VIII. Особенности новгородской Церкви
VIII. Особенности новгородской Церкви
В Церкви новгородской существовали некоторые особенности, которые виднеются в современных памятниках. В этом отношении Вопросы Кириковы и приложенные при них правила архиепископа Илии (Иоанна) представляют замечательные черты. Некоторые правила, относящиеся до богослужения, показывают, что тогда уже возникали вопросы относительно такого или другого исполнения обрядов. При толках об обряде крещения возникал вопрос о крещении взрослого человека, из чего видно, что язычество было еще сильно, и многие принимали крещение в зрелом возрасте. Взрослый человек должен был проходить искус оглашения; время для этого было различное: для болгарина (волжского), чу-дина и половчина сорок дней, а для славянина только восемь. Вероятно, такое различие во времени принято оттого, что славянин имел возможность научиться скорее, беседуя со священником на своем языке, тогда как иноплеменники должны были быть поучаемы или чрез переводчиков, или сами прежде несколько научившись языку. Известный обряд отречения от сатаны совершался несколько пространнее, чем теперь: подняв руки вверх, следовало произносить, обращаясь к бесовскому владыке: "нетуть твоего зла, ни что же скрыто у мене, ни где же не держю ни таю". Здесь нельзя не видеть материального понятия о невещественном зле, от которого отрекаются. В народе так еще мало было сознания христианства, что возникал вопрос: как поступать с таким, который сам не знает, крещен ли он, или нет; и вопрос этот разрешался так, что надобно спрашивать свидетелей, и если не найдутся свидетели, то крестить его. Случалось, что католики принимали православие; возник вопрос — как поступать в таком случае, и разрешался так: он должен ходить семь дней в церковь; священник в это время наречет ему имя и будет читать над ним четыре молитвы, по десяти раз каждую сряду; оглашенный должен воздерживаться от мяса и молока. В восьмой день, вымывшись, он должен был приходить к священнику, который, помолившись над ним, одев его в чистые одежды, и сам надев на себя крестные ризы, возложит ему на голову венец, помажет св. муром и на литургии причастит св. Тайн.
Но, с другой стороны, народ мало понимал различие вероисповедания: ибо в тех же вопросах есть известие, что матери носили крестить детей своих к варяжскому (римско-католическому) попу.
Покаяние в грехах сопровождалось епитимиями. Они состояли в посте и сухоядении и, вероятно, в поклонах. За важные грехи налагалось по десяти лет поста, иногда по три года, по два года; в эти сроки кающийся грешник не должен был есть мяса и пить меда. Те, которых грехи вынуждали более строгую епитемию, не могли разрешать даже на Великий День. На иных налагался в продолжение определенных лет пост сплошной, исключая воскресенья, субботы и господских праздников. Для других епитимия состояла в том, что, кроме постов, определенных для всех церковью, назначался им в продолжение известного числа лет пост в скоромные дни на известное число дней, напр., сорокадневный пост. Некоторые добровольно налагали на себя за грехи воздержание. Священник, исповедуя грешника, при назначении епитимий, принимал во внимание количество грехов и назначал несколько епитимий, но не все разом, а одну за другою, чтоб не отягчить человека избытком епитимий. Если кающийся отправлялся в войско, то епитемия снималась прежде срока. Для спасения души и умилостивления Бога считался действительным принос какого-нибудь дара в церковь, и церковный суд не дозволял принимать приноса от тех, которые своими грехами заслуживали такое исключение. Принос, будучи богоугодным делом, должен даваться чистым и праведным человеком[206]. Духовенство, назначая епитимий, не препятствовало нести их за других, по слову апостола: друг другу тяготы носите. Тогда в Новгороде возникло верование, что тягость покаянного поста может быть заменена служением заказных обеден; так, напр., десять литургий избавляли от трех месяцев времени епитимий; двадцать обеден равнялись восьми месяцам, а тридцать приравнивались к целому году. Это мнение, распространенное в народе, однако, не одобрялось ревнителями строгости церковных уставов.
В понятие о духовном отце входило нечто такое, что представляло неизменную связь его с духовными детьми, а потому и возник вопрос: можно ли переходить от одного духовного отца к другому? Епископ разрешил этот вопрос: дозволительно, потому что покаяние вольно есть; но для уважения к прежнему духовному отцу в таком случае правило архиепископа Илии повелевает непременно отпроситься у него и дать ему .дарок.
Причащались гораздо чаще, чем теперь, несколько раз в год. На Пасху, по древнему обычаю, еще не пришедшему в забвение, причащались все, исключая тех, на ком лежала епитимия. Детей в этот праздник причащали тотчас после заутрени, сохраняя для этого св. дары от великосубботней обедни. Строгое соблюдение правила не есть до причастия распространялось даже на прикосновение скоромного к зубам, как могло случиться с ребенком: возникал вопрос о том, можно ли причащаться, если кто постучит в зубы яйцом. Вопрос этот разрешался так: дитяти можно: а взрослому дозволяется только тогда, когда он один раз постучит, а если несколько раз, то нельзя [207]. Старинный обычай причащаться несколько раз в год поддерживался постоянно в течение веков; в конце XIV века церковная власть хотела установить особые, приличные для этого, времена в году. Таким образом тогда советовали причащаться около Великого Дня, Рождества Христова и в другие великие праздники, непременно с тем условием, чтоб приходить к св. причастию подпоясавшись. Для избежания соблазна мужчины причащались у среднего, а женщины у левого алтарного входа, что против жертвенника.
Из правил, относящихся до погребения и до поминовения мертвых, замечательно, что Церковь предписывала хоронить усопших непременно до заката солнца, чтоб дневное светило последний раз озаряло отходящего в могилу, который не увидит его до общего воскресения. Кто умер без покаяния, над тем хотя служили погребальное последование, но без церковного облачения. В XV веке не всегда, как видно, соблюдалось правило не хоронить самоубийц по христианскому обряду, и, с другой стороны, не всегда различались самоубийцы от умерших нечаянно, или насильственною смертью, ибо митрополит Фотий должен был об этом напоминать в своей грамоте. Литургии за упокой служились непременно на трех просфорах: одна называлась великая, — при изъятии из ней частиц не поминался мертвый; две другие были за упокой. Сами собою, без церковного правила, составлялись в народе некоторые правила, то воспрещаемые, то дозволяемые; напр., в язычестве хоронили мертвецов всегда с какими-нибудь вещами; христиане перенесли этот языческий обычай и в христианское погребение и стали класть с погребенным иконы. Кирик делал вопрос: можно ли это? Епископ в ответ не велел выгребать положенные иконы; но этим уже показывается, что прежде бывали случаи, когда их выгребали, считая это делом непозволительным. Так как при последовании погребения молились об отпущении грехов усопшего, то возникал толк, будто оно совершается во очищение грехов покойника, следовательно, над младенцами безгрешными не следует петь, как и над святыми. Обычный день для поминовения был суббота,и сам собою образовался в этот день обычай класть поклоны за умерших; они назывались заупокойные поклоны. Епископ воспрещал это, толкуя, что надобно класть такие поклоны в пятницу, а никак не в субботу.
Подобно как и теперь, ставили в знак поминовения усопших кутью и служили сорокоусты; и епископы, вероятно, чтоб предупредить произвол и недоразумения, постановляли плату за сорокоустные поминовения, по числу их. Но в этом существовали некоторые особенности, которых нет теперь; например, сорокоусты правились не только по мертвым, но и по живым, ради будущего спасения души. Епископы не воспрещали этого обычая, самовольно вкравшегося в народное благочестие, но приказывали священникам произносить тому, за кого служился сорокоуст: "брате! не согрешай больше! мертвец не согрешает! Ставление кутьи не было исключительным обрядом поминовения; но кутья ставилась и за здравие живущего.
В молодом христианском народе явилось тогда желание все освящать церковными молитвословиями и обрядами; таким образом, приносили в церковь для освещения всевозможные про-израстения: горох, чечевицу, пшеницу, коноплю, также сосуды и пр. Страх беса пугал тогда фантазию и располагал к тому, чтоб ограждать влиянием и благословением религии все, что служило для обыденной жизни. Вещи, по понятиям времени, часто делались скверными от разных причин; только чрез посредство освящения им возвращалась возможность безукоризненно быть употребляемыми. Церковь ввела различие между чистыми и нечистыми, употребительными и неупотребительными в пищу животными; но вообще со снисходительностью дозволяла, по возможности, некоторые местные привычки: так, напр., позволялось есть белок, лишь бы они не были удавлениною. Держась слов апостола, только удавленину и кровь преследовали безусловно.
По мере того как усиливалось в духовенстве нерасположение к западной Церкви, церковные власти начали смотреть, как на нечистое, на все, что исходит из рук западных христиан. Так митрополит Фотий приказывал освящать овощи, вино и вообще все съестное, получаемое из-за границы.
Из многих мест Кириковых Вопросов видно, как под влиянием церковных воззрений образовалось у новгородцев и псковичей понятие о нечистоте женщины, переходившее даже и в ту сферу, в какой Церковь не соглашалась признавать в ней такое качество. Таким образом, возник вопрос: можно ли служить священнику в ризах, в которые вшит женский платок, и на это епископ отвечал: "разве женщина поганая?" Но по другим случаям, женщина признавалась такою со стороны церковных представителей. Так родильнице не только в продолжение сорока дней не дозволялось ходить в храм, как делается и теперь, но изба, где родилось дитя, в продолжение трех дней считалась оскверненною, и духовные не могли в нее входить; а по прошествии трех дней ее вымывали и освящали. Если бы случилось родильнице умереть, то для того, чтоб дать ей предсмертное причастие, нужно было ее вынести из того покоя, где она лежала, в другой, и там уже причастить. Женщина считалась недостойною печь просфоры. Эти понятия необходимо должны были иметь влияние на образование презрительного взгляда на женщину вообще. Это не сходилось с коренными понятиями славянского племени.
Христианство должно было заботиться о поддержании правильных браков, и долго еще боролось со старыми языческими привычками: некоторые жили с женщинами не венчаясь; другие находились в связях со своими рабынями, не подозревая тут предосудительного. Вообще, в Новгороде на брачные связи смотрели легко, даже и в поздние времена; и так постоянно духовенство старалось искоренить браки без венчания, которые, однако, по народному понятию, почитались настоящими браками. Причина, почему избегали венчания, была та, что в старой жизни укоренились частые разводы: были нередко примеры, что муж передавал свою жену другому, другой третьему, и женщина оставляла мужа и переходила из рук в руки. С невенчанными можно было и при христианстве соблюдать обычай языческих нравов. Самое венчание не уничтожало разводов, и жены венчанные также разлучались с мужьями и сходились с другими. Нередко супруги расходились добровольно, по недостатку средств жизни. Все возникавшие по этому поводу дела принадлежали суду Церкви, и владыки старались постановить правила, предупреждавшие эти случаи, но принуждены бывали поневоле оказывать иногда снисходительность к народным обычаям. Таким образом, дозволялось мужу отпустить жену, которую он считал виновною в нарушении супружеской верности, и даже такой муж мог после того принимать священство. Вообще, церковные судьи, руководствуясь византийскими понятиями, были строже к женщине, чем к мужчине. Так, и в ответ Кирику епископ, на основании правила св. Василия, дает свободу мужу, лишая этой свободы жену: "ни по коей же вине жене не отлучатися мужа своего"; напротив — "аще жена от мужа со иным, то муж не виноват пуская ю".
Тогда как строгая византийская нравственность порицала .троеженство (хотя и допускала в крайности), и даже на самое второбрачие смотрела неблагосклонно, русские беспрестанно разводились, — даже в XV веке Фотий должен был научать новгородцев и псковичей, чтоб они не давали должности церковных старост разведшимся с женами, как и второбрачным.
Некоторые особенности в богослужении и в церковных требах сохранялись в Северной Руси в XIV и XV веках, отчасти дозволяемые, отчасти воспрещаемые властями. Видно, что в древние времена от недостатка научного образования духовенство путалось во множестве сложных обрядов, и возникали разные вопросы о богослужебном порядке и о требах; эти вопросы разрешались иногда духовенством самовольно, противно церковным правилам; для восстановления правильности богослужения следовало спрашивать владыку и даже митрополита. Напр., митрополит должен был объяснять, когда надобно было в церковном чине служить обедню св. Василия вместо Златоусто-вой. Богослужение на страстной неделе, когда, по церковному уставу, вводятся значительные отличия против обычного вседневного, было предметом особых вопросов. Так в XIV веке, в великую субботу, пели ефимоны, что запрещено было митрополитом, когда об этом его спросили. Духовенство не вполне сознавало значение церковных санов, ибо делало вопрос митрополиту Киприану. если где-нибудь нет диакона, то может ли священник служить за диакона? Ответ был, разумеется, отрицательный. В соблюдении постов вкрались произвольные отмены, напр., не постились в Преполовение, которое всегда бывает в среду, и в Усекновение главы Иоанна Предтечи; а пост праздника Воздвижения соблюдали два дня: канун праздника и самый праздник. При совершении крещения в Новгородской и Псковской Земле вкрался обычай обливания вместо погружения. Трудно решить, заимствован ли этот обряд с Запада, или сам собою образовался; вероятнее последнее, ибо естественно в древности могла возникнуть эта замена по удобству при крещении взрослых. Митрополит Кириан запрещал творить обливание, повелевал также не присутствовать при крещении младенца куму и куме вместе, но одному какому-нибудь лицу: или мужского, или женского пола. Наружный вид служения литургии в древности имел некоторые отмены и отличия в сравнении с нынешним порядком, как это видно из старинных пергаментных служебников. Из книги Зиновия против Косого видно, что в старину не пели "Верую во единаго Бога" и "Отче наш", но читали, и обычай петь осуждался как нововведение, возникшее первоначально в Псковской Земле.
В сравнении с Восточною Русью северный край все-таки был книжнее и образованнее. В Новгороде были школы, где учили детей грамоте и письму. Так, в житии Ионы говорится о школе, в которой учились дети. Были школы и по селам. Это видно из жития Антония Сийского. Родом поселянин, он был отдан в сельскую школу. В Новгороде и Пскове всегда находились так называемые философы, люди, занимавшиеся чтением писания и церковных книг и любившие словопрения и благочестивые разговоры. К таким-то принадлежали те, о которых упоминается в житии Евфросина Псковского, и те, о которых говорится в Новгородской Летописи, по поводу вопроса о "Господи помилуй". В 1471 г. митрополит Филипп, уговаривая новгородцев не отдаваться латинскому королю, говорит: "вем, яко книжней мудрости сами разумни есте". От таких-то любителей мудрования, конечно, пошли и вольнодумные идеи, положившие в этой стране начаток тому раскольническому движению, которое проходит чрез всю нашу историю,и которое, в отличие от обрядного, мы назовем рефор-мационным.