КОММУНИКАЦИИ — ПУТЕШЕСТВИЯ — СВЯЗЬ В ГРЕЦИИ

КОММУНИКАЦИИ — ПУТЕШЕСТВИЯ — СВЯЗЬ В ГРЕЦИИ

Городам, их величию, блеску, совершенству построек дивятся многие, родину же любят все. И не было еще человека… который был бы до того обольщен, чтоб от избытка чудес в чужих краях предать забвению отчизну.

Лукиан. Похвала родине, I

Во II в. н. э., когда Лукиан писал эти слова, люди путешествовали далеко и часто, даже просто в туристических целях: многим доставляло радость увидеть чужие города и страны. Но, конечно же, не туризм дал начало поездкам и походам. Такой мотив мог появиться лишь тогда, когда античные государства уже стабилизировались, дороги стали доступны и безопасны, средства связи отвечали потребностям и интересам путешествующих, а уровень культуры обусловил широкое стремление к поиску и познанию чего-то нового. Ни в одной стране, и в Греции также, мы не установим какой-либо определенной даты, под которой было бы записано имя первого путешественника — человека, впервые покинувшего здешние места в поисках новых земель. В самой Греции люди рано должны были начать ездить из государства в государство. Помимо целей политических, этого требовала и повседневная жизненная практика: разнообразие географических и экономических условий в стране заставляло даже обитателей самых отдаленных друг от друга областей вступать между собой в контакты и поддерживать эти взаимные связи веками.

Греческий корабль (пентеконтера)

Это отнюдь не было легким делом, ведь каждое из государств имело свои особые законы и установления, приспособленные к местным условиям. Достаточно вспомнить разговор Афинянина и Клиния с острова Крит у Платона. «Я думаю, чужеземец, — говорит Клиний, — всякий легко поймет наши установления. Ведь вы видите природу местности всего Крита: это не равнина, как Фессалия. Поэтому-то фессалийцы больше пользуются конями, мы же — пешими бегами. Неровность местности более подходяща для упражнения в пеших бегах; из-за нее и оружие по необходимости должно быть легким, чтобы не обременять при беге: для этого, по своей легкости, кажутся подходящими лук и стрелы. Все это у нас приспособлено к войне, и законодатель… установил все, принимая в соображение именно войну; так, он ввел сисситии, имея в виду, мне кажется, что на время походов сами обстоятельства вынуждают всех иметь общий стол — ради собственной своей безопасности» (Платон. Законы, I, 625, d—е). Подобные обычаи существовали и в Спарте, и ее представитель мог точно так же объяснить и оправдать эту особенность своего, родного края.

В Греции ее рельеф и почвы не благоприятствовали развлекательным путешествиям ради удовольствия. К далеким походам и поездкам побуждала необходимость — торговые связи, иная экономическая деятельность, культовые традиции, наконец, политические дела и военные экспедиции. В мифах, несомненно связанных и тесно переплетенных с неизвестной для нас тогдашней реальностью, дороги и путешествия играли огромную роль. Причины и цели этих легендарных передвижений были столь же разнообразны, как и в реальной жизни: политические конфликты, оборачивавшиеся длительными внешними войнами (например, Троянская война); поиск новых, более плодородных земель, основание колоний; торговля. Во многих греческих мифах герои пытаются завладеть золотом, за ним надо было отправляться в дальние страны: в Колхиду — за «золотым руном», в Лидию — за песком златоносных рек, во Фракию и на остров Тасос — за драгоценной рудой. Медь, как уже говорилось, везли с острова Эвбея, а ценнейший для греков металл — серебро — добывали в VII–VI вв. на Тасосе и Сифносе, позднее же стали известны рудники в Лаврионе и в Маронеях. Толпы людей передвигались, кроме того, из города в город, направляясь к святилищам какого-либо местного божества или героя или же на знаменитые торжества и праздники — общегосударственные, как, например, Панафинейские, или общегреческие, как Олимпийские игры. Особенно часто посещали греки святилища Асклепия, ища там чудесного исцеления от недугов.

Идя по следам греческих мифов, можно насчитать немало далеких походов и путешествий по морю и по суше. Больше всего подробных описаний посвящено именно морским странствиям: это и поход аргонавтов во главе с Ясоном за «золотым руном», и троянская экспедиция, и далекое героическое плавание Геракла на запад, до названных его именем Геркулесовых столбов (ныне Гибралтарский пролив), и полное опасностей возвращение греческих героев из-под Трои. Среди поездок сухопутных стоит вспомнить лишь злосчастное паломничество фиванского царя Лая, отца Эдипа.

К дальним поездкам побуждали и дела семейные (такой была, например, поездка Клитемнестры с дочерью Ифигенией и малолетним сыном Орестом к своему мужу царю Агамемнону в Авлиду). Когда же стали появляться в Элладе громкие имена философов, поэтов, ученых, местные владыки охотно приглашали их к своим дворам, одни — из интереса и любви к искусствам и наукам, другие — из тщеславия. Так, в VII в. до н. э. много путешествовал афинский законодатель Солон, побывавший и в Египте, и на Кипре, и в Лидии, где его принимали цари. В VI в. до н. э. гостем самосского тирана (правителя-узурпатора) Поликрата не раз бывал поэт Анакреон. Эсхил и поэт Симонид ездили к Гиерону Сиракузскому. В V–IV вв. до н. э. дифирамбический поэт Филоксен состоял в дружеских отношениях с сицилийским тираном Дионисием. Немало странствовал в своей жизни и Платон: он гостил в Южной Италии, в Египте и на Сицилии у Дионисия II. В III в. до н. э. Антигон, правитель Македонии, окружил дружеской заботой, двух поэтов: Антагора с острова Родос и Арата из Сол (в Малой Азии). Еврипид покинул Афины, чтобы также переселиться в Македонию по приглашению ее царя Архелая; здесь он и умер. Мы назвали только наиболее известные имена, однако и многие другие поэты и ученые часто пользовались покровительством влиятельных лиц и властителей в далеких странах.

Наконец, за пределы отчего края отправлялись и те, кого гнали в дорогу пытливость и любознательность или же страсть к приключениям и смелым авантюрам. Лукиан в диалоге «Корабль, или Пожелания» стремится проникнуть в сущность человека, разгадать его сокровенные чаяния. Собеседники делятся друг с другом своими вполне заурядными желаниями, мечтами о богатстве и власти, и лишь один из них высказывает желание, как мы бы сейчас сказали, футурологическое, впрочем, для нас сегодня это уже не футурология. Устами этого героя говорит, очевидно, сам автор, чья мысль прорывается в еще неизведанное, сотворенное лишь его творческой фантазией будущее. Герой заявляет, что не станет просить о деньгах, о сокровищах, о царстве: все это вещи недолговечные, которые скрывают в себе множество ловушек и приносят больше неприятностей, чем удовольствия.

«Я хочу попросить Гермеса даровать мне перстни, обладающие волшебной силой:…чтоб летать, высоко поднявшись над землей, и для этого пусть у меня будет некий перстень…

(…) А если окажется какая-нибудь диковинка в Индии или у гипербореев, драгоценность ли какая или приятное из еды или питья, пусть без посланцев я сам полечу и захвачу всего вволю. Грифона, крылатого зверя, или Феникса-птицу, что живет в Индии, незримых для прочих, их бы мне увидеть, а также истоки Нила да будут мне одному открыты, как и все ненаселенные части земли. Если же есть у нас антиподы, однобокие телом, что населяют землю на юге, так и их хочу увидеть.

(…) Сверх того хочу… познать природу звезд, луны и самого солнца и, наконец, что всего упоительнее, в тот же день возвещать в Вавилоне, кто победил в Олимпии, а затем позавтракать, если случится, в Сирии, отобедать в Италии» (Лукиан. Корабль, или Пожелания, 42; 44).

Много столетий должно было пройти, чтобы сбылись эти мечты, казавшиеся в ту далекую пору несбыточными, фантастическими, безумно дерзкими. Ибо что было говорить о полетах в поднебесье, когда даже наземные, сухопутные коммуникации представляли для греков немало проблем! Лишь морские пути облегчали тогда сношения с отдаленными областями и странами. Здесь трудности успешно преодолевались, и греки море любили, несмотря на все опасности, которыми оно им грозило. Греки знали, каким грозным и коварным бывает море, но знали и его красоту и те выгоды, которые оно им несло. Вероятно, их влекло к морю и то, что земля, суша не могла обеспечить в достаточной мере существование древних греков. Плодородной земли в Греции всегда не хватало, но и та, что была, оказывалась не слишком-то щедрой к местным земледельцам и не обещала им многого.

Грекам приходилось искать иные пути развития и добывания материальных благ. Эти трудные и опасные пути вели эллинов через широко раскинувшиеся вокруг их маленькой страны морские бездны к новым землям, где они основывали свои колонии. Бороздя моря, греки открывали для себя и дополнительные источники пропитания, скрытые в пучине, равно как и сокровища морского дна. Неразрывное совместное существование с Посейдоновым царством было для греков жизненной необходимостью. Тому способствовали и развитая сеть портов, и прогресс судоходства, и успехи кораблестроителей, и рост рыболовного промысла и использования подводных богатств. Выражением особой близости, душевной связи обитателей Эллады с морем стали многочисленные описания морской стихии, вообще морские мотивы, пронизывающие всю греческую литературу начиная с Гомера. Вспомним хотя бы поэтичные строки Лукиана:

«И море при тихой погоде способно послать человеку свой вызов и увлечь его странным желанием — но к чему говорить: вы сами знаете это! Даже тот, кто родился и вырос на суше и не изведал ни разу плаванья, захочет, наверно, подняться на корабль и отправиться в дальний путь, надолго оторвавшись от берегов, особенно если увидит он парус, гонимый тихим веяньем попутного ветра, и спокойный бег корабля, легко скользящего по лону ласковых волн» (Лукиан. О доме, 12).

Греки рано научились выбирать наиболее благоприятное время для навигации, когда можно было без опаски выходить в море. Уже в конце VIII — начале VII в. до н. э. греческие мореплаватели следовали советам поэта Гесиода:

И дожидайся, пока не настанет для плаванья время.

В море тогда свой корабль быстроходный спускай и такою

Кладью его нагружай, чтоб домой с барышом воротиться…

Гесиод. Труды и дни, 630–632

Обычно сезон навигации начинался весной. Именно в эту пору благословляет моряков в плавание статуя Приапа на пристани у поэта Леонида Тарентского (III в. до н. э.):

Время отправиться в путь! Прилетела уже щебетунья

Ласточка; мягко опять западный ветер подул,

Снова луга зацвели, и уже успокоилось море,

Что под дыханием бурь волны вздымало свои.

Пусть же поднимут пловцы якоря и отвяжут канаты,

Пусть отплывает ладья, все паруса распустив!

Так я напутствую вас, Приап, охраняющий пристань.

Смело с товаром своим в путь отправляйся, пловец!

Леонид Тарентский. Призыв Приапа

Впрочем, Гесиод не одобрял смельчаков, пускавшихся в плавание уже ранней весной, — гораздо надежнее было выходить в море летом:

Вот пятьдесят уже минуло дней после солнцеворота,

И наступает конец многотрудному знойному лету.

Самое здесь-то и время для плаванья: ни корабля ты

Не разобьешь, ни людей не поглотит пучина морская…

Море тогда безопасно, а воздух прозрачен и ясен.

Ветру доверив без страха теперь свой корабль быстроходный,

В море спускай и товаром его нагружай всевозможным.

Но воротиться обратно старайся как можно скорее:

Не дожидайся вина молодого и ливней осенних,

И наступленья зимы…

Плавают по морю люди нередко еще и весною.

Только что первые листья на кончиках веток смоковниц

Станут равны по длине отпечатку вороньего следа,

Станет тогда же и море для плаванья снова доступным.

В это-то время весною и плавают. Но не хвалю я

Плаванья этого; очень не по сердцу как-то оно мне…

Гесиод. Труды и дни, 663–683

И все же в любое время года мореплавание оставалось рискованным и опасным. Поэт Фалек (конец IV в. до н. э.) предостерегает:

Дела морского беги. Если жизни конца долголетней

Хочешь достигнуть, быков лучше в плуга запрягай.

Жизнь долговечна ведь только на суше, и редко удастся

Встретить среди моряков мужа с седой головой.

Фалек. О мореходстве

На земле, на суше жизнь была более долговечной, но условий к существованию греки находили там мало. Спасали жителей Эллады заморская торговля и рыболовство.

В искусстве кораблестроения греки могли многое позаимствовать у сведущих в этом деле финикийцев. Для осады Трои был отправлен огромный флот, и не было в Греции правителя, который бы не пополнил военные силы царя Агамемнона своими кораблями. Греческая традиция приводит хотя и не точные, но впечатляющие цифры: сам Агамемнон дал более полутораста судов, Нестор, царь Пилоса, — 90, Диомед из Аргоса направил свой флот из 80 кораблей, Менелай собрал со всей Лаконии 60 судов, Менесфей Афинский — 50, Аякс, сын Оилея, — 40. И другие многочисленные властители Эллады послали по 20, 30 или 40, а то и, как Идоменей Критский, 80 кораблей. Несомненно, такая мощная морская экспедиция требовала соответствующего оснащения большими кораблями, способными перевозить целые армии.

Корабли нужны были и тем, кто пускался в опасное плавание к еще не изведанным берегам, надеясь отыскать новые земли, новых торговых партнеров или просто удовлетворить вечное человеческое любопытство: что там вдали? Мы знаем, что уже в XII в. до н. э. финикийские моряки совершали далекие поездки на запад, свидетельством которых остались основанные финикийцами колонии: в Испании (тогдашней Иберии) — Гадес (Кадикс), а в Северной Африке — заложенный в IX в. до н. э. город Карфаген, будущий грозный соперник Рима. Из Греции первым в западную часть Средиземноморья попал, по-видимому, в 660 г. до н. э. Колай с острова Самос, доплывший до финикийской колонии Гадес. Немного спустя, в 600 г. до н. э., граждане Фокиды основали в устье Родана (Роны) Массилию (ныне Марсель), ставшую соперницей Карфагена. Города эти, ориентированные на внешнюю торговлю, в свою очередь, замышляли далекие морские экспедиции, стремясь, в частности, обеспечить себе доступ к такому ценному сырью, как олово и янтарь. Вероятно, в конце VI в. до н. э. карфагенянин Ганнон, о котором говорится как о первом человеке, достигшем экватора, поставил себе целью проплыть вдоль всего побережья Ливии (так древние называли Африку), дабы найти подходящие места для новых колоний. Эти новые колонии стали бы торговыми факториями Карфагена, позволили бы установить контакты с проживающими там племенами и могли бы поставлять в метрополию шкуры экзотических диких животных, слоновую кость и другие товары, весьма ценимые в Средиземноморье.

Об организации торгового обмена на побережье Африки коротко сообщает Геродот: «Всякий раз, когда карфагеняне прибывают к тамошним людям, они выгружают свои товары на берег и складывают в ряд. Потом опять садятся на корабли и разводят сигнальный дым. Местные же жители, завидев дым, приходят к морю, кладут золото за товары и затем уходят. Тогда карфагеняне опять высаживаются на берег для проверки: если они решат, что количество золота равноценно товарам, то берут золото и уезжают. Если же золота, по их мнению, недостаточно, то купцы опять садятся на корабли и ожидают. Туземцы тогда вновь выходят на берег и прибавляют золота, пока купцы не удовлетворятся. При этом они не обманывают друг друга…» (Геродот. История, IV, 196).

Первым греком, решившим отправиться дальше по морю, в еще не известные древним воды, был Пифей из Массилии в IV в. до н. э., в эпоху Александра Македонского. Он пустился в плавание из Гадеса в Испании, обогнул Британию, добрался до северных берегов Шотландии и до таинственного острова Туле, затем, держа курс вдоль побережья Северного моря, достиг устья Эльбы и Ютландии. Какова была цель его путешествия? Только ли страсть к приключениям? Предполагается, что он совершил это далекое плавание с торговыми целями, в поисках олова и янтаря. Сам он описал свое путешествие в сочинении «Об Океане», которое, однако, не сохранилось и известно нам лишь в отрывках и в латинской переработке. Странствия отважного грека длились, по-видимому, около восьми месяцев (с марта по октябрь); после 11 ноября, учитывая метеорологические условия и будучи верны старой мореходной традиции, греки уже не выходили в море. Кому принадлежала идея экспедиции? Есть основания считать, что Пифея снарядили и отправили в путь местные купцы или городские власти, находившиеся под значительным влиянием торговцев. Вероятно, поход этот держали в тайне, опасаясь конкуренции, и потому трактат Пифея или его отчет о поездке был по его возвращении домой скрыт ото всех и где-то спрятан.

Путешествие Пифея было очень дорогим предприятием и не принесло экономических выгод. Остается непонятным, кто же финансировал подобное плавание: едва ли массильские купцы были склонны к слишком большому риску. Сам Пифей не имел состояния. Поэтому есть предположения, что экспедицию финансировал не кто иной, как Александр Македонский, видя в ней путешествие с научными целями, а известно, что на науку царь расходовал немалые деньги. Впрочем, мало кто из ученых поддерживает сегодня эту гипотезу. Удивительно и то, что о великом плавании Пифея ни словом не упоминает Аристотель, и это обстоятельство используют для датировки похода: предполагают, что Массальский грек возвратился из своих странствий после 322 г. до н. э., когда Аристотеля уже не было в живых. Ученик же Аристотеля Дикеарх знал о путешествии Пифея, хотя некоторые исследователи задаются вопросом, не узнал ли он о нем уже из самого отчета о поездке.

Никаких конкретных результатов экспедиция Пифея не принесла: в торговые сношения с далекими северными народами греки не вступили. Одни античные ученые и писатели (Дикеарх, Полибий, Артемидор, Страбон) критиковали географические суждения Пифея, некоторые даже считали его рассказы чистым вымыслом и ложью. Другие (Тимей, Ксенофон из Лампсака, Посейдоний, Кратет из Пергама, а особенно астрономы Эратосфен и Гиппарх) высоко ценили его свидетельства, считая, что его экспедиция способствовала развитию астрономии, основанной на научных данных. Современные исследователи видят в Пифее крупнейшего среди древних путешественников-первооткрывателей, хотя в истории его поездки на север по-прежнему много неясного: дата ее, подробности маршрута, географическая протяженность, идентификация отдельных названий, упоминаемых путешественником. Мы даже не знаем точно, предпринял ли Пифей одну или две экспедиции в северные края.

С течением столетий примитивная лодка должна была претерпеть немало изменений, чтобы стать со временем могучим кораблем, способным взять большой груз и совершить далекое плавание. Еще гомеровы «корабли» были собственно ладьями, без палубы, с одним рядом весел вдоль бортов. Палубное судно появилось лишь в VII в. до н. э., с командой, состоящей из 50 гребцов; отсюда его название — пентеконтера (от «пентеконта» — пятьдесят). Затем стали строить корабли с двумя рядами весел, так называемые диеры, а с VI в. до н. э. — трехрядные суда, триеры, у которых три ряда весел располагались один над другим. Длина триеры составляла около 40–50 м, ширина — 5–7 м. Корабли эти были оборудованы таранами, находившимися ниже носа судна: это была прочная балка с тремя острыми выступами, обшитыми бронзой. Такая конструкция триеры была рассчитана главным образом на морские сражения, в которых тараном поражали неприятельские суда.

Изобретателем триеры считается Аминокл из Коринфа. По мере того как увеличивалась палуба корабля, весла делали все более длинными и тяжелыми, так что приводить в движение одно весло должны были от пяти до десяти гребцов, а иногда, как предполагается, это число могло быть и большим. Со временем морские суда приобрели огромные размеры и были прекрасно оснащены и отделаны. Знаменитый корабль Птолемея IV достигал 122 м в длину и 15 м в ширину. Весла длиной 17 м обслуживала команда матросов, составлявшая почти 4000 человек. По всей вероятности, это судно не принимало участия в боевых действиях и было скорее показательной моделью. Впрочем и торговые суда делались все больше и выглядели все эффектнее.

Один из таких кораблей описывает Лукиан в диалоге «Корабль, или Пожелания». Герой объясняет, что покинул своих товарищей, чтобы посмотреть на великолепный корабль: «Бродя без дела, узнал я, что приплыл в Пирей огромный корабль, необычайный по размерам, один из тех, что доставляют из Египта в Италию хлеб…». Герои один за другим расхваливают замечательное судно:

«Мы остановились и долго смотрели на мачту, считая, сколько полос кожи пошло на изготовление парусов, и дивились мореходу, взбиравшемуся по канатам и свободно перебегавшему затем по рее, ухватившись за снасти… А между прочим, что за корабль! Сто двадцать локтей в длину…в ширину свыше четверти этого, а от палубы до днища — там, где трюм наиболее глубок, — двадцать девять (…) Как спокойно вознеслась полукругом корма…! На противоположном конце соответственно возвысилась, протянувшись вперед, носовая часть… Да и красота прочего снаряжения: окраска, верхний парус, сверкающий, как пламя, а кроме того, якоря, кабестаны и брашпили, и каюты на корме — все это мне кажется достойным удивления.

А множество корабельщиков можно сравнить с целым лагерем. Говорят, что корабль везет столько хлеба, что его хватило бы на год для прокормления всего населения Аттики. И всю эту громаду благополучно доставил к нам кормчий…который при помощи тонкого правила поворачивает огромные рулевые весла…Удивительно его искусство, и, по словам плывущих с ним, в морских делах он мудрее самого Протея» (Лукиан. Корабль, или Пожелания, 1, 4–6).

Но как попал корабль, везущий хлеб из Египта в Италию, в греческий порт Пирей? Из дальнейшей беседы героев мы узнаем, какую жестокую бурю выдержало судно на своем пути и как немилосердные морские ветры заставили его изменить курс. Даже многочисленный экипаж корабля не смог справиться со стихией.

В состав судовой команды обычно входили: рулевой — кибернет, маневровый, стоявший на носу корабля, штурман, затем келевст, руководивший гребцами с помощью искусного флейтиста, который, играя на своем инструменте, задавал ритм и темп тем, кто сидел на веслах. Наконец, должны были быть на судне помощники капитана, ведавшие административными и хозяйственными делами, и сами гребцы. Откуда бралось такое количество гребцов? Это были главным образом бедняки, зарабатывавшие таким тяжелым трудом себе на пропитание, или рабы. Впрочем, на двух афинских судах «Парал» и «Саламин», которые использовались только для государственных надобностей (например, для перевозки послов в заморские страны), команда всегда состояла из свободных граждан.

Кроме бурь и подводных скал мореплавателям зачастую угрожала еще одна опасность: пираты. Уже в мифах, отражавших исторические реальности древней Эллады, мы находим немало примеров захвата корабля морскими разбойниками. Они беспощадно грабили состоятельных путешественников и, как гласит один из мифов, дерзнули даже угрожать самому богу Дионису, и он своей божественной властью обратил их в дельфинов. В другом мифе пираты попытались ограбить певца Ариона, но ему удалось ускользнуть от них: он прыгнул в море и проплывавший мимо дельфин спас его. Особенно опасными стали морские разбойники в более поздние времена, и лишь римляне смогли очистить от них Средиземное море, обеспечив судам безопасное плавание.

Как ни удивительно это может показаться, но грекам было намного легче путешествовать в далекие заморские страны, чем по своему родному краю. На греческих землях не было ни хороших дорог, ни даже проселков, по которым могли бы свободно проезжать повозки. Разумеется, даже в изрезанной горами стране люди прокладывали тропы для вьючных животных — коней, ослов, мулов, однако едва ли можно говорить о них как о подлинных средствах коммуникации. Вместе с тем уже у Гомера упоминаются мощеные дороги, а раскопки на территории древней Трои и в Кноссе крито-микенской эпохи подтверждают, что это не было поэтическим вымыслом слепого певца. Такая дорога имела в основании каменные блоки, скрепленные между собой гипсом и залитые сверху слоем глины, поверх которого укладывали уже каменную плитку. Посередине пролегал тракт для повозок, а по обе стороны от него — тропинки для пешеходов. На сырых, болотистых почвах устраивали земляные насыпи, на крутых склонах гор высекали порой ступени.

Стоит отметить, что в классический период истории Греции развитие дорожной сети ограничивалось прокладыванием новых трасс и выдалбливанием в грунте колеи для колесного транспорта; мощеные же дороги встречались еще редко. Удивительно, что греки, достигшие стольких вершин в технике, архитектуре, иных искусствах древнего мира, никогда не строили таких дорог, какие создавали и какими справедливо гордились римляне. Даже далекие путешествия греки зачастую совершали пешком, в сопровождении одного или нескольких рабов, которые везли багаж своих господ на муле или на осле. В еще более далекие поездки отправлялись в повозках, да и то ими пользовались главным образом люди старые, больные, а также женщины и дети.

Дороги были узкие, двум повозкам очень трудно было разминуться, и даже пеший путник должен был сойти с дороги, чтобы повозка могла проехать. Именно такая дорожная ситуация и стала причиной смерти фиванского царя Лая и трагедии его сына Эдипа. О своем столкновении с Лаем Эдип сам рассказывает своей матери-жене Иокасте:

Когда пришел я к встрече трех дорог,

Глашатай и старик, как ты сказала,

В повозке, запряженной лошадьми,

Мне встретились. Возница и старик

Меня сгонять с дороги стали силой.

Меня толкнул возница, и его

Ударил я в сердцах. Старик меж тем,

Как только поравнялся я с повозкой,

Меня стрекалом в темя поразил.

С лихвой им отплатил я. В тот же миг

Старик, моей дубиной пораженный,

Упал, свалившись наземь из повозки.

Софокл. Эдип-царь, 778–789

Литературные памятники сообщают нам мало сведений о разных типах дорожных повозок — их можно до некоторой степени представить себе по археологическим остаткам материальной культуры. В греческих текстах повозки обозначаются многими терминами, но трудно определить, о каком типе экипажа или кибитки идет при этом речь. В трагедии Еврипида «Ифигения в Авлиде» Клитемнестра, прибыв из Микен, столицы Агамемнона, в лагерь греков в Авлиде в Беотии, не сходя с повозки отдает приказы слугам. В ее распоряжениях рабам и самой Ифигении упоминаются разные наименования повозок: очевидно, был целый поезд на колесах, ведь вместе с царицей ехали ее дочь и маленький сын, а также несомненно его нянька, слуги и служанки Клитемнестры. Здесь же везли и приданое невесты — Ифигении.

Клитемнестра (Ифигении): Ты, дочь моя, спустися с колесницы

Усталою и нежною стопой.

Вы, женщины, в объятия царевну

Примите: ей спускаться высоко.

(Женщины снимают Ифигению)

Ну, кто-нибудь и мне подайте руку,

Чтоб счастливо мне на землю сойти…

Сперва, рабы, под колесницей станьте —

Ведь лошади пугливы…

Еврипид. Ифигения в Авлиде, 613–620

В оригинале, в греческом тексте, в этом фрагменте упомянуто несколько названий повозки, или колесницы: «охема», «охос», «дзигон», «охос поликос». Мы можем лишь предполагать, что в дорожном экипаже, называемом «охос», ехали Клитемнестра и ее дочь, а повозка, которую называли «охема», служила для перевозки поклажи. Как упряжные животные здесь прямо упомянуты лошади, тогда как часто в повозки запрягали мулов и на них же навьючивали багаж. Иногда один и тот же термин обозначал повозки самого разного типа и предназначения: так, словом «арма» называли не только крытую коляску, на которой полагалось ехать невесте во время свадебных торжеств и которая поэтому отличалась и удобствами, и изящной отделкой, но и военную повозку, запряженную конями, где могли разместиться двое: один из них был возницей, а другой, вооруженный копьем, сражался с противником.

Подробности устройства транспортных средств в Греции нам не известны, однако, принимая во внимание особенности рельефа Эллады, мы вправе предполагать, что повозки были легкими и имели достаточно высокие и прочные колеса.

Обычай ездить верхом на ослах и на них же перевозить поклажу был распространен у греков в течение многих столетий. В комедии Аристофана «Лягушки» раб Ксанфий едет на осле, но вещи свои держит сам:

Дионис: Да ведь не ты поклажу, а осел везет.

Ксанфий: Я и везу, я и несу, свидетель Зевс!

Дионис: Да как несешь, ведь самого другой несет?

Ксанфий: Не знаю, но плечо совсем раздавлено.

Аристофан. Лягушки, 28–31

Интересны в этом отношении и различные документы, записанные на папирусе, в особенности контракты с актерскими труппами. В документах этих точно оговорены условия: размеры вознаграждения артистам и средства передвижения, им предоставляемые. Так, например, в папирусе 237 г. н. э. некий антрепренер приглашает для десятидневных выступлений танцовщиц, обязуясь платить им 36 драхм в день и еще сверх того вознаградить их зерном и готовым хлебом. Для поездки туда и обратно танцовщицам выделялись в их полное распоряжение три осла. Приглашая в свой город гимнастов и флейтистов, другой антрепренер также обещает им на время путешествия четырех ослов и столько же на обратную дорогу.

Еще одно средство передвижения, известное древним, — носилки, форион. В классической Греции они были мало распространены: ими пользовались главным образом старики и больные. В эллинистическую же эпоху, под влиянием восточного этикета, носилки стали модным и весьма элегантным способом путешествий. Он был воспринят и в Риме в имперский период, когда там охотно внедряли в свой быт все, что обеспечивало удобства и комфорт.

Передвижение на повозках по трудным дорогам, поездки верхом, а тем более пешие походы занимали подчас немало времени. Что делали люди, проводя в дороге несколько дней или даже больше? Чаще всего останавливались у знакомых, а в тех местностях, которые были связаны с родным городом путешественника договором о взаимном гостеприимстве, проксении, вновь прибывших опекало особое должностное лицо — проксен. Договор о проксении обязывал предоставлять гражданам обоих городов приют и покровительство. Какое значение греки придавали проксении и соблюдению связанных с ней взаимных обязательств, видно из того факта, что божественным покровителем гостеприимства считался верховный бог Зевс, который среди многих других своих прозвищ имел также прозвище Зевс Гостеприимный. Функции проксена соответствовали до некоторой степени обязанностям нынешнего консула, однако в отличие от консула проксеном мог быть только местный житель, а отнюдь не представитель государства, с которым поддерживались отношения проксении. Иными были и принципы отбора кандидатов на эту должность: она или была наследственной, или доставалась тому, кого семейные или дружеские узы связывали с кем-либо из горожан государства, которые подлежали его опеке как вновь прибывшие.

Если в город приезжал по служебным делам представитель государственной власти, к его прибытию надлежащим образом готовились. Так, в Египте на одном из папирусов был составлен документ, относящийся к 244 г. н. э. Это отчет некоего управляющего округом наместнику в Файюме (Нижний Египет) о подготовке к приезду туда самого наместника. В документе, в частности, говорится: «Мы одолжили одновременно пять ослов для поездки верхом… кроме того, снарядили сорок ослов для перевозки поклажи и занимаемся тем, что необходимо подготовить в дорогу…»

Когда человек отправлялся в город, где не было проксена для прибывших из его родного края, или когда в путешествие собирался бедняк, не имевший каких-либо знакомств или связей, он брал с собой запасы продовольствия и одежды. Постоялые дворы, трактиры, где можно было бы остановиться, переночевать, далеко не отличались удобствами. В комедии Аристофана «Лягушки» Дионис по дороге в подземное царство теней беседует с Гераклом, который уже побывал однажды в царстве мертвых, чтобы увести оттуда трехглавого пса Кербера, и мог знать тамошние порядки. Дионис спрашивает, есть ли там заведения, где он мог бы остановиться, подкрепиться и развлечься:

Дионис:…Прошу,

Друзей своих мне назови, с которыми

Якшался ты, когда ходил за Кербером.

Все перечисли: булочные, гавани,

Ручьи, колодцы, перекрестки, тропочки,

Мосты, местечки, бардачки, гостиницы —

Там, где клопов поменьше…

Аристофан. Лягушки, 110–115

Аристофан переносит здесь на царство мертвых картины, хорошо известные ему по земной жизни греков. Кормили на постоялых дворах плохо. Если то, что мог предложить хозяин — пандокевтр, не устраивало гостя и он хотел большего, он должен был сам закупать провизию на рынке и приносить ее трактирщику, чтобы ему приготовили те или иные блюда. В подобных условиях путешественнику необходим был помощник-раб, а когда благосостояние греков и их потребность в комфорте возросли, свободные граждане путешествовали уже с многочисленной свитой.

По мере того как развивалась торговля и строились новые порты, древние все больше заботились о создании удобных помещений для иноземных гостей — купцов, паломников и просто любознательных путешественников-туристов. Хорошо сознавая, какое значение имело соответствующее благоустройство портов не только для удобства приезжих, но и для роста государственных доходов, Ксенофонт пишет: «Когда составится капитал, то хорошо и полезно построить для судохозяев около пристаней городские гостиницы… а для купцов — соответствующие места для купли и продажи, для отправляющихся же в город такие же гостиницы в городе. А если бы устроить помещения и лавки и для мелких торговцев — в Пирее и в самом городе, то это доставило бы городу и украшение, и большие доходы…» (Ксенофонт. О доходах, III, 12–14).

Не всегда время, расстояния и иные обстоятельства позволяли совершить далекое путешествие и завязать личные контакты на месте. Сплошь да рядом приходилось довольствоваться перепиской. Организованной системы почтовой связи грекам понадобилось ждать довольно долго — в этой области их значительно опередила Персия, ставшая первым государством, которое завело у себя хорошо организованную почтовую службу. Поддерживать регулярную почтовую связь было в Персии тем легче, что там уже существовала отличная и планомерно развивавшаяся дорожная сеть: о строительстве дорог в Персии стали думать очень рано, предвидя их будущее использование как в административных и стратегических целях, так и в целях торговли. Не удивительно, что уже в IV в. до н. э. там организуют почтовую связь. На дорогах, на расстоянии 25 км друг от друга, располагались станции, где верховые посыльные, везшие письма, останавливались, передавали, иногда даже ночью, почту следующей смене посыльных, а те в свою очередь довозили ее до ближайшей станции. Посыльные, которых греки называли «ангарой», передвигались по стране с большой скоростью. Так, от Суз до Эфеса (расстояние 2500 км) они добирались всего за 150 часов. Поскольку возили они главным образом корреспонденцию служебную, относящуюся к нуждам управления, то особое значение придавали сохранению государственной тайны, а потому должность руководителя аппарата связи доверяли лишь людям знатного, известного в Персии рода. Например, при Артаксерксе II должность эту занимал родственник персидского царя Кодоман, будущий царь Дарий III.

Греция же, как уже говорилось, далеко отставала в этом отношении от Персии, ибо вплоть до эпохи эллинизма не имела организованной почтовой службы. Если обстоятельства требовали письменного общения, заставляли передать в другой город какие- либо сведения, то корреспонденцию доставляли пешие посланцы — гемеродромы, гонцы. Функции эти исполняли молодые, сильные люди, способные бегать на длинные дистанции, ведь они обычно не шли, а бежали, покрывая за день огромные расстояния. Грекам и в голову не приходило, что гонцов можно менять в дороге: тот же посыльный, которому письмо было вручено, обязан был сам доставить его на место и лично передать адресату. Своеобразной формой обеспечения тайны переписки была система, применявшаяся в Спарте. Люди, желавшие обмениваться корреспонденцией и держать при этом в тайне ее содержание, заранее договаривались между собой и заводили палочки идентичных размеров, называемые «скиталон». Тот, кто отправлял «письмо», наматывал на свою палочку узкую полоску кожи, на которой и был написан текст послания. Получатель же мог прочесть его перематывая эту полоску на собственную палочку тех же размеров. Понятно, что такая система могла использоваться только людьми, специально договорившимися между собой обо всех деталях.

Александр Великий, стараясь унаследовать обычаи и порядки персов в разных областях жизни, попытался ввести в своей державе также и их систему почтовой связи, однако план его остался неосуществленным. Организованная почтовая служба появилась лишь в государстве Птолемеев. Основывалась она, по всей видимости, на персидских образцах, была, однако, значительно расширена и усовершенствована путем введения специальных пунктов сбора и сортировки почты, что облегчало ее отправку в разные концы страны.

В одном из папирусных текстов мы находим выдержку из служебной книги, которую вели на почтовой станции около Мемфиса в 255 г. до н. э. Этот интересный документ дает представление о функциях и методах работы почтовых станций эллинистического периода. Почтовый служащий принимал письма и посылки, регистрировал их и сортировал, раскладывая их по адресам в две группы: в Верхний и Нижний Египет. На каждой такой станции, где сортировали почту, посыльные в установленном здесь порядке очередности принимали корреспонденцию и везли ее дальше. Станция близ Мемфиса была, очевидно, важным узловым пунктом, так как там работал многочисленный персонал почтовых служащих, который принимал письма и посылки четыре раза в день. Персонал состоял из людей, принимающих и разбирающих почту, и из тех, кто развозил ее, курсируя между станциями, располагавшимися на определенном расстоянии друг от друга. В места, находившиеся неподалеку от станции, почту доставляли пешие посыльные — библиофоры. В районы более отдаленные почту везли на верблюдах, поэтому здесь посыльных называли камелитами (от «камел» — верблюд). Большие транспорты с корреспонденцией отправляли водным путем — по Нилу.