (то есть именно тогда, когда Святослав находился в Ладоге): "Вот какие народы воюют с нами: асия, Баб-ал-Аб-ваб, зибус, турки, лузния"[173]. По определению ряда авторитетных исследователей, последнее название означает "ладожан"[174].

В то время, когда Святослав "сидел" в Ладоге, его мать, княгиня Ольга, как хорошо известно, пребывала не в контролируемом хазарами Киеве, а в своем хорошо укрепленном замке Вышгороде, воздвигнутом в двадцати километрах к северу от Киева, с его хазарской крепостью Самбатас.

От времени владычества хазар в Киеве остались отмеченные в "Повести временных лет" (под 945 годом) названия городских урочищ "Козаре" и "Пасынча беседа". "Пасынча", по убедительной догадке американского тюрколога Омельяна Прицака, произошло от хазарского "basinc" — взиматель налога, дани (от глагола "bas" — "господствовать", "подавлять"[175]; ср. утвердившееся во время татаро-монгольского ига слово "баскак"); слово "беседа" в древнерусском языке означало (помимо "разговора") "шатер" (юрту), "палатку" (ср. "беседка"). Кроме того, в древнем Киеве была местность "Копырев конец", а слово "копыр" О. Прицак не без основания выводит из распространенного в Хазарском каганате "kabar" или kabyr"; "Киевское письмо" Х века, которое исследует О. Прицак, подписал, в частности, "Kiabar Kohen"[176].

Хазарское "присутствие" в Киеве подтверждается и археологическими материалами, притом — это особенно существенно — в киевском некрополе IX Х веков были обнаружены хазарские погребения, явно свидетельствующие о постоянном, длительном пребывании хазар в Киеве[177].

Заключая обсуждение этой проблемы, имеет смысл сказать несколько слов об известной записи так называемых Бертинских анналов. Запись свидетельствует, что в 839 году к германскому императору Людовику Благочестивому прибыло посольство византийского императора Феофила, в составе которого были и "некие" люди, говорившие, что "их, то есть их народ, зовут рос и ... царь их, по имени Хакан, отправил их к нему (Феофилу) ради дружбы. В помянутом письме (Феофил) просил, чтобы император милостиво дал им возможность воротиться (в свою страну) и охрану по всей своей империи... Тщательно расследовав причину их прибытия, император узнал, что они принадлежат к народности шведской"[178].

Информация о правившем в 839 году (когда Русь находилась, согласно хотя бы "Повести временных лет", под владычеством хазар) "хакане народа рос" дала основание В. О. Ключевскому утверждать в своем "Курсе русской истории", что речь шла о хазарском кагане, "которому тогда подвластно было днепровское славянство". Но в последнее время не раз утверждалось, что в "анналах" имелся в виду киевский князь, уже тогда-де принявший титул кагана.

Вопрос нашел убедительное решение в новейшей работе Д. А. Мачинского и А. Д. Мачинской, которые, в частности, пишут: "Возвращаться через Нижний Рейн из Константинополя в Киев (как полагают некоторые) было бессмысленно, в то время как путь из низовьев Рейна в Ладогу был уже проторен... Послы хакана "народа рос" при проверке показались "свеонами", что опять же говорит о Северной Руси, так как для 830-х гг. присутствие заметной прослойки скандинавов в Киеве исключено, а в Ладоге они археологически улавливаются с 750-х гг." Итак, не киевский князь, а правитель Северной Руси к 830-м годам "принял, в подражание хакану Хазарии, высокий титул "хакана" и отправил послов в Константинополь". Ладога (Невоград), как уже говорилось, никогда не была в подчинении у хазар. Д. А. и А. Д. Мачинские опираются также на относящееся ко второй половине IX века сообщение арабского географа Ибн Хордадбеха "о "русах", которые торгуют с халифатом через Хазарию и характеризуются как "вид славян", живущий в отдаленнейших частях Славии"[179],- то есть в Северной Руси (так как для араба самое отдаленное — наиболее северное).

Для понимания творчества Илариона необходимо и ясное представление о взаимоотношениях Руси и Византии. Они начались уже при Кие, который княжил в созданном им Киеве на рубеже VIII — IX веков, во времена византийской императрицы Ирины и ее сына Константина VI (то есть с 780 по 802 год)[180].

В "Повести временных лет" сообщается, что Кий "ходил... к Царь-граду... к царю и великие почести воздал ему, говорят, тот царь, при котором он приходил". Словом, отношения Руси и Византии начинались как дружелюбные. Однако позднее русские князья Аскольд, Олег, Игорь совершили жестокие военные походы на Царьград. Первый из них был предпринят в 860 году[181]. В историографии сложилась весьма давняя традиция своего рода восхищения этими русскими атаками на Византию. При этом как-то совершенно отбрасывается в сторону то обстоятельство, что походы эти имели характер агрессии; ведь Византия никогда не нападала на Русь. И лишь в последнее время начинает складываться мнение, что эти походы предпринимались под давлением хазар, которые, не имея флота, заставляли подвластную им Русь на тысячах ее ладьях[182] воевать на Черном море против враждебной Хазарскому каганату Византии и на Каспийском — против мусульманских городов Закавказья.

В известной "беседе" византийского патриарха Фотия, который в 860 году говорил о жестоком нападении Руси на Константинополь, русские названы народом "рабствующим", что, по мнению М.В. Левченко, означало "намек на уплату дани хазарам"[183]. Но еще более существен тот факт, что сразу же после похода Византия отправила знаменитое посольство Кирилла и Мефодия не на Русь, а в Хазарию; византийцы, очевидно, понимали, что поход русского флота был направлен на Константинополь оттуда[184].

Далее, об одном из походов Олега в уже не раз упомянутом письме хазарского каганбека прямо сообщается, что разбитому войском хазар Олегу было приказано: "...,,Иди на Романа (византийский император.- В.К.) и воюй с ним..." И пошел тот против воли и воевал против Кустантины (Константинополя.- В.К.) на море четыре месяца"[185].

Наконец, как утверждал М. И. Артамонов, "вполне вероятно, что поход Руси на Константинополь в 941 г. был организован с ведома и при сочувствии хазар"[186], правда, здесь явно слишком "мягкая" формулировка ("сочувствие"). По основательному мнению С. А. Плетневой, еще в IX веке "самые неприязненные отношения... установились у Хазарии с Византией"[187].

Что же касается отношений Руси и Византии, они приобретают самый дружелюбный характер со времени княжения Ольги, которая прибыла с посольством в Царьград, захватив с собой, по-видимому, и юного Святослава; он путешествовал инкогнито, как некий "близкий родственник" (в византийском обозначении — "анепсий"[188]). Небеспочвенно и мнение, что Ольга пыталась женить Святослава на дочери императора Константина; это в искаженном виде отразила "Повесть временных лет", где рассказано о невероятном намерении женатого императора вступить в брак с самой Ольгой[189].

Тесный союз с Византией был, в частности, вызван необходимостью противостоять Хазарскому каганату. И нужно прямо сказать, что продолжающиеся до сего времени попытки истолкования "Слова о законе и Благодати" Илариона как некоего выступления против Византии не выдерживают проверки историческими фактами. В частности, явно неубедительно давнее стремление как-то связать "Слово" Илариона с походом сына Ярослава Мудрого Владимира в Царьград в 1043 году.

Польский византолог и русист А.В. Поппэ с предельной убедительностью доказал, что все русские походы второй половины Х — XI веков в византийские владения были совершены по просьбе тех или иных властителей самой Византии (поход Святослава в 968 году — по просьбе посла Калокира, а через него самого императора Никифора II Фоки; поход Владимира в 988 — 989 годах — по личной просьбе императора Василия II; поход Сфенга, которого называли братом Владимира, в 1016 году — по просьбе того же Василия II и т.д.).

Другой вопрос — что по мере развития событий (как, например, в случае со Святославом) обстановка могла осложниться и русские войска вступали в конфликт с пригласившей их Византией. Однако заранее целенаправленных действий против Царьграда Русь, начиная со времени Ольги, не предпринимала. И это вполне понятно: ведь Византия никогда ничем не угрожала Руси (уже хотя бы потому, что границы ее собственной территории проходили за тысячу километров от Киева) и была, так сказать, необходимой для Руси и в экономическом, и в культурном отношении.

Все это, повторяю, хорошо раскрыто в ряде работ А. В. Поппэ — прежде всего, в его книге "Государство и церковь на Руси в XI веке"[190], а также в изданных у нас статьях "Русские митрополии Константинопольской патриархии в XI столетии"[191] и "О причине похода Владимира Святославича на Корсунь 988 989 гг."[192].

Трудно сомневаться в том, что поход Владимира Ярославича в 1043 году был вызван теми или иными деятелями самой Византии. А.В. Поппэ полагает, что русское войско пригласил в 1043 году претендент на византийский престол полководец Георгий Маниак. Г.Г. Литаврин подверг этот вывод весьма основательным сомнениям и обратил внимание на другое, гораздо более существенное обстоятельство[193]. Дело в том, что с 1028 года византийской императрицей была двоюродная сестра Ярослава Мудрого Зоя (дочь императора Константина VIII, сестра которого Анна стала супругой Владимира Святого). У Зои была вообще нелегкая судьба, а в 1042 году она была свергнута и пострижена в монахини (ранее была пострижена и ее сестра Феодора), и только народные волнения заставили вернуть ее на престол. Затем она вышла замуж, и новый император Константин IX Мономах подвергал ее унижениям, в частности пытался заменить ее на троне своей любовницей Склиреной.

Г.Г. Литаврин пишет: "Вполне вероятно, что при русском дворе с некоторой тревогой и неудовольствием следили за развитием событий... Идея наследственности высшей власти пустила на Руси в это время гораздо более глубокие корни, чем в Византии (это ясно видно, между прочим, и в "Слове о законе и Благодати", возводящем власть к "к старому Игорю".- В.К.). Последние представительницы Македонской династии, Зоя и Феодора, были связаны... узами родства с русским двором... Не могло не беспокоить русский двор и известие о смутах и унижающей скипетр империи неразберихе при дворе на Босфоре"[194]. Не исключено, что Зоя, оказавшись в тяжком положении, в конце концов тайно обратилась за помощью к двоюродному брату, Ярославу Мудрому.

И поход Владимира Ярославича в Царьград не был направлен против Византии как таковой, а явился попыткой поддержать те или иные силы при византийском дворе. Как подчеркивает Г. Г. Литаврин, накануне 1043 года "постоянные дружеские связи Руси и Византии непрерывно углублялись и крепли... Мало того, в то самое время, когда русская рать отправлялась в поход... в Киеве византийские мастера трудились над украшением интерьера св. Софии, а в столице империи пребывали во множестве русские купцы и воины, несшие здесь союзническую службу"[195].

Стоит добавить, что в 1046 году либо, может быть, несколько позже, но, так или иначе, всего лишь через несколько лет после похода Владимира Ярославича, его младший брат Всеволод вступил в брак с дочерью Константина IX Мономаха[196]; в 1053 году у них родился сын — Владимир Мономах.

Словом, "враждебные отношения" Руси и Византии, в свете которых ряд исследователей пытается истолковывать и "Слово о законе и Благодати", и деятельность Илариона в целом,- это историографический миф. Поход 1043 года был вызван не враждебностью к Византии, а, напротив,- озабоченностью судьбой правящей династии или даже судьбой империи в целом.

Без вышеизложенных фактов, обрисовывающих историческую реальность IX XI веков, невозможно понять истинный смысл творчества Илариона. В новейшей работе по истории Древней Руси справедливо сказано: "Государство "Русская земля" развивалось и крепло в борьбе с хазарской экспансией"[197]. Это, в сущности, и воплощено в основном содержании "Слова о законе и Благодати".

Но, разумеется, не менее существенны для истории становления Руси были и ее взаимоотношения с Византией — в особенности со времен княгини Ольги, то есть с 945 года, за сто лет до "Слова о законе и Благодати". Как справедливо писал А. П. Новосельцев, Ольга "проводила политику сближения с Византией... В период ее правления по просьбе византийского правительства в различных районах Средиземноморья на стороне византийцев действовали русские вспомогательные войска (русские дружины воевали тогда в Малой Азии, Сирии, на островах Средиземного моря)"[198]. Это тем более относится к последующему времени — к эпохам Владимира Святого и Ярослава Мудрого.

Подводя итоги осмысления "Слова о законе и Благодати" Илариона, М. Н. Тихомиров, который умел, как, пожалуй, никто из историков, сочетать точнейшее следование фактам с самыми широкими обобщениями, писал: "Под видом церковной проповеди Иларион, в сущности, поднял крупнейшие политические вопросы своего времени, связанные со сношениями Киевской Руси с остатками Хазарского каганата и с Византийской империей"[199].

Конечно, это только, так сказать, земной "фундамент", "исходная ситуация" творения Илариона. Он возводит над ней "здание" многостороннего и исключительно весомого духовного смысла — и смысла всецело позитивного, утверждающего. И все же историческая реальность эпохи сыграла, несомненно, громадную роль в творчестве Илариона.

"Политические вопросы" становятся в "Слове о законе и Благодати" подосновой глубокой, полной значения историософской концепции, а "решение" этих вопросов совершается на пути утверждения высших нравственных идеалов, которые обобщены в понятии Благодати. В самое последнее время началось все расширяющееся изучение этого конкретного духовного содержания творчества Илариона[200].

Вполне закономерно, что "Слово о законе и Благодати" — это первое творение русской литературы — имеет последовательно синкретический характер. Элементы повествования сливаются в нем с обнаженным движением мысли, пластичная образность — с полными значения риторическими формулами. И столь же естественно, что сегодня "Слово" изучают не только литературоведы, но в равной мере и философы, политологи, правоведы и т. д. Это наша первая великая книга важна и необходима для всех. Можно с полным правом сказать, что из нее, как из семени, выросло гигантское древо и литературы, и мысли России (стоит напомнить, что в течение последующих пяти столетий, до XVIII века, "Слово о законе и Благодати" было в центре внимания просвещенных людей).

Для меня нет сомнения, что глубокое изучение "Слова о законе и Благодати" способно доказать, что в нем уже начинало складываться то целостное понимание России и мира, человека и истории, истины и добра, которое гораздо позднее, в XIX — XX веках, воплотилось с наибольшей мощью и открытостью в русской классической литературе и мысли — в творчестве Пушкина и Достоевского[201], Гоголя и Ивана Киреевского, Александра Блока и Павла Флоренского, Михаила Булгакова и Бахтина.

И освоение наследия Илариона должно стать основополагающим, исходным пунктом изучения отечественной литературы и мысли. Нынешние публикации этого наследия и выходящие одна за другой работы о нем — по моему убеждению, одно из самых важных для развития культуры явлений нашего переломного времени.

* * *

Данное сочинение первоначально публиковалось в журнале "Вопросы литературы", где вслед за ним была напечатана полемическая статья М. Робинсона и Л. Сазоновой. Основная их полемика направлена против цитируемой мной работы М.Н.Тихомирова. М. Робинсон и Л. Сазонова, как это ни странно, сочли возможным предъявить крупнейшему историку обвинения в полной необоснованности концепции и, более того, в невежестве... При этом вся их аргументация, по сути дела, сводится к многочисленным ссылкам (их около 20) на трактат М. И. Артамонова "История хазар", который они рассматривают как некое абсолютно бесспорное и "последнее" слово о хазарах. Полемисты внушают читателю, что М.Н. Тихомиров не смог или не сумел освоить это последнее слово и потому впал в грубейшие "ошибки".