МЕТАМОРФОЗЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

МЕТАМОРФОЗЫ

1

«Объявляем через сие кому о том ведать надлежит, что мы объявителя сего майора нашего от гвардии князя Бориса Куракина отпустили в Карлсбад ради лечения».

Куракину читалось многое сверх строк путевой грамоты, подписанной Петром 28 июля 1705 года.

Письменной инструкции Борис не получил, а слушал устную, в холодной тиши задымленной оружейной мастерской. Царь очень скоро облюбовал ее, поселившись в Слушковском замке, и отводил душу за починкой ружья или пистолета.

– Насчет альянса Ракоци с Карлом слух ложный, – сказал Петр, отложив напильник. – Интереса к тому ни с которой стороны не вижу. На что Карлу враждовать с цесарем?

Борис примостился на верстаке неудобно, ноги до пола не доставали, да еще покалывало чем-то зад.

– И нам бы не накликать свару с цесарем, – отозвался он, морщась. – Ракоци, поди, подмоги запросит.

Петр сидел напротив, в рубахе с расстегнутым воротом, в холщовых засаленных штанах, вытирал руки об колени. Тут его заветное владение – инструмент, тиски, пляска синих огоньков в горне, горькое дыхание железа, покорившегося мастеру.

– За спрос не платят. Ты солдат не выложишь из кармана. Сохраняй в обхождении приятность.

– Я-то не выложу…

Нащупал под собой окаянную стружку, смахнул.

– Ракоци – рыцарь достойный… Справедливо, Петр Алексеич, дружба нам дорога с каждым потентатом.

Не то ведь хотел сказать, не то…

– Дозволь спросить… Почто идем к венграм, для войны либо для мира?

Сказал, да не то.

Горн, затухая, вспыхивал. В пальцах Петра, жадных до дела, поворачивался затвор пистолета, загорался, жалил глаза майору.

– Последних солдат кладем, государь. Который год война… Поля не паханы, война разула, раздела…

Советовать он царю не смеет. Однако имеет сомнение. Союз с потентатом малым полезен, а все же с большим выгодней. Иезуит вон похваляется: устроит альянс царского величества с императором. Можно ли уповать на такого союзника?

– Цесарь в испуге от венгров, – промолвил царь, оборвав дерзостно-пылкое излияние. – Оттого и подъезжает к нам.

Встал, раздул огонь в горне. Заскорузлая кожа мехов издавала жалобу. К черному своду мастерской поднялось зарево, оружие окуналось в кровь, – мушкеты, прислоненные к стене, клинки на полу охапками, как дрова.

– Ты навигацию учил? Применяй к дипломатии! У справного корабля снасть на любой ветер в готовности.

При всем том курс корабля российского – к миру. К миру наивозможно скорейшему. Уступи Карл кусок побережья, добытый нашей кровью, – сей же миг отбой сыграем войскам. Нет, уши затыкает, упрямец.

– Ни версты, ни пяди нам не простит. Матвеев в Гааге схлопотал посредника, пытал короля… Мир, говорит, подпишу токмо в Москве.

Этого Борис не знал. Офицеры, собиравшиеся у него за чаркой, сведений о тайных демаршах при европейских дворах не имели.

– Мир нам никто не подарит, Мышелов!

Опустил длань на плечо майора, сжал. Явственно ощутилось, как потекла, заструилась по всем членам сила звездного брата.

– Ты в Карлсбаде не бражничай смотри! Леченье исполняй, от лекарей не бегай, чтоб сомненья не было…

Рано или поздно явится верный человек – с бумагами для доступа к трансильванскому владыке. Ныне почти все венгры под его державой. Люди из многих столиц околачиваются вокруг Ракоци. Одни с открытым титулом, другие приватно. Он – Куракин – имя и званье свое из ума выкинет. Откроет токмо князю, из уст в уста.

– С ним способнее всего по-немецки… Французского языка ведь нет у тебя.

– Малость, государь.

– А итальянский твой? Вяжешь еще?

– Не запнусь, верно…

– Унтер тоже по-итальянски умеет? Башковитый унтер. Почто квасил на дворе у себя? Отдал бы учиться. Молодец ведь. Как он цидулу иезуитскую сберег!

– Сберег, да что толку, государь? Лепятся иезуиты к Мазепе, лепятся, а ты ему веришь.

Сказал и испугался.

– И ты… И ты славного воина позоришь? – спросил Петр в упор и ухватил Бориса за волосы.

– Не позорю я…

Звездный брат подтолкнул к стене, стиснул крепче пук волос.

– Ты, что ли, днепровские крепости брал? Ты? Поносите верного рыцаря. Зависть боярская…

– Мне почто завидовать, – отчаянность небывалая понесла Бориса. – Я свою службу справляю. А он…

– Ну, что еще?

– Он королю польскому руку лизал и ушел неохотой. Европская шляхта продажная, – неужто не видишь? У них в обычае суверена менять.

Высказал-таки накипевшее.

– Зато вы хороши, старые фамилии, – и Петр рванул Бориса к себе, отчего тот едва не упал на колени. – Службы на грош, а спеси…

Не отпустил вихор, мотал Бориса, словно куклу. Стиснул больнее пук волос, двинул об стену затылком.

Стена словно рассыпается, камни сомкнутся сейчас, похоронят заживо.

О Петре ведомо – одного только Меншикова мог он, отколотивши, пожалеть.