РОМАН КРЕПОСТНОГО ПРАВА

РОМАН КРЕПОСТНОГО ПРАВА

Шестьдесят лет тому назад помещик Новгородской губернии дворянин Матвей Андреевич Ефимьев женился в Петербурге на дочери статского советника В. К. Гетц и поселился с ней в своем имении, в селе Долоцком, Устюжинского уезда. Брак оказался не из счастливых. Детей у них не было. Сам же Ефимьев любил кутнуть и вскоре после свадьбы обзавелся любовницей. В 1857 году ему пришлось однажды навестить своего соседа, помещика Караулова, и, гостя у него, он сильно заинтересовался крестьянской девушкой Екатериной Дмецовой, жавшей на поле рожь. Не долго думая, Ефимьев позвал ее к себе в комнату, обласкал и сделал несколько ценных подарков. Девушка начала вскоре щеголять в новых платьях, все заговорили о том, что она стала любовницей помещика, и, чтобы прекратить эти слухи, старшая сестра Екатерины насильно выдала ее замуж за мещанина Полунина. Однако Екатерина недолго прожила с нелюбимым мужем и месяца через три ушла от него на отдельную квартиру, нанятую для нее Ефимьевым. Не стесняясь жены, помещик открыто начал жить с Екатериной, которая в ночь на 2 июля 1858 года родила от этой связи сына. Так как муж ее знал об отношениях помещика с Екатериной, то он решительно отказался признать этого ребенка своим. Поэтому новорожденного объявили подкидышем и, окрестив его, назвали Павлом, причем крестным отцом ребенка был помещик Караулов. Подкидыш-ребенок около двух месяцев оставался в доме матери Екатерины, а затем Ефимьев назначил к нему нянькой свою крепостную Февронью Барсукову, сказав ей: «Иди нянчить моего ребенка», и перевел их обоих в квартиру Екатерины. После, когда в городе Устюжне помещиком был выстроен большой дом, он поселился в нем вместе с Екатериной, ее ребенком и с другой своей любовницей Елизаветой Проскуряковой. В шестилетнем возрасте сын Екатерины, которому была присвоена фамилия Дмецова, был привезен помещиком в Петербург и остался здесь в семье его жены. Первоначально жена Ефимьева была недовольна этим, но ласковый характер ребенка, его поразительное сходство с мужем и потребность любить кого-нибудь сделали то, что она страстно привязалась к мальчику, полюбила его, как родного сына, и отдала в приготовительный пансион Бидер. Из пансиона Павел Дмецов был переведен в училище при лютеранской церкви Св. Петра и, наконец, поступил учиться во вторую гимназию. Мать его, с разрешения помещика, несколько раз приезжала из Устюжны навещать сына, да и сама госпожа Ефимьева старалась поддерживать в нем любовь к его настоящей матери-крестьянке. Заботясь о будущности мальчика, супруги Ефимьевы решили усыновить его и обратились на высочайшее имя с двумя прошениями об этом. Им, однако, было отказано. В то же время оказалось, что классическое образование было не по силам Павлу Дмецову, и помещик, взяв его из гимназии, стал приучать к торговым делам, а в 1876 году Павел вступил на военную службу, на правах вольноопределяющегося, в лейб-гвардии егерский полк. Год спустя Ефимьев скончался в Устюжне, выписав к себе перед смертью из Петербурга свою жену и незаконного сына. На основании духовного завещания все огромное состояние его в сумме до 300 000 рублей перешло в исключительную собственность Павла Дмецова, который был назван в завещании воспитанником. Став неожиданно богачом, Дмецов оставил военную службу и вместе со вдовой своего отца поселился в Устюжне. Госпожа Ефимьева и после смерти мужа продолжала горячо любить его незаконного сына и с своей стороны сделала завещание, которым отказывала в пользу Дмецова все, что у нее было. В 1878 году к госпоже Ефимьевой приехала погостить ее старая приятельница Нейлисова, и Павел Дмецов повел их обеих на местное кладбище поклониться могиле Ефимьева. Когда они проходили мимо одной могилы, молодой человек остановил дам и с грустью сказал им, что в этой могиле нашла себе вечный покой его мать-крестьянка. Через шесть лет после этого в Петербурге умерла вдова генерал-майора А. Н. Бибикова, родная сестра покойного Ефимьева, и оставила состояние в 100 000 рублей.

Определением санкт-петербургского окружного суда в правах на это наследство были утверждены ее дальние родственники, тайный советник П. Митусов и коллежский советник С. Митусов. Между тем прямым наследником генеральши Бибиковой являлся сам Павел Дмецов как ее родной племянник. В то время, однако, ни он, ни его вторая мать не поинтересовались наследством, перешедшим к дальней родне, и только через шесть лет они вспомнили о нем. Оказалось, за это время материальные обстоятельства Дмецова сильно изменились к худшему. Благодаря широкой жизни он успел бесследно спустить не только состояние покойного Ефимьева, но и приданое своей жены, урожденной дворянки Сукиной, и стал, наконец, заметно стесняться в средствах.

В 1891 году был опубликован новый закон об узаконении детей, прижитых супругами до брака. Дмецов решил воспользоваться удобным случаем и уговорил госпожу Ефимьеву объявить его своим собственным сыном, прижитым будто бы ею с покойным мужем. Убежденная его доводами, она подала в новгородскую духовную консисторию заявление, в котором объяснила, что мещанин Павел Дмецов, записанный в метрике подкидышем, на самом деле есть ее законный сын.

Основанием к сокрытию действительного происхождения его, по словам госпожи Ефимьевой, будто бы послужила ранее беспричинная ревность к ней со стороны мужа. Боясь за ребенка, она поручила своим крепостным подкинуть его к избе Дмецовой, где он и находился некоторое время на воспитании. После, однако, муж узнал о его рождении, взял ребенка к себе в дом и никогда уже не расставался с ним, признавая его своим законным сыном. Сославшись на некоторых свидетелей, госпожа Ефимьева просила консисторию об исправлении метрики Павла Дмецова.

Необходимое дознание по этому поводу было возложено консисторией на устюжинского благочинного, протоиерея М. Сахарова, и последний в 1893 году под присягой допросил указанных госпожой Ефимьевой свидетелей, в том числе Федосью Закатову и А. Сретенского. Большинство свидетелей удостоверили, что супруги Ефимьевы считали Дмецова своим родным сыном, а жена его крестного отца объяснила, что умерший муж ее, помещик Караулов, однажды по секрету говорил ей, что история с подкидыванием ребенка была простой комедией, так как Дмецов действительно был рожден госпожой Ефимьевой. Федосья Закатова, в свою очередь, поклялась, что Павел Дмецов был законным сыном госпожи Ефимьевой и что его будто бы нарочно, для отвода глаз, подкидывали к избе Дмецовой.

При рождении Павла, по ее словам, всей прислуге Ефимьевых, в настоящее время уже умершей, было запрещено называть его сыном госпожи Ефимьевой, и только после он стал жить у своих родителей на правах сына. Тем не менее консистория признала все эти показания недостаточными и оставила ходатайство госпожи Ефимьевой без последствий. Решение консистории не застало уже в живых госпожи Ефимьевой, но смерть ее не остановила домогательств Павла Дмецова, и 9 августа 1893 года он обратился к архиепископу новгородскому и старорусскому Феогносту с просьбой о пересмотре его дела. Согласно резолюции высокопреосвященного, новгородская консистория предложила Дмецову указать таких лиц, которые удостоверили бы под присягой, что они были свидетелями беременности госпожи Ефимьевой в 1858 году и рождения от нее его, Павла Дмецова. Тогда Дмецов указал на коллежского секретаря А. Веретьевского, и последний подтвердил, что Дмецов действительно есть законный сын Ефимьевых. На вопрос, почему же мать решилась подкинуть в чужую семью своего сына, А. Веретьевский объяснил, что при рождении этого ребенка между супругами Ефимьевыми существовала временная ссора. Одновременно с этим Павел Дмецов обнаружил и действительную цель своих домогательств о признании его законным сыном Ефимьевых. «Почти десять лет тому назад, — писал он 20 февраля 1894 года высокопреосвященному Феогносту, — умерла моя родная тетка. В первых числах марта настоящего года исполняется десять лет, и если я к этому времени не успею предъявить свои права в санкт-петербургский окружной суд, то имение ее поступит в казну, за неимением наследников». Все-таки и на этот раз духовная консистория нашла, что возбуждение данного дела уже после смерти дворянина Ефимьева и ближайших свидетелей порождает немалое сомнение относительно происхождения Павла Дмецова от Ефимьевых, и отказала ему по-прежнему в исправлении метрической записи.

В то время как Дмецов хлопотал перед консисторией, с целью объявить себя племянником умершей генеральши Бибиковой, к ее наследникам П. и С. Митусовым был предъявлен иск о возврате полученного ими наследства. Оказалось, нашлись еще новые наследники в лице тайного советника Д. Корсакова, полковника В. Корсакова и дворянина Корсакова, которые приходились более близкими родственниками покойной генеральше, чем Митусовы. Зная, в каком положении находится дело об этом спорном наследстве, Павел Дмецов, не смущаясь вторичным отказом консистории, обратился в санкт-петербургский окружной суд с особым заявлением. Утверждая, что он — законный сын дворян Ефимьевых и, следовательно, родной племянник покойной Бибиковой, Дмецов просил окружной суд приостановить дело о правах на ее наследство впредь до окончательного решения духовного суда о его происхождении, а также о допущении его в это исковое дело в качестве третьего лица и о признании за ним исключительного права на наследство. Дмецова и здесь постигла неудача. Корсаковы и Митусовы вступили между собой в мировую сделку, и санкт-петербургский суд, прекратив возбужденное по их иску дело, вместе с тем отказал Павлу Дмецову в его просьбе. Не останавливаясь перед этим, Дмецов принес жалобу в 1-й департамент санкт-петербургской судебной палаты, но жалоба его была оставлена без последствий. Дмецов обратился с жалобой в правительствующий Сенат, и тот, отменив определение судебной палаты, передал дело во 2-й департамент той же палаты. 31 марта 1897 года судебная палата, в свою очередь, отменила решение санкт-петербургского окружного суда и предписала ему дать законный ход исковому прошению Павла Дмецова. В том же году, 17 мая, Дмецов обратился в VII отделение санкт-петербургского окружного суда с прошением о признании законности его рождения и об исправлении метрической записи. Повторяя известные уже причины, почему он долгое время числился подкидышем, Дмецов просил окружной суд допросить под присягой нескольких свидетелей, знавших о его происхождении. Окружной суд уважил эту просьбу и 10 октября 1897 года после привода к присяге допросил выставленных Дмецовым свидетелей Шарухина, Барсукову, Денисову, Сретенского, Веретьевского и Укладникова, которые дали благоприятные для Дмецова показания, доказывавшие несомненное происхождение его от госпожи Ефимьевой. Ввиду этого окружной суд определил признать мещанина Павла Дмецова законным сыном дворян Ефимьевых, а 17 декабря он уже выхлопотал исправленную метрику и представил ее в IV отделение суда, где находилось в производстве дело о признании за ним прав на наследство после генеральши Бибиковой.

Тогда П. и С. Митусовы, видя, что дело повернулось в неблагоприятную для них сторону, предъявили к Дмецову-Ефимьеву встречный иск о признании его незаконнорожденным. Окружной суд, однако, постановил решение в пользу Дмецова-Ефимьева и обязал Митусовых возвратить ему все полученное ими по наследству имущество госпожи Бибиковой. В результате 7 января 1900 года С. Митусов вошел к прокурору санкт-петербургской судебной палаты с заявлением, что решение окружного суда, признавшего Дмецова законным сыном дворян Ефимьевых, было основано на ложных свидетельских показаниях. Ввиду этого приступили к производству предварительного следствия, которым и удалось обнаружить, что Павел Дмецов на самом деле происходил от незаконной связи помещика Ефимьева с крестьянкой Екатериной Дмецовой, по мужу Полуниной. Вместе с тем выяснилась и ложность свидетельских показаний, данных в суде о происхождении Дмецова. На основании этого Павел Дмецов был привлечен к уголовной ответственности по обвинению в присвоении себе не принадлежащих ему прав состояния и в подстрекательстве посторонних лиц к даче ложного под присягой показания, а оставшиеся в живых Барсукова, Денисова, Сретенский и Веретьевский — по обвинению в лжесвидетельствовании.

Дмецов не признал себя виновным и настаивал на том, что он действительно законный сын дворян Ефимьевых. По его словам, сама госпожа Ефимьева говорила ему об этом, и он вполне искренно считал ее своей родной матерью, тем более что и помещик Ефимьев никогда не разубеждал его в этом и оставил даже ему все свое состояние.

Из остальных обвиняемых сознались только Денисова и Барсукова. Первая объяснила на допросе, что, не зная о действительном происхождении Дмецова, она ложно удостоверяла рождение его от госпожи Ефимьевой только потому, что и другие свидетели точно так же говорили на суде. Барсукова же сказала, что она хорошо знает о рождении Дмецова крестьянкой Екатериной, хотя тем не менее на суде, по настойчивой просьбе его, она дала совершенно ложное показание. По словам этой свидетельницы, Павел Дмецов обещал со временем хорошо отблагодарить ее за содействие и успокаивал словами: «Не бойся, — если что и выйдет, я отвечу сам».

Что касается Веретьевского и Сретенского, то они решительно отрицали свою виновность. Первый из них объяснил, что он действительно считал Дмецова законным сыном дворян Ефимьевых, хотя и не присутствовал при его рождении. В таком же смысле он дал показание и под присягой, а если что прибавил в пользу Дмецова, то, вероятно, по забывчивости. Другой обвиняемый оправдывался тем, что он показал под присягой лишь происхождение Дмецова от помещика Ефимьева, но кто была его мать — он не говорил, так как и сам не знал этого.

Помимо того, на предварительном следствии выяснилось, что и Федосья Закатова, при производстве духовной консисторией дознания в 1893 году, также давала ложное показание о происхождении Дмецова от госпожи Ефимьевой. После она призналась, что дать такое показание упросила ее покойная Ефимьева, с которой она прожила вместе 35 лет. Когда она заметила: «Да ведь всем известно, что Дмецов не ваш сын», — Ефимьева возразила на это: «Он мой сын; никто не стоял у моих ног, когда я рожала его». Уважая ее, Федосья Закатова решилась на ложное показание, хотя и знала об истинном происхождении Дмецова.

Дело это рассматривалось в марте 1902 года санкт-петербургским окружным судом с участием присяжных заседателей. Со стороны обвинительной власти выступал товарищ прокурора Зиберт. Защищали подсудимых присяжный поверенный Андреевский, помощник присяжного поверенного Гольдштейн, присяжный поверенный Базунов. Интересы Митусовых, возбудивших настоящее дело, поддерживали присяжные поверенные Аронсон и Слиозберг.

Из обвиняемых самый молодой — П. Дмецов, 43 лет, характерный тип помещика «доброго старого времени», преждевременно оплешивевший. Денисова и Барсукова — старушки 60–65 лет, хорошо еще помнящие суровое крепостное право. А. С. Веретьевский и А. Д. Сретенский представляют собой двух почтенных старцев 65–75 лет, патриархальной наружности, с длинными седыми бородами.

На суде никто из обвиняемых не признавал себя виновным.

— Я действительно законный сын покойного дворянина Ефимьева, — утверждал главный подсудимый.

— Нет, не виноваты… Чистую правду показывали, — настаивали остальные подсудимые, обвинявшиеся в лжесвидетельстве.

Публика в зал суда допускалась только по билетам.

В числе свидетелей вызван был также товарищ министра финансов В. Н. Коковцев.

Следствие открылось опросом господина Мамонтова, женатого на двоюродной племяннице покойного помещика Ефимьева. Свидетель сказал, что у госпожи

В. К. Ефимьевой, которую Дмецов выдает за свою родную мать, никогда не было детей. Она была больная женщина и жила отдельно от своего распутного мужа, который обзавелся целым гаремом. Дмецова свидетель знал еще мальчиком и редко видел его у Ефимьевых. Все считали его за незаконного сына помещика, но после смерти последнего он стал вдруг полным хозяином в его доме. Ходили слухи, что Дмецов уговорил после госпожу Ефимьеву ходатайствовать о признании его законным сыном. Однако он потом плохо обращался с ней, и ослепшую в последние соды вдову Ефимьеву преданная ей прислуга похоронила чуть ли не на свои скудные средства.

Мировой судья Н. А. Окунев также рассказал, что никто не сомневался в действительном происхождении Павла Дмецова. Он был незаконным сыном крестьянки Екатерины, по мужу Полуниной, и самого Ефимьева. Но его тем не менее любили и помещик, и его больная, бездетная жена.

Из прочитанного показания княгини Святополк-Мирской обнаруживается, что покойная В. К. Ефимьева в минуту раздражения говорила как-то, указывая на мальчика Дмецова: «Из хама не будет пана». Она же заставляла его иногда писать письма своей матери, бывшей крестьянке Екатерине Полуниной.

На суде читается, между прочим, показание неявившейся свидетельницы А. Н. Мамонтовой. Она приходится покойному помещику Ефимьеву двоюродной племянницей и, при посещении его семьи в 60-х годах прошлого столетия, замечала иногда небольшого, скромного мальчика. По-видимому, он не был близким членом семьи, и сама госпожа Ефимьева говорила про него, что он — только крестник мужа. Мальчик никогда не называл ее «мамашей», проводил время обыкновенно где-то в дальних комнатах и не садился за стол вместе с Ефимьевыми. Когда он жил уже в Петербурге, его изредка навещала крестьянка Дмецова, которую все считали его матерью. Тем не менее мальчик все-таки был очень похож на помещика-ловеласа, и жена последнего уклончиво выражалась, что ребенок ничем не виноват, если появился на свет Божий незаконнорожденным сыном ее мужа.

Из других свидетельских показаний выясняется также, что после, когда бездетная помещица полюбила мальчика, ее муж делал попытки узаконить его, но безуспешно.

Товарищ министра финансов В. Н. Коковцев рассказал, что ему приходилось одно время навещать Ефимьевых и он действительно видел у них мальчика, которого называли Павлушей. На его расспросы, что это за мальчик, госпожа Ефимьева давала неопределенный ответ, и свидетель считал его простым воспитанником, тем более что у помещицы никогда не было своих детей.

Однако из оглашенной на суде переписки г-жи Ефимьевой с Павлом Дмецовым видно, что она питала к нему в 70-х годах родительские чувства, называла милейшим сыном и вообще проявляла чрезвычайную нежность в обращении на письме.

По словам священника Лебольского, посещавшего Ефимьевых около 10-ти лет, он за все это время не видел какого-либо мальчика, которого они называли бы своим сыном. Да они и не говорили никогда об этом, ввиду чего священник твердо убежден, что родных детей у В. К. Ефимьевой не было. Случайно от другого священника он узнал, что какая-то крестьянка Екатерина родила от любовной связи с помещиком ребенка и его окрестили именем Павла.

Сама Ефимьева, — как видно из показания дочери генерал-майора В. К. Соколовой, — была очень добрая женщина, безупречной нравственности и жила с мужем, видимо, хорошо. Детей ей Бог не дал, и она уделяла свою любовь чужим детям. Муж ее был, что называется, хороший хлебосол старых порядков, любил широко пожить и отличался редким гостеприимством. Когда он привез в Петербург Павла Дмецова, мальчику шел уже девятый год. Своим сыном оба они в то время не называли его, выдавая лишь за воспитанника.

Вдова статского советника Л. Н. Окунева утверждает, что, по общему мнению, мальчик Павел был рожден одной из многочисленных любовниц помещика.

Привезя Дмецова в Петербург, помещик говорил своим знакомым, что мальчик — сирота и что он, Ефимьев, хочет бросить свои кутежи и усердно заняться его воспитанием.

Дмецов и сам признавался как-то свидетелю Курбатову, что он — незаконнорожденный сын помещика. Спустя некоторое время этот свидетель проведал, по слухам, будто бы Дмедов был в каком-то трактире и уговаривал несколько человек засвидетельствовать перед судом о его законном происхождении от дворян Ефимьевых. Ходили также слухи, что из трактира посылали за какими-то вексельными бланками и кому-то выдавалось тогда долговое обязательство на 10 тысяч рублей. Может быть, это было не что иное, как пустые сплетни, — соглашается свидетель.

Земский начальник Устюжинского уезда, Н. А. Колюбакин, в своем письменном показании объяснил, что госпожа Ефимьева обыкновенно жила в Петербурге, а муж ее — в г. Устюжне, где и родился потом Павел Дмецов. Поразительное сходство мальчика с Ефимьевым невольно обращало на себя всеобщее внимание. Перед смертью помещик подозвал к своей кровати жену и Павла и стал говорить: «Подожди, Верочка, я скоро поправлюсь, и мы хорошо заживем». Мечтам его не суждено было сбыться.

Избранный присяжными заседателями старшиной, профессор военно-юридической академии, генерал-майор В. Д. Кузьмин-Караваев все время тщательно знакомился с данными судебного следствия. От него не ускользала каждая характерная особенность дела, и он часто переспрашивал свидетелей. Последние резко распадались на две партии, очевидно одинаково заинтересованные в деле.

Показания второй партии, наоборот, клонились в пользу Павла Дмецова. Это был хороший, честный человек, большое состояние которого исчезло как дым, благодаря неудачным коммерческим предприятиям. Но он все еще являлся представителем помещичьей среды «доброго старого времени», и ему охотно помогали в тяжелых материальных обстоятельствах. А обстоятельства эти за последние годы действительно были неважны.

Имея до десятка детей, Дмецов после широкой, привольной жизни начал серьезно бедствовать, — за какую-нибудь сотню рублей, ссуженную добрыми людьми в долг, ему приходилось со слезами благодарить.

В г. Устюжне, Новгородской губернии, его считали за сына известного помещика, хотя он и подписывался обыкновенно простой фамилией Дмецова. Были в Устюжне и другие Дмецовы, но обвиняемый, знавший о своем происхождении, вовсе не был знаком с ними.

Свидетель С. Орлов, владелец трактира, откуда будто бы посылалась прислуга за вексельными бланками, уверяет, что ничего подобного не было в действительности. Самого Дмецова он знает уже около 27 лет и очень высокого о нем мнения.

В свою очередь, господин Хосинский удостоверяет, что подсудимая М. П. Денисова, по ее словам, вовсе не сознавалась в лжесвидетельствовании. Напротив, она говорила свидетелю, что будто бы сам судебный следователь принуждал ее сознаться и даже грозил арестом за ослушание, но она решительно отказалась брать грех на душу. После, однако, вопреки действительности, ее все-таки записали сознавшейся, тем более что она — неграмотная. Другие свидетельские показания также благоприятны для всех обвиняемых. Павла Дмецова многие знали действительно как сына обоих Ефимьевых, и он обрисовывается с хорошей стороны.

В своих письмах покойный помещик пишет, между прочим, своей жене: «Поздравляю со днем ангела… Посылаю к тебе Павлушу провести этот день. Думаю, что будешь довольна». В письме на имя сестры, госпожи Бибиковой, он говорит: «Если Павел израсходовал все деньги, то напиши — и я еще вышлю». Вообще, в словах покойного Ефимьева видна родительская заботливость о подсудимом.

Наконец оглашается «Дело Новгородской духовной консистории о признании подкинутого к дому устюжинской крестьянки Е. О. Дмецовой ребенка законным сыном дворян Матвея и Веры Ефимьевых». Родился Павел Дмецов 1 июля 1858 года. По словам госпожи Ефимьевой, подкинуть своего ребенка к чужому дому заставила ее дикая ревность мужа, но последний вскоре же убедился, что новорожденный — действительно его сын, и взял его обратно в дом.

Протоиереем М. Сахаровым по этому делу были опрошены, при клятвенном обещании, несколько лиц, близко знавших семью Ефимьевых, и они подтвердили, что помещик и его жена считали Павла Дмецова своим, сыном и, как родного, представляли его бывшим в их доме гостям. С своей стороны он оказывал им полное сыновнее почтение, и, горячо любя его, госпожа Ефимьева тратила на него массу своих денег. Относясь к ней, как к родной матери, он везде жил совместно с ней. Умирая, сам Ефимьев оставил ему, по духовному завещанию, все свое состояние. Если верить некоторым свидетелям, большинство которых уже перемерло, то госпожа Ефимьева в конце июня 1858 года была беременна и мучилась родами. Когда ребенок появился на свет Божий, она приказала подкинуть его куда-нибудь и настрого запретила дворне упоминать когда-либо о нем. При совместной же жизни Павла с Ефимьевыми родительская любовь их к нему резко бросалась всем в глаза. Странным является только то обстоятельство, что очень долгое время никто из них не хлопотал об исправлении метрической записи новорожденного Павла.

АНДРЕЕВСКИЙ Сергей Аркадьевич

Родился в 1847 году. Отличаясь разносторонним образованием, завоевал себе известность как талантливый юрист и замечательный оратор. Начал свою деятельность первоначально товарищем прокурора санкт-петербургского окружного суда, а затем перешел в корпорацию присяжных поверенных. Кроме судебного поприща, он занимает видное место в русской литературе как поэт и критик. С. А. Андреевский выступал во многих известных процессах, в том числе по делу Дмецова-Ефимьева, и всегда привлекал к себе всеобщее внимание своими прекрасными защитительными речами. В настоящее время по праву считается корифеем русской адвокатуры.

Большое впечатление производят три прошения на высочайшее имя от дворян Матвея и Веры Ефимьевых. Упоминая о своем безупречном служении престолу и отечеству, об избрании его пять трехлетий предводителем дворянства и пожаловании орденами Владимира 4-й степени и Анны 3-й степени, — Матвей Ефимьев всеподданнейше просит в трогательных выражениях разрешить им с женой усыновить приемыша Павла. Прошения эти не были удовлетворены.

По окончании судебного следствия открылись прения сторон.

Представитель обвинительной власти господин Зиберт находил, что во всех своих прошениях на высочайшее имя оба Ефимьевы ни разу не называют Павла Дмецова родным сыном, а выдают его только за приемыша или подкидыша. Если бы Павел действительно был сын госпожи Ефимьевой, то, по желанию мужа, он легко мог бы быть узаконен. Помещик сам служил в палате гражданского суда и потому, без сомнения, должен был знать все необходимые порядки. Конечно, в данном деле трудно добиться истины, — почти полвека прошло уже со времени рождения подсудимого. Тем не менее из свидетельских показаний все-таки удалось установить, что у больной жены помещика никогда не было детей. Любовь же ее к приемышу решительно ничего не доказывает: лишенная своей детворы, она, как женщина, ощущала настоятельную потребность любить кого-нибудь. С другой стороны, никем не было категорически доказано, что подсудимый — действительно родной сын ее. Называя историю о беспричинной ревности помещика к жене и подкидывании новорожденного ребенка — ложью, товарищ прокурора поддерживал обвинение.

Со стороны гражданских истцов Митусовых выступали присяжные поверенные Аронсон и Г. Б. Слиозберг. Речи их длились почти три часа. Второй из них настаивал, что факт рождения Павла Дмецова больной помещицей, не имевшей детей около 17 лет, бесспорно не установлен. Только жажда большого наследства, оставленного генеральшей Бибиковой, повлекла обвиняемого к домогательствам об узаконении его.

В свою очередь, присяжный поверенный Аронсон характерно обрисовал наиболее важные детали данного дела. Оно стало сложным, по его мнению, лишь к концу судебного следствия, но присяжные заседатели сумеют правильно разобраться в нем.

— Вы теперь находитесь в таких же условиях, как когда-то и новгородская духовная консистория, — говорил присяжный поверенный Аронсон, — и вам, господа присяжные заседатели, надо решить вопрос: сын ли Павел Дмецов дворянки Ефимьевой или только сын ее мужа?

Если окружной суд раньше высказывался по этому вопросу в пользу Дмецова, то ведь он не слышал многих других свидетелей, которые держатся на этот счет противного мнения.

Гражданские истцы, наконец, заявляют, что для них безразлична судьба подсудимого. Пусть его оправдают, но факт незаконного происхождения его должен быть признан.

Слово предоставляется защите.

Помощник присяжного поверенного М. Л. Гольдштейн указал первоначально на страшную путаницу в неблагоприятных для Дмецова свидетельских показаниях. Один и тот же младенец сразу рождается в четырех различных местах и воспринимается одновременно тремя акушерками. Где же правда?

Разбивая такие показания, защитник напоминает присяжным заседателям содержание некоторых писем покойной помещицы Дмецову. Письма эти дышат истинной материнской любовью, и помещица относится к Павлу, как к своему родному сыну.

Защите не приходит в голову дерзкая мысль сказать, — на противной стороне лжесвидетели, — нет! Но история рождения Дмецова много десятков лет тому назад, несомненно, имела свое основание. Ничего нет удивительного, если дворянин Ефимьев, заметив беременность жены после ее 17-летнего бесплодия, отнесся предубежденно к этому обстоятельству. Ему могла вспомниться тогда известная поговорка относительно «проезжего молодца».

На всем этом деле лежит тайна, но люди, общественная совесть должны довольствоваться представленными здесь доказательствами. Иначе дело это правильнее было бы озаглавить делом по обвинению дворянки Веры Ефимьевой в подделке своего ребенка.

Характерными, между прочим, являются и те показания против подсудимого, которые даются людьми заведомо по слухам или собственному наитию. Один из таких свидетелей рассказывал, например, о событиях того времени, когда ему самому было не более года от рождения!

Переходя к личности обвиняемого, защитник говорит, что его нельзя упрекнуть в чем-либо предосудительном. Он скоро спустил 300-тысячное состояние, но оно ушло не на любовниц и бесшабашный разгул, а на неудачные коммерческие предприятия.

Гражданским истцам безразлично — оправдают Дмецова или нет. Они питают только нежные чувства к наследству после генеральши Бибиковой, которое грозит перейти от них к подсудимому.

— Мне кажется, что вы, господа присяжные заседатели, чувствуете здесь правду, — закончил защитник.

Присяжный поверенный С. А. Андреевский начал свою речь с того, что для защиты едва ли предвидится опасность с уголовной стороны. Весь главный фундамент настоящего дела кроется в злополучном наследстве. Как можно назвать Дмецова подстрекателем к заведомо ложным показаниям, а остальных подсудимых — лжесвидетелями, если он был твердо уверен в своем рождении, убежден своей матерью, а они подтверждали только действительность? Нельзя же признать, что и покойная Вера Ефимьева, — эта добрая, честная женщина, как выяснилось на суде, — тоже была лжесвидетельницей.

Сказать, что история с подкидыванием ребенка к чужому дому — ложь, едва ли это возможно. После, за все 35 лет совместной жизни подсудимого с отцом и матерью, мы наблюдаем прекрасный семейный союз.

Блестящая, литературная речь защитника изобиловала образными выражениями и произвела сильное впечатление.

— Желаю вам, господа, — в заключение сказал он, обращаясь к присяжным заседателям, — покончить дело простой житейской справедливостью.

Горячую речь произнес также присяжный поверенный Л. А. Базунов, защищавший крестьянок Барсукову, Денисову и мещанина Сретенского. Виновность их связана с обвинением главного подсудимого — Павла Дмецова, но все доказательства этого обвинения ни на чем не основаны. Дело осложнилось лишь наносными элементами наследственного вопроса. Присяжные заседатели, безусловно, должны высказаться в пользу обвиняемого. Сами родители его, дворяне Ефимьевы, признают его из-за гроба своим сыном.

После речи последнего защитника, присяжного поверенного Герцмана, посвященной подсудимому А. С. Веретьевскому, последовали возражения сторон.

Товарищ прокурора отметил, что, собственно, и защитники Павла Дмецова являются скорее гражданскими истцами, чем защитниками.

Выступавший со стороны господ Митусовых присяжный поверенный Аронсон обратился к присяжным заседателям со словами — У вас ищут правды, но не на основании чего-то измышленного, фантастического. Вопрос в наследстве… Вы должны решить, кто ближе покойной Бибиковой: Павел Дмецов или Митусовы.

В своем последнем слове Дмецов проговорил взволнованным голосом:

— Мне остается верить только, что Господь Бог сохранит меня, и с этой же просьбой обращаюсь к вам, присяжные заседатели.

— Ни в чем не виноваты, — добавили обе подсудимые.

— Как перед Животворящим Крестом, я говорил правду, — закончил последний обвиняемый, титулярный советник Веретьевский.

На разрешение присяжных заседателей судом было поставлено 9 вопросов.

После продолжительного совещания присяжные заседатели признали факт преступления недоказанным.

Резолюцией суда все пятеро подсудимых были объявлены оправданными.