Джунгарские войны, беженцы и энергичные действия

В последние годы правления Елизаветы и с приходом к власти Екатерины всей торговле между Россией и Китаем как таковой, одновременно в государственном и частном секторе, угрожал крах. Опасность войны между этими двумя империями никакое внезапное событие не несло. Зато целая череда досадных неприятностей, недоразумений и прямо противоположных намерений на протяжении нескольких лет стала причиной полного разрыва дипломатических отношений между Санкт-Петербургом и Пекином, а также прекращения торговли между 1764 и 1768 годами. Подавляющее большинство предметов спора не имело никакого отношения к торговле. Недоразумения возникали в области государственной политики, в том числе территориальных приобретений и установления контроля над ними, управления делами коренных жителей с обеих сторон границы и расширения колониальной империи обеими державами. Между тем именно с этими спорами связаны временные приостановления частной торговли в Кяхте и Маймачене и отмена казенных обозов, длительное время простаивавших в ожидании санкции на вход в Китай. Все тогдашние проволочки и приостановления деловых отношений тормозили рост торговли и наносили огромный ущерб как купцам-единоличникам, так и Российскому государству, особенно из-за естественной порчи товаров на протяжении длительных периодов ожидания возможности для их сбыта.

Судьбоносные споры проистекали по большому счету из противоречий, составляющих имперскую суть Китая и России. На протяжении XVIII столетия власти обеих этих держав в большей или меньшей степени заботились о расширении зоны влияния своих азиатских империй, а также об укреплении контроля над приобретенными землями и покоренными народами. За исключением Сибирского рубежа и возвратного интереса к долине реки Амур, основная инерция русской экспансии направлялась по касательной мимо китайских владений, так как промышленники-московиты, а за ними государственные чиновники с духовенством двинулись на восток и север к Тихому океану. И через него на Аляску. Маньчжурский двор, в свою очередь, на протяжении того века медленно продавливал свое доминирование на запад в Среднюю Азию, то есть в область, где упорные джунгары не собирались без боя сдаваться иноземной гегемонии. Те маньчжурско-джунгарские войны служили фоном для возникновения российско-китайских противоречий. Ведь из-за вооруженных столкновений резко увеличился поток перебежчиков и дезертиров, хлынувший через границу из Монголии в Сибирь. Одной из самых острых и деликатных проблем, разделивших две державы, считается возвращение беглецов из Поднебесной снова на родину.

После нескольких лет затишья джунгарские войны в 1729 году вспыхнули с новой силой. Двумя годами раньше предводитель джунгар Цэван-Рабдан сложил голову в долине реки Или, и его сыну Галдан-Цэрэну достался титул контайши (хунтайчжи). Мандарины цинского двора послали на запад две армии, одну в Алтайский край и другую в Баркуль. Несмотря на то что Галдан послал к императору Юнчжэну своего представителя, в 1731 году этот вождь джунгар начал внезапное наступление на северную армию маньчжуров и наголову ее разгромил. Разрозненные вооруженные стычки случались на протяжении четырех лет, пока войско Галдан-Цэрэна не ослабло, тогда сам он попросил о мире и его получил. После 1735 года еще 10 лет в Китайском Туркестане преобладал непрочный мир, омрачавшийся натиском джунгар с запада на казахов, чуть раньше присягнувших на верность царице Анне Иоанновне в 1734 и 1740 годах. После кончины Галдан-Цэрэна в 1745 году его сын и преемник Цэван Дорджи сразу же проявил жестокость к маньчжурам, но его убил один из собственных братьев. С тех пор до 1758 года на территории Средней Азии практически непрерывно происходили вооруженные схватки и волнения.

Сразу же после подписания Кяхтинского договора началась проверка его на прочность в условиях постоянного нарушения спокойствия из-за вспышек вооруженного противостояния не только между маньчжурами и джунгарами, но также между теми же джунгарами и остальными соседними монгольскими народностями. Для обеих сторон главная функция этого договора состояла в определении линии известной границы между российскими и маньчжурскими территориями; организации ее патрулирования, перехвата всех местных жителей, пытающихся ее пересечь по какой-либо причине, и незамедлительного возвращения их на родину. О многотрудности данной задачи уже говорилось, когда речь шла о контрабандных потоках товара. Коренные жители приграничного района, как сибиряки, так и монголы, относились к традиционно кочевым народам. В отсутствие переписи и прочих способов проверки принадлежности населения русский и маньчжуро-китайский чиновник или солдат зачастую просто не мог найти различия между сибирским бурятом и монголом из тушету-ханства. Куда проще было разобраться с массами народа. Зато толпу кочевников было гораздо труднее убедить вернуться на территорию своей империи, когда все они были при оружии и готовы были его применить.

Едва ли С.Л. Владиславич-Рагузинский оставил границу, если бы полковник И.Д. Бухгольц сообщил ему о пересечении границы монгольскими грабителями, напавшими на русских поселенцев. Речь шла о первом, быть может, из сотен подобных трагических случаев на протяжении последующих нескольких десятилетий. Такого рода грабежи стали поводом для осложнения русско-китайских отношений, но очень редко с обеих сторон по их поводу предпринимались радикальные меры, и то только когда одной из сторон казалось, что противоположная сторона недостаточно сурово наказывала задержанных преступников. Главная же проблема заключалась скорее в переходе на русскую территорию непримиримых врагов маньчжурских армий или просто тех, кто спасался от потенциального участия в вооруженном противоборстве, а также откровенного бесчинства со стороны солдат оккупационных войск.

Тем не менее И.Д. Бухгольц получил подробнейшие инструкции Коллегии иностранных дел, изложенные в августовском и ноябрьском указах 1730 года. От него требовалось беглецов и перебежчиков возвращать их властям с применением оружия, если не удавалось просто убедить сделать это. Поводом для таких распоряжений послужило пересечение государственной границы монгольским вождем с семью юртами, женами, детьми, коровами и провизией, попросившим убежища и защиты со стороны российского сюзерена. Пограничные инспекторы Григорий Фирсов и Анисим Михалев получили однозначные и категоричные приказы. Им предписывалось отказывать в переходе на русскую территорию всем перебежчикам с китайской стороны, немедленно отправлять назад к чиновникам на китайской стороне всех нечистых на руку людей, пресекать попытки скрытного пересечения российскими подданными границы без надлежащих документов, запрещать продажу через границу провизии, лошадей, коров и верблюдов. В случае внезапного появления многочисленных групп беженцев им предписывалось незамедлительно сообщать об этом сотрудникам таможенной службы в Кяхте и воздерживаться от применения против них открытых военных мер воздействия. По крайней мере, казалось так, что с самого начала российские чиновники одновременно в Санкт-Петербурге и на государственной границе имели все намерения на буквальное выполнение Кяхтинского договора. Позже, как нам еще предстоит убедиться, они не удержались от некоторых служебных злоупотреблений.

К осени 1731 года вице-губернатор Алексей Жолобов докладывал, что в Сибирь уже переправилось 10 тысяч юрт, из которых выслать на родину удалось 2142 юрты. Он предупреждал о том, что в условиях продолжающихся в Монголии военных действий решение задачи надежного прикрытия границы становится невыполнимым. Приграничная зона становится слишком широкой и чересчур густонаселенной, а к несению там пограничной службы готов только один полк пехоты и одна рота драгун регулярных войск при поддержке 5 тысяч вооруженных тунгусов и бурят, лояльных, но не до конца надежных в сложной ситуации. Его предупреждение выглядело предельно обоснованным и весьма благоразумным. В последующие несколько лет ситуация еще более ухудшилась.

В апреле 1732 года обитатели более 500 юрт переправились в Нерчинскую область, обосновались в долинах реки и объявили о своем желании остаться там навсегда. И.Д. Бухгольц не смог склонить их к возвращению на родину, и А. Жолобов докладывал в следующем месяце о серьезной опасности сложившейся обстановки. Он просил губернатора Тобольска об освобождении его от основной возложенной на него обязанности. Позже он рекомендовал уведомить Лифаньюань, чтобы там приняли активные превентивные меры по перехвату их людей, а перебежчикам, кому удалось пересечь границу, разрешили оставаться в русских деревнях под присмотром тунгусов и бурят до тех пор, пока в местах их прежнего проживания продолжаются вооруженные столкновения. К концу 1732 года между Лифаньюанем и Сенатом произошел обмен дипломатическими нотами. Китайцы обвиняли русских чиновников, как они множество раз сделают это в будущем, в отсутствии оперативности с возвращением беглых подданных Поднебесной. Русские дипломаты отметали все обвинения, обосновав свой вывод трудностями, связанными с возвращением больших масс народа в места их прежнего обитания. Сенаторы пожелали китайскому императору большой удачи в его военной судьбе.

Российской стороне тоже было на что обижаться. Губернатор Тобольска Андрей Плещеев жаловался в конце весны 1734 года на то, что таможенники не получили удовлетворительного ответа на их многократные обращения к монгольским пограничным властям. Речь шла о расследовании случаев конокрадства через государственную границу. Он обвинял монгольских чиновников в потворстве конокрадам.

Касательно перебежчиков внимание обращалось на то, что между 1730 и 1733 годами через границу на родину в Монголию вернули 2886 юрт с их обитателями, но с проблемой как таковой разобраться не получалось. И позже ее острота не прошла. Летом на территорию Нерчинского уезда переселились обитатели 935 юрт с 2150 мужчинами годного к военной службе возраста, и на требование Г. Фирсова покинуть территорию России те ответили категорическим отказом подчиниться. Тогда И.Д. Бухгольц приказал ему собрать вдоль границы 3 тысячи вооруженных ополченцев ради демонстрации военной силы, которую Г. Фирсов действительно устроил с помощью племенных предводителей тунгусов. Китайцы удалились, но к октябрю перешли границу снова, когда убедились в том, что русское ополчение распустили по домам.

Некоторое облегчение наконец-то наступило в 1735 году. Весной из Коллегии иностранных дел губернатору Тобольска поступили категорические приказы, чтобы всех беглецов из Монголии «предельно быстро» возвращали на родину, то есть прежде чем готовившийся на границе казенный обоз перейдет на территорию Монголии. Проявивший несколько излишнее усердие А. Плещеев 10 июня 1735 года отправил на границу капитана Петра Порецкого, облеченного всеми полномочиями на возвращение беглецов домой и на улаживание любых жалоб китайцев по поводу набегов мародеров через границу. В Лифаньюане усилия русских пограничных властей в те месяцы произвели самое благоприятное впечатление, и его руководство отправило в Сенат дипломатическую ноту с выражением благодарности, сопровождавшимся сотней штук камки и тысячей цюней китайки, которые В.В. Якоби раздал тунгусам и бурятам, принявшим участие в облавах на нарушителей границы. Совершенно не скоро поступило сообщение о заключении Галданом мира с китайцами. На возвращение всех беженцев потребовалось некоторое время, но первый переломный момент удалось пережить. С установлением спокойной обстановки на всем протяжении государственной границы неудивительно, что купцы с обеих ее сторон потихоньку подтянулись в Кяхту и Маймачен.

Приобретенный опыт преодоления былых трудностей не послужил поводом для укрепления пограничной охраны и совершенствования досмотровой службы ни с одной из сторон. Русская царица действительно санкционировала формирование одного нового драгунского полка и одного пехотного батальона, укомплектованных представителями сибирского дворянства, казаками и боярскими сыновьями. Сибирскому представительству тоже поступило распоряжение на создание запасов всего имеющегося под рукой оружия, боеприпасов, лошадей и военного обмундирования. На протяжении всех сражений с Галданом китайцы сообщали русским чиновникам о сооружении нескольких новых крепостей в Монголии, но ни одна из принятых мер не возымела видимого эффекта, так как граница оставалась по-прежнему дырявой.

Поскольку проблема беглецов на тот момент отступила на второй план, обострились споры по поводу конокрадства и хищения прочего имущества через границу. Положениями Кяхтинского договора предусматривалось, чтобы угнанный скот возвращали его владельцу в десятикратном размере. Такое условие смотрится прекрасно, но выполнить его практически невозможно в условиях скотоводческой формы хозяйства, служащей единственным источником жизненно необходимых ресурсов. Такое суровое наказание предполагалось в качестве возможного средства устрашения, но на деле все вышло совсем наоборот: воры никуда не делись, зато в условиях десятикратного возмещения похищенного имущества участились случаи угона скота, на скот повысился спрос и т. д., пока ситуация полностью не вышла из-под контроля. Один из первых случаев угона скота после заключения Кяхтинского договора зарегистрирован в 1732 году. Тогда монгольский разбойник с большой дороги убил трех русских пастухов и угнал 113 голов скота. Китайские власти возвратили украденных животных и заплатили штраф в виде 203 голов «крупных» коров.

Русские люди такого усердия в деле возмещения утраченного имущества не проявляли. В том же самом году китайцы потребовали 2087 голов скота, угнанного с 1729 года в окрестностях Цурухайтуя на востоке. Русские власти не спешили принимать мер, тогда как претензии к ним множились до тех пор, пока в 1737 году не случилась трагедия: был разрушен дом одного китайского купца и похищен его товар. Тогда дзаргучей пошел на приостановление торговли в Кяхте на несколько дней. На протяжении двух предыдущих лет капитан П. Порецкий получил от ханов чжечженей и тушету списки с указанием 190 отдельных случаев хищения чужого имущества, на основании которых монгольские вожди потребовали у русских властей передать им 23 873 головы верблюдов, лошадей и рогатого скота. Он докладывал в начале 1737 года губернатору Тобольска и одновременно в Коллегию иностранных дел, что ему удалось расследовать только 40 случаев хищения скота и передать китайской стороне 2927 голов. Еще 150 преступных случаев остались нерасследованными. Между тем он расследовал и оформил 37 случаев (из в общей сложности 186) угона российского скота в Монголию и обеспечил возвращение в Сибирь 3665 голов из в общей сложности 25 784 затребованных голов скота. Как и в случае с беглецами — нарушителями границы, местные российские чиновники с молчаливого согласия Коллегии иностранных дел считали самым удобным средством обращения с хищением скота своего рода обмен домашними животными. В письме данной коллегии местному губернатору от 15 сентября 1737 года говорилось, что китайцев вроде бы не волнуют нераскрытые случаи конокрадства и в то же время остаются без должной реакции многочисленные мелкие претензии с российской стороны. Следовательно, впредь стоит просто «помалкивать» и ничего не расследовать. На тот случай, если китайцы вздумают настаивать на своих претензиях, П. Порецкому поручалось расследование преступлений, но ровно стольких случаев, сколько получится, и при этом он должен был потребовать от китайцев удовлетворения такого же количества претензий с российской стороны.

Рассмотрение данного затруднения и прочих противоречий требовало череды приграничных совещаний (в 1739–1743) с участием следователя по особым поручениям П. Порецкого (а после смерти в 1739 году его преемников майора Калины Налабардина и капитана Андрея Греченинова, прежде служивших в одном и том же Якутском полку) и нескольких советников, назначаемых тушету-ханом. Из перечисленных русскими участниками совещаний 50 преступлений в форме переселения с незаконным пересечением границы, хищения чужого имущества, угона скота и убийства раскрыть удалось 15 уголовных дел, но никаких конкретных решений или процессуальных норм по обращению с такими делами на будущее выработать не получилось. Хотя то совещание закрывали в ноябре 1743 года в атмосфере дружбы и миролюбия.

Все дружелюбие испарилось уже в следующем году в ходе жаркого спора по поводу трагедии, когда пьяные русские мужики убили двух китайцев во время конфликта из-за водки. Из-за этого происшествия возникла угроза всему предприятию в виде казенного обоза под руководством Герасима Кирилловича Лебратовского в 1744 году. Дзаргучей, уставший ждать заверений с российской стороны в том, что негодяев, виновных в злодейском убийстве, осудили за совершенное ими преступление, в конце концов на 17 дней закрыл торговлю в Маймачене, пока ему не сообщили дату суда. Даже тогда расследование продвинулось совсем незначительно, и только в 1746 году китайцам сообщили о том, что преступников приговорили к смертной казни. Однако, насколько нам известно, никого не казнили, а китайцам ничего больше не оставалось, кроме как продолжать требовать предъявления тел казненных на границе в качестве доказательства порядочности российских вершителей правосудия.

Данный спор по поводу смертной казни для пойманных в приграничной зоне злодеев не был единичным случаем. Тяжбы из-за наказания пойманных преступников, за которые обычно предусматривалась высшая мера, между двумя сторонами длились с 1742 года. Кяхтинским договором определялась смертная казнь для военнослужащих обеих сторон, обвиненных в дезертирстве, ее исполнение предполагалось на стороне границы, на которой дезертиров задерживали. Однако в нем ничего не говорилось относительно наказания, назначаемого гражданским лицам. Все дело осложнялось елизаветинскими мерами по облегчению наказаний и отмене смертного приговора для представителей некоторых сословий и групп населения России. В Сибири, однако, смертная казнь применялась на протяжении некоторого времени после того, как от нее отказались в европейской части России. Тяжбы по этому поводу в русско-китайских отношениях возобновились в 1750 году, когда Варфоломей Якоби доложил о своем решении в одностороннем порядке помиловать тунгуса, которого китайцы трижды обвинили в казнокрадстве. При этом он привел весьма бесхитростное обоснование: китайцы воздерживались от казни своих собственных преступников, и в ответ на такое милосердие русские люди тоже не должны убивать соотечественников. Тайно от китайцев тунгусов и прочих российских коренных жителей следовало пороть кнутом и наказывать повышенной ставкой ясака во время его сбора. В Коллегии иностранных дел 31 июля 1750 года признали достойным обоснование решения В.В. Якоби, и, даже если бы китайцы стали казнить своих собственных преступников, ему предлагалось ждать подтверждения смертного приговора из Сената и только потом исполнять его применительно к кому-либо из подданных русского престола. Прознав о таком решении, пограничный дзаргучей в 1751 году запретил торговлю на два дня. Два года спустя, когда русские стражи границы задержали нескольких китайцев при попытке переправления запрещенных товаров (китайского вина и 90 копеек медью) и передали их соотечественникам, вино и деньги они поначалу попридержали у себя. Текущий спор, вызванный таким рядовым происшествием, использовал дзаргучей, заявивший об отсутствии у него доказательства наказания убийц, совершивших свое преступление еще 10 лет тому назад, а также еще в трех отдельных случаях, и приостановил торговлю в Маймачене в общей сложности на пять с лишним месяцев летнего сезона. На тот момент более длительного периода приостановления торгов за все их время не случалось. Переписка между Сенатом и Лифаньюанем с выдвижением собственных аргументов и претензий по поводу наказания преступников продолжалась еще много лет.

Тем временем из-за еще одного источника трений, причем непосредственно связанного с торговлей, в 1747 году случилась мимолетная приостановка торговли. В предыдущем году несколько русских купцов, в том числе Михаил Мушников и Андрей Евреинов, сообщили В.В. Якоби о предоставлении ими кредита китайским и бухаритинским купцам в размере 20 330 рублей 50 копеек, расплачиваться за который никто явно не собирался. Дзаргучей сначала отказался заниматься этим делом на том основании, что отсутствовал в Маймачене, когда его купцы якобы подписывались под своими долгами. К 1747 году требования русских купцов по неоплаченным долгам достигли суммы 24 766 рублей, а переписка с бюрократическим аппаратом Угры только усугубляла дело. Амбан Угры отписывался в том плане, что предыдущий спор с участием П. Порецкого и члена совета Угры завершился передачей 150 недубленых шкур купцу Григорию Шелехову, после чего требования по погашению долговых обязательств он отозвал. Тогда же заключили соглашение, напоминал он, о том, что требовать следует только те непогашенные ссуды, договоры о предоставлении которых подписывались в присутствии ответственных таможенных сотрудников. В противном случае никаких кредитов русским купцам никто возвращать не собирается. Он просил, чтобы в будущем по подобным вопросам его больше не беспокоили. Тем не менее купцы с обеих сторон продолжали давать и брать ссуды под честное слово. А что еще им оставалось делать в отсутствие конвертируемой валюты или слитков благородных металлов под рукой?! С прямыми и встречными претензиями пришлось иметь дело капитану Остякову, сменившему капитана Греченинова, снятого с должности как не справившегося с задачей налаживания отношений с сибирскими коренными жителями чиновника. К 1752 году сенаторы направили жалобы в Лифаньюань и потребовали назначить ответственных китайских должностных лиц в помощь монголам на границу для погашения долгов нескольким российским купцам, а также решения других вопросов.

Во время приостановок торговли в 1753 году дзаргучей воспользовался случаем, чтобы обвинить русских соседей по еще двум делам, причем совсем не новым. Он выдвинул предположение о том, что своими запретами на частную торговлю несколькими ценными товарами — мехом камчатского бобра, тонко выделанной лисицы, провизией с продовольственными товарами и монетами — российские власти лишали китайских и монгольских купцов большой части торгового дохода. Он жаловался к тому же на то, что таможенные пошлины взимались в Кяхте в нарушение прямо сформулированных положений Кяхтинского договора. Этот добросовестный чиновник несколько лукавил, когда приводил оба случая якобы из лучших побуждений выяснения истины. На протяжении многих десятилетий все упомянутые предметы государственной монополии находились за пределами частной торговли на ввоз в Россию и вывоз из нее. То, что монополия тормозила полноценный рост частной торговли, бесспорно; а то, что ее условий строго придерживались в обсуждаемое нами время, конечно же не факт. Тот же самый аргумент можно привести по поводу таможенного режима в той же Кяхте, разве что после отмены внутренних таможенных пошлин и их замены дополнительным сбором на внешнюю торговлю на самом деле заметно подросли поборы на границе. В результате, как мы убедились, никакого заметного изменения в фактической продажной стоимости китайских ввезенных товаров и русских товаров, обменивавшихся на китайские, не случилось. Ну, возможно, кое-кто из отдельных русских купцов воспользовался таким предлогом для оправдания своих повышенных запрашиваемых цен. Главная проблема состояла в том, что внутренние пошлины от китайцев скрывали, а о новом дополнительном сборе им объявили.

После нескольких бесед с дзаргучеем подчиненных ему офицеров В.В. Якоби лично встретился с ним 19 ноября 1753 года в Селенгинске. На их встрече обсуждались многочисленные темы, но по большей части все-таки застарелые дела: наказание нарушителей границы; сбор пошлины в Кяхте; запреты российских властей на сбыт определенных предметов торговли; чрезмерное (по мнению дзаргучея) количество российских солдат и казаков в Кяхте; волокита, с которой сталкиваются китайские купцы в поисках российских чиновников, обязанных одобрить ассортимент товаров, предназначенных для обмена, и ночные посещения китайскими купцами жилья русских людей «с непристойными, неприличными и постыдными намерениями». Практически по всем темам В.В. Якоби заявил, что он всего лишь выполнял приказы своего начальства и дзаргучею следует доложить в Лифаньюань, чтобы оттуда связались по почте непосредственно с Сенатом, если у них созрело большое желание. Удовлетворенный выслушанными объяснениями дзаргучей распорядился восстановить торговлю на следующий же день. Хотя ни один из давно возникших и пока еще острых поводов для разногласий между этими двумя империями устранить не удалось. Из мелких разногласий местного масштаба одним стало меньше: Кяхтинскую таможню, как нам уже известно, переместили в другое место, и им дзаргучей довольствовался. Со временем российские власти отказались от государственной монополии, но конечно же не из-за официального протеста вельмож в Пекине или чинуш Маймачена. Насколько нам известно, кяхтинские чиновники могли бы с большим рвением отнестись к собственным должностным обязанностям, когда китайские купцы нуждались в их санкции на вывоз своих покупок из Кяхты, вместо того чтобы постоянно отговариваться нахождением «на ужине» или «совершением визита». Ночные похождения китайских купцов продолжались практически в прежнем духе.