ГЛАВА 9. ДОРОГА НА ВЕНУ

Величайшие античные и современные полководцы никогда не считали врагов, но лишь спрашивали, где они находятся, чтобы пойти прямо на них и вступить с ними в бой.

Фолар.

В то время когда пушки грохотали под стенами Ульма, на границе России с Пруссией никто не стрелял. Однако события, которые здесь происходили, были столь важны, что можно задать вопрос: где больше решалась участь Европы: в Баварии или на берегах польской речушки Пилицы. Интересно, что в большинстве исторических трудов, в отличие от знаменитой Ульмской операции, события, которые здесь произошли, практически совершенно обойдены вниманием. И тем не менее их значение трудно переоценить.

Как уже отмечалось, в конце лета 1805 г. русские войска пришли в движение. Подольская армия Кутузова первой перешла границу Австрии и двинулась в западном направлении. Главнокомандующий нагнал ее 21 сентября на марше неподалеку от местечка Кальвария.

Гвардия начала готовиться к выступлению из Петербурга уже в конце июля. 10 (22) августа на Измайловском плацу император провел смотр гвардейским полкам, и прямо со смотра гвардия двинулась в поход. А 9 (21) сентября вслед за гвардейскими полками Петербург покинул Александр I. Его сопровождали обер-гофмаршал граф Толстой, генерал-адъютанты граф Ливен и князь Волконский, управлявший министерством иностранных дел князь Чарторыйский и тайные советники граф Строганов и Новосильцев. Через несколько дней в местечке Усвят царь нагнал гвардию и мог констатировать, что распоряжения о марше гвардейских полков строго соблюдались. Шефам полков было предписано «не позволять людям рассыпаться по дороге, но идти в шеренгах и рядах, в самом большом порядке, стараясь держать сколько можно одну ногу, сохранять должное расстояние между взводов, полувзводов или отделений, во всегдашней готовности зайти во фронт; офицерам быть непременно при своих местах, а если получат позволение от начальника ехать верхом, то и в таком случае из взводов не выезжать»¹.

Разумеется, маршировка в ногу не способствовала удобству и скорости марша, но выглядела красиво, и император остался доволен. Проехав через Минск и Брест, 17 (29) сентября Александр I прибыл в имение своего «друга» князя Чарторыйского в местечке Пулавы в непосредственной близости от прусской границы. Следует заметить, что государственные границы того времени весьма отличались от современных. Как уже отмечалось, Польша была разделена между Россией, Австрией и Пруссией. И хотя большая часть старых польских земель досталась пруссакам, австрийцы тоже получили немалую долю территории, на которой находится в настоящее время Польское государство. Австро-прусская граница проходила по небольшой речке Пилице, западному притоку Вислы, а затем поворачивала на север и, пройдя всего лишь в 20 км от Варшавы, поворачивала по Бугу, восточному притоку Вислы. Границы трех государств — России, Австрии и Пруссии — сходились в нескольких километрах к северу от Бреста на берегу реки Буг. Имение Чарторыйского Пулавы находилось на территории Австрийской Польши в 100 км к западу от русской границы и всего лишь в 60 км к юго-востоку от границы Австрии и Пруссии.

Визит Александра в Пулавы носил не только сентиментальный характер посещения дружеского семейного очага. Почти точно на полпути между Пула-вами и границей, в местечке Козенице находился штаб армии Буксгевдена, а сама армия в полной боевой готовности стояла в нескольких километрах от прусской границы. Позади этой армии почти что в двух шагах от Пулав находились войска генерала Эссена. Части Буксгевдена и Эссена были объединены под командованием генерала Михельсона. Несколько севернее, неподалеку от Гродно была сосредоточена армия Беннигсена, также готовая вступить на территорию Пруссии. Общая численность русских войск, сосредоточенных в старой Польше и на ее границах, была куда более впечатляющей, чем численность армии Кутузова. Около 150 тыс. русских солдат стояли здесь в полной готовности, а имение Пулавы оказалось прямо в центре главной массы войск.

Однако вести, полученные от русского посла в Берлине Алопеуса, были самыми неутешительными. Буквально в тот день, когда Александр выезжал из Петербурга, Фридрих Вильгельм III написал царю, что он категорически отказывается пропустить русскую армию через территорию Пруссии и будет сопротивляться любой попытке нарушить нейтралитет его страны. 10 (22) сентября Алопеус сообщал Беннигсену и Михельсону: «...все усилия мои остались тщетны, и я никак не мог успеть отвратить его прусское величество от системы нейтралитета, им твердо принятой. Его величество дни три тому назад приказал всей армии прусской быть в готовности к походу, по-видимому, дабы дать более силы сему его решительному намерению. Сие средство приведет в движение двести тысяч человек»².

Ситуация приняла совершенно неожиданный поворот. Александр, уверенный в том, что он не только очаровал прекрасную прусскую королеву и так же, как ее сердцем, владеет волей прусских министров, был в полной растерянности. Русский царь не сомневался, что пруссаки поупираются для приличия, а затем, если уж не вступят сразу в коалицию, то, по крайней мере, не будут препятствовать проходу русских войск. Ну а когда русские полки будут лихо маршировать по Берлину навстречу неприятелю, его очаровательная улыбка и томные глаза Луизы сделают остальное — король сдастся, и вслед за русскими полками на войну с Наполеоном отправятся бравые прусские гренадеры.

Теперь его игра приобрела опасный оборот. Вместо того чтобы с восторгом последовать за «благодетелем Европы» на войну с Наполеоном, зловредные пруссаки повернули почему-то свои пушки не на запад, а на восток. Все попытки договориться оказались бесплодными, а прусский король, сославшись на болезнь, отказался от личной встречи с Александром. На западной стороне Пи-лицы лицом к войскам Буксгевдена стояли войска также в полной боевой готовности. И в Пруссии все почему-то заговорили о войне не с Францией, а с Россией. Принцесса Луиза Прусская, княгиня Радзивилл, вспоминала: «В 1805 г. я поехала... в Варшаву и на пути... я встретила много войск, которые шли через Одер (на границу). В Варшаве нас очень обеспокоили разговоры о войне с Россией, хотя мы еще не очень в это верили, но по нашему возвращению в Берлин я убедилась, что все ее ожидают»³.

Отныне, писал Чарторыйский русскому послу в Вене «...мы не можем более вступить в Пруссию, делая вид, будто мы не знаем, что она намерена воспротивиться вступлению наших войск... В случае войны с Пруссией нам придется воевать уже не с государством, застигнутым врасплох и в силу неожиданности вынужденного быть более сговорчивым, а с державой, предупрежденной заранее, решившей защищаться и имевшей время для подготовки» ⁴.

Напрасно министр иностранных дел Пруссии барон Гарденберг, взывая к разуму русского правительства, заявлял: «Государственность, честь и независимость (Пруссии), вероятно, соединятся с Наполеоном. Бога ради, не заставляйте нас умножить силы наполеоновской армии на 200 тысяч человек»⁵. Чарторыйский и Александр были готовы отдать приказ о вторжении.

Политика царя и его министра иностранных дел поставила Россию на грань войны, которую никто не ожидал — войны с государством, находившимся в самых лучших отношениях с Российской империей, и единственным грехом которого было то, что оно не хотело немедленно воевать с Наполеоном. Как ни странно, князь Чарторыйский даже не скрывал ни тогда, ни позже своих намерений. В своих мемуарах он написал: «Я должен признать, что видел, насколько маловероятно втянуть Пруссию в союз. Но это меня вовсе не печалило. Конечно, я не пренебрегал никакими доводами, чтобы заставить ее присоединиться к нам. но я с удовольствием предвидел, что в случае отказа мы пройдем по ней с оружием в руках»⁶. Князь надеялся, что результатом войны должно было стать восстановление Польского королевства. Политика Чарторыйского в эти дни была такова, что знаменитый историк Александровской эпохи великий князь Николай Михайлович, говоря о поведении князя, написал, что оно было «цинично и даже преступно для руководителя русских интересов»⁷. Но дело в том, что это была линия не только Чарторыйского, но и политика царя Александра.

Сложно даже предсказать те неисчислимые последствия, которые имела бы эта война. Сам Чарторыйский признавал: «...нужно ожидать войны по всей форме, которую Пруссия будет вести со всей возможной энергией, и немедленного и безусловного союза ее с Францией»⁸. И тем не менее 28 сентября (10 октября) министр говорил: «...если король ответит отказом на все, что было бы полезным для общего блага и могло бы оградить честь императора, его величество, несмотря на свое крайнее желание избежать этого и на стремление во всем считаться с выгодой и безопасностью своего союзника, полон решимости начать войну против Пруссии, и наша армия перейдет Пилицу...»⁹ Подобное безрассудное предприятие поддерживало только одно государство — Англия. Лорд Гоуэр. который прибыл в этот момент в ставку царя, заявил, что в случае начала русско-прусской войны деньги, выделенные Англией для субсидий Пруссии, пойдут на оплату этой войны.

Нужно сказать, что в случае начала войны с Пруссией последствия конфликта для России были бы таковы, что даже неудачи, произошедшие в ходе войны 1805 г. с Наполеоном, показались бы детскими шалостями. Пруссия располагала почти 200- тысячной армией, готовой к войне. Она была полна решимости отразить немотивированное и несправедливое нападение. В этом случае Наполеон не просто выиграл бы войну с третьей коалицией, а фактически подчинил своему влиянию Европу, причем она приняла бы это влияние по своей врле. У Пруссии, как понимал сам Чарторыйский, не оставалось в таком случае никакого другого пути, кроме как союз с Францией, где Пруссии, разумеется, отведена была роль младшего брата. Австрия, разгромленная под Ульмом и брошенная на произвол судьбы тем, кто увлек ее в борьбу, не смогла бы не только сопротивляться, но должна была бы в конечном итоге принять правила игры Наполеона. Так могло произойти объединение континентальных держав, подобное тому, которое создал Наполеон в 1810—1811 гг. Однако это объединение было бы создано не силой оружия, а почти что добровольно, под давлением необходимости сопротивляться двум опасным непредсказуемым государствам: Англии и России. Всякая маска поборника справедливости в борьбе против гнета «узурпатора» окончательно была бы сорвана с Александра, а Россия оказалась бы в политической изоляции.

И тем не менее навязчивая идея Александра была столь сильна, что он готов был в эти дни приказать русской армии форсировать Пилицу и начать войну с Пруссией! На счастье царя, в этот момент рядом с ним оказался австрийский посол граф Стадион, который буквально умолял Александра отказаться от безумного шага, представив ему письма, в которых венский двор «настаивал на том, чтобы любой ценой избежать войны с Пруссией».

Фортуна действительно улыбалась царю в эти дни. По настоянию своего окружения Александр, прежде чем начать войну, послал все-таки в Берлин своего адъютанта Петра Долгорукого с целью попытать последний шанс склонить пруссаков на сторону коалиции. Однако миссия Долгорукого уже была близка к полному провалу, как в прусскую столицу пришло известие, совершенно перевернувшее ситуацию. В Берлине с изумлением узнали о нарушении французскими войсками нейтралитета прусских земель в Анспахе. Эта новость поразила Пруссию поистине как удар грома. «Общее чувство охватило народ и армию, — вспоминал прусский офицер. — Повсюду чувствовали боль от оскорбления, которое было нам нанесено, и голос нации был един — все требовали войны»¹⁰. На этот раз речь шла о войне с Францией. Немедленно было дано разрешение на проход русских войск, а прусские части получил приказ сниматься с восточных границ и двигаться на запад. Таким образом, несколько сэкономленных дней марша для войск Бернадотта и Мармона в корне перевернули всю расстановку политических сил в Европе. Самоуверенное нарушение нейтралитета Пруссии лишило Наполеона редкого шанса достичь полного триумфа минимальными усилиями.

Через несколько дней Александр был уже в Берлине. А затем продолжил переговоры с прусской королевской четой в загородном дворце в Потсдаме, где молодой царь опять очаровывал своим томным взглядом безнадежно влюбленную Луизу. Правда, здесь возникли некоторые осложнения. Вслед за известием о нарушении нейтралитета прусской территории пришли новости о разгроме австрийцев под Ульмом.

Сокрушительный разгром армии Макка вернул Фридриху Вильгельму его нерешительность. «Трудности, с которыми мы постоянно сталкивались, — писал Чарторыйский, — ...сильно возросли в связи с уверенностью в полном поражении австрийцев, а упорное нежелание короля... отказаться от системы нейтралитета... еще более укрепилось»¹¹.

В этой ситуации Фридрих Вильгельм по совету известного государственного деятеля графа Гаугвица принял половинчатое решение: Пруссия подписывала не союзный договор с Россией, а лишь соглашение о вооруженном посредничестве. Согласно декларации, принятой 3 ноября 1805 г., Пруссия обязывалась представить Наполеону требования, на которых потенциальные союзники готовы были согласиться с ним на мир. Правда, эти требования были составлены так, что, как признавал Чарторыйский в письме Семену Воронцову, «невозможно, чтобы Бонапарт согласился на них»¹². Казалось бы, что это равносильно объявлению войны Франции, однако Гаугвиц вставил в соглашение маленькую строчку, которая во многом делала его неопределенным. «Переговоры же (с Наполеоном) будут ведены таким образом, чтобы они были окончены в продолжение четырех недель, считая со дня отправления уполномоченного»¹³.

Таким образом, ловкий министр давал Пруссии отсрочку, по крайней мере, на месяц. За это время война в Австрии должна была вступить в решающую фазу и, в случае чего, прусское правительство всегда могло найти повод отказаться от участия в конфликте. Кроме того, понимая, что Александру уже просто некуда деться, пруссаки потребовали за свое содействие невообразимую цену — либо передачу Пруссии Ганновера, либо Голландии. Можно себе представить, как выкручивался Чарторыйский в своем послании Воронцову, когда объяснял ему, что русский посол должен будет потребовать у Англии не только субсидии для пруссаков, но и «маленький подарок» в виде Ганновера!

Политические задачи коалиции, ее цели окончательно запутались. Желая заставить державы Европы воевать с Наполеоном, потому что он подчинил своему влиянию часть Италии, Г олландию и ряд германских земель, Александр вынужден был сам посулить им захват именно этих же земель: Ломбардии для австрийцев, Голландии и Северной Германии для пруссаков. Да еще ему надо было суметь сделать так, чтобы один из союзников отдал другому те территории, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор!

Запутанность политического решения не помешала тем не менее Александру в очередной раз разыграть перед прекрасной королевой театральную сцену. Во время последнего ужина с королевской четой в Потсдаме Александр выразил глубокое сожаление, что покидает Пруссию, не отдав дань уважения праху Фридриха Великого. Русский царь, Фридрих Вильгельм III и закутанная в черный плащ Луиза спустились с подсвечниками в руках в мрачное подземелье, где стоял гроб Фридриха Вильгельма I и Фридриха И. Заставив короля и королеву принести клятву дружбы, Александр решил, что лучше всего завершить эту церемонию поцелуем гроба короля, семь лет воевавшего с Россией. Лубочные картинки с изображением «клятвы у гроба Фридриха» обошли всю Европу и Россию, где вызвали, прямо скажем, некоторое недоумение...

Впрочем, все эти переговоры и клятвы были не более чем дележом шкуры неубитого медведя. А пока дело больше решали пушки и «большие батальоны», о которых Наполеон как-то сказал, что «они всегда правы». И так как 150-тысячное войско застряло в Пруссии, «большие батальоны» на театре военных действий были явно не на стороне русских.

Маленькая армия Кутузова продолжала свой марш в глубь австрийских земель. Сначала войска двигались не торопясь. Но 22 сентября в Тешене австрийское командование обратилось с настоятельной просьбой любой ценой ускорить марш. Дело в том, что в это время у австрийцев появились сведения о стремительном движении Великой Армии с берегов Ла-Манша в Баварию. Конечно, никто из австрийских стратегов и отдаленно не мог себе представить, какая сила надвигалась с запада, но предчувствие опасности явно витало в воздухе. По настоятельному требованию союзников Кутузов вынужден был предпринять изнурительные форсированные марши. Половину переходов пехотинцы совершали в пешем строю, а половину — ехали на подводах, куда были сложены ранцы и шинели. Часть конницы спешили, и она шла и ехала на подводах вместе с пехотой, а лошадей, у которых были сбиты спины, вели в поводу. Артиллерии выделили дополнительных лошадей. В результате скорость марша возросла до 45—60 км в сутки.

Погода была в эти дни очень плохая не только в Баварии, но и на всей территории Германии. В скором времени армия стала представлять собой печальное зрелище. Но австрийские власти требовали: быстрее, быстрее, быстрее... «Решительно невозможно продолжать поход только что предложенным способом, — заявил Кутузов австрийскому уполномоченному генерал-майору Штрауху в письме от 1 октября 1805 г. — ...русские императорские войска не должны более совершать форсированные переходы... Ваше Превосходительство, сами увидите невозможность этого, если Вы любезно обратите внимание на большое количество больных; число их за эти два дня удвоилось, и даже здоровые так обессилели, что почти не могут больше передвигаться. Сюда добавляется еще то, что у большинства при теперешней сырости порвана обувь; они были вынуждены идти босиком, и ноги их так пострадали от острых камней шоссейной дороги, что они не могут нести службу. Интересам обоих императорских дворов было бы совершенно противно, чтобы армия продвигалась в таком состоянии и не приходила на место назначения даже в половинном составе, потому что даже те, которые до сих пор благополучно перенесли все тяготы, пришли бы, конечно, такими утомленными и обессиленными, что они оказались бы непригодными для полевой службы»¹⁴.

Проблем накопилось так много, что, когда 4 октября армия дошла до Брюнна, Кутузов вынужден был на время ее оставить и отправиться в Вену, где 6 октября его встретил русский посол граф Разумовский. На следующий день вместе с послом Кутузов отправился к императору Францу, принявшему его в загородном охотничьем замке Хетцендорф. Австрийцы, наученные опытом общения со своенравным Суворовым, с опаской ожидали встречи с русским главнокомандующим. Однако они были приятно удивлены. Дипломатичный Кутузов никого не эпатировал странными выходками: не бил зеркал в своей резиденции, не появлялся голым на балконе перед толпой, не требовал в качестве ложа пук соломы — словом, был учтивым светским человеком, приятным собеседником. Император, со своей стороны, любезно встретил русского главнокомандующего. Он пригласил его на обед и благодарил Кутузова за скорость марша. Франц также изъявил полную готовность во всем помогать русской армии, а офицерам даже пожаловал 60 тыс. серебряных гульденов в качестве «столовых денег».

8 октября Кутузов встретился с вице-канцлером Кобенцелем, с которым они дружили еще в бытность Кобенцеля послом в Петербурге. У них было много общих воспоминаний и общих знакомых и даже общих грешков. Кобенцеля в свое время отозвали из Петербурга за несколько неумеренную любовь к театру, а также за слишком навязчивые ухаживания за красавицей женой князя Долгорукова. Михаил Илларионович также был большой любитель женского пола, и у него были с вице-канцлером интересные темы для разговоров не только по политическим вопросам...

Встретился Кутузов и с членами Гофкригсрата (Высшего военного совета). Русский главнокомандующий дипломатично не стал спорить с австрийскими генералами, тем более что план войны изменить было уже невозможно, а своей деликатностью и обходительностью добился всего, что ему было нужно. Австрийцы обещали, что хорошо обеспечат его армию продовольствием и боеприпасами и точными топографическими картами, которых очень не хватало штабу армии.

Что касается положения на театре военных действий, то австрийцы полностью обнадежили русского главнокомандующего. Кутузову сообщили о донесении Макка, в котором он писал Францу следующее: «Никогда никакая армия не находилась в столь выгодном положении, как наша, для того, чтобы одержать победу над неприятелем. Сожалею только об одном, что нет здесь императора, и Ваше Величество не сможет быть свидетелем торжества своих войск»¹⁵.

Получив подобные заверения о прекрасном состоянии дел, Михаил Илларионович 9 октября отправился в Браунау, австрийский город, находящийся в 250 км к востоку от Вены. В ту эпоху это была важная пограничная крепость. Накануне его приезда в Браунау вступили передовые колонны русской армии. Так как об этом пункте постоянно говорили как о некой важной цели марша, в войсках царило радостное оживление. «...Прибыли мы в город Браунау, — записал в своем дневнике русский офицер Федор Глинка. — Колонна наша под начальством генерала Милорадовича вступила в город с восклицаниями: ура! Во всех полках играла музыка и пели веселые песни. Город Браунау, стоящий на берегу Инна, пограничный между Австрией и Баварией, имеет прекрасные укрепления, но ни одного человека в гарнизоне; имеет много медных пушек в арсеналах; но очень мало исправных на валах и ни одного запасного магазейна. Удивительно, для чего Цесарцы* не хотели привести славной крепости сей в оборонительное состояние. Правда, что между его и французскою армиею стоит около ста тысяч австрийцев при Ульме под начальством принца Фердинанда и генерала Макка»¹⁶.

Несмотря на бодрый дух войск, русский главнокомандующий не мог быть не обеспокоен. Во-первых, вследствие 22-дневных форсированных маршей колонны растянулись на многие десятки километров. Далеко позади остались пушки к обозы. Непосредственно под командой Кутузова собралось к 14 октября не более 30 тыс. человек. 6-я колонна Подольской армии (около 9 тыс. человек) еше перед вступлением на австрийскую территорию была отделена от войск Кутузова и направлена на юг, так как появились сведения о возможном конфликте с турками. Однако затем по настоянию австрийцев для заслона против турок был;? направлены другие войска, а 6-ю колонну вернули в состав Подольской армии. За счет этих маршей и контрмаршей 6-я колонна оказалась далеко позади, и теперь ее отделяли от главных сил несколько сотен километров.

Наконец, сразу по прибытии Кутузова в Браунау в штаб русского главнокомандующего явился русский посланник в Баварии барон Бюлер. Он сообщил, что французы заняли Мюнхен. Австрийские офицеры и чиновники ничего не могли сообщить на этот счет. Но на третий день своего пребывания в Браунау Кутузов получил письмо от эрцгерцога Фердинанда, датируемое 8 октября. «Наша армия получила важную выгоду овладеть Иллером, Ульмом и Меммин-геном... Неприятель не хочет атаковать нас с фронта, но обходит нашу позицию, стараясь помешать мне соединиться с вами, что ему уже удалось, так как он прошел с частью своих войск через Анспах. В самом деле, наше соединение с вами становится временно невозможным или, по крайней мере, опасным, потому что неприятель овладел Донаувертом... У меня под ружьем 70 000 человек. Если неприятель перейдет через Лех, я атакую и разобью его. Находясь в Ульме, я не могу терять выгоды действовать на обоих берегах Дуная... Таким образом, смело ожидаем мы времени, когда ваша армия будет в состоянии выступить, и вместе с вами найдем мы возможность приготовить неприятелю участь, какую он заслуживает... Моя армия одушевлена мужеством. С полною уверенностью надеемся мы на такое же расположение духа в ваших войсках. Для соединения с вами нам не будет ничего трудного, ничего невозможного» ¹⁷.

Действительно, на следующий день, 17 октября, Кутузов получил известие об одержанной австрийцами победе. Речь шла о бое под Хаслахом с дивизией Дюпона, но австрийский рапорт был составлен так неопределенно, что можно было подумать, что речь идет о разгроме целого корпуса Нея. Кутузов отдал приказ по армии, извещающий о победе союзников, и назначил даже благодарственный молебен на утро следующего дня. Однако радость длилась недолго.

Едва были возданы похвалы всевышнему за дарованный успех, как высланные в Баварию разведчики и передовые разъезды принесли тревожные известия. 19 октября Кутузов написал царю: «По доходящим до меня сегодня с разных сторон сведениям полагать должно с вероподобием, что армия под командой эрцгерцога Фердинанда сильно разбита неприятелем и потеряла Ульм и Меммингем, где притом взято в плен французскими войсками двадцать четыре батальона австрийских... Иные сказывают, что его королевское высочество ретируется вниз по левому берегу Дуная, а иные, что пошел к Тиролю... Сообщения с армиею эрцгерцога Фердинанда совершенно отрезаны, я, однако, употребил все средства, не жалея ни мало и денег, дабы получить что-либо положительного о его высочестве; несколько людей, разнообразно переодетых, посланы уже для разведывания»¹⁸.

* Цесарцы — австрийцы.

Буквально сразу после составления этого рапорта Кутузов получил неожиданное подкрепление. Генерал Кинмайер, который не стал пытаться спасать главные силы армии Макка, присоединился к русской армии. Корпус Кинмай-ера насчитывал 24 батальона и 60 эскадронов — всего 18 тыс. человек. Вслед за ним в Браунау прибыл еще один австрийский отряд, четыре батальона пехоты и ГессеТомбургский гусарский полк под командованием генерала Ностица (около 3 тыс. человек). Эти войска Кутузов расположил на правом и левом флангах своей армии: отряд Ностица — в 40 км к северу у Пассау, а корпус Кинмайера — в 50 км к югу у Зальцбурга. Командование этими войсками было поручено генералу Мерфельду. Вместе с австрийцами армия Кутузова отныне насчитывала около 56—57 тыс. человек*.

Австрийские генералы, собравшиеся в Браунау, пытались уговорить Кутузова выступать на Мюнхен, выбить оттуда французов и хотя бы вступить в связь с армией Макка. Однако Кутузов продолжал стоять на месте.

Абсурдность плана союзников открылась во всей своей наготе. Вместо того чтобы сконцентрировать свои войска и огромной массой двинуться в наступление, было сделано все для того, чтобы распылить силы. Союзники, точнее император Александр, видели сразу слишком много политических целей: вовлечь Баварию в состав коалиции, заставить Пруссию присоединиться к союзу, надавить на Данию... В результате, имея в общей сложности значительное численное преимущество, они оказались везде слабы. Но это еще не все. Сначала, чтобы оккупировать Баварию, форсированными маршами вперед была брошена армия Макка. Потом вдруг поняли, что она оказалась опасно отделена от остальных войск, и с таким же бешеным упорством стали гнать вперед армию Кутузова, в результате чего она оставила тысячи больных и выбившихся из сил солдат на дорогах, растеряла свои обозы и пушки. При этом 150 тыс. русских солдат стояли на прусских границах. Обладая абсолютной стратегической инициативой — ведь именно союзники приняли решение о начале войны, — они могли сначала сконцентрировать свою армию, а потом с почти что 300-тысячным войском двинуться вперед по долине Дуная. В этом случае Наполеону пришлось бы решать куда более сложную задачу. Теперь же изможденная поспешными маршами армия Кутузова осталась один на один с победоносными войсками Наполеона, и от русского главнокомандующего требовали двинуться в наступление!

Михаил Илларионович с самого начала был в числе противников политики Александра. Он был одним из видных деятелей «русской партии», выступавшей за независимую политику России. Он считал, что эта война совершенно не нужна, но, разумеется, не стал отказываться от выгодного назначения на пост командующего армией. Как русский генерал и главнокомандующий, он, несмотря на свои политические взгляды, готов был сделать все возможное для победы русского оружия. Но он совершенно не желал делать невозможное для спасения гибнущей австрийской армии, оказываясь крайним в бредовой стратегической ситуации, в которую его поставили Александр I и австрийский Гоф-кригсрат. Будучи по своему характеру человеком обходительным и дипломатичным, тщательно взвешивающим все свои слова и поступки, он не стал устраивать скандалов австрийцам, а тем более открыто перечить царю. Он просто сделал все для того, чтобы тянуть время. Кутузов отправил послание в Вену, в котором запрашивал разрешение от императора Франца. Он прекрасно знал, что будет поступать все равно по- своему. Но письмо давало ему несколько дней отсрочки, а заодно демонстрировало уважение к начальству.

* В начале своего марша Подольская армия насчитывала в своих рядах 53 397 человек. Шестая колонна (9 548 человек) была временно отделена от армии и в результате отстала от главных сил. Более 6 000 человек заболели вследствие тяжелых переходов и были оставлены по пути. Таким образом, общая численность Подольской армии в это время примерно 37 тыс. человек. Однако некоторые батареи и отряды еще не присоединились. Округленно реальную численность войск Кутузова, сосредоточенных в Браунау, можно оценивать как 35—36 тыс. человек.

Послание императору было отправлено 22 октября, а на следующий день ситуация стала предельно ясной. В штаб Кутузова в разбитой карете приехал австрийский генерал с перевязанной головой. Л.Н. Толстой так прекрасно описал в своем романе сцену встречи Макка с Кутузовым, что ее просто сложно представить иначе. «Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.

— Vous voyez le malheureux Mack*, — проговорил он сорвавшимся голосом.

Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, побежала по его лицу морщина, лоб разгладился: он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Макка и сам за собой затворил дверь»¹⁹.

Неизвестно, как в действительности произошла эта встреча, но ясно, что известия от Макка были самым настоящим шоком для русского главнокомандующего. Действительность превзошла все самые мрачные ожидания. Теперь у Кутузова не было ни малейших сомнений в необходимости немедленного отступления. Однако, как всегда дипломатичный, он пригласил Макка и Мерфельда отобедать вместе и обратился к ним за советом, что делать дальше. Ответ на свои вопросы Кутузов, разумеется, знал заранее. Но внешние приличия были опять-таки соблюдены.

Сразу после этого Кутузов написал письмо императору Францу: «Генерал Макк, прибывший в Браунау, осведомил меня о всем, что касается армии его королевского высочества эрцгерцога Фердинанда, а также сообщил мне сведения о французах. Одновременно он сказал, что весьма спешил с приездом сюда, чтобы отговорить меня продвигаться вперед, ввиду того, что Бонапарт сосредотачивает все свои силы в Мюнхене, чтоб обратить их на меня, и что я рискую быть окруженным со всех сторон несколькими корпусами противника, значительно превосходящего меня численностью. Мы, генерал Макк, генерал Мер-фельд и я, сочли необходимым, чтоб я отступил с армией к Ламбаху, где буду ждать приказаний вашего императорского и королевского величества, постепенно отходя, смотря по обстоятельствам, до Эннса и Линца, на случай, если враг будет мне сильно угрожать» ²⁰.

Если в письме австрийскому императору Кутузов говорил только о военных проблемах, то в послании русскому послу в Вене графу Разумовскому и почти такой же депеше князю Чарторыйскому главнокомандующий сообщил и очень важные политические новости. Дело в том, что сразу после капитуляции в Ульме генерал Макк был приглашен в штаб-квартиру Наполеона в аббатстве Эльхинген и имел с французским императором долгую беседу. «Отправляйтесь в Вену, — сказал он Макку. — Я разрешаю вам сказать от моего имени императору Францу, что я желаю только мира, и что мне очень жаль, что этот мир был нарушен. Я готов договориться с ним и предложить ему самые выгодные условия. Я готов вести переговоры и с Россией, раз вы этого желаете. Пусть мне сообщат предложения этих двух держав. Я готов принести жертвы, даже большие жертвы. Я объявляю это вам и прошу вас, сообщите вашему государю, что достаточно было бы, чтобы он послал ко мне графа Кобенцеля или кого-нибудь другого вместе с русским уполномоченным, чтобы начать переговоры»²¹.

* Вы видите несчастного Макка (фр.).

Обстоятельства этой беседы Макк не скрывал от Кутузова и проницательный полководец сразу понял, что из этого всего может выйти. Он не мог не замечать, что австрийцы шли на эту войну без всякого подъема, и не сомневался, что после страшной катастрофы, которую претерпела их армия под Ульмом, они не могут не начать думать о переговорах. Кутузов также великолепно отдавал себе отчет в том, что его декларация австрийскому императору о возможной защите пути на Вену является не больше чем блефом. Армия Буксгев-дена была еще далеко-далеко (на пути из Троппау), армия Беннигсена находилась у Варшавы, армия эрцгерцога Иоанна была отрезана в Тироле, а многочисленная армия эрцгерцога Карла в Италии оказалась совершенно бесполезной там, где действительно решалась участь войны. Кутузов мог рассчитывать только на свои силы, но у него, по самым оптимистичным оценкам, было в три раза меньше войск, чем у Наполеона. Значит, путь на Вену для французов открыт, и если этого еще не понимал австрийский император, то в скором времени он должен был осознать опасность со всей очевидностью. В такой ситуации дальнейшее существование прочного союза оказывалось более чем под вопросом. Было ясно, что австрийцы могут начать сепаратные переговоры, и война становилась для русских совершенно абсурдной.

Конечно, сказать это все в лоб дипломатичный Кутузов не мог и не хотел. Однако дать информацию к размышлению тем, кто принимает политические решения, он был просто обязан. Нужно сказать, что Михаил Илларионович сделал это с присущей ему тонкостью и деликатностью. В послании, адресованном 24 октября графу Разумовскому, он написал:

«В тот же день, когда Макк попал в руки французов, Бонапарт велел привести его к себе. С двух часов пополудни до тех пор, пока не зажгли свечи, он, по его словам, находился в кабинете главы французского правительства, который в течение этого времени несколько раз говорил ему о том, что он желает прекращения военных действий. Г-н Макк ему отвечал, что император, его государь, также не отказался бы от примирения на прочных основах, что он никогда не противился, но что, несмотря на неудачи армии его высочества эрцгерцога Фердинанда, он не сможет принять никакого предложения без согласия его ближайшего союзника, русского императора. Бонапарт ответил, что он готов вести переговоры также и с нашим августейшим государем, чувства которого ему прекрасно известны, и он произнес буквально следующие слова: «Александр — хороший человек. Добрый и прямодушный, но мне не нравится его министерство, которое предано Англии и целиком управляется ею». Затем он добавил, по-прежнему обращаясь к Макку: «Вы можете сказать императору, Вашему государю, что я решил пойти на жертвы, и даже на большие жертвы, чтобы восстановить мир в Европе; к тому же я уверен в Пруссии...» Макк согласился некоторым образом взять на себя поручение Бонапарта передать его императорскому и королевскому в-ву предложения о мире, но больше он ничего не сказал мне об этом, и, видя его сдержанность, я не стал слишком его расспрашивать...

Этот разговор навел меня на мысль о том, что, с одной стороны, глава французского правительства, возможно, сделал довольно выгодные предложения австрийскому кабинету с целью оторвать его от коалиции... и что, с другой стороны, венский двор будет, вероятно, более сговорчив в момент, когда после постигшей его неудачи он видит, что враг готов проникнуть в самое сердце его владений. Я счел своим долгом сообщить Вам об этом, г-н посол, чтобы Вы могли вовремя принять меры, благодаря которым Вы будете знать, о чем может пойти речь в австрийском кабинете в связи с предложениями, которые поручено передать г-ну Макку» ²².

Почти слово в слово русский главнокомандующий повторил то же самое В обращении к Чарторыйскому.

Письма Кутузова можно поистине привести в качестве примера дипломатического искусства. Внешне ни единым словом он не высказал порицания политике Александра I и его министра. Русский генерал «просто» сообщал министру иностранных дел и послу важную информацию. Более того, соблюдая все правила этикета и субординации, он не стал писать об этом царю. Хотя до этого он сообщал Александру о всех даже малозначительных делах Подольской армии. Так, буквально за три дня до этого Кутузов информировал царя даже о том, что в Нарвском мушкетерском полку «полковник Черемисенов не старался о починке обоза и не подковал в свое время полковых лошадей»²³. Весьма странно выглядит на фоне сообщений о несвоевременной ковке обозных лошадей отсутствие письма царю с важнейшей политической новостью.

Кутузов прекрасно понимал, что сообщать подобные вещи напрямую Александру — значит только еще больше раздражать его. Осторожный полководец предпочел говорить с теми, кто влияет на решения царя. Он указывал на то. что рассчитывать на нерушимый союз с австрийцами в подобной ситуации более чем проблематично. А заодно намекал на то, что Наполеон никоим образом не желает войны с Россией и испытывает по отношению к русскому императору самые теплые чувства.

Эти соображения Кутузова не вызовут никакой реакции со стороны министра иностранных дел, но для злопамятного Александра послужат, вероятно, еще одной причиной ненависти к выдающемуся полководцу.

24 октября, когда Кутузов писал донесения министру и послу, им были отданы приказы о начале отступления русских войск вдоль по долине Дуная в сторону Вены — официально речь шла об отходе на Линц (в 100 км к востоку от Браунау). Полки должны были выйти из Браунау в шесть утра 25 октября, а тяжелые обозы в совершенной ночи в четыре утра. Всем тем частям, которые еще не присоединились к армии, было отдано распоряжение оставаться на своих местах, дожидаясь подхода главных сил.

Федор Глинка описал этот день в своем дневнике: «Какое волнение! Весь город в тревоге, жители в слезах и в отчаянии... генерал Макк, отпущенный на честное слово, прибыл в Браунау и объявил главнокомандующему, что вся австрийская армия, стоявшая при Ульме, разбита и забрана в плен; остатки сей несчастной армии, потеряв знамена и честь, некоторые даже без ружей и без амуниции, бегут через Браунау и рассеиваются в Австрии. Солдаты наши в недоумении; им велят отступать; но что делать?.. Россия и помощь далеко от нас; должно отступать; завтрашний день до рассвета оставим Браунау»²⁴.

Уже на марше Кутузов получил замечательный совет от императора Франца: «Избегать поражений, сохранять войска целыми, невредимыми, но удерживать неприятеля на каждом шагу, давая время явиться на театре войны эрцгерцогам Карлу и Иоанну, и шедшим из России корпусам» ²⁵.

Императора Франца, конечно, понять можно — оказавшись почти что против воли в катастрофической ситуации, он, разумеется, меньше всего желал видеть, как по улицам его столицы маршируют наполеоновские полки. Но, с другой стороны, зная о слабости армии Кутузова, он понимал, что требовать от него дать генеральное сражение французам — это поистине самоубийственное решение. Поэтому он желал двух несовместимых между собой действий: с одной стороны, удерживать неприятеля «на каждом шагу», а с другой «избегать поражений, сохранять войска целыми».

Кутузов, как всегда вежливо, отвечал, что он очень ценит доверие императора и необычайно благодарен ему за ценные указания. «Я убежден в необходимости следовать присланному мне операционному плану», — писал он. Однако тут же добавлял фразу, которая перечеркивала все дипломатичные любезности: «Если мне оспаривать у неприятеля каждый шаг, я должен буду выдерживать его нападения, а когда часть войск вступает в дело, случается надобность подкреплять их, от чего может завязаться большое сражение и последовать неудача»²⁶.

Движение армий вдоль долины Дуная

Поэтому, даже и не пытаясь изобразить подготовку к обороне, русская армия скорыми маршами шла строго в обратном направлении по той же дороге, по которой она форсированными маршами пришла в Браунау. Погода опять испортилась, и начались беспрерывные дожди, на смену которым скоро пришли мокрый снег и слякоть. Дороги были разбиты, пехота, конница и обозы завязали в грязи.

Разумеется, что моральный дух армии при всей ее доброй воле не мог оставаться на прежнем уровне. Вообще всегда отступающая армия имеет склонность ворчать, быть недовольной своими командирами, а уж тем более, когда к этому добавляются трудные погодные условия и усталость. Русская армия не являлась исключением, и уже на четвертый день тяжелого перехода Кутузов вынужден был констатировать не самое лучшее состояние вверенных ему войск. «...Большая часть нижних чинов, хотя и в силах были следовать за полком, но из лени и послабления ложились по дороге большими кучами единственно для грабежа и разорения ближайших селений. Наиболее оказалось таковых в Московском и Подольском полках...» ²⁷.

Генерал Ермолов вспоминал об этих днях: «...в продовольствии был ужаснейший недостаток, который дал повод войскам к грабежу и распутствам; вселились беспорядки и обнаружилось неповиновение. От полков множество было отсталых людей, и мы бродягам научились давать название мародеров: это было первое заимствованное нами от французов. Они собирались толпами и в некотором виде устройства, ибо посланный один раз эскадрон гусар для воспрепятствования грабежа видел в них готовность без страха принять атаку» ²⁸.

В таком виде союзная армия подошла к Ламбаху и Вельсу. Прибывший в Вельс для встречи с Кутузовым своей собственной персоной австрийский император мог констатировать, в какой тяжелой ситуации находятся дела коалиции. Теперь он уже не настаивал на том, чтобы остановить французов на пути к Вене. Франц II изъявил готовность пожертвовать столицей, но желал все-таки, чтобы Кутузов держался как можно дольше на выгодных оборонительных рубежах, прежде всего за рекой Энс, а потом в предмостном укреплении перед городом Креме. Наконец, уже покинув Вельс, император 30 октября направил Кутузову письмо с просьбой навести порядок в отступающем войске. «Я был вынужден, вследствие доходящих до меня жалоб, назначить к собравшимся вместе обозам конвой из шести эскадронов гусар, с строгим приказанием не допускать беспорядков, которые принуждают жителей обращаться в бегство, а местных начальников лишают физической возможности исполнять служебные обязанности и способствовать продовольствию командуемой вами армии» ²⁹.

Недалеко от городка Ламбах французский авангард нагнал отступающую русскую армию. Здесь впервые в эпоху правления Наполеона и Александра скрестились штыки русских и французских солдат...

Едва Наполеон завершил Ульмский маневр, как его главной целью стал разгром армии Кутузова до подхода войск Буксгевдена. Император был уверен, что эта победа будет решающей. Пруссаки в этом случае не осмелятся выступить на стороне коалиции, австрийцам ничего другого не останется, как подписать мир, а если даже в этих условиях Александр будет упорствовать в продолжении войны, все шансы будут на стороне французов. Поэтому 22 октября, покинув аббатство Эльхинген, император нагнал свои войска на марше в Аугсбурге, а вечером 24 октября прибыл в Мюнхен, куда он вступил во главе V.

своей гвардии. Столица Баварии встретила его как освободителя. Молодой гвардеец написал в своем дневнике: «Мы вступили в город в парадной форме. Огромная толпа высыпала нам навстречу, кажется, что жители были рады видеть гвардию и своего защитника. Они встретили нас с самой большой радостью. Не было места, где они не выражали бы нам свою признательность. Они обнимали нас, так они были счастливы избавиться, наконец, от притеснений австрийцев. Они украсили свои дома эмблемами, выражающими радость видеть в городе того, кто возрождал их отечество, и своих спасителей» ³⁰.

26 октября в Мюнхене император подписал очередной, одиннадцатый бюллетень Великой Армии... Идея сообщать широкой публике о ходе военных действий с помощью официальных сводок, так называемых бюллетеней, пришла Наполеону в голову в начале войны. С помощью этих сообщений о ходе военных операций он воздействовал на общественное мнение в благожелательном для правительства направлении. Это было новостью в истории вооруженных конфликтов и послужило началом того, что принято сейчас называть информационная война. Несмотря на то что по своему определению бюллетени не были объективными и, если было необходимо, «смело» обращались с реальностью, как это происходит сейчас в информационных выпусках телевидения, они все-таки отличались от беззастенчивой лжи, которую доносят до публики современные средства массовой информации, рассказывая о том или ином военном конфликте. В частности, в бюллетенях сообщалось расположение французских корпусов и силы неприятеля, довольно подробно рассказывалось о ходе боевых операций. Так как начало войны 1805 г. развивалось самым успешным для французов образом, то и лгать не было особой необходимости. Девятый бюллетень от 21 октября 1805 г., который сообщал о победе под Ульмом, говорил о том, что в ходе операции было захвачено 60 тыс. человек. На самом деле было взято в плен 37 тыс., но, как уже отмечалось, общие потери австрийцев составляли 50 тыс. человек и, следовательно, были очень близки к числу, указанному в бюллетене. Говорилось также, что в Ульме взято 60 пушек, а на самом деле было взято даже больше — 63 артиллерийских орудия. Если бы сейчас воюющие стороны с такой же точностью сообщали о потерях своих и противника, можно было бы это назвать поистине редкостной объективностью.

В бюллетене из Мюнхена подчеркивалось дружелюбное отношение населения Баварии и спокойная уверенность императора в победе. «Город был иллюминирован с большим вкусом. Многие украсили свои дома эмблемами, которые выражали их дружественные чувства. Третьего брюмера (25 октября) поутру генералы армии Баварского электора, камергеры, придворные, министры, советники, дипломатический корпус... депутаты генеральных штатов Баварии и магистрат Мюнхена были представлены Его Величеству, который долго с ними беседовал об экономических проблемах страны... Вечером император посетил театр, где он был встречен самыми бурными и искренними проявлениями радости и благодарности. Сегодня император присутствовал на параде войск корпуса маршала Сульта, а затем отправился на охоту в Нимфенбург, загородный дворец электора. Все войска сейчас находятся в движении, наши корпуса форсировали реку Изер и двигаются к Инну, куда сегодня вечером прибудут части маршала Бернадотта, генерала Мармона и маршала Даву» ³¹.

Действительно, Великая Армия была на марше. Она разделилась на две большие группы. Одна из них, численностью 150 тыс. человек (гвардия, 1, 2, 3, 4, 5-й корпуса, 1, 2, 3-я драгунские дивизии, 1, 2-я дивизии тяжелой кавалерии и часть баварской армии), должна была двигаться навстречу русским. Другая, численностью около 50 тыс. человек (6-й и 7-й корпуса, 4-я драгунская дивизия, дивизия спешенных драгун, часть баварцев, вюртембергские и баденские контингента), должна была обеспечивать коммуникации, а также прикрывать операции главных сил со стороны Тироля.

Город Аугсбург стал первым мощным войсковым депо. По приказу Наполеона инженерные войска привели в порядок заброшенные старые укрепления, восстановили движение воды с целью заполнения крепостного рва, соорудили деревянные палисады для прикрытия с тыла земляных укреплений. На валах поставили 40 полевых пушек, что было вполне достаточно, чтобы отразить внезапный налет какого-нибудь небольшого вражеского отряда. Крупные монастыри, которых в городе было великое множество, были распределены по одному на армейский корпус для устройства отдельных депо. Здесь под руководством офицеров корпуса, которому был выделен монастырь, устраивались госпитали для больных, сюда стекались отставшие солдаты. По мере накопления отставших и выздоравливающих они направлялись догонять действующую армию. Комендантом города был назначен бригадный генерал Рене.

Надежно обеспечив фланги и тылы своей армии, позаботившись о политическом обеспечении дальнейших военных действий, император мог смело двигаться вперед, будучи уверен за коммуникации.

Несмотря на дурную погоду, моральный дух Великой Армии был очень высок. Победа под Ульмом вызвала огромный подъем. Большинство солдат, участвовавших в Ульмской операции, не успели даже сделать и одного выстрела и поэтому горели желанием побыстрее встретиться с новыми неприятельскими отрядами. Отныне все они были уверены в своей непобедимости.

27 октября авангард Великой Армии подошел к реке Инн у города Мюль-дорф. Мост был, разумеется, разрушен, а на противоположном берегу стоял небольшой австрийский арьергард. Едва огонь французских батарей заставил австрийцев покинуть свой пост, как саперы принялись за работу. Все так спешили, что едва было устроено нечто похожее на узенькую переправу, вперед двинулась пехота, а затем маршал Даву, который находился здесь, приказал переходить и коннице. «Это было действительно удивительным зрелищем, почти чудом — видеть, как легкая кавалерия переходит по мосткам, по которым с опаской двигалась даже пехота», — рассказывает очевидец.

Французская армия устремилась к Браунау. 29 октября утром с левого берега к городу подошел маршал Ланн со своим авангардом, по правому — Мюрат и Даву. Город никто не защищал, и французские авангарды вступили в крепость, а 30-го сюда прибыл сам император. «Браунау нужно рассматривать как одно из самых замечательных и одно из самых полезных приобретений для армии, — сообщал четырнадцатый бюллетень. — Эта крепость окружена мощными укреплениями с бастионами, подъемными мостами, равелинами и рвами, наполненными водой. Здесь были найдены многочисленные артиллерийские склады, все в прекрасном состоянии. Но во что сложно поверить — это то, что в крепости находились большие запасы провианта. Здесь было найдено 40 тыс. рационов хлеба, готовых к раздаче, более 1000 мешков муки. Крепостная артиллерия насчитывала 45 пушек, каждая с двумя запасными лафетами, а также значительное количество мортир и гаубиц, снабженных 40 тыс. ядер. Русские оставили сотню тонн пороха, большое количество патронов, свинца, тысячу ружей и припасы, необходимые для того, чтобы выдержать большую осаду»³². По приказу Наполеона город Браунау был превращен в очередное армейское депо. Сюда было приказано переместить тяжелый артиллерийский парк из Аугсбурга.

31 октября в шесть часов утра французский авангард выступил из местечка Рид недалеко от Браунау и двинулся на преследование отступающих союзников. В голове французских колонн был 1-й конно-егерский полк и две бригады драгун дивизии Бомона. Вместе с кавалерией шел отряд пехоты из корпуса Да-ву*. Очень скоро французские конные егеря наткнулись на отступающие войска. Это были четыре австрийских батальона. Французская конница тотчас же атаковала неприятеля и, заставив австрийцев поспешно отступать, захватила несколько сот пленных. Однако очень скоро впереди были обнаружены другие войска, развернутые для боя. Это был русский арьергард.

Примерно в 2 км к востоку от Ламбаха стояли готовые к бою два батальона б-го егерского и два батальона 8-го егерского полков. Их поддерживали Павло-градские гусары и несколько пушек конной артиллерии. Французы тотчас же начали развертываться для атаки, выдвинув вперед конную артиллерию.

Рапорты обеих сторон говорят о том, что разгорелась якобы отчаянная схватка. Что касается генерала Ермолова, то он в своих мемуарах пишет: «Мы занимали выгодное местоположение, войска нашего арьергарда противостали с наилучшим духом, потеря была незначительна; отличился 8-й егерский полк, коего начальник полковник граф Головкин умер от полученной раны. Потеряно одно орудие конноартиллерийской роты полковника Игнатьева, под которым лопнула ось от излишней экономии в коломази. Начальство точной причины не узнало, а полковник Игнатьев в донесении своем рассудил за благо подбить его неприятельским выстрелом. Авангард французский был не в больших силах, не имевши продовольствия, разбросались по дороге и производили грабеж»³³.

Вероятно, описание Ермолова довольно близко к истине. Потери с обеих сторон были довольно скромные. Русские войска, согласно отчету Кутузова, потеряли 141 пехотинца убитыми и ранеными, в Павлоградском гусарском был один гусар убит, двое пропали без вести. У французов, согласно рапорту Бомона, было ранено пятеро драгун. О потерях пехоты рапорт ничего не сообщает, но согласно справочнику Мартиньена, в 17-м линейном, который принял активное участие в бою, было ранено два офицера. С учетом того, что данные Мартиньена обычно не полные и что соотношение числа потерь офицеров к числу потерь рядовых в пехоте обычно исчисляется в пропорции 1/20, 1/30, можно предположить, что французская пехота потеряла около 50—60 человек убитыми и ранеными, максимум сотню.

Из этих потерь видно, что «битва» была весьма скромной. Небольшой французский авангард не рисковал слишком серьезно атаковать твердо стоящие на позициях войска, а русские также не имели особого желания бросаться очертя голову на неприятеля. Поэтому обе стороны ограничились маневрированием и перестрелкой. Горячий бой разгорелся только вокруг деревни Иединг на подходе к основной русской позиции. Именно в бою за деревню и были в основном убиты и ранены пехотинцы с обеих сторон.

В наступающих сумерках русские отошли к Ламбаху, французские драгуны следовали за ними, держась на расстоянии.

В Ламбахе отступающие союзные войска разделились. Армия Кутузова двинулась в сторону Линца, форсировала реку Траун у города Эберсберг, уничтожив за собой мост, и затем снова двинулась в восточном направлении вдоль Дуная. Главная часть австрийских войск (отряд Кинмайера вместе с генералом Мерфельдом) пошла в восточном направлении к городу Штейер. Таким образом, союзники отступали к Вене двумя параллельными колоннами, одна от другой на расстоянии примерно 25 км. Это было сделано, во-первых, для того, чтобы уменьшить количество войск, идущих одной дорогой. Во-вторых, Кутузов заявил о своем решении на время задержать французскую армию на рубеже реки Энс. Хотя и не очень широкий, но глубокий и быстрый этот приток Дуная протекает почти строго с юга на север. Правый, восточный берег, Энса очень высокий, а во многих местах крутой. Поэтому Энс представляет собой выгодный рубеж обороны. Но для защиты линии Энса необходимо было оборонять не только переправу у одноименного города, но и мост в Штейере. Эту задачу и должен был выполнить корпус Мерфельда.

* Два батальона 17-го линейного полка и два батальона 30-го линейного.

Кстати, южнее Штейера дороги были совершенно непроходимы для артиллерии. И поэтому достаточно было оборонять 25-километровый участок реки Энс (от Дуная до Штейера) для того, чтобы очень серьезно помешать французам двигаться на Вену.

Если небольшая армия Кутузова предпочитала двигаться двумя колоннами, то тем более войскам Наполеона совершенно не хватало места на одном шоссе, ведущем вдоль Дуная к Вене. Разумеется, можно было бы пустить корпуса один за другим, но дело в том, что даже один армейский корпус с кавалерией, артиллерией и обозом занимал в глубину до 20 км. Таким образом, если бы пять корпусов шли одной колонной, хвост оказался бы от головы на расстоянии 100 км! В случае необходимости вступить в сражение армии потребовалось бы несколько дней для сбора.

Поэтому Наполеон хотел двигаться несколькими колоннами, однако подходящих дорог в нужном направлении было немного, кроме большого венского шоссе более-менее пригодной оказалась только дорога через Штейер, по которой шли австрийцы. В результате вдоль Дуная по главному шоссе была направлена резервная кавалерия Мюрата, корпуса Ланна, Сульта и гвардия. Корпуса Даву и Мармона двигались по южной дороге на Штейер. Этот путь был менее удобен, чем дорога вдоль Дуная, и авангарды Мармона буквально напирали сзади на колонны Даву. Корпус Бернадотта сильно отстал от передовых соединений, баварцы прикрывали южный фланг армии.

Утром 3 ноября несколько храбрецов из драгунской дивизии Вальтера под огнем австрийцев переправились вплавь через ледяную реку Траун. Захватили несколько лодок и пригнали их на левый берег. Это дало возможность французам перебросить на другую сторону сотню солдат, а затем начать восстановление переправы.

К 14 часам мост был кое-как восстановлен, и Мюрат тотчас бросил вперед конных егерей Мильо и драгун Вальтера. Французские кавалеристы тотчас помчались по дороге и вскоре нагнали хвост русского арьергарда. Однако серьезного боя не произошло. Русские войска поспешно отходили к Энсу. По пути Мюрат захватил около 300 пленных, скорей всего, отставших от своих полков солдат. И к вечеру его передовые кавалеристы увидели крупные массы русских войск, расположенные за рекой Энс. Переправа армии Кутузова на другой берег завершалась. Чтобы захватить мост или хотя бы серьезно атаковать последние переправляющиеся части, у французского авангарда не было сил. К этому моменту к берегу Энса у французов подошли, очевидно, несколько сотен кавалеристов с одной пушкой. Тем не менее сто драгун спешились и со штыками наперевес бросились в город.

Сделать что-нибудь серьезное эта горстка солдат, конечно, не могла. Мост вскоре запылал, подожженный спешенным эскадроном Павлоградских гусар*. Французы выкатили свою единственную пушку и дали несколько выстрелов картечью. С восточного берега в ответ открыли огонь русские орудия. Федор Глинка, свидетель этих событий, несколько сгущая краски, пишет: «Вся земля потрясалась, окрестные горы трепетали, и встревоженное эхо во глубине долин повторяло стон природы. Зажигательные вещества положены были на мост. Каким-то нечаянным случаем он загорелся прежде с нашей стороны. Французы бросились на противный конец и хотели гасить: но генерал Кутузов, приехавший также к реке, дает знак — и вдруг несколько отважных егерей, под картечными выстрелами бросаются через огонь, прогоняют французов и зажигают с их стороны мост: вот каковы русские.

* В романе «Война и мир» Л.Н. Толстой дает весьма яркое описание переправы русских войск через Энс, где Николай Ростов получает свое первое боевое крещение. Хотя в зарисовке, данной Толстым, встречаются неизбежные исторические неточности, однако общая картина, как ни странно, ближе к истине, чем напыщенно-героический рассказ Глинки.

Загоревшийся мост увеличил пожар. Все небо побагровело, и бурные воды реки Энса приняли вид пламенной тверди. Разряжавшиеся каркасы и гранаты стремили потоки огненных искр. Если прибавить к сему ужасный стук барабанов, сильную ружейную стрельбу двух тысяч кроатов*, залегших в шанцах и действовавших из двуствольных своих ружей, и крик сражающихся, то можно иметь некоторое понятие о ночной сшибке при Энее»³⁴.

Несмотря на многочисленность сил, развернутых Кутузовым за рекой Энс, битва не состоялась. Уже на следующий день армия Кутузова продолжила отступление. Михайловский-Данилевский в своей официальной истории 1805 г. утверждает, что русский полководец серьезно собирался оборонять рубеж Энса, но, узнав о занятии французами Штейера, дал приказ отходить. На самом деле корпус Даву выбил австрийцев из Штейера только 4 ноября в полдень, а мосты были восстановлены лишь к полудню следующего дня. Главные же силы русских начали отход уже 4-го утром. Скорее всего, Кутузов с самого начала решил не рисковать и не собирался защищать даже очень выгодный рубеж. Более того, все обстояло с точностью до наоборот — Мерфельд защищал переправу у Штейера лишь символически потому, что узнал об отступлении Кутузова.

В общем, бурный Энс почти не задержал марш Великой Армии. К раннему утру 5 ноября главный мост через реку был уже восстановлен. В пять утра по приказу Мюрата авангард начал переходить Энс и разворачиваться на равнине на противоположном берегу. В семь утра здесь выстроились плотными рядами войска, назначенные в авангард: бригада гусар Трейяра, конно-егерские бригады Мильо и Фоконне, драгунская дивизия Вальтера, гренадерская дивизия Удино, кирасирские дивизии Нансути и д'Опуля. Мюрат предчувствовал, что день будет жарким, и поэтому хотел провести смотр своим войскам. Вероятно, отважный кавалерист был доволен. Пехота и конница встретили появление как всегда пышно разодетого Мюрата во главе многочисленного штаба, ликующими криками «Да здравствует император!». Было видно, что солдаты, несмотря на усталость предыдущих маршей, рвутся в бой.

Им не пришлось долго ждать. В девять часов утра тотчас после окончания смотра авангард двинулся вперед и, не пройдя и часа, встретил неприятеля. У деревни Штремберг стояли австрийцы — три батальона хорватов и несколько эскадронов гусар Гессе- Гомбургского полка. Так как хорваты закрепились в садах, окружавших деревню, гусары предусмотрительно вызвали пехоту. 300 гренадер из бригады Дюпа скорым шагом догнали голову колонны, развернулись и тотчас атаковали. Австрийцы были выбиты из деревни, и французская кавалерия бросилась в атаку, порубив и взяв в плен несколько сотен хорватов.

Ободренные успехом, французы устремились дальше. Но тут им встретился новый отряд неприятеля, к которому присоединились отступившие от Штрем-берга части. На этот раз пришлось дождаться конной артиллерии. Едва заговорили пушки, как австрийцы продолжили отступление, а гусары бригады Трейяра бросились за ними в погоню. Вдоль дороги там и сям встречались небольшие перелески, где могли с удобством разместиться стрелки. Но французская конница под личным предводительством Мюрата буквально висела на плечах неприятеля, и продвижение авангарда было серией непрерывных столкновений с небольшими группами австрийцев. Не следует удивляться, что речь идет об австрийских войсках. С армией Кутузова продолжал следовать отряд генерала Ностица. состоявший из двух пограничных полков (7-го Бродера и 9-го Петервардейнера) и венгерских гусар. Именно с этими частями пришлось сражаться передовым полкам французов.

* Кроаты — на самом деле хорваты. В рядах австрийской армии было несколько так называемых «пограничных полков», укомплектованных в основном населением хорватских провинций.

У деревни Эд, примерно в 20 км от места переправы, Мюрат снова натолкнулся на неприятеля... Что это были за войска — понять непросто. Рапорт Багратиона, который командовал в этот день арьергардом, составлен на удивление туманно и состоит, если не считать перечисления потерь, всего лишь из нескольких фраз. Совершенно не ясно, когда его войска и в каком месте впервые столкнулись с французами. Что же касается французских отчетов, в них часто путают австрийские войска с русскими. Действительно, австрийцы и русские двигались и сражались в этот день вместе, а понять, кто есть кто, со стороны было очень сложно. И те, и другие были в одинаково прокопченных бивачными огнями шинелях и в похожих киверах.

Скорее всего, все же у деревни Эд французы натолкнулись на четыре батальона из отряда Багратиона, поддержанных несколькими эскадронами Павло-градских гусар. Мюрат со своей стороны развернул для боя гусар и конных егерей. Удино подвел пехоту. Бой снова был скоротечным. Русские батальоны начали отступать, а сам Мюрат вместе с генералом Удино во главе офицеров штаба и нескольких сотен конных егерей ринулись в атаку. Через несколько мгновений пышно разодетая группа генералов и офицеров врубилась в ряды пехоты. Атака была столь стремительной, что арьергард был с ходу опрокинут, и несколько сотен пехотинцев попало в плен.

Но настоящий бой еще только начинался. Неотступно преследуя бегущих по лесной дороге, французская конница вырвалась на большую поляну. В бой вступила вторая часть отряда Багратиона...

Что действительно произошло дальше — выяснить не так-то просто. Сколько было батальонов, и каких полков на лесной опушке — неизвестно. Ясно только, что в общей сложности арьергард Багратиона, кроме относящегося к нему отряда Ностица, состоял из 9 пехотных батальонов и 10 эскадронов Павлоградского гусарского полка*. На поляне находилась, видимо, главная часть отряда Багратиона, которая прикрыла отступающих австрийцев, и батальоны, опрокинутые под Эдом. Французы сумели быстро развернуть войска и выкатили две пушки конной артиллерии, которые своим огнем заставили русских гусар и пехоту двинуться вперед. Последовала отчаянная схватка, и стремительной атакой французские гусары и конные егеря опрокинули русских. «Невзирая на храбрость, с каковою дрались Киевский и Малороссийский гренадерские и б-й егерский полки, несмотря на все усилия князя Багратиона, — вспоминает генерал Ермолов, — не могли они устоять против стремления превосходного неприятеля и, потерпев большой урон, приведены были в замешательство. Артиллерия сбита была с своих мест, и войска в нестройных толпах теснились на дороге» ³⁵.

Рапорт Багратиона, правда, говорит прямо противоположное: «...неприятель появился в сильных нескольких колоннах, преследовал меня и, наконец, атаковал со всей своею силой, почему я, построясь в надлежащий боевой порядок, вступил в сражение, и несмотря на превосходство его сил, был он несколько раз разбит и прогнан, после чего генерал-майор Милорадович, бывший тут для подкрепления моего, довершая победу, вступил в дело, и я с авангардом отступил назад. Сражение продолжалось с полками вверенного мне авангарда около 4-х часов»³⁶. Если учитывать, что рапорт Милорадовича, который действительно с успехом действовал в этот день, примерно в десять раз подробнее «отчета» Багратиона, можно предположить, что последнему не очень хотелось вдаваться в подробности. Багратион ограничился лишь ничего не значащей фразой о том, что неприятель был «несколько раз разбит и прогнан», при этом не указывается ни время, ни место, ни какой, хотя бы приблизительно, это был неприятель. Наконец, Багратион в отличие от Милорадовича даже не представил списка отличившихся.

* Австрийские войска: пограничные полки Бродера и Петервардейнер — 4 батальона, Гессе- Гомбургский гусарский полк — в общей сложности около 2 500 человек. Русские войска: 6-й егерский полк — 3 батальона, Азовский мушкетерский полк — 3 батальона, Киевский гренадерский полк — 3 батальона, Павлоградский гусарский полк — 10 эскадронов. В общей сложности около 5 500 человек.

Французские донесения, при всех их отдельных разночтениях, очень подробны. Они приводят время отдельных стычек, названия деревень, рядом с которыми в тот или иной момент разворачивался бой. Рапорт Милорадовича подтверждает их. Конечно, благородный воин не хотел подводить своего коллегу и о действиях отряда Багратиона почти что ничего не сказано, однако несколько слов выдают все-таки общую картину. Милорадович пишет: «...когда неприятель атаковал и преследовал арьергард под командою господина генерал-майора князя Багратиона состоящий, пошел я... к оному на подкрепление» ³⁷.

Бегущие части Багратиона бросились назад — кто по дороге, а кто через лес. Мюрат с гусарами и конными егерями, генералы Вальтер, Удино, Трейяр и Мильо неотступно их преследовали. Все рапорты сходятся на том, что дорога довольно долго вела через лес и преследование длилось почти что три четверти часа. Капитан Л ежен, адъютант Бертье, был среди разгоряченных атакой французских кавалеристов. Он мало что запомнил из деталей боя, зато величественный образ зимнего леса остался у него надолго в памяти: «Было холодно. На земле и деревьях Амштеттенского леса лежал толстый слой снега... Мы нигде еще не видели природы в такой зимней красоте. В этот день она предстала перед нами в самом блестящем уборе. Сверкающий иней переливался сиянием на желтых дубовых листьях и покрывал темно-зеленые лапы елей. Это ледяное обрамление скрывало формы, которые становились еще более расплывчатыми от легкого тумана, и создавало удивительную картину. В лучах солнца переливались тысячи огромных сосулек... свешивавшихся с деревьев подобно сверкающим люстрам. Никогда бальный зал не отражал блеск такого прекрасного хрусталя... Я заметил, обращаясь к маршалу Мюрату, насколько прекрасно это зрелище, и мы восхищались этими северными чудесами, не останавливая нашей скачки под ледяными сводами...» ³⁸

Возможно, Лежен был единственным, кто обратил внимание на красоту сосулек, так как отчаянная драка не прекращалась ни на дороге, ни в лесу. Наконец лесная дорога кончилась, и клубок людей и лошадей вылетел из леса на открытое пространство.

Здесь-то и началось самое главное. Действительно, на окруженной со всех сторон лесами огромной поляне стояли в полном порядке войска Милорадовича*. Восемь батальонов пехоты были построены в две стройные линии. На левом фланге, в центре и позади линии пехоты были распределены десять эскадронов Мариупольского гусарского полка. Момент для контратаки был поистине идеальный. В пылу преследования французский авангард пришел почти в такой же беспорядок, как и отряд Багратиона. Милорадович пропустил по дороге нестройные толпы солдат арьергарда и, когда французы беспорядочными кучками показались на опушке леса, дал приказ атаковать.

* Отряд Милорадовича — 8 батальонов пехоты (Малороссийский гренадерский полк, Апшеронский мушкетерский полк, Смоленский мушкетерский полк, 8-й егерский полк), 10 эскадронов Мариупольского гусарского полка.

Федор Глинка, находившийся в этот момент в рядах войск, развернутых на равнине, вспоминает, что «едва успели полки, составлявшие авангард (отряд Багратиона), пройти мимо нас, как... генерал Милорадович, помня наставления великого Суворова, что русский солдат должен доставать победу концом своего штыка, отдал приказание, чтобы гренадерский батальон его полка не заряжал ружей и встретил бы неприятеля прямо грудью и холодным ружьем» ³⁹.

Гренадерский батальон Апшеронского полка, а вместе с ним батальоны первой линии, стоявшие в сомкнутом строю, пошли в решительную штыковую атаку. Впрочем, Милорадович, как опытный командир, полагаясь на мужество своих солдат, не забывал и об огневой поддержке. Впереди и по флангам русских батальонов были рассыпаны стрелки, которые открыли интенсивный ружейный огонь.

«Внезапность привела неприятеля в некоторую робость, — вспоминает Ермолов, — и ею воспользовался генерал-майор Милорадович удачно. Он приказал коннице ударить на колеблющегося неприятеля, и Мариупольского гусарского полка подполковник Игельстром, офицер блистательной храбрости, с двумя эскадронами стремительно врезался в пехоту, отбросил неприятеля далеко назад, и уже гусары ворвались на батарею...»⁴⁰

В рядах французских войск возникло замешательство. Пехота, едва выйдя из леса, бросилась назад, а конница поскакала в глубь леса по дороге. Этот момент надолго отпечатался в памяти тех, кто выжил после боя. Л ежен рассказывает: «Неприятель рубил наши задние ряды, брал пленных и чуть не захватил в плен и нас. Конь под Мюратом был убит, мой, вырвавшись из этой свалки, поскакал галопом по откосу дороги, споткнулся и рухнул. Пока я пытался встать, он уже поднялся на ноги и ускакал вместе с другими конями, несущимися в галоп. Я сумел найти себе убежище у двух пушек, которых поставил на дороге молодой артиллерийский офицерик, наверное, только что закончивший военную школу. Драка была ужасная, и уже сабли свистели над нашими головами...»⁴¹

Это чудо, но записки «офицерика» тоже сохранились. Его звали Октав Левавассер. «...В четырех шагах от меня рубили гусар, которые навалились на мою пушку, — рассказывает он. — Мы с трудом зарядили ее ядром, а поверх забили еще и картечь. Звон сабель был уже прямо над нами. Канонир Колло протянул руку с зажженным фитилем. Мы закричали: «Берегись!» Наши гусары, кто как мог, бросились по сторонам, и перед пушкой появилась небольшая амбразура среди месива из людей и коней. Русский полковник в мундире, расшитом золотом, бросился к моему канониру, чтобы отрубить ему руку. Но в этот момент прогрохотал выстрел. Ствол снесло с лафета, а полковник упал прямо на пушку. Ужасающим выстрелом разметало все кругом. Более сорока лошадей и огромное количество людей — русских, австрийцев и французов — повалило на землю, и перед батареей оказалась целая баррикада из окровавленных тел»⁴². «...Ни одна картечь из этого двойного заряда не пропала даром, — вспоминал Л ежен. — От страшного грохота на нас посыпалась груда снега с деревьев и, словно по волшебству, эскадроны, которые нас атаковали, исчезли в дыму и в снежной пыли» ⁴³.

В этот момент прямо через лес к французам подошла помощь: основные силы бригады Дюпа — 1-й в гренадерской дивизии Удино. Мюрат, используя выгодный момент, тотчас же бросил гренадер в контратаку. Их наступление поддержали гусары и конные егеря. На этот раз бой закипел на открытом пространстве, и с обеих сторон солдаты бились с отвагой. Французам удалось потеснить русскую линию, но силы были явно неравны, и бригада Дюпа была отброшена к опушке леса.

Когда начало смеркаться, на поле боя появились 2-я и 3-я бригады дивизии Удино. Генерал Удино сразу повел свои батальоны вперед и снова сошелся в отчаянном бою с русскими полками. Рапорт начальника штаба Мюрата генерала Бельяра сообщает, что в этот момент «с обеих сторон был открыт смертоносный огонь почти что в упор. Пальба продолжалась около 20 минут»⁴⁴.

С русской стороны отличились артиллеристы Ермолова. «Я продолжал канонаду, — вспоминает он, — и между тем устроились к атаке гренадерские батали-оны Апшеронского и Смоленского полков, и сам Милорадович повел их в штыки. Ободренные присутствием начальника, гренадеры ударили с решительностию...»⁴⁵

Что произошло дальше уже в полной темноте — сказать очень сложно... В рапорте Александру I Кутузов написал, что неприятель был прогнан «версты за 3». На основе этого рапорта составители большого биографического очерка «Фельдмаршал Кутузов» уверенно написали: «Милорадович три версты преследовал неприятеля»⁴⁶.

Нужно обладать поистине детской наивностью или абсолютной пристрастностью для того, чтобы буквально понимать все, что пишется для отчета начальству, причем далекому и не имеющему ни малейшей возможности, да и _: желания проверить подлинность сообщения. В своем письме Милорадовичу Кутузов куда менее категоричен. Он пишет (по-французски, конечно): «Вам принадлежала слава завершить этот день решительно в нашу пользу. Многие (plusieurs) батальоны неприятеля были приведены в беспорядок и преследовались далеко»⁴⁷. Как видно, речь идет о «многих» и возможно даже о некоторых батальонах (французское слово «plusieurs» в зависимости от контекста может означать как «многие», так и «некоторые»). Сам Милорадович в своем рапорте ограничивается общей фразой: «...неприятель с уроном обращен в бегство»⁴⁸.

Наконец, свидетельство Ермолова, как известно, принявшего активное участие в этом бою, еще менее категорично. Он пишет: «...к вечеру все (французы) отступили, и мы провели ночь на поле сражения»⁴⁹. Здесь уже речь не идет о бегстве всех или части гренадер Удино, однако твердо утверждается, что русские остались на поле боя.

Нечего и говорить, что во французских рапортах говорится о том, что победа была полной, и поле боя осталось за французами. «Противник отступил в лес, перестрелка продолжалась до 9 часов вечера, и только ночь помешала нам продолжить наш победный путь»⁵⁰, — сообщается в журнале марша резервной кавалерии. Генерал Бельяр в своем отчете пишет почти то же самое: «Темнота помешала нам преследовать. Было уже около 10 часов. Дивизия Удино выставила свои посты прямо на поле сражения, на котором она и устроилась на бивак. Наши часовые находились на расстоянии пистолетного выстрела от неприятеля. Ночью вражеская армия отступила»⁵¹. Ну и, наконец, Мюрат, как всегда в самой залихватской манере, докладывал императору: «Отряд, которым я имел честь командовать, сражался со всей русской армией под командованием самого Кутузова. Никогда еще не сражались с обеих сторон с таким упорством, но, наконец, русские были вынуждены уступить доблести гренадер под командованием Удино, которые ночевали на поле сражения, в то время как враг бежал в полном беспорядке...»⁵²

К счастью, наряду с бравурными рапортами заинтересованных лиц обеих сторон имеются и другие источники. К числу подобных свидетельств относится дневник Фантена дез Одоара, одного из офицеров гренадерской дивизии Удино. Эти записки были сделаны для себя, а не для широкой публики и уж тем более не для начальства. Они будут опубликованы лишь спустя почти сто лет после смерти автора. Вот что Фантен дез Одоар написал сразу после произошедших событий: «Только уже глубокой ночью завершился бой... если бы отступление неприятеля не было скрыто темнотой, его потери были бы больше. Печальный бивак на поле сражения закончил для нас этот день. Земля была покрыта снегом, холодный ветер дул среди елей и, несмотря на огромные бивачные огни, которые легко было развести в лесу, ночь показалась мне очень длинной и очень холодной. Поистине тяжел солдатский труд» ⁵³.

Как видно из этого документа, гренадеры Удино остались к концу боя на поле сражения. По-видимому, войска обеих сторон отошли назад с поляны, на которой они сражались. Это подтверждается тем, что во французских источниках упоминается о деревне Цайлерн, поблизости от которой и был разбит бивак. Эта деревня находится примерно в километре к северу от дороги прямо на опушке леса, т.е. на месте французского левого фланга. Французские аванпосты стояли ночью непосредственно на месте боя («на расстоянии пистолетного выстрела от неприятеля»). Соответственно, войска Милорадовича сохранили за собой лес, спиной к которому они стояли в начале боя, и естественно, что русские передовые посты также остались прямо на месте схватки. Это дало возможность обеим сторонам заявить с «полным основанием», что они сохранили поле боя, а неприятель «бежал».

Вообще авангардно-арьергардные бои труднее всего поддаются точной оценке. Дело в том, что скрыть победу или поражение в генеральном сражении невозможно. Тот, за кем осталось поле битвы, победил. Обычно также очевидно — за кем оно осталось. В генеральном сражении решалась участь войны, и поэтому войска вступали в бой с обеих сторон, надеясь разгромить неприятеля. Ушедший с поля битвы признавал, что вечером он был слабее, чем был утром, и более не мог противостоять противнику. Разумеется, каждый в описаниях большого сражения обращает внимание на отвагу своих войск, описывает наиболее выгодные эпизоды битвы. Однако ее общий характер трудно скрыть.

В арьергардном бою все совершенно иначе. Очевидно, что отступающий оставляет заслон лишь для того, чтобы временно задержать наступление более сильного неприятеля. Всем понятно, что арьергард рано или поздно должен уйти с поля боя. Успех здесь определяется тем, насколько эффективно действовал арьергард. Сколь долго он сумел сдерживать неприятеля, какие потери нанес ему. Поэтому здесь все зависит от деталей: от соотношения сил и потерь, от времени начала и завершения боя, от поведения войск в ходе столкновения. Все это очень тонкие моменты, которые легко поддаются фальсификации. Плюс-минус час, на несколько сотен человек больше или меньше потери без труда могут полностью видоизменить облик произошедшего.

Обычно обороняющийся изображает дело так, что он успешно в течение долгого времени сдерживал натиск врага, конечно же, более многочисленного, а потом гордо и спокойно покинул поле боя. Наступающий всегда изображает произошедшее как стремительную неудержимую атаку своих войск, которая сокрушила оборону противника. Конечно же, арьергард был вдребезги разбит, а его остатки едва ушли с поля боя...

Не представляет собой исключение и бой при Амштеттене. Обе стороны уверенно говорят о своей победе.

Каковы же истинные результаты боя? Для начала о силах сторон и потерях. Общее количество войск французского авангарда, принявших участие в бою, приблизительно 8 000 человек. Общая численность отрядов Ностица, Багратиона и Милорадовича приблизительно 13 000 человек.

Генерал Удино докладывал в своем рапорте, что его дивизия потеряла 65 убитых и 157 раненых. О потерях кавалерии почти ничего неизвестно. Справочник Мартиньена указывает, что в полках, принявших участие в бою, пятеро офицеров было ранено. Это означает, что конница могла потерять около 100 человек убитыми и ранеными. В общем, с учетом некоторого количества неучтенных потерь (Удино, вероятно, вольно или невольно занизил свои потери), у французов, скорее всего, выбыло из строя около 400 человек.

Багратион довольно подробно сообщает о потерях своего отряда. Даже из его рапорта следует, что они были немалые. Согласно этому документу, убито и ранено было 472 солдата и офицера, без вести пропало (с высокой степенью вероятности попали в плен) 303 человека. У Милорадовича убито и ранено 205 человек, пропало без вести 57. В общей сложности 675 убитых и раненых, 360 пропавших без вести. Оба генерала, как кажется, точно сообщили количество убитых и раненых. Что касается 303 пленных из отряда Багратиона, эта цифра, по всей видимости, занижена. Французы, конечно же, преувеличивая это число, говорят о 1500—1800 австрийских и русских пленных.

Интересно, что потери отряда Милорадовича почти точно совпадают с потерями французов. Действительно, силы противников в этот момент были примерно равны, и бой шел с переменным успехом, так что и потери оказались равными. Что же касается Багратиона, то, скорее всего, застигнутые на марше по частям, его войска не оказали серьезного сопротивления. Французской коннице оставалось лишь рубить бегущих и подбирать пленных.

От места начала марша до места расположения на биваке авангард Мю'ра-та прошел около 30 км. Почти половину этого пути Мюрат двигался, ведя почти непрерывный бой. Даже если под конец дня Милорадович удачно вступил в дело и отбросил на несколько сот метров французов, это мало что изменило в общем результате. Мюрат проявил максимум инициативы и амштет-тенский бой был его успехом.

Тем не менее у боя под Амштеттеном есть и другая сторона. Император получил рапорт Мюрата только на следующий день и, вопреки ожиданиям маршала, в ответном письме он нашел не похвалу, а замечания. Дело в том, что авангард совершенно оторвался от главных сил. Только пехотная дивизия Сюше была в день амштеттенского сражения километрах в 15—20 позади полков Мюрата. Остальные войска отстали на целый переход и больше. Таким образом, в случае более серьезной контратаки русских войск полки Мюрата могли бы оказаться совершенно без поддержки. «Вы оставили меня вчера весь день без новостей, и только в девять часов утра сегодня я узнал о том, что произошло. Нужно мне писать два-три раза в день. Если бы я знал, что неприятель находится там, я принял бы необходимые меры. Пусть дивизия Сюше нагонит гренадер, и пусть эти две дивизии двигаются вместе... Нужно сомкнуть колонны на дороге, чтобы хвост мог поддержать голову»⁵⁴.

Это письмо Наполеона разочаровало эмоционального маршала, который был уверен, что его отвага и напористость в отчаянном бою будет отмечена. Император указывал на то, что надо двигаться с большей осторожностью. В результате Мюрат, который до этого просто летел вперед во главе своей конницы, стал идти медленнее, с несвойственной ему предусмотрительностью, зато засыпал своего царственного родственника подробными отчетами. Это уже буквально через несколько дней окажет значительное влияние на события войны.

Осторожность, которую Наполеон требовал от командира авангарда, объяснялась еще одним соображением. Император получил сообщение о том, что поблизости от Кутузова находится идущая к нему на соединение армия Буксгев-дена. Зная о том, что Франц II требовал от русских защищать Вену, французский полководец предполагал, что в случае объединения с подкреплениями Кутузов может решиться на генеральное сражение. Единственным местом, где такая битва могла бы произойти, Наполеон видел городок Санкт-Пельтен в 50 км к востоку от Вены. Здесь долина Дуная расширяется. Просторные поля позво ляют маневрировать 100-тысячной армии. С другой стороны, в районе Санкг-Пельтена путь на Вену преграждает обширное плато, удобное для обороны и для контрнаступления. Все данные сходились на том, что именно здесь произойдет соединение союзных армий и именно здесь состоится решающая битва.

На самом деле мифическая армия Буксгевдена была всего лишь 6-й отставшей от главных сил колонной Подольской армии Кутузова. Разумеется, что даже прибытие этих войск не могло серьезно изменить ситуацию, и Кутузов не собирался давать генеральное сражение на Санкт-Пельтенском плато.

Однако все распоряжения французского императора в эти дни исходили и; соображений подготовки к подобной битве. Наполеону необходимо было, чтобы это сражение стало не просто успешным. Ему требовался полный разгрох союзных войск, такой, чтобы разом покончить с силами коалиции и отбить у пруссаков всякое желание вступить в войну. Для этого император планировав атаковать союзников у Санкт- Пельтена со всех сторон. Маршал Даву из Штей-ера был направлен на город Гаминг. В его задачу входило продолжать преследовать отступающий корпус Мерфельда, а затем, обойдя позицию Санкт-Пельтен^Л с юга, выйти в тыл Кутузова. Мюрат, Ланн и Сульт должны были двигаться прямо на Санкт-Пельтен. Бернадотт должен был стараться нагнать главные силы и обойти плато с севера. Наконец, для того чтобы не допустить переход Кутузова на левый, северный, берег Дуная, сюда были направлены дивизии из различных корпусов, объединенных под общим командованием маршала Мортье.

С помощью найденных в Линце судов 4 ноября была начата переправа войск через Дунай. В общей сложности здесь оказались три пехотные дивизии (Газана из 5-го корпуса, Дюпона из 6-го корпуса и Дюмонсо из 2-го корпуса). а также драгунская дивизия Клейна. Это было сделано не только с целью отрезать путь Кутузову на север, но также и для того, чтобы хоть как-то разгрузить главное шоссе, ведущее к Вене. Дорога вдоль левого берега была узкой, зажатой межу высокими скалами и Дунаем. Но тем не менее это была дорога, и по ней вполне мог двигаться небольшой корпус. Что же касается драгун Клейна, то их вообще отправили на рекогносцировку в северном направлении в сторону Богемии для того, чтобы выяснить обстановку в этом регионе.

Император надеялся также выгодно использовать Дунай в качестве транспортного пути. По его приказу нужно было собрать около 300 речных судов и организовать флотилию, которая, с одной стороны, могла бы надежно связать корпус на левом берегу с главными силами, а с другой стороны, принять на борт провиант и наиболее уставших солдат.

Распоряжение императора будет выполнено лишь частично. Удастся найти не более 30 подходящих суденышек, и потому войска на левом берегу окажутся изолированными.

Всё эти приказы Наполеон отдал из города Линца, где его главная квартира находилась с 4 по 9 ноября 1805 г. Однако уже в эти дни императору французов пришлось решать не только военные задачи, так как политика постоянно вторгалась в ход военных операций. За день до переезда главной квартиры в Линц на аванпосты французских войск прибыл австрийский офицер, который передал письмо от императора Франца, адресованное Наполеону. Это был ответ на предложения мира, высказанные в беседе с генералом Макком в аббатстве Эльхинген. Послание было составлено в туманных выражениях, а в его тоне звучала высокомерная ирония. Тем не менее, как бы ни пытался изобразить австрийский император спокойную уверенность, сам факт его послания был уже важным знаком. Наполеон, не обращая внимания на ироничные фразы, ответил тотчас же: «...я готов забыть всю несправедливость уже третьей агрессии и попытаться снова заключить мир, быть может, он лучше выдержит интриги и усилия его разрушить со стороны Англии, чем два предыдущих... Моим единственным желанием является развитие торговли и флота, чему упорно противостоит Англия. Я выполняю свой последний долг по отношению к Вашему Величеству... Вы знаете, насколько ваши подданные недовольны этой войной. Пусть Ваше Величество, у которого есть столько добродетелей, позволяющих его подданным любить его, прекратит их несчастья и спасет сам себя от несчастья»⁵⁵.

Ответ не заставил себя ждать. 7 ноября в генеральную квартиру императора французов в Линц прибыл австрийский генерал Гиулай с очередным посланием от Франца И. Под влиянием событий последних дней, видя, что надежды спасти Вену нет, австрийский монарх изменил свой тон. Он предложил начать мирные переговоры, но, однако, их непременным условием поставил немедленное заключение перемирия. Он предлагал также, чтобы в переговорах принял участие русский царь.

Наполеон, конечно, не был простачком. Он прекрасно понимал, что перемирие играет на руку союзникам. Основной его целью является попытка под благовидным предлогом остановить на время боевые действия, не допустить французов в Вену, дать возможность соединиться всем армиям союзников, наконец, попытаться втянуть в коалицию Пруссию. Тем самым хитростью вырвать у него плоды всех военных побед.

Французский император ответил очень любезным посланием. Он соглашался на переговоры и очень хвалил молодого царя: «Я желаю мира и буду рассматривать как счастливое событие тот момент, когда Ваше Величество обратит внимание на интересы своей страны и на благо своего народа... Я никоим образом не сомневаюсь в личных качествах императора Александра, но я хорошо знаю всю силу того влияния, которое уже в течение трех лет на него оказывают. И его добрые и благородные желания дают совсем другой результат. Он хотел быть миротворцем и благодетелем Европы, но, благодаря своему окружению, стал главным двигателем раздора, происходящего на континенте. Я много переписывался с императором Александром, и моя связь с ним оставила в моем сердце память о его доброте и о его высоких достоинствах. Сейчас он молод, он приобретет потом больше опыта и, конечно же, сделает все то добро, которое он желает Европе и человечеству. Я надеюсь, что тогда он воздаст больше справедливости моим чувствам, моей откровенности и дружбе, которую я пытался засвидетельствовать ему во всех наших связях»⁵⁶. Не жалея любезных фраз, Наполеон тем не менее на перемирие не соглашался.

Хотя переговоры и не нашли своего материаль юго воплощения, любезности сыпались со всех сторон. В штаб-квартиру императора прибыл баварский электор, который не смог встретить императора в Мюнхене и помчался в Линц, чтоб засвидетельствовать свое почтение, а кроме то о, завершить переговоры о бракосочетании его дочери, юной принцессы Августы Баварской и Евгения Богарне, приемного сына Наполеона. Узнав об этих переговорах, генерал Гиулай как бы невзначай заговорил о том, что и императору пора бы заключить приличный брак — развестись со старой бесплодной Жозефиной и жениться на молодой принцессе... например, австрийской.

Все эти переговоры, постоянные появления парламентеров на аванпостах, наконец, даже хотя и очень неопределенные, но все же разговоры о возможном браке Наполеона и дочери австрийского императора, конечно же, не остались секретом для офицеров как французских, так и австрийских. «Не проходило дня, чтоб к нам не приезжали парламентеры или переговорщики, без того, чтобы не было какого-нибудь частного перемирия... — рассказывает офицер из императорской свиты. — Никогда еще не было похода, где дипломатия играла бы такую большую роль»⁵⁷.

В результате сложилась весьма странная ситуация. Передовые отряды, как французские, так и австрийские, толком не знали, что им нужно делать — то ли воевать, то ли мириться. «На аванпосты прибыл парламентер, который заяви" от имени австрийцев, что у них есть приказ командования прекратить сражаться» ⁵⁸, — доложил Мюрат императору 9 ноября.

С другой стороны, отношения между русскими и австрийцами весьма накалились. Действительно, если встать на позицию простого австрийского офицера, то роль русской армии должна была представляться ему весьма странной. Сначала всем говорили, что война будет победоносной, так как несметные силы русских придут на помощь австрийской монархии. Вместо несчетного войска пришла маленькая армия, она быстро прошагала в сторону Баварии, а потом столь же быстро принялась шагать в обратном направлении. И, как оказалось даже и не думала защищать Вену. Как следствие между генералами возникли острые споры, а младшие офицеры смотрели на своих союзников чуть ли не как на врагов. Мюрат докладывал императору сведения, полученные от пленных. «Большой разлад царит между русскими и австрийцами. И те, и другие осуждают друг друга в трусости. Австрийские офицеры, которые обедали здесь сегодня (в аббатстве Мелък), попросили у монахов, чтобы те не давали едь: русским: «Это трусы. Они бросают нас, даже не вступив в бой». Русские отвечали, что они отступают потому, что они малочисленны» ⁵⁹.

Это необычная военно-политическая ситуация поставила на пути русской главнокомандующего гигантские трудности. Его армия оказалась как бы в вакууме и надежду на спасение могла черпать только в собственной решительности и отваге. Но, с другой стороны, она и создала неопределенность, которая вконец сбила с толку и без того не слишком далекого политика, каким бы." лихой командир французской конницы Иоахим Мюрат. И Кутузов не преминул воспользоваться своими блестящими талантами психолога и стратега...

¹ Цит. по: Михайловский-Данилевский А.И. Описание первой войны Императора Александра с Наполеоном в 1805 г., с. 27.

² Внешняя политика России... т. 2, с. 581.

³ Radziwill Louise de Prusse, princesse Antoine. Quarante-cinq annees de ma vie (1770— 1815) par Louise de Prusse. Paris, 1911, p. 192.

⁴ Внешняя политика России... т. 2, с. 605—606.

⁵ Цит. по: Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч., с. 63.

⁶ Czartoryski A.-J. Memoires du prince Czartoryski et correspondance avec I'Empereur Alexandre P^r. Paris, 1887, t. 1, p. 396.

⁷ Вел. Кн. Николай Михайлович. Император Александр I. СПб., 1912, т. 1, с. 42. Внешняя политика России... т. 2, с. 606.

⁹ Там же.

¹⁰ Suckow K.-F.-E. Fragments de ma vie. D'lena a Moscou. Paris, 1901, p. 47.

¹¹ Внешняя политика России... т. 2, с. 630.

¹² Там же. ... , ,

¹³ Там же, с. 618.

¹⁴ Кутузов М.И. Сборник документов. М., 1951, т. 2, с. 69.

¹⁵ Цит. по: Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч., с. 39.

¹⁶ Глинка Ф. Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции. М., 1815, с. 58-59.

¹⁷ Цит. по: Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч., с. 40—41.

¹⁸ Кутузов М.И. Указ. соч., т. 2, с. 97-98. ;

¹⁹ Толстой Л.Н. Война и мир. М., 1983, с. 146-147.

²⁰ Кутузов М.И. Указ. соч., т. 2, с. 112.

²¹ Цит. по Alombert P.-C, Colin J. Op. cit, t. 4, p. 85.

²² Внешняя политика России... т. 2, с. 612.

²³ Кутузов М.И. Указ. соч., т. 2, с. 108.

²⁴ Глинка Ф. Указ. соч., с. 62—63.

²⁵ Цит. по: Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч., с. 84.

²⁶ Кутузов М.И. Указ. соч., т. 2, с. 131.

²⁷ Там же., с. 127.

²⁸ Ермолов А.П. Записки А.П. Ермолова 1798-1826. М., 1991, с. 38.

²⁹ Архив князя М.И. Голенищева-Кутузова Смоленскаго. // Русская старина, 1874, июнь, с. 492—493.

³⁰ Barres J.-В. Souvenirs d'un officier de la Grande Armee. Paris, 1923, p. 46.

³¹ Correspondence de Napoleon I^er, t. 11, p. 358—359.

³² Ibid., p. 367.

³³ Ермолов А.П. Указ. соч., с. 36.

³⁴ Глинка Ф. Указ. соч., с. 73—74.

³⁵ Ермолов А.П. Указ. соч., с. 39—40.

³⁶ Документы штаба М.И. Кутузова 1805—1806. Сборник. Вильнюс, 1951, с. 122.

³⁷ Там же, с. 123.

³⁸ Lejeune L.-F. Memoires du general Lejeune, 1792—1813. Paris, 2001, p. 23—24.

³⁹ Глинка Ф. Указ. соч., с. 75—76.

⁴⁰ Ермолов А.П. Указ. соч., с. 40.

⁴¹ Lejeune L.-F. Op. cit., p. 24.

⁴² Levavasseur O. Souvenirs militaries d'Octave Levavasseur, officier d'artillerie, aide de camp du marechal Ney. Paris, 1914, p. 40.

⁴³ Lejeune L.-F. Op. cit., p. 24.

⁴⁴ Цит. по: Alombert P.-C, Colin J. Op. cit., t. 4, p. 511.

⁴⁵ Ермолов А.П. Указ. соч., с. 40.

⁴⁶ Гуляев Ю.Н., Соглаев В.Т. Фельдмаршал Кутузов. М., 1995, с. 207.

⁴⁷ Цит. по: Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч., с. 93.

⁴⁸ Документы штаба М.И. Кутузова... с. 125.

⁴⁹ Ермолов А.П. Указ. соч., с. 40.

⁵⁰ Цит. по: Alombert P.-C, Colin J. Op. cit., t. 4, p. 515. ^:

⁵¹ Ibid., p. 512.

⁵² Ibid., p. 507.

⁵³ Fantin des Odoards L.-F. Journal du general Fantin des Odoards. Etapes d'un officier de la Grande Armee, 1800-1830. Paris, 1895, p. 56-57.

⁵⁴ Correspondence ... t. 11, p. 381.

⁵⁵ Ibid., p. 376-377.

⁵⁶ Ibid., p. 396.

⁵⁷ Thiard M.-T. Souvenirs diplomatiques et militaires du general Thiard, chambellan de Napoleon КParis, 1900, p. 192.

⁵⁸ Цит. по: Alombert P.-C, Colin J. Op. cit., t. 4, p. 128.

⁵⁹ Ibid., p. 109.