Письма русских из Французского иностранного легиона
Письма русских из Французского иностранного легиона
Вниманию читателя представляется блок писем легионеров, который датируется 1919 годом. Это письма белогвардейцев, которых обманом заманили в Легион сами французы, воспользовавшись безвыходностью их положения. К слову сказать, этим положением белогвардейцы во многом были «обязаны» тем же французам, которые не желали драться против большевиков и оказать им тем самым союзническую помощь. В то же время французы не позволили белогвардейцам из отряда, действовавшего в районе Одессы, позднее присоединиться к своим войскам. Эти письма позволяют прояснить все подробности относительно поступления в Легион. Адресованы эти письма представителю колчаковского правительства во Франции В.Л. Бурцеву или другим белогвардейцам. Хранятся эти письма в фонде Бурцева в ГА РФ. Ф.5802. Оп.1. Д.1419. Лл.1–3, 5,6, 8, 10, 14–26, 28, 29, 32–36, 38, 40, 41.
«21 августа 1919 г. Здравствуй, дорогой дружище! Вчера, после похода к командиру на рапорт, получил 2 приятные новости. Во-первых, вызывают на получение премии, во-вторых, получил от тебя письмо, от которого пришел в большую радость, но немного упал духом, прочтя письмо Овсянникова Овчинникову, где он в конце письма пишет, что вы обиваете все пороги, и что там только обещают что-то предпринять. Ради Бога, напиши относительно моего письма. Я больше чем уверен, что письмо, заверенное полковником, будет удачным, а вот на свое мне что-то не верится. Нестеренко! Ведь тебе известна жизнь в Легионе! Неужели ты допустишь, чтобы все уехали, а я остался жить здесь. Похлопочите! Прошу всех, не дайте зачахнуть, как это случилось с Киппером, который уже в чахотке и лежит в околодке. Если придется оканчивать срок контракта, то я не выдержу и года. Когда вы уехали, то я еле-еле сдерживал себя, чтобы не сделаться дезертиром. Ну а если уедет эта группа офицеров, то после неудачного побега останется одно — сдохнуть, да и только. Еще раз умоляю, похлопочите! Никогда вам этого не забуду. Вечно буду благодарен. Новости Легиона следующие: окончились экзамены в учебной. Первые прошли Мальцев, Поляков, Ханин и прочие.
Вторая, от которой я вовремя улизнул, это назначение моей группы в Марокко. За день до этого я был на рапорте у капитана и просил о зачислении меня в капралы, что он и сделал. Таким образом, я спасся, и теперь вместе с группой наших офицеров ждем результата наших и ваших действий из Парижа. Еще раз, не забывайте своих друзей, случайно заброшенных в эту каторгу. Тебе же за спасение наших душ простятся многие грехи. Прости, что пишу скверно, но я расстроен страшно. Кланяемся Вам все. Твой друг, Шура Иванов». «Господину представителю Русской Добровольческой армии генерала Колчака Поручика 42-го пехотного Якутского пехотного полка командующего гарнизоном города Одессы Николая Субочева-Залесского. Лейб-гвардии Литовского полка прапорщика Шершеня 37-го авиационного отряда военного летчика прапорщика Грубского Финляндского полка подпрапорщика Сыромятникова 58-го Прагского полка старшего унтер-офицера Ильченко 56-го пехотного запасного полка вольноопределяющегося Адама Ярмоловича 47-го Украинского полка старшего унтер-офицера Алиевского Рапорт Мы, вышепоименованные, верные сыны матушки-России, полные сил и русского духа, судьбой заброшены в Африку, в Иностранный легион. Чувствуя нравственный долг и имея желание спасти от врагов гибнущую Родину и таким образом принести пользу своему Отечеству, обращаемся к Вам с покорнейшей просьбой — войти с ходатайством о переводе нас из Иностранного легиона в Русскую Добровольческую армию адмирала Колчака для борьбы с общим врагом — большевизмом. Поступили мы в Легион в марте месяце сего года в городе Одессе. Другого выхода не было, т. к. мы были захвачены в плен большевиками при отступлении из города Одессы Русской Добровольческой армии генерала Деникина, а на второй день бежали от них. После этого мы обратились к французскому командованию, войска которого тоже отступали из Одессы, где через переводчика нам было предложено поступить в ряды французской армии, якобы для борьбы с большевиками, а вместо этого мы были отправлены сначала в Африку, в город Сиди-Бель-Аббес, а после уже в Марокко, для борьбы с арабами.
На основании вышеизложенного покорнейше просим Вашего ходатайства об отправлении нас, как русских офицеров и солдат, из Иностранного легиона в Русскую Добровольческую армию адмирала Колчака для борьбы против большевиков. Там, на святой Родине, в отчаянной борьбе против большевизма, мы принесем гораздо больше пользы, как для нашей Родины России, так и для Франции, т. к. в настоящее время победить большевиков — это задача всего мира. Настоящий рапорт мы доверяем подать бывшему офицеру французской армии Роберту Пелльтьеру, живущему в Париже. К сему рапорту все подписываемся. 23 августа 1919 г., Марокко. Адресовать прошу на имя Субочева-Залесского в 1-й иностранный полк, 1-й батальон, 1 рота, Гхорм-эль-Алем».
«27 августа 1919 г. Дорогой коллега! Вчера получил Ваше письмо, в котором Вы сообщаете, что за нами в Легион послан запрос. Увы, до сих пор еще нет никаких запросов, несмотря на то что со дня Вашего отъезда прошло около 3 недель. Меня, Барынина, Ишатова и Капустина перевели в учебную команду, где служится «не с медком». Все наши помыслы направлены в Париж, это наша заветная мечта. О, когда она исполнится! Счастье кажется близко и далеко. Близко тогда, когда мы получим от Вас весточку с радостной новостью по поводу нашего скорого освобождения, а далеким — после Вашего продолжительного молчания. Сообщаю Вам последнюю новость, только что полученную: полковник Казанжи и подпоручик Мацарский сегодня врачебной комиссией признаны негодными к службе и через дней 4–5 выедут в Париж. Наши послали Вам телеграмму с извещением о том, что никакого запроса в полк не поступало, просят передать ее адмиралу Колчаку. Вы, со своей стороны, поторопите адмирала, т. к. страдания наши становятся с каждым днем все невыносимее. Когда мы уже дождемся минуты быть в Вашем кругу? Сейчас сижу в классе на этой проклятой теории, смотрю в книгу и «вижу фигу». Наша братия решила совсем не зубрить теорию в надежде на скорое освобождение. Пишите письма почаще и пообстоятельнее. Жму всем руку. Всем шлем горячий привет и наилучшие пожелания. Нас не пускают в город, т. к. все время занимаемся теорией и пока не знаем ни черта. Ваш подпоручик Марковников».
«4 сентября 1919 г. Милостивый государь Бурцев! Простите великодушно, что осмелился Вам написать. Я решил обратиться к Вам, как к человеку, имеющему влияние во французских правящих кругах. Из-за большевизма я был вынужден покинуть Одессу и поступить «добровольно» в ряды французской армии. До прибытия в Африку я не знал, что буду служить в Иностранном легионе, и вообще не знал, что таковой собой представляет. Оказалось, что в Легионе служат преступники, которым французское правительство дает убежище в своих иностранных легионах. Не поддается никакому описанию отношение местных начальников по отношению ко мне и многим другим русским, которые с ними столкнулись в один из дней в Одессе. Нас заставляют исполнять самые тяжелые работы в течение всего светлого времени, особенно за 7 дневных часов. Роем ямы, долбим их киркой и лопатой. Работы начинаются с утра и длятся без перерыва 4 часа, и мы трудимся, не разгибая спины. В противном случае немилосердно наказывают. Выкачиваем воду из колодцев, выделываем кирпичи, каждый по 3–4 пуда. Вынимаем также камни из оврагов и разбиваем их. Эти работы мы выполняем вместе с дисциплинарными батальонами, где находятся осужденные до 20 лет каторжных работ. Никакой разницы между нами, честными русскими гражданами, бежавшими от большевиков и по несчастью попавшими в Легион и всевозможным рядом иных элементов, которые, совершив преступление, нашли свое спасение в Легионе, нет. Число русских только здесь, в Коломбошаре, насчитывает 26 человек. Вы, господин Бурцев, как старый борец за свободу и правду, должны обратить Ваше благосклонное внимание на нас, страдальцев, находящихся на чужбине. Я верю в Вашу силу, и я убежден, что Вы можете произвести некоторое влияние в отношении нашего освобождения. Несколько дней тому назад, сообща со своими друзьями по несчастью, я отправил прошение на имя русского посла во Франции, с подписями 26 человек, с просьбой отправить нас в армию адмирала Колчака или генерала Деникина для совместной борьбы с большевизмом. Смею надеяться, что Вы не оставите мое письмо без Вашего доброго внимания, за что заранее выражаю Вам свою глубокую благодарность от себя и остальных 25 страдальцев, жертв большевизма. Покорнейше Вас прошу подтвердить мне о получении моего письма. С почтением, Разумовский, родственник знаменитых аристократов Разумовских. Я племянник знаменитого в Париже гравера и скульптора Феликса Разумовского. P.S. Служим мы в Легионе с 31 марта 1919 г. со дня оставления Одессы французами. Я — коллежский асессор, служивший на Румынском фронте при штабе 9- й армии».
«Дорогие друзья! Да, живется с каждым днем все хуже и хуже. С каждым новым Вашим письмом — новые надежды и сомнения. Ну что же, говорят: терпи, казак, атаманом будешь. Ну, что нового у Вас в Париже? Пишите и не забывайте тех, чьи мысли направлены к Вам! Горячо уважающий Вас, хорунжий Н. Керечицкий». «6 сентября 1919 г., Ру-Дениль, 2-й маршевый полк, 2-й батальон Господин Бурцев! Мы — русские солдаты, находящиеся в Иностранном легионе на позиции в Марокко. Покорнейше просим Вас: не откажите нам и нашей просьбе. Составьте про нас статью и напечатайте ее в газете «Общее дело» о том, как нас сюда французы пригласили. Мы страдали здесь 5 лет, чего только мы тут не переносили! Но все-таки мы не обижаемся на свою дорогую Родину, Мать Россию. Знать, такое время пришло. Наконец явились к нам в Россию наши союзники-французы и заманили нас, русских, в свою армию. Сказали, что мы будем служить в их армии, т. е. во Франции, и нести гарнизонную службу. Вот они привезли нас во Францию и отправили в Марокко, на позицию, где теперь мы и пропадаем. Нам были обещаны деньги и все прочее, а теперь мы не видим ничего. Получаем всего 2 кружки муки и 2 баклажки воды. Здесь нам, наверное, и придется помереть и больше не увидеть России. Вот какие наши герои-»союзники» французы. Господин Бурцев, просим прислать нам один номер газеты «Общее дело», в которой будет это письмо помещено. С приветом, Ваш М. Стасюк, а также с ним и другие».
«12 сентября 1919 г. Милостивый государь, господин редактор! Спешу ответить благодарным письмом на сделанную Вами как мне, так и моим друзьям большую радость присылкой своих газет. Как приятно видеть собравшихся в свободную минуту кучку русских, часть Великой России, заброшенных в далекую Африку и пытающихся разбираться в последних событиях, творящихся в России. То и дело слышатся при чтении вздохи наболевшей души и частые проклятия, посылаемые по адресу большевиков, и чтец, у которого на глазах слезы, читающий все данные о грязной работе этих разбойников, изредка смахивает их. Такая частая и обычная картина наводит на мрачные мысли, и испрошенная слеза уже висит на реснице. И чтобы не дать упасть еще больше духом этим рабам, как хоть и не называет здесь легионное начальство этих доселе непобедимых защитников Великой России и Франции, они стараются незаметно уйти. Они стараются немного успокоить себя, но от этого успокоения ложится новый камень на измученное сердце и дышать еще тяжелее. Да, господин редактор, трудно, тяжело, страшно тяжело, так что другой раз грязная мысль приходит в голову, от которой после этого жутко становится. А там, за бараком, куда ушли успокаиваться наши, все крепче и крепче слышатся ругательства и проклятия, посылаемые туда, на далекую Родину, ее мучителям. Да, что-то будет! Господин редактор! Я посылаю Вам большое письмо с подробным описанием нашего положения, а ниже — и рапорт с ним вместе на имя представителя России адмирала Колчака и прошу Вас подать его по принадлежности и в возможно скорейшем времени сообщить мне о ходе дела. Просьба отправить нас из Иностранного легиона в армию адмирала Колчака. Боюсь, что цензура не пропустит его. Но я напишу еще письмо, которое отправлю после полудня. Надеюсь на Ваше доброе участие, а потому питаюсь надеждой на светлое будущее, т. к. 4 моих товарищей офицеров уже уехали в Париж. Жду с нетерпением ответа. Ваш слуга, поручик Субочев-Залесский».
«Сиди-Бель-Аббес 21 сентября 1919 г. Дорогой полковник! Сегодня нам стало известно, что на ходатайство адмирала Колчака о нашей отправке последовал отрицательный ответ генерала Шерье,[449] начальника войск департамента Оран, а следовательно, мы остаемся в прежних условиях, если Вы, наши представители, не возбудите вопроса перед генералом Щербачевым и Погуляевым. Нам стало известно, что на нас, в количестве 35 человек, пришло сообщение. В частности, постарайтесь увидеть генерала Щербачева, перед которым ходатайствуйте с представлением моего рапорта о моем вызове. Положение наше значительно ухудшилось. Кульчицкого ударил 2 раза по лицу Ван дер Берг, Морковникова — тоже. Каждый день изнурительные занятия, а деньги только обещают. Как-то 25 минут занимались штыковым боем и ползанием по-пластунски на скошенном поле и камнях. Избиты руки и все тело. Из военного министерства, в которое запрашивали, не имеем от командира препятствий к отправке нас при первой возможности. Эта бумага была отослана командиром Шерте, который будто бы дал отрицательный ответ, направив свой отказ генералу Нивелю. На нашу отправку отрицательно смотрит капитан, который подал несколько отрицательных рапортов по этому вопросу. Принимайте меры, какие найдете более лучшими. Короче говоря, положение трагическое, а для некоторых — на границе безумия. Спасайте всеми средствами, молите Щербачева и Погуляева о возбуждении скорого и энергичного ходатайства перед французским военным министерством. Защитите интересы офицерской группы и, в частности, офицеров, в которых Вы уверены. Мы знаем, что энергичное вмешательство в нашу горькую судьбу генерала Щербачева может избавить нас от каторги и дать нам возможность еще принести пользу Родине. Мы также уверены, что Вы сделаете все, что подсказывает Вам Ваша совесть, долг офицера, который только что сам избавился от нашего настоящего положения. Пусть милый товарищ Моцарский своим дневником докажет наше положение. Не забывайте нас, действуйте возможно энергичнее, зная, что каждая минута промедления стоит нам здоровья, я не говорю уже про стаканы пота, которые выжимаются из нас каждый день. Сделайте все, кричите везде и всюду, вплоть до энергичного депутата парламента, которому расскажите нашу судьбу и условия, при которых мы попали в Легион. Расскажите про условия, нам предлагавшиеся и оказавшиеся на самом деле, от которых волосы встают дыбом. Желаю Вам полного счастья, если мы не увидимся, а пока Вы в Париже, сделайте все, что можете. Не забудьте приписать к моему рапорту № 53188 и мою фамилию по Легиону. Целую крепко Вас и Моцарского, милого дорогого товарища и друга. Ваш Алиевский».
«Сиди-Бель-Аббес 7 октября 1919 г. Дорогой Олег Павлович! Сегодня получил Ваше письмо и спешу ответить сегодня же. Как раз выдался исключительно легкий день, и я его могу использовать для бесед с моими милыми друзьями, «друзьями-товарищами», живущими на воле, живущими переживаниями жизни, живущими жизнью людей. Как мы живем, писать не буду, всего не напишешь, а частичное описание не даст представления. Полковник, с которым Вы, наверное, виделись, рассказал Вам про всех и про все, да кое-что Вы уже знаете из моего письма, которое опередило получение одного письма от Вас. 8 частности, скажу Вам несколько слов про Сашу. За короткое время он выправился внешне и окреп, если можно так сказать, внутренне. Правда, эта выправка ему дорого стоит. Дорого и тяжело мне, другому, третьему, но ему труднее всего, как не бывшему ранее на военной службе. Трагедия нашего положения заключается в том, что мы оторваны от Родины и будем оторваны от нее в продолжение 5 лет, и эти 5 лет должны провести среди преступного элемента и реализовывать ценой собственной крови чуждые нам интересы. Эти 5 лет нам предстоит провести среди песков, палящего солнца, испытывая каждую секунду жажду, недостаток питания, болезни, в отсутствии общества и книг. Дело в том, что легионер — это такое пугало, что даже последняя проститутка — простите, но это правда! — охраняя свою репутацию, если так можно говорить, репутацию проститутки, никогда не покажется на улице с легионером, не говоря уже о кухарках, которые для нас желательны, как дамы высшего общества. И это — в центрах, на местах же все население относится к легионерам, как к врагу. Итак, для легионера в час досуга остается только вино и общество товарищей-преступников по Легиону и в лучшем случае — общество проституток. С Сашей виделся я больше случайно, хотя и живем в одной казарме и имеем общий вход. Дело в том, что я учусь на капрала и занят сейчас целый день. В часы отдыха, когда все имеют увольнительную и идут в город, я иду на теорию и заканчиваю занятия только тогда, когда все уже спят. А в воскресенье я держу караул и тоже, следовательно, занят и день, и вечер субботы, и день воскресенья. Вечером же воскресенья я думаю больше об отдыхе в кровати, чем о земных удовольствиях и встречах. Время летит страшно, работаю безумно, как могу работать только я, но я работаю без целей, без идеи. Я, адвокат и офицер со специальным уклоном, добиваюсь чина капрала. Какой трагизм! Какая несуразность, созданная российской обстановкой, русской революцией! Часто от сознания этого трагизма волосы становятся дыбом. Подумайте только, что я подметаю полы, чищу картофель, овощи, стираю белье и прочее, и прочее. Перейду ближе к делу. Делайте все, что только возможно для того, чтобы освободить Сашу, т. к. жалко 5 лет, которые ему придется пробыть в Легионе. Полковник расскажет Вам всю обстановку для более правильных действий. Целую Ваши руки и шлю Вам наилучшие пожелания. Не забывайте, пишите чаще. Лично я не могу Вам писать часто, хотя постоянно помню о Вас — я очень занят».
«Его Высокопревосходительству, генералу Щербачеву, представителю правительства Адмирала Колчака в Омске. Рапорт Я — офицер Русской и Добровольческой армий генерала Деникина. В лице русских офицеров и солдат той же армии, которые в настоящее время находятся на пограничных постах в колонии Марокко, обращаюсь к Вам, Ваше Высокопревосходительство, с покорнейшей просьбой ходатайствовать перед военным министерством Франции, чтобы нас всех отправили в Россию, в одну из Добровольческих армий, оперирующих против большевиков. Вот случай, из-за которого мы попали в Легион. В средних числах марта месяца сего года наш сравнительно небольшой отряд Добровольческой армии под командой генерала Санникова стоял на позиции под городом Одесса, и там же стояли некоторые французские части, а именно 176-й дивизии. Когда большевики крупными силами повели наступление, то французские части без всякого боя, и даже не сообщив нам, должно быть, «по стратегическим соображениям» своего высшего командования или по инструкциям из Франции, стали отступать. Наконец я и мои друзья узнали, что они грузятся на транспортные суда. Наш же отряд принял бой и был большей частью перебит, а частично взят в плен. Большевики, среди которых было много латышей и китайцев, добивали раненых и жестоко издевались над пленными офицерами и солдатами. Они даже обещали милостиво расстрелять тех из нас, которые не признают их власти и не поступят к ним в армию. Для обсуждения и решения этого вопроса они дали нам одну ночь. Благодаря верной службе чинов их армии — красноармейцев, за несколько сотен рублей нам удалось бежать. По дороге к Одессе мы нагнали отходящие французские части, под покровительство которых и перешли. Придя в Одессу, мы узнали, что французы спешно грузятся и уезжают, и что штаб Добровольческой армии уже уехал на Дон. Перспектива остаться в Одессе и опять попасть в руки большевиков нам не улыбалась, и мы обратились с просьбой к французскому командованию каким-нибудь способом отправить нас в Добровольческую армию, на Дон. Вместо ответа на нашу просьбу французы предложили нам поступить волонтерами в свою армию, которая тоже, как они говорили, оперирует против большевиков, но для этого нам надо было подписать контракт на 5 лет. Получалось 2 варианта развития событий: попасть в руки большевиков и быть расстрелянными ни за что, ни про что, или подписать контракт. Размышлять долго не приходилось, потому что французы очень спешно грузились и уезжали, да и большевики ожидались в Одессе с часу на час. Пришлось из двух зол выбирать меньшее и подписать контракт, но т. к. он был написан на французском языке, то мы хорошо не знали и даже теперь не знаем, что и подписывали… Скоро нас обмундировали, посадили на русский пароход «Император Петр Великий» и повезли… И что же? Вместо того, чтобы везти нас на фронт против большевиков, они повезли нас сначала в Салоники. Потом, уже на французском пароходе, они нас повезли в Бизерту и, наконец, в город Сиди-Бель-Аббес. Здесь они обучали нас около 2 месяцев французскому военному строю и затем послали в свою колонию Марокко для борьбы с полудикими арабами. Недавно я, совершенно случайно, узнал о Вашем, Ваше Высокопревосходительство, приезде в Париж, как представителя правительства адмирала Колчака, почему и решил обратиться к Вам, Ваше Высокопревосходительство, с вышеуказанной просьбой. Все мы искренне жаждем сражаться в рядах Добровольческой армии для воссоздания Великой России, без ропота и терпеливо перенося всевозможные лишения и невзгоды против этих варваров-большевиков, поругателей всего святого, а не здесь, борясь против полудиких арабов. Французы, увозя нас из России, которая за 4 года войны положила миллионы своих дорогих сынов для победы Франции, поступили в такой тяжелый час не как союзники, желающие нам добра, а как эгоисты и как самые подлые и коварные ее враги. Они не имели никакого права вербовать нас, ни с законной точки зрения, ни с точки зрения чисто союзнической, на основании нижеуказанного. В Одессе командованием Добровольческой армии был издан приказ, и он же был признан и подписан высшим командованием французов, воспрещающий переход чинов армии из одной части в другую. Кроме того, кажется, есть следующий закон о вербовке добровольцев, который гласит, что французы имеют право делать набор легионеров только в своих колониях и местностях, оккупированных ими. Одесса же ими оккупирована не была, потому что они были приглашены туда командованием Добровольческой армии для большего подъема духа и успокоения нервной системы у жителей города, почему французы и не вмешивались ни в какие дела. Они превосходно знали, кто мы и что мы, но, несмотря на это, на наш приказ и на свой же закон, предложили нам на французском языке контракт, пользуясь нашим незнанием их языка и безвыходным положением. После этого они завезли нас, ни в чем не повинных, в среду преступных лиц с довольно темным прошлым и обращаются с нами, как с теми же преступниками, и что обиднее всего, это делают кровные французы. Они не упускают случая поиздеваться над нами, как и наши заклятые враги немцы, которые, совершив у себя на Родине преступление, бежали оттуда, чтобы избежать наказания, тюрьмы или петли, и теперь скрываются здесь. Такое ничем не заслуженное и несправедливое отношение к нам, чинам Русской Великой армии, которая 4 года стояла на страже интересов Франции, которая положила миллионы своих дорогих сынов на поле брани за победу Франции, сильно бьет по нервам. Эти нервы и так уже достаточно истрепаны войной, ранами и последней разрухой, что сходишь с ума и чуть ли не решаешься на самоубийство. Вращаясь здесь, среди людей с темным прошлым, среди людей, низко опустившихся нравственно, число которых здесь преобладает над нормальными, можно ли остаться таким же, истинно русским, честным, прямым и горячо любящим свою Родину? Нет! Невозможно, потому что здесь место только преступникам, у которых нет ничего святого, у которых нет ничего дорогого и любимого, и не русским. Я почти каждый день получаю от русских со всех концов колонии Марокко письма, в которых меня просят написать кому-нибудь из влиятельных и имеющих связи русских людей, любящих свою Родину, и которые из-за любви к ней могут позаботиться о нас, чтобы они спасли нас и позволили нам опять стать в ряды правых и постоять грудью, могучей русской грудью за доброе и святое дело — уничтожение варваров-большевиков, и за воссоздание Великой России и даже, может быть, сложить свои головы. Ведь и умирать легко с сознанием того, что эта смерть, хотя бы на одну микроскопическую долю, подвинула дело спасения нашей дорогой Родины, спасения наших дорогих семей, вперед. Теперь для этого святого дела нужен и дорог каждый, любящий свою Родину человек. Поэтому и не место нам здесь, в этом Легионе, томиться, нельзя держать столько полезных России людей, таких сынов своей бьющейся в предсмертной агонии Родины. Здесь ведь не я один, нас не десяток, а около 200, и все мы только издалека наблюдаем за тем, как она умирает, как гибнут наши дорогие семьи и близкие, и льем горькие слезки. Но мы не в состоянии вырваться из этой петли и как-то помочь ей и им. На основании всего вышеизложенного я осмеливаюсь обратиться к Вам, Ваше Высокопревосходительство, от имени всех навербованных в Легион русских офицеров и солдат. Сделайте все возможное, чтобы вернуть нас воскресающей Великой России, во имя всего святого и тех миллионов молодых жертв, которые пали, а может быть, и еще падут за спасение нашей дорогой Родины. Дайте нам возможность постоять за воссоздание России и даже, может быть, сложить свои головы в бою против этих варваров-большевиков, врагов всего святого. Осмелюсь напомнить Вам, Ваше Высокопревосходительство, что я Вас лично хорошо знаю, как своего командующего 6-й армией, в которой имела честь быть моя 13-я дивизия, и под Вашей, Ваше Высокопревосходительство, командой стойко сражался в Полесских боях 1917 г. на Румынском фронте. Я видел Вас, Ваше Высокопревосходительство, когда после этих сильных боев Вы приезжали смотреть своих героев в свою 13-ю дивизию и благодарили ее за службу. У меня на руках, Ваше Высокопревосходительство, имеется мой послужной список и другие документы, удостоверяющие меня и мое офицерское звание. И если они будут нужны для дела освобождения из этого места разврата и преступности, то я Вам, Ваше Высокопревосходительство, вышлю их по первому требованию. 22 октября 1919 г. Гхорм-эль-Этлем, Марокко. Подпоручик 5-го пехотного Белостокского полка Васильев № 52342, 1-й иностранный полк, 1 батальон, 3-я рота»
«Милостивый государь, господин Бурцев! Многочисленная объединенная семья русских солдат и офицеров шлет Вам горячий привет из далекого Марокко. Я, как глава этой семьи и вместе с тем офицер, воевавший почти год против большевиков в армии генерала Деникина, обманом со стороны французов попавший в Марокко, связал в одну общую семью всех русских, разбросанных по постам этой дикой страны. А теперь я прошу Вас, по мере возможности, вырвать нас отсюда и зачислить в армию генерала Колчака.[450] Я приведу Вам солдат и офицеров, попавших в Марокко почти так же, как и я. Мы готовы немедленно вступить в бой с большевиками, поправшими право, разорившими родную страну. Мы здесь мучаемся в каторжных работах, т. к. нас из солдат сделали рабочими, понукаемыми капралами-немцами, которым нас отдали в рабство. Не знаем ни отдыха, ни праздника. Копаем, носим камни от утра до ночи, съедаемые насекомыми, грязные, по месяцу не мывшиеся, изнуренные физически и нравственно, мы производим впечатление не людей, а видений. Взятые французами для войны с большевиками, мы должны теперь заботиться о Франции, в то время когда в России мы так нужны. Русских офицеров, поступивших во французскую армию, обещали отправить в формируемую во Франции антибольшевистскую армию, но отправили в Марокко, где они работают наравне с остальными, в обществе немецких преступников — убийц и дезертиров, для которых родной страны не существует и которые за лишнюю кружку вина будут служить хоть дьяволу. Особенно они издеваются над русскими офицерами. Неужели нельзя этого прекратить? Неужели Россия забыла своих сынов-защитников? Наши раны открываются при воспоминании об этом. Нас должны забрать отсюда, мы не можем жертвовать собой для чужих интересов. Разве обещанная помощь Францией Колчаку не может быть дана нами же, русскими, ведь мы, а не кто-нибудь другой, должны строить будущее России. Мы заменим уставших, раненых и убитых! Франция обязана нас отпустить для этой цели, с ее стороны это будет лишь скудное подаяние тем, кто ее выручал почти 4 года. Сами сделать мы ничего не можем, нам нужна помощь извне. Этой помощи мы и просим у Вас. Во Франции много влиятельных русских людей. Если им дорога Россия, то и мы им должны быть дороги, т. к. и мы — частица той многострадальной Родины. Мы — не преступники, не дезертиры, не убийцы, мы за кружку вина не продаем себя, а честно выполняли свой долг перед Родиной, шли за нашими друзьями-офицерами… и зашли. Неужели, читая наши страдания, наши душевные муки, не дрогнет сердце у патриотов? Неужели, занимаясь повседневной сутолокой, передадут это все как веселый анекдот? Неужели Россия потеряла доверие у друзей? Неужели все двери для нее закрыты? Если нам не суждено отсюда уйти, если нас забыли, то, умирая под тяжелым камнем, но еще и подгоняемые немцем-капралом, мы будем знать, что Россия погибла не только для нас, но и для всех, потому что ее сыны, растеряв своих меньших братьев, не собирают их, не дают им окрепнуть для того, чтобы сбросить ярмо, принесенное чужеземцами. Это понимают те, о которых я пишу и за которых прошу, будучи сам несвободным. Это все люди, бывшие в Добровольческой армии, но во время нашествия на Одессу варваров-большевиков распылившиеся в панике и бывшие подобранными «добрыми союзниками». Я прошу за них и за себя, и за тех немногих, которые, бежав из германского плена во Францию, попали сюда, т. е. из одной каторги в другую. Ваши газеты, присланные нам по просьбе одним французом, дополняют картину страданий. Но мы, я повторяю, скованы и не можем подать руку помощи своим братьям, уставшим в великой борьбе. Заканчивая это послание, я предполагаю, что Вы там примете какие-нибудь меры в отношении нас. Не дайте же нам погибнуть в когтях немецких капралов! Марокко, О Мекнес, 1-й иностранный полк, 6-й батальон, 1-я рота, № 52809. Готовый к услугам, поручик Кирилл Шаповалов».
«Марокко, Африка. Многоуважаемое издательство, сейчас я получил Ваши 5 журналов. За них, конечно, очень сильно благодарю. В почте я прочел, что есть какие-то сведения о дальнейшей судьбе в Легионе для Егоровского Александра, а может быть, и для меня. Дело в том, что я писал очень много, но не получал ни ответа, ни отказа. Вы мне писали, что Вы передали одному русскому семейству, чтобы они приняли меня, как крестника, потому что у меня нет никого. Если это русское семейство не обратило внимания, то будьте добры, передайте кому-нибудь из других семейств. И я еще хочу Вас спросить одно. Мне сейчас всего лишь 17 лет. В таком возрасте здесь быть не полагается, но из-за того, что у меня никого нет, я и страдаю здесь, как какой-то преступник. Может быть, мне написать генералу Врангелю и просить его о содействии, т. к. я по вине большевиков попал сюда. По-моему, он только один может помочь моему горю. Так вот, господин Бурцев, поскольку Вы более умный человек, чем я, то рассудите сами и не оставьте эту просьбу, пожалуйста, без внимания. Я здесь научился ценить очень высоко то, что не ценил в нормальной жизни… Если это будет возможно, то будьте мне, как родной отец, и помогите мне написать Врангелю, дайте его адрес или перешлите мою просьбу ему сами, потому что это Вам больше возможно. Господин Бурцев, будьте мне отцом, не оставьте мои надежды на отъезд к Врангелю. Жду с нетерпением Вашего ответа. С приветом к Вам, Н. Егоров».
«Представителю Российского правительства Его Высокопревосходительству адмиралу Колчаку Ильи Васильевича Горбунова младшего унтер-офицера 149-го стрелкового полка Прошение Во время нашествия большевиков на юге России я вынужден был покинуть Одессу и, бежав оттуда, записаться в Иностранный легион. В настоящее время большевики бесчинствуют по всей России. Я молод и силен, но в настоящее время совершенно бесполезен для России. И это тогда, когда враг наш направляет все силы, которые час от часу растут, против любящих ее сынов. В силу вышеизложенного честь имею покорнейше Вас просить исходатайствовать мне разрешение у французского правительства на право поступить в ряды Вашей армии, Вашего Превосходительства, адмирала Колчака или генерала Деникина». «Колон-Бечаз 1-й иностранный полк, 12-я рота Здравствуй, Нестеренко! Прочитал только что твое письмо к Овчинникову. Радуемся, конечно, что он о нас беспокоится, но вместе с тем и душа разрывается на части. Полковник и некоторые другие освобождены от службы, а с нас выжимают последние соки. О, Господи! Когда мы освободимся от этого проклятого ига! Знаешь, Нестеренко, меня сейчас настроение наводит на дурные мысли. Не дай Бог, если не уеду из этой каторги. Черт побери жизнь!.. Чем мучиться 5 лет, так лучше 5 часов… Мое дурацкое предчувствие подсказывает, что не скоро мне отсюда вырваться, от чего становится страшно тяжело. Проклинаю тот день, когда подписал легионный контракт. Ты пишешь: «Если не будет запроса, телеграфируйте». Так и сделали, а что дальше — не знаем. Новости сейчас не буду писать — не до них. Нестеренко, умоляю на коленях, не забудь меня. Не дай погибнуть в 20 лет, когда только является желание жить. Я знаю, что Вы хлопочете, но все же прошу еще раз — позаботьтесь о нас. Пиши. Твой друг, С. Иванов».
«Здравствуйте, Гена, Сеня, Петя, Коля! Не верится мне, чтобы Вы забыли Ваше обещание ходатайствовать и писать о каждом Вашем шаге, и ведь это — правда! Вам, испытавшим «прелести» Легиона, не писать друзьям — это подлость, и другого названия такой поступок не заслуживает. Я не говорю о себе, я говорю от имени друзей, которые находятся здесь же. Мы все живем Вашими письмами, они если не для всех, то для многих отстраняют смерть. Гена, мне, мальчишке, испытавшему все прелести войны с 16 лет, не так трудно, но подумай о других, которые жили в других условиях с пеленок, каково им, да и мне, со дня Вашего отъезда! Все время хочется отдохнуть, и я не могу перестать пить, курить и опять пить запоем. Гена, ради всего святого, ради имени святой дружбы, пиши, освободят нас или нет. Гена, я постарел, но не поумнел. Временами отдаются мои грубые шутки, которые я отпускал в Ваш адрес. Гена, я послал тебе телеграмму-письмо от имени Иванова и вот результаты: после письма, которое ты послал с газетой, мы писем больше от Вас не получали. Я не могу писать, что говорит сердце, я пишу, что диктует ум. Знайте, Гена, если только вы — нерешительные трусы, то не в одной смерти вы будете виновны. Слушай, Гена, все мы любим жизнь, но так, как мы живем… Умоляю, как брата, пиши правду… Ручко помешался, и мне от этого недалеко, много на это не надо. Письмо, посланное нам 20 августа, предотвратило на некоторое время катастрофу. Спросишь Ермолаева. Я разорвал письмо на его глазах, которое бы послужило Вам, как вестник моей смерти. С того дня прошло полторы недели. Я еще подожду немного, а там — прощай, жизнь. Целую всех. Георгий Овчинников».
«Марокко, 4 апреля 1921 г. Многоуважаемый господин Бурцев! Я Вам пишу свое последнее прошение. Я Вам уже писал 2 письма, но они, может быть, не дошли. Неужели и это письмо не дойдет? Только что я получил Ваш журнал, где прочитал, что в середине мая созывается съезд, и вот у меня явилась последняя мысль на освобождение. Я Вас прошу, чтобы Вы передали на съезд мое письмо, которое, по моему соображению, дает жизнь планам прекратить мои страдания. И пожалуйста, не откажите хотя бы в последний раз подумать, каким образом мне найти дорогу на выход из этого ада. Ведь я Вам, кажется, писал, что раз немецкое консульство, принадлежащее державе, бывшей когда-то врагом для Франции, имеет голос и освобождает отсюда несовершеннолетних немцев, то, как я думаю, что русское консульство может этого для своих добиться и подавно, как представитель страны, бывшего союзника французов. Но писать в само консульство я не могу, потому что отсюда письмо по такому адресу не допустят. Да я и не красноречив писать-то им такие прошения, но Вы, я думаю, будучи редактором газеты, можете это все устроить. Допустим, здесь скажут: хорошо, мы его отпустим, и куда он тогда пойдет?» У меня здесь много знакомых по контракту, которые бы дали возможность поступить на технические курсы. К ним я очень стремлюсь, французский язык, по крайней мере, знаю не хуже русского, в отличие от большинства наших, не понимающих его. Если Вы поднимете этот вопрос на собрании, то, наверное, Вас они все же поймут и оценят, как я здесь мучаюсь. На всякий случай я Вам напишу, как здесь худо. Я сам родом из города Путивля Курской губернии. Выехал я 30 ноября 1912 г. в Болгарию. Здесь и нашел меня несчастный случай записаться в Легион. Но я записался туда потому, что работать у меня не было сил после ранения, и, следовательно, было почти невозможно кормиться в то время. Однако французы предложили совсем не то. Явью оказалось то, в чем мы сегодня находимся. Я, кажется, если не ошибаюсь, уже описывал мой переезд Вам. Так вот, многоуважаемый, не оставьте хотя бы мой последний вопль о спасении, сделайте все, что только Вам возможно, и за это будет Вам отплачено по заслугам. Итак, я на Вас надеюсь. Извиняюсь, что писал неразборчиво и очень кратко, но не могу писать лучше, потому что сейчас у меня трепещет сердце и трясутся руки, что сильно проявило себя при написании этого письма. Господин Бурцев! Еще одна просьба, подайте объявление в газету: Н. Егоров разыскивает Глезенина, выехавшего из России в 1921 г. Номер Егорова 56308, 4-й иностранный полк, 3-й батальон, 9-я рота, Засугерт на Бу Дениль, Марокко. Егоров вам делает небольшую приписку: «Жду и сгораю от нетерпения, уважающий Вас, Н. Егоров».
Выдержка письма эмигранта А.Б. взята из публикации «На развалинах русского влияния в Ливане и Сирии» журнала «Казачий путь» № 34, 1928 г.: Следует отметить, что из-за большого процента проживавшего в Ливане и Сирии православного населения Россия имела среди них особый авторитет. Но «как финальный аккорд гибели русского престижа и унижения русского имени, в 1924 г. французский верховный комиссар запрещает русскому оркестру легионеров играть гимн «Коль Славен» на похоронах заслуженного русского адмирала, еще недавно бывшего им боевым соратником». Данный документ для публикации взят из частной коллекции белоэмигранта А.А. Воеводина. Воеводин Александр Александрович — донской казачий офицер. Окончил 4 курса юридического факультета Московского университета, военное училище Тифлиса. Участник Первой мировой войны, с 1916 г. — командир рабочей роты, офицер для технических поручений Управления корпусного инженера 1-го Кавказского армейского корпуса в 1917–1918 гг. Офицер Русского Закавказского добровольческого корпуса, журналист. Вступил в Добровольческую армию. В ноябре 1920 г. эвакуировался из Крыма в Константинополь с армией Врангеля. С февраля 1921-го по октябрь 1922 г. жил в Тунисе. Принимал участие в издании журналов для студентов-эмигрантов «Жили-были», «Студенческий листок». С конца 1922 г. проживал в Чехословакии, занимался общественной деятельностью — секретарь Объединенных российских эмигрантских студенческих организаций в Праге. Студент Русского юридического факультета в Праге в 1922–1925 гг. Член кружка «Далиборка» в 1922–1928 гг. С 1923 г. — член «Союза русских писателей и журналистов» в Чехословакии. В предвоенные годы — секретарь этой организации. Член редколлегии журнала «Своими путями» — издания Русского демократического студенческого союза. Редактор «Справочного листка» — еженедельной газеты «Русского свободного университета» в Праге в 1934–1939 гг. В годы Второй мировой войны вступил на путь подпольной борьбы против немцев, арестован ими, брошен в концлагерь, где и погиб. Оставил неопубликованные воспоминания: «В революционное время на Кавказском фронте, февраль 1917-го — февраль 1918 г.»;[451] «На миноносце «Гневном» из Константинополя в Бизерту»;[452] «Два года в Тунизии» в трех частях.[453] В Государственном архиве Российской Федерации[454] находится его личный фонд № 6340. }. От Г. Алферова — в Прагу, 1930 г. «…Страна Алжир находится, как всем известно, на берегу Средиземного моря. Мой приезд в Африку — уже второй — после Египта. В Египте был совсем другой климат. Там было жарче, чем здесь. Летом и здесь жарко, но в зимнее время идут дожди и дуют ветры. Но снега до 7 февраля не было. Живут здесь, как и в Египте, арабы, евреи и много испанцев. Конечно, есть и французы, как начальство, так и войско. Евреи, как и всюду, занимаются коммерческим делом, арабы и испанцы — обрабатывают землю. Растет здесь много пшеницы, но главное — это виноградорство. Еще растет здесь много масличного дерева, апельсинового, но таких деревьев, как у нас, на Дону, не замечено. Испанцы живут сносно, но арабы — бедно. Я служу в роте телефонистов, телеграфистов и радиотелеграфистов. Первые четыре месяца мне было учение. Казаков здесь немного, потому что они больше идут в кавалерию, которая стоит в Тунисе, в городе Сусе. Военной службы здесь почти нет — то есть винтовку берешь раз в неделю во время стрельбы. Остальное время провожу в классе, учишься, как в школе, с половины восьмого до половины десятого, и после обеда — с часу до четырех, а после — свободен. В девять часов — перекличка, и в десять — ложимся спать. Встаем — в половине седьмого, завтрак состоит из четверти литра кофе. В половине одиннадцатого — обед (суп, мясо и еще что-нибудь — когда рис, фасоль, макароны) и четверть литра вина. Хлеба дают один фунт в день (четыреста грамм). Ужин — в пять часов…» С.289. Данные документы содержатся в ГА РФ. Ф.6340. Оп.1. Д.7. Лл.1-12. От Сергея Валерьяновича Архипова, госпиталь Джерьял, Алжир, 8 мая 1923 г., А. А. Воеводину, в Прагу.[455] От Г. Алферова — в Прагу, 1930 г. «…Страна Алжир находится, как всем известно, на берегу Средиземного моря. Мой приезд в Африку — уже второй — после Египта. В Египте был совсем другой климат. Там было жарче, чем здесь. Летом и здесь жарко, но в зимнее время идут дожди и дуют ветры. Но снега до 7 февраля не было. Живут здесь, как и в Египте, арабы, евреи и много испанцев. Конечно, есть и французы, как начальство, так и войско. Евреи, как и всюду, занимаются коммерческим делом, арабы и испанцы — обрабатывают землю. Растет здесь много пшеницы, но главное — это виноградорство. Еще растет здесь много масличного дерева, апельсинового, но таких деревьев, как у нас, на Дону, не замечено. Испанцы живут сносно, но арабы — бедно. Я служу в роте телефонистов, телеграфистов и радиотелеграфистов. Первые четыре месяца мне было учение. Казаков здесь немного, потому что они больше идут в кавалерию, которая стоит в Тунисе, в городе Сусе. Военной службы здесь почти нет — то есть винтовку берешь раз в неделю во время стрельбы. Остальное время провожу в классе, учишься, как в школе, с половины восьмого до половины десятого, и после обеда — с часу до четырех, а после — свободен. В девять часов — перекличка, и в десять — ложимся спать. Встаем — в половине седьмого, завтрак состоит из четверти литра кофе. В половине одиннадцатого — обед (суп, мясо и еще что-нибудь — когда рис, фасоль, макароны) и четверть литра вина. Хлеба дают один фунт в день (четыреста грамм). Ужин — в пять часов…» С.289. Данные документы содержатся в ГА РФ. Ф.6340. Оп.1. Д.7. Лл.1-12.