ОТСТУПЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ ТОСКАНУ

ОТСТУПЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ ТОСКАНУ

Чтобы предотвратить прорыв противника между двумя германскими армиями, 14-й танковый корпус развернулся глубоко в тылу 10-й армии и, следовательно, оказался в зоне ответственности 14-й армии. 12 июня, на пути к линии фронта у Тибра, я получил по радио приказ докладывать штабу 14-й армии. Для меня такая перемена была нежелательна. Мы привыкли работать с командованием 10-й армии, считали себя ее частью и знали, что можем рассчитывать на понимание и сочувствие. Генерал-полковник фон Фитингоф и его начальник штаба генерал Венцель были опытными, четко мыслящими командирами. Их решения всегда были недвусмысленны. Между ними и мной никогда не возникало никаких разногласий. В тех случаях, когда им приходилось выполнять решения, которые они не могли одобрить, это означало, что они, как и все мы, стали жертвами обстоятельств, которые я попытался описать в предыдущей главе.

В Италии под моим началом всегда были самые лучшие немецкие дивизии, но теперь я обнаружил, что они стали в основном третьесортными. Слабым утешением служило то, что меня с моим штабом специально выбрали для выполнения этой задачи ввиду опасной обстановки на этом участке фронта. Мои старые дивизии подчинили 1-му парашютно-стрелковому корпусу на левом фланге 14-й армии, тогда как меня втиснули между этим и 54-м корпусами, развернутыми вдоль побережья. В ходе боевых действий распределение сил между последним корпусом и моим претерпело ряд изменений.

Поскольку в занимаемом мною районе в штабе корпуса не было пока личного состава, дивизии подчинялись так называемому корпусному командованию, по сути не выше дивизионного, которому доверили управлять боевыми действиями других соседних дивизий, потому что там не было необходимых средств связи.

Две из этих дивизий оказались так называемыми полевыми дивизиями люфтваффе, сформированными из резервного персонала военно-воздушных сил. Они сохранили свое название, хотя и входили в состав сухопутных войск. Не обладая боевым опытом, они не представляли никакой ценности в бою. Одна из них, 19-я, была расформирована во время отступления. Вторая дивизия, в которую вошли в основном офицеры из кавалерии, действовала лучше, но позже ее тоже расформировали.

Была там еще и Туркменская дивизия, состоявшая из туркмен[28] и на двадцать пять процентов из немцев. Туркмены обладали множеством достоинств, в том числе сдержанностью и преданностью любому командиру, которого они знали и которому доверяли. Они вели себя лучше, чем я ожидал, но, как все примитивные народы, боялись артиллерийского огня и бомбежек с воздуха, от которых не в состоянии были себя защитить. Хорошие боевые качества они демонстрировали в ближнем бою. Однако им не хватало духовной мотивации, которая заставляет людей идти в бой. Подобно всем тем, кто согласился записаться в так называемые восточные батальоны, туркмены выбрали военную службу по той простой причине, что она позволяла им избежать скудного питания в лагерях для военнопленных и предоставляла большую свободу. Под огнем они часто обращались в бегство, но их легко было собрать и снова повести в бой.

Когда я пришел с докладом к командующему 14-й армией генералу Лемельзену, преемнику генерал-полковника фон Макензена, я застал у него фельдмаршала Кессельринга. Макензен был отстранен из-за разногласий с Кессельрингом. Весной 1943 года, когда он командовал 1-м танковым корпусом, я, будучи командиром дивизии, служил под его началом и научился оценивать его по достоинству.

Совещание длилось несколько часов. Я заметил, что слишком много времени занимали незначительные детали, вроде действий отдельной пары танков. За все время прошлых боев подобные мелочи никогда не были предметом обсуждения для меня и командующего 10-й армией, так как фон Фитингоф всегда придерживался принципа давать общие указания и не вмешиваться в детали управления операциями, что было традиционной практикой в германских армиях. А это совещание командующих группой армий и 14-й армией больше напоминало допрос.

Я доложил Кессельрингу, что имеющиеся в моем распоряжении силы совершенно недостаточны для выполнения поставленной передо мной задачи. Я никак не мог понять, почему именно этот участок фронта избрали для действий самых слабых дивизий. Было ясно, что направление главного удара противника проходило вдоль побережья Тирренского моря, так как он считал его районом наименьшего сопротивления. Кроме того, помимо описанных мной маневров, которые могли привести к разъединению двух германских армий, это было самое выгодное в оперативном отношении направление действий противника. Не раз в ходе боев, происходивших на этом участке, я предлагал усилить лучшими дивизиями именно эту часть фронта. На самом деле такие требования выдвигались всегда и всеми командирами, но в данном случае я был уверен в приоритете моего требования над требованиями командиров других корпусов. Если вообще предполагалось какое-то сопротивление, то его следовало оказать на западном фланге группы армий. Наш корпус должен был совершить на правом фланге разворот, который затем постепенно осуществят все остальные корпуса. Только в таком порядке можно было медленно сокращать линию фронта, если исходить из того, что она проходит через итальянский «сапог» с северовостока на юго-запад.

Думаю, 10-ю армию не оттеснили назад быстрее не просто потому, что недостаточно атаковали, и, следовательно, она могла похвастаться некоторыми локальными успехами в обороне. Я хотел отступить на «Готскую линию». Причина, по которой позже было принято другое, на мой взгляд, ошибочное решение, состояла в том, что надо было все еще удерживать важный порт Анкона. Для меня этот аргумент был лишен логики.

Поскольку мне не хватало полноценных дивизий, фронт нашего корпуса неоднократно оказывался на грани развала. До тех пор пока не подошли такие дивизии, на моем участке не могло быть никакого нормального управления боевыми действиями. В конце концов прибыли следующие дивизии: сначала закаленная в боях 3-я гренадерская моторизованная, затем знаменитая 26-я танковая и 90-я гренадерская моторизованная.

До того, как они прибыли, мои в той или иной степени рассредоточенные дивизии были отброшены в горы юго-восточнее Сиены в результате удара противника на север от Гроссето. В течение двенадцати дней после взятия 4 июня Рима 5-я армия союзников продвинулась на 140 километров – таковы были темпы наступления, которое стало преследованием побежденного противника. Когда в дело вступил 14-й танковый корпус, скорость наступления замедлилась: до 30 километров за неделю с 16 по 23 июня и еще 30 километров в последующие три недели.

12 июня штаб моего корпуса стоял в лесном лагере в Санта-Фьоре, а через четыре дня переместился в Монтальчино, где я пережил несколько самых ужасных моментов. Как все изменилось со времен Кассино и Кастель-Массино! Мы вышли в Тоскану. Я остановился в семье землевладельца из местных дворян. По особенностям поведения семья эта показалась мне чисто немецкой. Гостеприимные хозяева вели счастливую жизнь и никогда не жаловались. Они не отличались высоким культурным уровнем, но, очевидно, были состоятельны. Их юную наследницу со светлыми заплетенными в косы волосами легко можно было принять за уроженку Северной Германии.

Во время одного из ночных переходов машина, принадлежавшая полковнику фон Альтенштадту, разбилась, упав с обрыва, – обычное дело для ночных маршей. Полковник чудом уцелел, хотя и получил серьезные разрывы мышц. Некоторое время он продолжал выполнять у меня обязанности начальника штаба, но в конце концов вынужден был уехать домой на лечение. Там, кажется, пошел на поправку, но накануне выписки из госпиталя умер от тромбоза. Как часто в минуты кризиса он поднимал нам настроение благодаря своему неунывающему характеру! Теперь он скончался за несколько секунд с песней на устах. Моего штаба времен Кассино больше не было.

На новых квартирах мне пришлось расстаться с надеждой, которую я все время лелеял: увидеть своих детей после войны целыми и невредимыми. В рукопашном бою мой сын был ранен в предплечье, – это ранение было восьмым, – гипсовая повязка вызвала гангрену, и руку пришлось ампутировать.

Вдобавок к трудностям на фронте прибавилась еще одна, до того нам незнакомая. Тыловые районы прифронтовой полосы уже не были безопасными, в них хозяйничали партизаны, вылазки которых приобрели регулярный характер. Особенно часто они устраивали засады на дорогах в лесистом районе севернее Масса-Мариттима. У нас не было другого выхода, кроме как изменить маршрут снабжения либо вести кропотливую работу по расчистке дорог. Полевой штаб корпуса нельзя было размещать позади центрального участка фронта, поскольку линии связи шли бы тогда по местности, которой угрожали партизаны. Поэтому, пока мы не переправились на севере через Чечину, он размещался левее центра. До дивизий можно было добраться лишь кружным путем через Вольтерру и Сиену.

Благодаря усилению фронта за счет прибывших танковой и гренадерской моторизованной дивизий наступление противника замедлилось. Поэтому я надеялся хотя бы на некоторое время организовать сдерживающую оборону на реке Чечина. Тем временем началось вторжение союзников в Нормандию. Для нас на Итальянском фронте стало большим облегчением, когда туда отправили значительную часть авиации противника. Мы в то время не знали, до какой степени сократились перед нами силы союзников ради нужд фронта во Франции. С июня и до начала августа еженедельно выводилось по одной их дивизии. Италия стала второстепенным театром боевых действий.

Хотя рельеф местности в районе Чечины и не имел большого значения для оборонительных целей, все-таки холмы, стоявшие на севере этого района, обеспечивали широкий обзор занятой противником территории и одновременно защиту нашего тыла. Он снова оказался под нашим контролем, так как лесистых участков там было мало, а значит, отсутствовали партизаны. Некоторые низины были достаточно открыты для действий бронетехники.

И все же перспективы длительного сопротивления на этой линии представлялись иллюзорными. Несмотря на благоприятные условия местности и снижение боевой активности противника в воздухе, даже лучшие наши дивизии вынуждены были отступать дальше на север. Остановившись на высотах севернее Чечины, я сам видел в двух километрах перед собой и ниже десятки вражеских танков, которые готовились к атаке. Они наверняка прорвали бы наши разреженные позиции. Этрусские стены Вольтерры, хотя и были толщиной несколько футов, не представляли тактической ценности для такого рода боев. Кроме того, я уже не располагал разветвленной сетью связи, которая позволяла мне в Кассино быстро сосредоточивать огонь артиллерии по целям такого типа.

Во время этих летних боев в Тоскане я разрывался между мрачной перспективой разгрома и совершеннейшей красотой окрестностей. По служебным делам я часто проезжал через Сиену. Коллекция сиенских Trecentisti[29], главным образом картины Симоне Мартини, Дуччо и Лоренцетти, была спрятана и потому недоступна, поэтому пришлось довольствоваться чудной свежестью нескольких работ Пинтуриккьо в библиотеке собора. И все-таки я пребывал под слишком сильным обаянием Trecentisti, чтобы картины из библиотеки пробудили во мне нечто большее, чем восхищение обычного посетителя музея.

У Бааде штаб, как всегда, стоял прямо за передовой. Из его кабинета я мог видеть Сан-Джиминьяно с его многочисленными шпилями. Этот безупречный, неиспорченный собор включает капеллу Санта-Фина, декорированную Гирландайо. Удивительно простой интерьер: коленопреклоненная Святая Дева, два стула, стол с незамысловатой трапезой. Именно в этом городе и начал свой тернистый путь Савонарола – фанатик, тщетно пытавшийся возбудить человечество в противоположность спокойствию умирающей Девы. Какая из этих двух идей привлекательнее: глубокий покой простоты или громкий крик проповедника покаяния?

На более открытой местности севернее Чечины мы могли хотя бы противостоять танкам противника в танковом бою и тем самым предотвратить прорыв. Пока мы вели бои в лесистой местности южнее Вольтерры, наши танки, среди которых, к сожалению, было много «тигров», могли действовать только на дорогах. Они были незаменимы для поддержки разбитой и деморализованной пехоты. Но эти монстры десятками выходили из строя, потому что даже в случае легкого повреждения у нас не было средств, чтобы их отбуксировать. Партизаны взрывали мосты перед танками и позади них или быстро сооружали заграждения из поваленных деревьев. Причиной больших потерь было и то, что вновь прибывшие танки вводились в бой отдельными единицами, как правило, не больше двух одновременно. Имея богатый опыт применения танков на Востоке, я протестовал против распыления этих незаменимых средств, но это было бесполезно, потому что все приказы поступали сверху – от лиц, не имеющих личного опыта танковой войны. Не умела тесно взаимодействовать с танками и пехота, в результате танки действовали сами по себе. Опыт научил меня, что экипажи танков зачастую стремятся выйти из боя по самым незначительным причинам, например из-за технических неполадок. Если «тигр» оказывался временно обездвиженным, отбуксировать его мог только другой «тигр». Такие цели становились слишком уж заметными для противника, оснащенного хорошими средствами воздушного и артиллерийского наблюдения, поэтому быстро попадали под обстрел, неизбежно вызывавший дальнейшее повреждение ходовой части. Южнее Чечины потери наших танков были очень большими.

Но даже на открытой местности к северу от Чечины мы не могли справиться с танками противника. Приходилось утешать себя тем, что до тех пор, пока мы противостоим его атакам, он не сможет осуществить свои планы и направить в тесном боевом порядке большую группу танков на наши позиции с целью прорыва. Каждый раз было одно и то же: большим танковым формированиям никогда не удавалось прорваться, будь то в горах, в лесу или на так называемой открытой местности, которая на первый взгляд казалась подходящей для танковых операций. На Западном театре войны оставался единственный способ использовать танки – придавать их пехоте в качестве мобильного бронированного тяжелого вооружения.

Наше отступление к Арно под фронтальным натиском противника, особенно на последних его этапах, соответствовало принципам сдерживающего сопротивления, включенным в германские уставы для стотысячной довоенной армии. На самом деле эти уставы были разработаны для боевого применения пехотных дивизий того времени, а они с тех пор претерпели реорганизацию. Здесь в Италии дивизии были моторизованы, а если использовалась пехотная дивизия, мы старались, как минимум, наскоро моторизовать ее арьергарды. На практике это приводило к многочисленным нарушениям немецких уставов мирного времени.

К изменениям тактики приводила не только моторизация, но и разреженность наших передовых позиций, плотность которых не превышала плотности, предписываемой старыми уставами для арьергардов. Ныне силы, выделяемые для арьергарда, были еще слабее. Ставить перед ними серьезные боевые задачи было просто невозможно. В сложившихся условиях они представляли собой не более чем боеспособные дозоры. Их обычно хватало там, где главные силы, перед тем как быстро отойти, добивались успехов в обороне. Столь слабые арьергарды ни в коем случае не должны были терять контакт с главными силами.

Но если главные силы используют свою мобильность, чтобы сразу же отойти на большое расстояние, например километров на тридцать, то арьергардам необходимы надежные командиры, которые смогут координировать их действия по выходу из боя, как это предписывают уставы. С целью согласования подобных задач между различными дивизиями наш корпус разработал графики, в которых отрыв от противника точно расписывался по времени и месту. Естественно, эти графики предполагали, что противник будет оказывать обычное давление. Управление такими слабыми и разрозненными арьергардами и координация их деятельности были особенно сложной задачей, для выполнения которой требовались опытные командиры, в достаточной степени оснащенные средствами радиосвязи. Кроме того, в их распоряжении должны были быть мобильные основные силы, чтобы при необходимости вести длительные боевые действия на жизненно важных участках, обеспечивать прикрытие слабым передовым частям и защищать важные линии контакта с соседними частями.

Когда арьергарды отводились в пределах десяти километров от новых основных позиций, управление боевыми действиями вновь сосредоточивалось на основных частях. Момент окончательного сбора арьергардов диктовался тогда нуждами самих основных сил. Только в исключительных случаях посредством прямых приказов вмешивался командир корпуса с целью координации боевых действий дивизий.

Чем ближе 14-й танковый корпус подходил к Арно, тем яростнее становились бои, поскольку именно там наши дивизии могли закрепиться. Если бы корпус уклонялся от боев, то противник, вероятно, смог бы использовать открытую местность для прорыва наших действующих позиций на Арно. Он мог отбросить наши слабые арьергарды к основным силам и разбить их до того, как им удастся организовать стабильную оборону.

Во всяком случае, до Арно нам пришлось вести решительные бои. Перед тем как занять новые боевые позиции, которые предстоит удерживать в течение некоторого времени, важно заставить противника приложить максимум усилий, чтобы ослабить его и помешать ему немедленно начать энергичную атаку на новые препятствия. Если обороняющаяся сторона внезапно прекращает успешный оборонительный бой, она выигрывает время и быстрее может занять новую линию обороны.

Такой метод уже принес нам успех в Кассино. Разумеется, новую основную боевую линию надо было занимать в тот момент, когда сильные части дивизии еще вели бой на передовой, если только все дивизии целиком вдруг не оказывались в состоянии занять эту линию. Части, стоявшие на передовых позициях, должны были быть готовы в любую минуту отойти на основную боевую линию. Если им это удавалось, обороняющаяся сторона получала преимущество, по крайней мере на некоторое время.

Основная тяжесть ожесточенных боев легла на плечи 26-й и 90-й гренадерских моторизованных дивизий. По пути на фронт я обычно проезжал мимо старинного императорского дворца Сан-Миниато. Добраться до полевого штаба генерала Бааде можно было только, проехав через заградительный огонь в Палайе. Мы с трудом пробирались сквозь заросли по склонам холмов, пытаясь найти бреши между разрывами снарядов. В память об этом опыте я написал для замечательной ежедневной газеты дивизии Бааде следующее:

«Для меня всегда было удовольствием приезжать в вашу дивизию в те времена, когда она входила в состав моего корпуса, ибо у вас я видел настоящие бои и принимал в них участие. Полевые штабы всегда служили наблюдательными пунктами. Оттуда можно было видеть, как противник сосредоточивает свои силы и атакует, как он ведет огонь и как взаимодействуют наши рода войск. Мне как командиру очень важно было видеть все это, поскольку я получал полную картину обстановки.

Но что еще больше привлекало на основную боевую линию вашей дивизии, так это возможность увидеть вас в бою. Там, по выражению вашего дивизионного командира, «каждый делал свое дело». Действия всех войск управлялись, казалось, невидимыми поводьями. Каждый солдат производил впечатление бывалого воина, не ждущего указаний, а, казалось, отлично знающего по прежнему опыту, что от него требуется в любой обстановке. Кроме того, каждый солдат хорошо осознавал, что в любой критической обстановке нет лучшего выхода, чем сражаться, и сражаться упорно.

Как бы ни было трудно, как бы ни силен был враг, как бы ни серьезны были наши потери, меня всегда встречали бодрые лица бойцов. Это придавало мне новые силы для выполнения моих задач. Я благодарю дивизию и всех солдат, с которыми познакомился за эти дни сражений».

На обратном пути из этого района ожесточенных боев я вновь погружался мыслями в красоту тосканского пейзажа. За длинными рядами кипарисов сверкали охристого цвета фасады больших вилл. Природа переживала бурный летний расцвет. Неподалеку от основной дороги, вблизи Кастель-Фьорентино, где царил мир, я обнаружил маленькую церковь Скорбящей Мадонны с фресками Беноццо Гоццоли. На протяжении пятисот лет она была объектом внимания главным образом историков. Для меня этот визит тоже оказался историческим, вызвав воспоминания о фресках того же художника в знаменитом Кампозанто в Пизе. Эти великие флорентийские художники не допускали натурализма в своих картинах. Фра Анджелико, во всяком случае, типичный представитель этой школы.

Когда мой корпус занял позиции у Арно, противник ограничился разрушением мостов через эту реку в тылу наших дивизий, но это не вызвало паники. Благодаря низкому уровню воды удалось за несколько дней соорудить броды, преимущество которых состояло в том, что они оставались невидимыми для воздушной разведки. За Арно на участке нашего корпуса установилось относительное спокойствие. Вновь подтвердилось, что река как часть оборонительной позиции может обеспечить значительное преимущество. Берег реки, прикрывавший наши позиции, давал войскам ощущение безопасности, в котором они так сильно нуждались. Прямо перед ними было открытое простреливаемое пространство, а река во многих местах служила преградой для танков.