Глава XII Если не коммунисты, то кто? Спросите дедушку

Глава XII

Если не коммунисты, то кто? Спросите дедушку

В этой книге нет хроникальной точности. События столь стремительны, что их мгновенное отражение под силу только телевидению и газетам. Наша задача в ином. Запомнить, осмыслить, как запоминают урок, десятки, сотни уроков, чтобы потом возможно было сказать, так уже случалось на первом витке демократии: чего-то мы недоучли или, наоборот, поступили единственно верно.

В политизированном обществе деление на силы противоборствующие всегда контрастно. Правые — приверженцы большевистской идеи — и левые, либеральные интеллектуалы, откликнувшиеся на призывы Горбачева. Интеллигенты, для которых свобода личности, по существу, единственный капитал любых перемен. Интеллигенция оказалась недолгим попутчиком Горбачева. Именно она и была атмосферой перестройки. Именно интеллигенция придумала бога перестройки и назвала его Горбачевым. И Горбачев не без успеха использовал эту влюбленность в себя. Либералы приходили не с пустыми руками, они несли идеи реформ. И тут начиналось самое мучительное. Ни одна из реформ не умещалась в «прокрустово ложе» социалистической действительности. Вообще-то все реформы были заимствованы. Так и говорилось: «Не надо изобретать велосипед». Опыт Швеции, Западной Германии, Японии, наконец, Америки. Это было естественное желание — в качестве прообраза видеть цивилизованные страны из первой пятерки. Сверхдержава ищет аналог себе среди государств державного масштаба.

Увы, но математическая модель, построенная в координатах звезд первой величины, применительно к нам нелепа. Даже в годы «великой депрессии» Америка оставалась передовой страной, вступившей в полосу депрессии. И дело не в модели реформ. Явлинский предлагал одно, Петраков другое, Абалкин третье, Гайдар четвертое, принципиально совершенно иное. Реформы в России в короткий срок проведены быть не могут. «Свой путь», на котором настаивают патриоты, не более чем горделивый лозунг. Своего пути для одной страны не было и быть не могло, ибо любая страна живет в сообществе государств. И главная ошибка, если иметь в виду власть, в сознательном обмане: ещё год, и будет лучше, ещё полгода… и т. д. У нас не было частной собственности, а все государства, прошедшие путь экономических реформ, имели один и тот же частнособственнический уклад. Переворот в сознании — процедура неизмеримо более длительная, нежели, скажем, государственный переворот. Новое мышление — лозунг Горбачева, обновленный образ союзного лидера за рубежом, готового не только наступать, но и отдавать. Опережающее понимание, что проблемы внутри страны значительнее собственных возможностей, которыми располагает власть, подтолкнуло Горбачева к идее с молотка продавать политические догмы: «Берлинская стена», Афганистан, Ангола, Куба… Войти в доверие — на это тоже надо время, поэтому он форсировал процесс. Он успел завоевать доверие политиков, но его не хватило на доверие банкиров. Новое мышление внутри страны ростков практически не дало, но это совсем не значит, что перестройка захлебнулась, что её не было. Энергии перестройки хватило ровно на столько, на сколько могло хватить — начать. Демонтаж тоталитарного режима уподоблен охоте на медведя: самца выгнали из берлоги, но совладать с ним не смогли, он ушел. И здесь Говорухин прав: «Свободы раздавили нас».

Весь груз внутренних проблем в непочатом виде Горбачев оставил Ельцину. Шесть лет разговоров о реформах, с 1985 по 1991 год, исчерпали лимит терпения. И это тоже была плата за перемены. Обещание результата в достижимом будущем — для политического лидера состояние оправданное и более нормальное, нежели обещание результатов реформ после смерти поколения, на плечи которого реформатор опирается. И вот тут встает главный вопрос. Если не смогли коммунисты, если не смогли демократы, то кто материализует результат, какая сила?

Всякий разговор о появлении третьей силы, которая якобы ждет своего часа, в достаточной мере разговор надуманный. Почему именно сейчас коммунисты объединяются с самыми различными движениями, партиями не демократической ориентации? Здесь несколько причин. С одной стороны, естественное желание раствориться в толпе. Уйти, чтобы остаться. Употребляя деньги и средства на развитие коммерческих начал, освоившись в банковском деле, проторив дорогу в совместные предприятия, они уже сейчас становятся владельцами рыночной инфраструктуры. Они рассчитывают на многопартийность. Та третья сила, по их сценарию, должна быть порождена ими. Тридцатилетние партократы, у которых так называемые демократы сорвали банк и лишили не только власти, но и партии, им просто необходима черная волна ненависти, идущая впереди. Ей, этой волне, предназначено обрушиться на демократов и смыть их с политической арены. Конечно, мрачный шлейф прошлого у коммунистов намного значительнее, чем у демократов, но, как ни странно, выпестовать демократам третью силу неизмеримо труднее, чем коммунистам.

ДЕМОКРАТЫ — ЖЕРТВА КОММУНИСТОВ

Возвращаясь к событиям 19–21 августа, надо признать, что именно в эти дни власть упала к ногам демократов. Ее непомерный объем рухнул с небес и придавил неокрепшее тело демократического управления. Вся концепция Ельцина, рассчитанная на вязкую борьбу с центральной властью, постоянное оттеснение её из зоны прав на управление Россией, перестала существовать в одночасье. Конечно, это была бы изнурительная борьба, но она, по замыслу команды Ельцина, давала свои неоспоримые преимущества. Во-первых, в достаточной мере понять себя, отладить образ демократической власти, сохранить выгодный во всех случаях потенциал оппозиционности, возможность обвинить в неудачном экономическом реформаторстве центральную власть. Но, и это самое важное, — формирование принципиально иного аппарата управления, противостоящего, с одной стороны, центральным бюрократическим структурам, и здесь выстраивалась приемлемо гибкая модель взаимоотношений с патриотическими течениями, которые, конечно же, поддерживали идеи суверенитета, самостоятельности России, что, конечно же, было вопреки желанию центральной власти. Никак нельзя было не заметить ещё одной особенности момента. На образ демократии, принципы её управления работала и возрастающая реакционность КПСС и РКП. Стратегия Ельцина предполагала победу.

Оглядываясь на события в странах Восточной Европы, шли поиски разрешения конфликта с КПСС. Появление на политической арене РКП, якобы вопреки желанию Горбачева, следует понимать как своеобразную политическую уловку бывшего Генерального секретаря, сопряженную с риском для себя, но, как казалось Горбачеву, неизмеримо меньшим по сравнению с опасностью, которую будет представлять РКП для Ельцина. Горбачев увидел в РКП озлобленный противовес Ельцину на территории России. Не все оказалось просчитанным в этой комбинации. Она задумывалась и осуществлялась с крайней поспешностью. По этой причине и спонтанные наскоки реакционного актива российской партии на самого Горбачева. Когда очень спешишь, договоренности соблюдаются неряшливо. Вот почему Горбачев дал согласие на Полозкова. Человек с отрицательной внешностью — уже не конкурент. Потому и подсаживал его на трон Председателя Верховного Совета России на I съезде. Собственноручно создавал реальную угрозу для Ельцина, открывая у него в тылу второй фронт.

Нельзя сказать, что в тот момент Ельцин разгадал замысел Горбачева. Просто он действовал в единственно возможном для себя режиме — он наступал на Горбачева, и неважно, что в тот момент олицетворяет Горбачев: партию или Центр. Сейчас трудно сказать, что дал бы период длительного противостояния с Центром, не случись августовских событий, но одно неоспоримо: временная длительность давала, как я уже заметил, возможность сформировать более отлаженный и близкий демократическим убеждениям управленческий аппарат. Этого не произошло. У партии не выдержали нервы, и она решилась на путч. Почему именно август? Рейтинг Горбачева упал ниже допустимых пределов. Это позволяло сделать вывод, что перестройка захлебнулась. Кстати, именно этот тезис был главенствующим во всех воззваниях ГКЧП. И вот тут чрезвычайно важно понять, не пропустить одну особенность. По-прежнему на площадях буйствуют в полуобморочном состоянии Анпилов, Макашов, обвиняя в продажности, предательстве национальных интересов, в жидомасонстве Президента и правительство. И толпы пенсионно-люмпенизированной ориентации скандируют: «Долой! В отставку!» Почему именно пенсионеры, люди преклонного возраста столь непримиримы к реформаторам? Проще всего сказать — это самая социально незащищенная возрастная группа. На первых порах, подчеркнем, на первых, уровень пенсионного обеспечения был несопоставим со скоростью инфляционных процессов. Все это так. И тем не менее главной причиной их озлобленности является совсем иное. В нашем благословенном обществе старость живет не поступлениями от вложенного капитала, а сбережениями. Именно этих людей реформы ударили наотмашь, в одночасье превратив их денежные накопления, которые они так старательно скрывали, стыдясь показаться богатыми в обществе, где бедность являлась принципом классовой чистоты, — в пыль. Эпитет «богатый» в этом случае звучит достаточно смехотворно. Это ж надо себе представить, у него 20 тысяч рублей на книжке! Богатый человек! Он может купить сразу две автомашины!.. И вдруг некто Гайдар мгновенным инфляционным маневром лишил их всего. И никакие 40 процентов индексации вкладов уже ничего спасти не могут.

Казалось бы, размер пенсии внушительно меняется, а неприятие демократической власти не ослабевает. Вернуть симпатии пенсионеров возможно, лишь восстановив значительность их сбережений, а по сути, признав ненапрасность их нелегкой жизни. Что же касается идеологических догм, разрушение которых противно их слуху, то это питательная среда гнева пенсионного меньшинства, наиболее идеологизированной в прошлом, привилегированной партийной номенклатуры, из числа тех самых кадров, которые решают все. Они не приемлют никаких реформ. При любом раскладе это угасание коммунистической идеи. Сложилась ситуация, когда в подавляющем большинстве пенсионеры — постоянный актив правых сил. Для коммунистов, которые в данный момент не выбирают сотоварищей по блоку, а объединяются с теми, кто готов принять их союз (в данный момент они особенно дружны с национал-патриотами), эта разбуженная масса крайне политизированных и действительно обедневших, озлобленных людей, как бы она ни называлась: «Трудовая Россия», «Единство», — ведомая вперед осатаневшими Анпиловым, Макашовым, Скурлатовым, удобна. На их фоне партократические бизнесмены, вчерашняя кадровая надежда КПСС и РКП, будут выглядеть вполне пристойными либералами социалистического толка. Что особенно беспокоило КПСС стремительный рост популярности Ельцина и возможный союз между Горбачевым и Ельциным во имя разгрома КПСС.

Но был и второй вариант поведения Горбачева. Он объединяет свои силы с КПСС во имя превосходства над Ельциным. КПСС тоже устала бороться на два фронта: и против Горбачева, и против Ельцина. Путч подводил черту под Горбачевым, его политической и государственной карьерой, независимо от того, знал Горбачев о путче или не знал. Путч имел и другой резон. Он поднимал РКП и всю оппозицию внутри России против Ельцина, он объединял прокоммунистические национал-патриотические силы. Идея великой империи как бы возвращалась в старое обрамление: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь». Лучше ближе к Сталину, чем к Горбачеву и Ельцину.

Мы вернулись к разговору о путче не для того, чтобы вспомнить подробности августа, а чтобы точно очертить главную, итоговую мысль власть, её масштабы оказались неизмеримо больше возможностей демократических сил России. Назвав себя преемницей Союза, а не назвать было нельзя, России ничего не оставалось, как незамедлительно натянуть на себя все властозначимые одежды, и неоперившейся демократической власти было уже не до тактических и стратегических вариаций. Надо править громадной страной. Должен ходить транспорт, продаваться хлеб, работать водопровод, зажигаться свет в квартирах. Должны звонить телефоны, выдаваться пенсии. Жизнь продолжалась. И все это как бы помимо и вне реформ. А это невозможно вне громадного чиновного аппарата. Таким образом, о чистоте помыслов пришлось забыть уже в августе. И весь союзный и, отчасти, партийный аппарат, боровшийся против демократов, ненавидящий их, был вовлечен в процесс исполнения. Сознательно, собственными руками демократы ввели силы, боровшиеся против них, в коридоры власти. Вот почему так мучительно идут реформы.

Был ли выбор? Возможность маневра существовала до августа 1991 года, и силаевское правительство правомерно считать правительством коалиционным, но, будем справедливы, начать реформы это правительство не смогло. И не заставившие себя ждать отставки Явлинского и Федорова лишь подтвердили неестественность союза реформаторов и староаппаратных кадров в пределах одного правительственного кабинета. Но именно тогда бытовала формула о невыгодности взятия власти, одним из её авторов был Гавриил Попов. Идея, кстати, была не так наивна — окрепнуть в оппозиции, нарастить её ряды уже не в уличном варианте, а присутствуя значительно в депутатском корпусе, сформировать образцовый теневой кабинет и т. д. Правда, в этой ситуации не очень вырисовывался образ самой власти: судьба Ельцина, за которого боролись в момент избрания его Председателем Верховного Совета. Победа Ельцина на президентских выборах дала возможность с опережением заявить о демократическом правлении в России, хотя, по существу, его не было. Появление нескольких заметных политических фигур демократического вероисповедания есть признак демократии, но не её победа. Не брать власть было нельзя. Ельцин возглавил борьбу против ГКЧП, путч провалился. Значит, восторжествовали силы, победившие путч. Непримиримо против путча боролись прежде всего демократы. Их состояние было первично. Отсутствовал опыт власти, как, впрочем, и опыт демократии, культуры отношений. Демократы оказались заложниками своей победы. Всегда лучше немного какой-то власти, чем очень много никакой. Демократам пришлось работать именно по второму, неблагодарному сценарию. Такова плата за вынужденность победы. Когда мы, бичуя нынешнюю власть, говорим о чванстве, коррупции, невыполнении законов, указов, решений правительства, мы должны знать, что все эти беды хрестоматийны, они — плата за поспешность свершившегося. У демократии в России, в силу её кратковременности, не выработался иммунитет к профессиональным порокам власти. Своего навыка не родили, не выпестовали. Воспользовались уже сложившимся, противным по сущности, но умеющим исполнять, согласовывать, отказывать, ставить на учет. Иначе говоря, переваривать громадную массу людей, которые и есть народ, аттестующийся всевозможными справками, доверенностями, документами, записывающийся на прием, стоящий в очереди. У ворот власти непременно кто-то должен сидеть. Таких ворот миллион. Он, сидящий у ворот, ещё не сама власть. Он её атрибут, персонаж, и он сверхзначим потому, что именно он закрывает ворота в 19 часов и открывает их в 8 утра. Он может не пропустить, задержать. Вот эти самые, стоящие у врат, и есть главное зло, олицетворение губительного образа аппарата. Коммунисты понимали и не понимали, что, лишаясь власти чисто внешне (речь идет о персоналиях, проигравших на выборах, отстраненных в силу одиозности), они в целом, в скрытном варианте эту власть удерживают в руках. Они дважды выиграли. Власть называется демократической, и, находясь в её нутре пусть не на самых главных ступенях, их люди имеют неоспоримую возможность парализовать действия этой власти, а значит, дискредитировать её демократическую суть в глазах общества. Еще раз повторюсь — никакого демократического правления в России не было. Избранный всенародно Президент-демократ, бесспорно, с точки зрения либеральных принципов победил основательно, но условия, в каких он избран, и все, что случилось потом, лишь подтверждает вывод: у демократов был выбор оставаться в оппозиции и обеспечить себе сочувственное существование — либо подобрать власть, рухнувшую к ногам. Не возьми они её, а как было сказано, в спорах эта идея возникала не раз, и тотчас вырисовывается образ народа, который не простит. Ох уж этот народ, не прощающий, лишенный чувства благодарности. Горбачев и по сей день обижен на народ, который не оценил его. Увы, таков удел всех реформаторов: от слепого обожания к слепой ненависти. Пообещать легко — воплотить трудно. Не всегда один реформатор успевает сделать и то, и другое при жизни. Этот разрыв особенно характерен для России.

ЧТО ПОДСКАЗЫВАЮТ ЗВЕЗДЫ?

Для всякого политолога интересны не персоналии, а процессы. Однако процессы, лишенные значимых героев, безлики.

Пока я пишу эту книгу, а пишу я её, сопутствуя событиям, три года в структурах политической власти России идет свой скрытый процесс, сходят с круга одни и берут старт другие политические фигуры. Двумя главами ранее я написал, что заявление об отставке, сделанное Шахраем, четвертое на моей памяти, и, как мне кажется, оно, это заявление, ждет та же судьба, как и три предыдущих — Президент пригласит Шахрая, у них состоится долгий разговор, Шахрай ещё раз подтвердит свои опасения, будет последователен в своих политических капризах, Президент, осознавая, что Шахрай ему нужен, скажет прочувственные слова о значимости молодого политика. Если быть справедливым, Сергей Шахрай был первым осознанным выбором Ельцина, и выбором удачным — толков, работоспособен, профессионален, самолюбив, тщеславен не по годам. А может быть, наоборот, по годам. Самое время для тщеславия — 35 лет от роду. Ельцину не за что себя корить. Шахрай в самые трудные минуты проявил свои способности, значит, при очередной встрече Президент скажет о своем сожалении, о своей привязанности, — как-никак это привязанность Президента, и Шахрай не устоит, Шахрай останется. В прошлые дни каждое такое заявление об отставке было предшествием очередного выдвижения Шахрая. Все справедливо, если нужен — значит, нужен. Однако события развернулись иначе. Президент принял сначала одну отставку Шахрая с поста вице-премьера и руководителя Главного правового управления. Здесь Шахрай недоучел потенциальных возможностей Николая Федорова — министра юстиции, поведение которого в правительстве, мне кажется, представляется достаточно смутным. Кстати, они примерно одного возраста. Федоров очень ревниво относится к доверительным отношениям между Шахраем и Президентом. Будучи не менее самолюбивым, он долгое время сдерживал себя, но создание Главного правового управления, которое возглавил Шахрай, его взорвало. То, что Правовое управление подменяло министерство, это было видно невооруженным глазом. Отныне все документы имели право на жизнь только с санкции Шахрая, он как бы давал им юридическое благословение. Николай Федоров — выходец из провинции. Его звездным часом был союзный Закон о средствах массовой информации, он был одним из его соавторов. Именно тогда Федоров оказался в центре внимания как юрист-демократ с радикальными воззрениями. Он на удивление быстро приладился к министерскому креслу и не без мудрости избежал политических интриг, в которых преуспели другие члены кабинета демократического толка, и, как мне кажется, успешно самосохранился в трех правительствах. Если быть справедливым, Федоров не любит черновой работы. Это и позволило Шахраю выдвинуть свою идею, так как юридическая неоснащенность исполнительной власти давала о себе знать.

Конечно же, была ещё одна причина отставки Сергея Шахрая. Возможно, и не одна. Здесь следует разделить причины, побудившие Шахрая сделать этот шаг. Прежде всего — последовательное действие сил, создающих среду, атмосферу причин, не вообще среду, а строго очерченный рисунок действия против Сергея Шахрая. Как уже было сказано, интерес у юриста к политическим интригам, если по роду своих обязанностей он привык заниматься политикой, по сути — интерес профессиональный. У Сергея Шахрая этот интерес был настолько явным, что очень скоро круг его прежних друзей и единомышленников стал сокращаться. С одной стороны, они сами стали предметом этих интриг это прежде всего депутатское товарищество, ряд лиц из окружения Президента. Назовем Юрия Скокова, или правительственная среда — уже названный ранее Николай Федоров, а чуть раньше Григорий Явлинский. Сам Шахрай не мог в одиночку осуществить своих идей. С одной стороны, его подталкивали к их осуществлению, с другой — скрупулезно следили, не слишком ли далеко Шахрай ушел вперед. Геннадий Бурбулис, Михаил Полторанин — два этих человека долгое время были рядом с Шахраем и чуть-чуть над ним.

Шахрай сделал одну очевидную ошибку — получив пост вице-премьера, он как бы естественно занял пустующее кураторство. В правительстве не было вице-премьера, который бы опекал три ведомства: армию, КГБ, прокуратуру. Сам Шахрай возможно, скрыто на это рассчитывал. Неуверенно предлагавшийся на этот пост Юрий Скоков от назначения отказался. Итак, мы имели удивительный синтез: предрасположенности и необходимости («свято место пусто не бывает»). Как только Шахрай занял этот пост, внутри Верховного Совета мгновенно вызрел ответный ход — в виде закона, возлагающего на Верховный Совет контроль за деятельностью органов государственной безопасности и разведки. По логике это вполне здравый ход, но поспешность, с которой он был сделан, объясняется появлением Шахрая в органах исполнительной власти.