ГЛАВА ШЕСТАЯ. РУСЬ И ПОЛЬША В НАЧАЛЕ XI В.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

f присоединением Силезии и Малой Польши к Древ-^~^непольскому государству в основном завершился процесс объединения земель, населенных польской на­родностью в рамках относительно единого раннефео-дального государства. Еще ранее процесс этот произо­шел на Руси. В свои этнографические пределы вошла и раннефеодальная чешская монархия Пшемыслидов Иными словами, образование основной государствен ней территории, как правило, совпадающей с грани­цами расселения народностей как на Руси, так и в Польше и в Чехии в конце X в., вступило в свою зак­лючительную стадию. Это не значит, конечно, что процесс консолидации славянских народностей развивался рав­номерно на всей огромной занимаемой ими территории Центральной и Восточной Европы. Относительно за­паднославянских стран можно вполне определенно ска­зать, что в Польше процесс этот проходил явно замедлен­ными темпами в Мазовии и особенно на Поморье', что в рамках Древнечешского государства, как это будет по­казано ниже, нельзя не отметить сильного моравского сепаратизма. На Руси в аналогичном положении находи­лись, например, земли вятичей2.

Неудачно развивавшийся для Древнечешского госу­дарства польско-чешский конфликт второй половины 80—90-х годов X в. привел к серьезному изменению в расстановке сил в Центральной и отчасти Восточной Европе. За 'счет резкого ослабления Древнечешского государства сильно возросло влияние и могущество мо­нархии Пястов, а успехи процессов феодализации выдви­нули в ряд сильнейших центральноевропейских держав Венгрию. В силу своего географического положения как Польша, так и Венгрия оказывались в гораздо более выгодном, чем Чехия, положении перед лицом Империи3, перед восточным натиском германских феодалов, пред­ставлявшим в тот момент наибольшую угрозу для са­мостоятельного развития центральноевропейских госу­дарств.

С другой стороны, присоединение Малой Польши к Древнепольскому государству и укрепление власти киевского князя в западнорусских землях привело к то­му, что Киевская Русь и Польша стали соседями на очень большом отрезке своих границ. С расширением соседства, естественно, расширились и культурные и эко­номические контакты между двумя странами, а польско-русские отношения превращались в весьма существен­ный фактор, влиявший на общую международную си­туацию, на общий политический курс как Руси, так и Польши. Развитие польско-русских отношений превра­щалось в важный элемент общего политического разви­тия стран Центральной и Восточной Европы.

Любопытно, что новой расстановке сил соответство­вали как бы и перемены, происшедшие на польском и чешском княжеских столах.

Мешко I, скончавшемуся в 992 г., не удалось, судя по документу “Dagome iudex”, довести до конца борьбу с Древнечешским государством за Малую Польшу. Борь­ба за Краков завершилась только при его преемнике Болеславе Храбром — сыне чешской княгини Добравы.

Со смертью Мешко с тогдашней международной аре­ны действительно сходил выдающийся европейский го­сударственный деятель, человек очень трезвого ума и расчета, широкого кругозора, большого дипломатиче­ского чутья и умения. Между ним и его противниками в Польше — “племенными” династами — и, может быть, его предшественниками, дело которых он столь искусно продолжал, существовала, конечно, дистанция огромно­го размера. Едва ли может быть какое-нибудь сомнение, что этот, по всей вероятности, почти необразованный, скорее всего неграмотный, жестокий и мстительный, князь был одним из самых талантливых государей Централь­ной и Восточной Европы. И уж, во всяком случае, нельзясомневаться в том, что у него была тяжелая рука, что олицетворяемая им княжеская власть была суровой и сильной, ибо только такой в-ласти требовали тогдашние политические условия, только такая власть могла обес­печить коренные классовые и политические интересы гос­подствующего класса феодалов в целом.

При Мешко I Древнепольское государство не только внушительно расширилось территориально, но и превра­тилось в одно из ведущих государств на Балтийском море. На севере и востоке Европы оно стало очень актив­ным участником политической жизни тогдашней Европы. Польская дипломатия часто успешно действовала при дворе германского императора, в Чехии и Дании, а мо­жет быть, даже в Швеции и Венгрии4. Стремясь обеспе­чить свои государственные интересы, Мешко I завязы­вает связи с далеким Римом, а временами ведет даже вместе со своим чешским соседом серьезные политиче­ские интриги в Империи, поддерживая непокорных вас­салов императора.

Продолжателем политики Мешко I был его старший сын Болеслав Храбрый. Вступление его на польский вели­кокняжеский стол произошло, однако далеко не гладко.

Перед смертью Мешко I, по-видимому, разделил го­сударство между своими сыновьями5. Источники не дают твердых оснований, чтобы судить, каким образом были распределены между ними польские земли. Особенно сло­жен вопрос с уделом, выделенным Болеславу Храброму. Существующее в науке предположение, что Болеславу принадлежала краковская земля, которой он правил, на­ходясь под верховной властью чешского князя6, не под­тверждается показаниями источников и плохо вяжется с общей линией развития польско-чешских отношений кон­ца X в. Важен, впрочем, иной факт. Первые годы прав­ления Болеслава прошли в борьбе за восстановление государственного единства. Около 995 г. борьба эта была успешно доведена им до конца. Младшие братья вместе с мачехой Болеслава — Одой бежали из страны. Поморье признало свою зависимость от польского князя7.

Успехи объединительной политики Болеслава I опре­делялись, разумеется, в первую голову расстановкой классовых и политических сил внутри страны, заинте­ресованностью основной массы польской знати в силь­ной центральной власти, которая гарантировала бы ей “право” на эксплуатацию феодально-зависимых кресть­ян. Немаловажную роль должен был, однако, сыграть и внешний фактор — незавершенность польско-чешско­го конфликта, продолжающаяся война с полабо-при-балтийским славянством.

С вступлением на польский великокняжеский стол Болеслава Храброго в политическую жизнь Централь­ной и Восточной Европы входила личность незаурядная, человек больших организационных и дипломатических талантов, политический деятель с чрезвычайно широким, европейским кругозором и могучей, несгибаемой волей.

Несмотря на такие отрицательные черты характера, как любовь к рискованным и авантюрным предприятиям, вспыльчивость и жестокость, Болеслав Храбрый сохра­нился, судя по хронике Галла Анонима, писавшего в на­чале XII в., в памяти потомства как олицетворение госу­дарственного единства и величия раннефеодальной Польши8. Польский хронист именует в своем сочинении Болеслава “великим”, славным”, “королем”9. Возможно, что прозвание “великий” дали ему уже его современни­ки, или он получил его в правление ближайших своих наследников 10. Показательно, во всяком случае, что “ве­ликим” называет Болеслава Храброго и русский летопи­сец11, отмечающий вместе с тем его ум как политика и дипломата и отвагу как полководца 12.

Не менее показательно и другое: если русский лето­писец находит в себе достаточно благородства и объективности, чтобы отдать должное удачливому про­тивнику Ярослава Мудрого, то немецкий хронист Тит-мар Мерзебургский никак не может удержаться от бра­ни и не наградить Болеслава самыми нелестными эпи­тетами. Он готов обвинить польского князя и в “лисьей хитрости”, и в пренебрежении ко “всяким законам и справедливости” 13. Вместе с тем он утверждает, что Бо­леслав был “ниже” своего отца (в том смысле, что не дорос до него) и и постоянно упрекает его в коварстве и вероломстве 15.

Хула в устах такого отъявленного врага Польши, как мерзебургский епископ, не должна, разумеется, при­ниматься в расчет при оценке политической и полковод­ческой деятельности Болеслава I Храброго. Она скорее является свидетельством бессильной ярости и злобы не­мецкого хрониста, свидетельством того, что польский князь умел наносить меткие и жестокие удары своим по­литическим противникам.

Таким образом, в лице Болеслава Храброго польские феодалы приобрели столь же выдающегося политиче­ского вождя, какими были на Руси ее собиратель Вла­димир Святославич и ее последний “самовластец” 16 Яро­слав Мудрый, в Венгрии — король Стефан, а в Чехии — Болеслав II. Зато преемник Болеслава II — Болеслав III Рыжий был явно не подстать своим великим современ­никам. Это был государь недалекий, не унаследовавший от своего отца ни его ума, ни его талантов, хотя и отли­чавшийся, по словам Титмара, вероломством17 и жес­токостью 18. Козьма Пражский, замечая, что Болеслав III “не имел отцовской удачи и счастья в делах” 19, не нахо­дит вместе с тем слов, чтобы как-нибудь отметить досто­инства чешского князя как политика.

Первые годы правления Болеслава Храброго не при­несли существенных изменений   в   политическом  курсе Древнепольского государства. Союз с Империей против полабо-прибалтийских славян и конфликт с Чехией оста­вались осевой линией внешней политики польских фео­далов.

Как уже отмечалось, в 992 г. Болеслав посылал военную помощь Оттону III под Бранибор. В 995 г. он принял даже личное участие в походе Оттона III против бодричей и лютичей20, что, возможно, было связано с резким усилением освободительного движения полабо-прибалтийских славян в предыдущем 994 г. Кведлин-бургские анналы сообщают о восстании в 994 г. против саксонских феодалов всех полабо-прибалтийских славян, за исключением лужицких сербов21.

Как и в 992 г., в 995 г. чешский князь тоже вынуж­ден был принять участие в военной акции против вос­ставших, ограничившись, правда, присылкой вспомога­тельного отряда. К этому принуждала его обстановка, нежелание спровоцировать нападение Империи на Че­хию. Г. Булин, по-видимому, прав, когда подчеркивает, что в конкретных условиях конца X в. старое чешско-лю-тическое сотрудничество не могло быть использовано против Империи и имело ясно выраженное антипольское острие22.

Военные действия 995 г. привели к заключению не­прочного мира между саксами и восставшими славяна­ми. В мире этом был крайне заинтересован сам Оттон III, которому предстоял поход в Италию за императорской короной23.

Укреплению польско-имперского союза способствова­ли также события, разыгравшиеся в 995 г. в самой Че­хии. Невозможность наладить сотрудничество с Войте-хом Славниковцем и успехи польского оружия привели к тому, что вассальное Либицкое княжество преврати­лось в прямую угрозу государственному единству Чеш­ского княжества. В 995 г. Либицкое княжество было лик­видировано, а правящие в нем братьяВойтеха (за исклю­чением двух) были истреблены. Либицкая др<ама, особен­но учитывая симпатии Оттона III к Войтеху, вызвала сильное раздражение <в Империи, закрыв одновременно все пути для соглашения между чешским князем и пражским епископом. Поэтому К. Малечинский, возмож­но, и прав, когда считает, что императорский дип­лом 995 г. для Мейссенского епископства был направлен прежде всего против интересов чешского князя, по­скольку в границы мейссенского (мисьненского) епис­копства была включена западная часть Силезии, вхо­дившая прежде в состав Чехии и подчиненная в цер­ковном отношении Праге, а не епископу Иордану в Познани24. Вместе с тем подчинение части польских зе­мель немецкому епископу показывало стремление им­перской церкви распространить свою власть на Поль­шу.

Даже если и согласиться с тем, что именно >в это время произошло обострение польско-венгерских отно­шений25, все же придется признать, что дипломатиче­ское состязание Пястов и Пшемыслидов явно проходи­ло тогда лод счастливой для польской стороны звездой.

Само собой разумеется, нет ничего удивительного в том, что польская дипломатия, используя укрепление союза с Империей, поспешила в первую очередь решить вопрос о церковной организации страны.

Для такого подымающегося, находившегося в тяже­лом конфликте с Чехией и в опасном соседстве с союзной, но имеющей широкие планы на Востоке Империей, ран-нефеодального государства, каким была Польша кон­ца X в., вопросы церковной организации приобрели ис­ключительно важное значение. Создание своей церков­ной организации, независимой от имперской церкви, ко­торая, как говорилось только что, уже начала протяги­вать свои щупальцы к польским землям, должно было обеспечить политическую независимость страны, от­крыть для польского князя путь к королевской короне. Наоборот, подчинение польской церкви имперскому епис­копату в случае, если бы дошло до этого дело, или даль­нейшее пребывание польских земель под властью праж­ского или моравского епископов создавали серьезную угрозу внешнеполитическим позициям государства. Это очень хорошо понимал, по-видимому, уже Мешко 1, Боле­слав Храбрый следовал здесь по пути, намеченному его отцом.

Воспользовавшись конфликтом Войтеха с Болесла­вом II и уничтожением Либицкого княжества, Болеслав Храбрый пригласил Войтеха в Польшу. Приглашение в Польшу бывшего пражского епископа Войтеха следует рассматривать, конечно, прежде всего как политический и дипломатический маневр польского князя. С одной сто­роны, делался дружественный по отношению к импера­тору Оттону III жест (было хорошо известно, что он го­рячо сочувствует аскетическим идеалам Войтеха и, само собой разумеется, осуждает политику чешского князя, принудившего епископа бежать из страны), с другой — производилась открытая демонстрация враждебности по отношению к Болеславу II Чешскому.

Войтех, как известно, происходил из семьи либицких князей Славниковцев, истребление которых привело к ликвидации Либицкого княжества и было последним ак­том объединения чешских земель. Приглашение Войтеха в Польшу должно было быть особенно приятным Отто­ну III еще и потому, что в числе лиц, враждебных бывше­му пражскому епископу, находился Генрих Баварский, при воцарении Оттона III выступивший претендентом на императорскую корову26.

В Польше, однако, Войтех, пробыл недолго, около по­лугода (зимой 996—997 гг.), вслед за чем он отправил­ся с христианской миссией к язычникам пруссам. Эта миссия Войтеха также полностью отвечала политическим целям Болеслава Храброго. Для Империи и Рима орга­низовывалась демонстрация, ставившая целью показать, что не только Чехия, но именно Польша может высту­пить в качестве авангарда христианства на Востоке и Северо-Востоке Европы. В конкретных условиях кон­ца X в. это был, разумеется, всего лишь ловкий дипло­матический прием, рассчитанный на то, чтобы использо­вать в свою пользу христианско-универсалистский фа­сад Империи, заинтересовать Римский престол далекой западнославянской страной. В действительности Польша не располагала тогда достаточными силами, не имела необходимых церковных кадров для организации миссий и вынуждена была не только в конце X, но и в XI в., обращаться в .подобных случаях к услугам миссионеров иностранного происхождения.

В случае успеха миссии Войтеха христианизация пруссов, игравших важную роль в балтийской торговле27, должна была открыть дорогу польскому политическому влиянию у них. Гибель Войтеха, убитого пруссами (997 г.), тоже была немедленно использована польским князем, выкупившим останки “мученика” и торжествен­но похоронившим их в Гнезненокой базилике.

Возможно, что уже приглашая Войтеха в Польшу, Болеслав Храбрый, твердо рассчитывал на то, что впоследствии ему удастся получить для него архиепис-копию, в пределы которой вошли бы все польские зем­ли28. Конечно, аскетическая фигура будущего мученика представлялась более, чем подходящей для исполнения этих планов польского князя.

Трудно сказать, впрочем, насколько такие планы польского князя могли соответствовать настроениям са­мого Войтеха. При чтении житий пражского епископа не­вольно создается впечатление, что он сознательно искал мученического венца29, если, разумеется, не рассчитывал на чудо, когда явно вызывающе вел себя среди пруссов. Как бы то ни было, смерть Войтеха оказалась чрезвы­чайно удобным поводом для переговоров с папой и им­ператором об организации самостоятельной польской церкви, закончившихся полным успехом польской дипло­матии.

В 999 г. на синоде в Риме было принято решение об образовании нового гнезненского архиепископства. Первым архиепископом гнезненским должен был стать Гаудентый (Радим), брат св. Войтеха30.

В Польшу Гаудентый прибыл в 1000 г. вместе с им­ператором Оттоном III. В Гнезно должно было состо­яться торжественное основание нового архиепископства и ряда подчиненных ему епископств. В общем церковная сторона Гнезненского съезда 1000 г. была заранее на­столько хорошо подготовлена, что фактически на съезде, где, помимо императора Оттона III, присутствовало несколько кардиналов и епископов, все дело свелось к формальному, хотя и торжественному, провозглашению решений римского синода. Именно поэтому, очевидно^ Титмар Мерзебургский, у которого итоги Гнезненского съезда вызвали совершенно явное возмущение и раздра­жение, вынужден был все же признать, что новая орга­низация польской церкви была создана законным пу­тем31.

В состав нового Гнезненского архиепископства вошли вновь основанные епископства в Колобжеге, Вроцлаве и Кракове. Два последних охватывали Силезию и Ма­лую Польшу, т. е. те области, которые до 1000 г. подчи­нялись, по всей вероятности, пражскому и частично мо­равскому епископству, а через них Майнцкому архиепис­копству32.

Ейископ Унгер, который сменил умершего Иордана и который оставался до того епископом in partibus infi-deliurti, т.' е. миссийным епископом, с постоянной рези­денцией в Познани, превратился в познанского епис­копа, но не был подчинен Гнезно.

Новая церковная организация Польши была создана вопреки сопротивлению Унгера33. Поэтому 'познанское епископство непосредственно подчинялось Римскому пре­столу34.

Таковы итоги Гнезненского съезда в области церков­ной организации Польши. Помимо внешнеполитического значения основания архиепископства в Гнезно, о чем говорилось выше, создание архиепископства и несколь­ких новых епископств имело большое значение и для внутриполитического развития страны, способствуя кон­солидации отдельных, входивших в ее состав земель. Положение это станет вполне ясным, если учесть, что при слабости княжеской канцелярии этого времени цер­ковные органы выполняли целый ряд чисто администра­тивных функций, а границы новых диоцезов, нарушая границы старых племенных княжений, способствовали серьезному ослаблению племенного сепаратизма, все еще сильно дававшего себя чувствовать в монархии пер­вых Пястов35.

Сложнее судить о светской стороне Гнезненского съезда. Дело в том, что Титмар Мерзебургский, бывший современником этого события, постарался замолчать все, что было связано с переговорами между Отто-ном III и Болеславом Храбрым о характере польско-не­мецких отношений в будущем. В главе, специально по­священной Гнезненскому съезду, он ограничился лишь описанием пышного приема, устроенного польским кня­зем юному императору (Оттону III в 1000 г. испольни-лось всего двадцать лет), описал дары, полученные От-тоном в Польше, рассказал о том, как увидев издали Гнезно, император босиком и с молитвами на устах дви­нулся к гнезненскому храму, чтобы попросить святого мученика Войтеха о заступничестве и, наконец, в не­скольких словах охарактеризовал новую организацию польской церкви36.

Одно единственное замечание о светской стороне Гнезненского съезда вырвалось у него совсем в другом месте, при описании события 1002 г. Это цитировавше­еся уже выше сообщение немецкого хрониста о том, что император сделал подданного господином, причем Тит­мар совершенно определенно осуждает образ действий императора37.

Показание Титмара так же, как и нескрываемое им недовольство императором, не оставляют никаких сом­нений в том, что в Гнезно с согласия императора было покончено и с той формальной зависимостью Польши от Германии, которую постоянно пытались навязать польским князьям восточногерманские феодалы. Их пре­тензии на верховную власть над польскими землями, которые, впрочем, и до того фактически не имели реаль­ного значения, были полностью отброшены. Поэтому представляются необоснованными попытки некоторых исследователей толковать итоги Гнезненского съезда в смысле получения Болеславом от императора инвести­туры на лен в качестве князя Империи или личного вас­сала императора так же, как и вообще попытки рас­сматривать польско-немецкие государственные отноше­ния того времени в качестве отношений ленного харак­тера 38.

Значительно более подробные сведения о светской стороне Гнезненского съезда сохранились в позднем, по сравнению с Титмаром, источнике польского происхож­дения. Речь идет о хронике Галла Анонима. В литера­туре (М. 3. Едлицкий) утвердилось уже мнение, что со­общение Галла о событиях 1000 г. принадлежит к числу вполне достоверных сведений его хроники и может быть использовано при характеристике светской стороны Гне­зненского- съезда39.

Описав необычайно роскошный, еще более пышный, чем у Титмара, прием, устроенный польским князем им­ператору, Галл Аноним продолжает: “Увидев его (Бо­леслава— В. /С.) славу, мощь и богатство, римский им­ператор воскликнул с восхищением: “Клянусь короной моей империи все, что я вижу, превосходит то, что я слышал”. По совету своих магнатов <в присутствии всех он добавил: “Не подобает столь великого мужа называть князем или графом, как одного из сановников, но должно возвести его на королевский трон и со славой увенчать короной”. И, сняв со своей головы императорскую ко­рону, он возложил ее в знак дружбы на голову Болес­лава и подарил ему в качестве знаменательного дара гвоздь с креста господня и копье св. Маврикия, за что Болеслав, со своей стороны, подарил ему руку св. Адаль­берта. И с этого дня они настолько прониклись уваже­нием друг к другу, что император провозгласил его своим братом, соправителем империи, назвал его другом и союзником римского народа. Мало того, Оттон уступил ему и его потомкам все права Империи в отношении [замещения] церковных должностей в самой Польше или в других уже завоеванных им варварских странах, а также в тех, которые еще предстояло завоевать”40.

У польского хрониста начала XII в. не было никакого сомнения в том, что на Гнезненском съезде 1000 г. со­стоялась коронация Болеслава Храброго королевской короной, а Польша была провозглашена королевством. Именно поэтому он величает в своей хронике польского князя королем, а Польшу называет королевством41. Та­кая интерпретация Галлом Анонимом политического смысла Гнезненского съезда была некритически воспри­нята рядом историков, писавших либо прямо о корона­ции Болеслава I42, либо считавших, что в 1000 г. состо­ялась лишь часть церемонии коронации, требовавшая еще церковного благословения43. Поскольку, однако, Болеславу Храброму в дальнейшем приходилось еще хлопотать о коронации, которая произошла только в 1025 г., накануне его смерти, о чем придется говорить еще ниже, эту точку зрения на Гнезненский съезд при­ходится отвергнуть. Гораздо более -вероятной пред­ставляется иная точка зрения на Гнезненский съезд, сформулированная в трудах К. Равера, С. Замшевского и, Г. Лябуды44. Согласно их взглядам, в Гнезно речь шла лишь о возможности коронации Болеслава коро­левской короной, причем была достигнута договорен­ность о поддержке императором Болеслава в этом во­просе.

Нужно сказать, что изложенная выше концепция Гнезненского съезда нисколько не противоречит, а в оп­ределенной мере даже дополняется другой концепцией, выдвинутой в литературе вопроса. Анализируя описание гнезненских торжеств в хронике Галла Анонима, часть исследователей пришла к выводу, что оно соответствует акту провозглашения Болеслава Оттоном III римским патрицием, т. е. наместником императора на землях Империи в период его отсутствия и что, следовательно, Польша Болеслава Храброго являлась как бы состав­ной частью Империи, созданной Оттонами45. Само со­бой разумеется, что даже являясь формально частью Империи, Польша Болеслава Храброго должна была бы сохранить при этом полностью свою государствен­ную самостоятельность, о чем недвусмысленно говорит Титмар.

Концепция патрициата Болеслава Храброго, как правильно подчеркивает М. 3. Едлицкий, остается все еще гипотезой46, но такой гипотезой, которая довольно удачно согласуется с общим характером имперской по­литики Оттона III.

Mirabilia mundi (чудо мира), двадцатилетний Оттон III, сын Оттона II и византийской принцессы Теофано, аскет и мистик, несмотря на превосходное здоровье и телосложение, считал своей жизненной миссией renovatio Imperil Romanorum (возобновление Римской империи). В его воспаленном мозгу бродила идея создания уни­версальной всемирной монархии, способной полностью затм>ить блеск соперницы — Византии, с центром в Риме, который в представлениях европейского средневекового общества был символом государствен­ной мощи и величия. Для атмосферы, царившей при германском императорском дворе в конце X в., и в которой обсуждалось renovatio Imperil, чрезвычайно характерна попытка заключить брак между Оттоном III и дочерью византийского -императора Константина VIII, предпринятая в 997 г. Отсутствие у Константина VIII мужского потомства давало некоторым германским политикам основания для надежды путем династическо­го брака объединить в одно целое две могущественные европейские империи47. Только после неудачи этого сватовства Оттоном III был сформулирован тот план создания универсальной всемирной империи, характерис­тика которого будет дана ниже.

Фантастические, если не сказать проще — авантю­ристические планы императора, по мнению многих ис­следователей, нашли отражение в миниатюре из книги евангельских чтений, принесенной Генрихом II в дар Бамбергскому собору и хранящейся в Государственной библиотеке в Мюнхене48. На миниатюре изображен император в окружении своих придворных и принося­щие ему дары Рим (т. е. Италия), Галлия (т. е. терри­тория современной Западной Германии и Бельгии), Гер­мания и Славия (Sclauinia), олицетворяемые четырьмя одетыми на римский манер фигурами с коронами на головах.

Если предположение, что миниатюра из книги еван­гельских чтений действительно изображает олицетворе­ние империи Оттона III правильно49, то не может не вызвать никакого удивления и согласие Болеслава Храб­рого признать свое государство составной частью Империи в качестве ее вполне самостоятельного и равно­правного члена. Перенос центра политической жизни Империи в Рим и связанное с этим резкое ослабление политических позиций восточногерманских феодалов вполне отвечали государственным интересам Польши. А в том, что под Славней бамбергской миниатюры из книги евангельских чтений следует понимать Польшу, нет никаких сомнений в литературе, если не считать особняком стоящей точки зрения О. -Кралика50, считав­шего, что Славия — это Чехия. После работы 3. Фиа­лы и Д. Тржештика51 возвращаться к этому предполо­жению, пожалуй, нет никакой нужды.

Убеждение в том, что светские решения Гнезненско-го съезда находились в тесной связи с планами Оттона III основать вместо германской универсальную монар­хию 52, еще более укрепится, если вспомнить сообщение Галла Анонима о передаче Болеславу копья св. Мав­рикия, являвшегося в X в. для саксонской династии

и              о                                              СО

символом высшей светской властим, и права назначать на церковные должности в уже завоеванных или в тех, которые будут завоеваны позже, языческих землях. В первую голову речь здесь шла, конечно, о прусских землях, где сложил свою голову Войтех Славниковец54. Согласуется с такой трактовкой Гнезненского съезда и весьма характерное для двора Оттона III стремление возродить римские институты, обычаи и римскую терми­нологию. Об этом, кстати говоря, без всякого воодушев­ления пишет и Титмар Мерзебургский55, отмечающий вместе с тем и интерес Оттона III к каролингской тра­диции.

Как бы, однако, ни решился в дальнейшем вызвавший появление большой литературы вопрос о патрициате Болеслава Храброго, очевидным остается, что Гнезнен-ский съезд не только привел к церковной самостоятель­ности Польшу, но и укрепил ее политические позиции в качестве самостоятельного государства. Универсалист­ская концепция Империи в трактовке Оттона III ослабляла восточногерманских феодалов, отвечала конк­ретным, реальным целям политики польских феодалов конца X — начала XI в. Зато универсализм Оттона III явно вызывал раздражение среди германских феодалов, свидетельством чему является историческое сочинение Титмара Мерзебургского.

Поэтому если даже признать, что формально реше­ния Гнезненского съезда означали вступление Польши в состав Империи, то это никоим образом не затрагива­ло основ польской государственной самостоятельности. Фактически речь могла идти лишь о признании универ­сализма императорского сана, а не прав императора на прямое владение страной56. При этом Польша должна была войти в Империю в качестве вполне самостоятель­ного и равноправного ее члена, что открывало перед ней широкие перспективы экспансии в Центральной и Северной Европе.

В том, что Болеслав I именно так оценил итоги Гнез­ненского съезда, не может быть никаких сомнений. В этом лучше всего убеждает его чешская политика57.

Энергичный и ловкий дипломат, блестящий полково­дец, покровитель христианской церкви и ее миссийской деятельности на Востоке, Болеслав I явно 'импонировал юному Оттону III. В нем император увидел сильного и преданного сотрудника в исполнении своих несбыточных универсалистских планов. В литературе существует даже мнение, что Оттон III намеревался сделать Болеслава своим преемником на императорском троне58. К сожа­лению, сохранившиеся источники не дают возможности прийти в этом случае к каким-либо окончательным вы­водам. Однако совершенно очевидно, что даже если бы такие планы и возникли в голове императора, в Герма­нии было достаточно заинтересованных сил, чтобы ре­шительно воспрепятствовать их осуществлению. Зато если толкование “Жития пяти братьев-мучеников”59, со­держащего якобы намек на эти планы, правильно, то тем самым у германских феодалов возникал дополни­тельный стимул резко возражать против решений Гнез-ненского съезда.

Но и без этого универсалистские планы Оттона III, так ярко проявившиеся в ходе Гнезненского съезда, должны были вызвать ярость германских феодалов. Не мог этого не понимать и сам император, чем, по-види­мому, и объясняются в большой мере его особый инте­рес и симпатии к польскому князю.

Как уже отмечалось выше, осуществление планов юного Оттона III означало бы временную потерю гер­манскими феодалами руководящей роли в Империи, прекращение их грабительских походов в богатую Ита­лию, полный провал на неопределенный срок их фео­дальной экспансии на Восток, где Германии противо­стояла бы колоссально усилившаяся, возглавившая дру­гие славянские народы Польша.

Если такая перспектива вполне устраивала польско­го государя, то она совсем не улыбалась германским феодалам. Гнезненские переговоры Оттона III и Боле­слава I вызвали бурю недовольства в феодальной Гер­мании.

О позиции Титмара Мерзебургского говорилось уже выше. “Магдебургские анналы”60 и “Деяния магде-бургских архиепископов”61 прямо обвиняют императора

в том, что оформленная на Гнезненском съезде церков­ная независимость Польши является актом незакон­ным, ущемляющим права Магдебургского архиепископ­ства.

В обоих этих источниках нашли отражение широкие претензии Магдебургского архиепископства на верхов­ную церковную власть над польскими землями. Претен­зии эти под влиянием Гнезненского съезда были сфор­мулированы в знаменитом фальсификате начала XI в , который должен был оправдать отрицательную по от­ношению к гнезненскому архиепископству позицию Маг­дебурга 62, под властью которого якобы с самого начала находилось познанское епископство 63. Показательно, что Титмар, который несомненно знал и пользовался этим фальшивым документом64, не решался все же, как от­мечено выше, на основании его обвинить императора в незаконных действиях.

Среди возмущенных Оттоном III германских феода­лов особенно выделялись саксонские феодалы, попытав­шиеся даже составить заговор против императора 65.

Нет надобности гадать, как развивались бы в даль­нейшем события в Империи, если бы не смерть в 1002 г. в Равенне императора Отгона III, изгнанного восстав­шим народом из Рима. Важно, что со смертью двадца­тидвухлетнего императора германским феодалам уда­лось окончательно похоронить его фантастическую идею универсальной монархии, противником которой высту­пил и Римский престол66. Папе римскому, которому пе­ренос центра Империи в Рим угрожал полной зависи­мостью от императорской власти, планы юноши-импера­тора были, пожалуй, столь же ненавистны, как и саксон­ской знати.

Со смертьюЮттона III в Империи явно возобладали силы, враждебные Древнепольскому государству и его честолюбивому правителю, стремившиеся аннулировать результаты Гнезненского съезда.

В скором времени рухнули коронационные планы Болеслава Храброго. Зато королевской короной увенчал свою голову в 1000 г. Стефан Венгерский, а Венгрия с образованием архиепископства остригомского получила церковную самостоятельность. Очевидно, неудача рим­ских переговоров Болеслава о королевской короне стоя­ла в связи с той оппозицией, которую встретили планы Оттона III в Германии и, может быть, с тем сопротив­лением, которое оказывал им папа Сильвестр II67.

Противопоставление ^подымающейся Польше усили-'вавшейся Венгрии было не только очень серьезным ус­пехом немецких феодалов, но и свидетельствовало об их далеко идущих планах и приготовлениях на Востоке. Господствующее в правящих кругах германских феода­лов антипольское настроение, разумеется, не могло укрыться от внимания Болеслава Храброго68 так же, “ак он не мог не понимать, что с кончиной Оттона III и 'восшествием на престол Генриха II (1002 г.) в Империи не было больше реальных сил, способных поддержать выгодную ему идею универсальной монархии в трактов­ке последнего из Отгонов.

Болеслав Храбрый был, однако, судя по всему, не из тех людей, которых изменившиеся обстоятельства могли заставить быстро и решительно отказаться от зад> ман­ных планов. Последовавшие за смертью Оттона III по­литические акции в отношении полабо-прибалтийского славянства и особенно Чехии прямо свидетельствуют о том, что гнезненские переговоры оказали не только глу­бокое влияние на образ мыслей польского .князя, но и на ближайшее время определили его военную и дипломати­ческую деятельность. Не отказался Болеслав и от своих планов короноваться королевской короной.

Когда выяснилось, что универсалистские замыслы Оттона III потерпели полный крах, польский князь по­спешил воспользоваться затруднениями Империи, где наряду с будущим Генрихом II зимой 1002 г. обнаружи­лись сразу три, а после смерти мисьненского маркграфа Эккарда два претендента на императорскую >корону —Генрих Баварский и Герман Швабский, чтобы самостоя телшо, вопреки воле враждебных ему германских фео­далов, попытаться осуществить свои обширные планы в Центральной Европе.

Разумеется, Болеслав 'не мог не понимать пр,и этом, что такая попытка неизбежно будет сопряжена с самой жестокой схваткой с Империей. Но он пошел на этот риск, может быть, сознавая, что делает смелый шаг, ко­торого всеми силами старались избежать его отец Меш-ко I и его дядя Болеслав II Чешский. Позиция восточно­германских феодалов ие могла, однако, оставлять сомнений насчет того, что только неурядицы в Империи мешают им выступить с оружием в руках против поль­ского князя. Сильная и самостоятельная Польша из союзника неизбежно превращалась IBO врага Империи на Востоке.

Гибель весной 1002 г. маркграфа Эккарда, связанно­го с польским князем69, побудила Болеслава поторо­питься с открытием военных действий, тем более, что выборы нового императора временно отвлекали внима­ние Империи от пограничных дел. В 1002 г. он, пользу­ясь смертью маркграфа, овладевает Лужицами, Миль-ском и Мисьней 70. Лужицкая и Мисьненская марки, о присоединении которых думал, возможно, еще Меш-ко 17I, имели очень важное стратегическое значение, находились на пути возможного втор/жения в Польшу войск германских феодалов. По-видимому, первоначаль­но сам Генрих II, вынужденный обстоятельствами, был готов пойти на довольно серьезные уступки польскому князю, чтобы обеспечить себе его помощь и избежать преждевременного столкновения с Древнепольским го­сударством. На съезде в Мерзебурге в июле 1002 г. он согласился передать в лен Болеславу Лужицы и Миль-ско. Мисьненская марка, которой безуспешно добивался Болеслав, должна была перейти к его родственнику Гунцелину. В Мерзебурге Болеслав принес ленную присягу императору за уступленные ему области 72. Можно предполагать, впрочем, что Генрих II не намеревался выполнять условий своего соглашения с польским кня­зем 73. Дело в том, что в Мерзебурге было покушение на Болеслава. Если учесть, что смерть императора Отто-на III и воцарение правнука Генриха I Птицелова со­провождались целым рядом политических убийств в Империи74, то предположение, что покушение 'на жизнь Болеслава не было простым стечением обстоятельств, не покажется слишком смелым. Так, “стати говоря, воспри­нял, судя по словам Титмара, покушение “а свою жизнь и сам Болеслав 75. Горячие уверения Титмара, что Ген­рих II был здесь абсолютно “е причем76, способны не столько убедить читателя его хроники в невиновности последнего представителя саксонского дома, сколько укрепить его подозрения 77. Подозрения эти превратятся в уверенность, если учесть, что покушение было совер­шено не только на польского князя, но и на такого влия­тельного противника Генриха II, как Генрих Швейн-фуртский.

Покушение в Мерзебурге, ярко проиллюстрировав­шее враждебность германских феодалов к Болеславу, является тем обстоятельством, которое, как кажется, позволяет расценить наступательные действия Болесла­ва Храброго в 1002 г. в качестве превентивной войны. Уже на обратном пути из Мерзебурга Болеслав возоб­новил военные действия против Империи.

Готовясь к схватке с Империей, Болеслав принимал энергичные меры к обороне государства. По-видимому, около этого времени была создана мощиая система ук­реплений, образованных целым комплексом “гродов”, выстроенных на польской западной границе. В некоторых случаях ширина валов и рвов “гродов” достигала 45 м. “Гроды” эти в основном датируются временем около 1000 г.78

Первая атака Болеслава на Империю не привела к войне, ибо в 1002 г. Генрих II не был еще подготовлен к ней. Война разразилась в следующем, 1003 г. Поводом для нее явились чешские события.

Короткое правление бездарного Болеслава III Рыже­го ознаменовано резким ухудшением международного положения Древнечешского государства, внутреннее сое-тояние которого создавало удобные возможности для иноземного вмешательства в чешские дела. Особенно опасные последствия .имел конфликт князя с чешской феодальной знагью. Среди противников Болеслава III Козьма Пражский называет могущественный род Вршовцев79. Положение в Чехии было настолько серьез­ным, а позиции чешского князя настолько непрочными, что Титмар, очевидно, под влиянием имевшихся у него сведений о постоянном вмешательстве в чешские дела мисьненского маркграфа 80 назвал даже Болеслава вас­салом Э“карда81. В разыгравшейся в Германии борьбе за императорский престол Болеслав Рыжий поддерживал Генриха II82. Ориентация на Империю не спасла, однако, Болеслава III.

Судя по словам Титмара, покушения Болеслава на здоровье и жизнь своих братьев Яромира и Олдржиха, а также крутые меры по отношению к народу привели к тому, что против него был составлен заговор и на трон был приглашен из Польши его родственник Владивой 83. Под “народом” Титмара, разумеется, следует понимать чешскую знать, именно она была, конечно, вдохновителем заговора.

Дальнейшая судьба Болеслава III, бежавшего сна­чала к маркграфу Генриху Швейнфуртскому, а затем к Болеславу Храброму, у которого он искал помощи про­тив своих взбунтовавшихся подданных, теснейшим обра-

зом связана с чешской политикой польского князя. По­водам для вмешательства его в чешские дела послужила последовавшая вскоре смерть Владивоя, тоже стремив­шегося опереться на помощь Империи :и согласившегося осенью 1002 г. на сейме ;в Ратисбонне принять от импера­тора Чехию в качестве ленного владения84. Вторгшись в Чехию, Болесла'в Храбрый 'изгнал из страны Яромира и Ольдр(жиха, занявших 'было княжеский стол вместе с их матерью Эммой, и восстановил в правах чешского князя Болеслава Рыжего.

Однако “овые столкновения Болеслава III с чешской знатью, о которых подробно повествует Титмар Мерзе-бургский, обвиняющий князя 'в вероломстве, жестокости и святотатстве85, создали условия для открытого вмеша­тельства Болеслава Храброго. Используя связи недо­вольной чешской знати, искавшей у него помощи, Боле­слав Польский коварно пленил и ослепил Болеслава Рыжего 86, а затем зимой 1003 г. вторгся в страну, захва­тил Прагу и добился провозглашения себя чешским кня­зем 87. Так, в 1003 г. иа короткий срок Чехия оказалась соединенной с Польшей в одном государстве. По-видимо­му, одновремен-Н'но с Чехией под властью польского князя оказалась и Моравия88. В решении этого вопроса можно опереться как на показания Козьмы Пражского 89, так и на сообщение Галла Анонима, который, кстати говоря, не только объединяет в своем рассказе подчинение Болесла­вом Чехии с подчинением Моравии, но и пишет о распро­странении его власти на Словакию90. К сожалению, источники не дают оснований точно датировать подчи­нение Словакии власти Болеслава Храброго91,которое, судя по всему, не было очень прочным, являясь лишь эпизодом в развитии польской политики начала XI в.92

Захват Чехии, где Болеслав Храбрый мог рассчиты­вать на полную поддержку остатков разгромленных Бо­леславом II и Болеславом III знатных феодальных родов Славниковцев и Вршовцев93, сопровождался чрезвычай­но активной акцией польской дипломатии, стремившейся закрепить достигнутые успехи. С этой целью Болеславом Храбрым было заключено соглашение о союзе против императора с одним из крупнейших германских феода­лов — Генрихом Швейнфуртским, владеющим баварской маркой94. Не исключено, что Болеслав Храбрый успел войти в сношения и с другим восставшим в Империи феодалом, маркграфом Ардуином, распоряжавшимся фактически в северной Италии и даже провозгласившим себя ломбардским королем95.

При таком положении дел в Империи Генрих II не считал и 1003 г. подходящим моментом для начала войны с Польшей. Поставив, очевидно, своей целью выиграть время, он предложил в марте 1003 г. Болеславу Храбро­му принять Чехию в качестве имперского лена 96. Титмар с возмущением пишет о негодующем отказе Болеслава от соглашения с императором на этих условиях97.

Чем же объясняется, однако, решительный отказ Бо­леслава Храброго 'принять Чехию в качестве немецкого лена. В литературе давно уже существует мнение, что в планы Болеслава Храброго входило создание самостоя­тельного западнославянского государства, способного противостоять Империи. Одним из первых такой взгляд на существо событий 1003 г. высказал русский исследова­тель Ф. И. Успенский98. Близкой к “ему точки зрения придерживаются и некоторые советские историки", а также фактически и все те польские исследователи, кото­рые связывают Гнезненский съезд и политику Болеслава Храброго с планами'четырехчленной Империи Отго­на III. “Планы Болеслава Храброго,— опишет М. 3. Ед-лицкий,— выходили далеко за рамки обычных династиче­ских амбиций. После банкротства концепции Оттона III в Германии и возобновления его преемником старой аг-реосрвной политики Болеслав Храбрый поставил ставку на создание славянского фронта, который создал бы про­тивовес немецким захватническим устремлениям. Именно поэтому он стремился к объединению Польши “ Че­хии” 10°.

Думается, однако, что необходимо несколько уточнить понятие того западнославянского государства, которое имелось в виду в планах Болеслава Храброго. Сущест­вующие источники (Титмар, Галл Аноним) 101 дают осно­вание говорить лишь о намерении Болеслава объединить Польшу с Древнечешским государством, т. е. включить в свою монархию, помимо польских земель, только Чехию и Моравию и, может быть, Словакию. Показания Титма-ра и Галла Анонима полностью подтверждаются и 'све­дениями -биографа императора Генриха II Аделболда, 'писавшего о захвате Болеславом Храбрым прекрасной 'страны чешской и веселой Праги 102.

Прага была в это время крупнейшим западнославян­ским городом, игравшим важную роль в торговых связях Востока и Запада. Ф. И. Успенский считал даже, что слова Аделболда отражали планы польского князя перенести столицу в Прагу 103.

Поэтому представляется вполне обоснованным мнение Я. Домбровского, считающего, что западнославянская монархия, которую пытался создать Болеслав Храбрый, преследовала цель объединения только Древяепольского и Древнечешского государства без каких-либо расчетов на присоединение полабо-пр'ибалтийского славянства 104.

Присоединение, допустим, языческих лютичей “а са­мом деле могло создать такую ситуацию в монархии Бо­леслава, которая явно угрожала бы классовым интере­сам феодальной знати 105. Но существовали и иные соображения, которые заставляли Болеслава Храброго с особой осторожностью относиться к полабо-прибалтий-скому вопросу. Территория полабо-прибалтийских сла­вянских страи считалась прямо входящей в состав Гер­манской империи. Очевидно, именно поэтому, захватив Лужицы и Мильско, Болеслав согласился считать их не­мецким леном. Совершенно иначе был рбшен им чешский вопрос. Противопоставив себя пронемецкому курсу Бо­леслава III и Владивоя, принесших ленную присягу Ген­риху II, Болеслав предпочел опереться на волеизъявле­ние чешской знати, выступить в качестве -избранного чешского князя, чем договариваться с императором о получении Чехии в лен от Генриха II. Иначе говоря, в глазах Болеслава Храброго и его дипломатов Чехия бы­ла самостоятельным государством, независимым от Гер­мании 106. А это ведь чрезвычайно важный факт, пролива­ющий дополнительный свет на действительные, реальные отношения Чехии и Германии в .конце X— начале XI сто­летия, позволяющие критически отнестись к настроениям тех буржуазных немецких историков, которые трактуют чешско-немецкие государственные отношения того време­ни только как отношения вассала и сеньора Итак, Болеслав не намеревался ни с кем делить влас­ти над Чехией. Вместе с тем он предпочитал не выжи­дать, а торопить события. В то время как польский князь ставил ставку на феодальную усобицу в Империи, Ген­рих II мот рассчитывать на союз с Венгрией и лютича­ми 108.

Перв,ая польско-германская война началась. Ставкой в разыгравшейся кровавой игре была Чехия. В задачи германских феодалов входило сорвать планы польско-чешского государственного объединения и противопоста­вить резко усилившейся раннефеодальной Польше язы­ческих лютичей.

Исход ее был определен двумя обстоятельствами: раз­громом Генриха Швейнфуртского, которого Генриху II удалось одолеть, несмотря на присланную Болеславом Храбрым военную помощь, и поражением Ардуина, с од­ной стороны1091, развитием событий в Чехии — с другой.

Особенно важное значение имело положение дел в Чехии, ибо на пути ее действительного политического слияния с раннефеодальной Польшей, очевидно, стоял далеко продвинувшийся процесс формирования чешской народности110, не говоря уже об отличных от интересов польских феодалов стремлениях феодалов чешских. Не сыграло большой роли и то обстоятельство, что олицетво­рением раннефеодальной государственной идеологии мо­нархии Пястов являлся св. Войтех111, подобно тому как в Чехии аналогичную роль играл св. Вацлав. Казалось бы, культ св. Войтеха мог бы объединить польских и чешских феодалов, а чех Войтех мог явиться общим па­троном Польши и Чехии, скрепляющим их государст­венное объединение. На самом деле, однако, все прои­зошло совершенно иначе, и культ св. Вацлава не уда­лось в тот момент совместить с культом св. Войтеха. Более того, некоторые косвенные данные хроники Козьмы Пражского свидетельствуют даже как будто в пользу того, что св. Вацлав явился знаменем восставших против польских феодалов чехов112. Св. Вацлаву припи­сывает чешский хронист и успех чешского князя в борь­бе с Болеславом Храбрым113. Зато при бегстве поляков из Праги, к большой радости восставших, погиб Собе-слав, брат св. Войтеха и сторонник Болеслава Храб­рого 1И.

Непосредственной причиной, вызвавшей всеобщее восстание против польских феодалов было, очевидно, буйство польских отрядов, ведших себя в Чехии как в завоеванной и побежденной стране 115. Об уничтожении польского гарнизона жителями города Жатца сообщает Титмар Мерзербургский И6. Титмар не скрывает, что ус­пеху Генриха II, вступившего в Чехию, много способст­вовал тот факт, что на стороне его находился князь Яро­мир 117, Очень важную роль в изгнании польских феодалов сыграли чешские горожане и не только Жатца. С самого начала, по словам Козьмы Пражского ш, отказался под­чиниться Болеславу Вышеград. Опасаясь вооруженного восстания жителей столицы, вынужден был бежать из Праги сам Болеслав Храбрый119.

Вслед за тем на чешский княжеский стол был возве­ден вступивший в город Яромир, согласившийся принять Чехию от Генриха II в качестве лена120. Этот акт Яромира, состоявшийся в сентябре 1004 г. в Праге, как и аналогичный акт Владивоя, сыграли важную роль в дальнейшем развитии чешско-немецких государственно-правовых отношений ш.

Потеря Чехии (1004 г.) с полной очевидностью проде­монстрировала нереальность и авантюрность плана соз­дания обширного западнославянского государства, охва­тывающего несколько самостоятельных народностей. Такое государство не могло иметь твердой базы и долж­но было держаться только с помощью военной силы. У польского князя, особенно учитывая его конфликт с Империей, такой силы не было.

Иначе, чем в Чехии, развивались события в Моравии, которую Болеславу удалось удержать на некоторое вре­мя в рамках Древнепольского государства. Мораване в дальнейшем активно участвовали в его войнах с Импе­рией ш.

Так, с 1004 г. Польша одна противостояла могущест­венной немецко-венгерско-чешско-лютической коалиции. В конце 1005 г. Генрих II попытался нанести сокруши­тельный удар своему противнику. Немецкая армия углу­билась на территорию Польши и подошла к Познани. Не имея сил противостоять армии императора в открытом поле, Болеслав с успехом применил против нее партизан­скую тактику, очевидно, опираясь на всеобщее сочувствие населения и используя народное ополчение. Тактика эта дала блестящие результаты 123. Император вынужден был пойти на мирные переговоры с польским князем. Правда, условия мира 1005 г. были тяжелы для Польши: она по­теряла все свои приобретения 1002 г. За ней сохранилась только Моравия. Однако и германские феодалы не были удовлетворены исходом войны. Недаром Кведлинбург-ские анналы, говоря о больших потерях немецкого войс­ка, назвали условия 1005 г. “недобрым миром” (поп bona расе) 124.

О дальнейшем ходе польско-немецких войн в данном исследовании нет нужды говорить подробно, тем более, что вопрос этот достаточно детально исследован в исто­риографии. Поэтому можно ограничиться лишь самым общим обзором событий.

Вскоре после мира 1005 г. положение Польши еще бо­лее ухудшилось. Обострение отношений с Данией 125 крайне осложнило положение дел на Западном Поморье, где восстал Волин Чехия, лютичи и восставшие волиняне энергично добивались при императорском дворе объявле­ния войны Болеславу, которому удалось, по-видимому, все же к 1008 г. восстановить свою власть на Нижней Одре 126. Тогда же Болеслав снова захватил Лужицы. Его войска вторглись в пограничные области Империи, взяв добычу и пленных.

Сложным положением Польши воспользовался Ген­рих II для возобновления против нее военных действий. В целом, однако, на этот раз военное положение не было для Древнепольского государства столь критическим, как в 1004—1005 гг. Феодальные усобицы в Чехии и Герма­нии, итальянские дела отвлекали внимание Генриха II, не давали ему возможности сконцентрировать против Польши все свои силы.

Военные действия начались в 1007 г. Наиболее актив­ными союзниками немецких феодалов оказались языче­ские лютичи. Болеслав, правда, тоже стремился исполь­зовать в своих интересах прибалтийско-полабское сла­вянство Известны его попытки в 1010 г. связаться с племенем гаволян, жившем в окрестностях современного Берлина, известны факты поддержки его сербами-лужи­чанами 127. Но это были робкие, не принесшие никаких прочных результатов попытки. Иного, впрочем, нельзя было и ожидать от опасавшейся языческой пропаганды христианской Польши. Зато временный союз Генриха II с лютичами был использован Болеславом для организа­ции антиимператорской пропаганды в самой Германии. В доказательство можно сослаться на знаменитое письмо св. Бруно из Кверфурта, близкого ранее к Отгону III, направленное в конце 1008 г. императору, в котором Генрих II открыто порицался за союз с язычниками против христиан, а поведение главы Германской империи проти­вопоставлялось поведению польского князя, озабочен­ного распространением христианского учения среди пруссов

Поход Генриха II на Польшу вместе с чешским кня­зем Яромиром в 1110 г. не привел к большим успехам Польские набеги на Империю продолжались. Не имея сил для продолжения серьезной борьбы с Польшей, Ген­рих II в 1013 г. вынужден был пойти вторично на мир с Болеславом I. Предварительные переговоры о мире вел сын Болеслава, Мешко, впоследствии занявший польский трон. Заключительная стадия переговоров пала на пери­од Мерзебургского съезда 1013 г., на котором присутство­вал и Болеслав Храбрый. Согласно условиям мира к Польше вновь отходили Лужицы и Мильско в качестве имперского лена.

Успеху мирных польско-германских переговоров в не­малой степени способствовало то обстоятельство, что внимание Болеслава отвлекали русские дела, о чем спе­циально будет говориться в следующей главе этой рабо­ты, а Генриху II предстояло совершить поход в Италию и короноваться императорской короной.

Киевский поход 1013 г не принес Болеславу ни лав­ров, ни каких-либо политических выгод. Генрих II, види­мо, недаром на съезде в Мерзебурге обещал Болеславу военную помощь против Руси 129. В любом случае он ос­тавался в выигрыше. Во-первых, поход отвлекал Болес­лава от жизненно важных задач Польши на западе и развязывал императору руки на востоке перед похо­дом в Италию, во-вторых, в случае неудачи Болеслава на востоке, Империя, естественно, приобретала себе эвентуального союзника против Польши в лице Киев­ской Руси.

Неудачи на востоке лишь отчасти могли компенсиро­вать успехи польской политики на северо-западе. Речь идет о заметном улучшении польско-датских отношений с момента вступления на датский престол Канута Вели­кого (1014 г.) 13°. Главным результатом этого сближения было укрепление власти польского князя на Западном Поморье. Польша не должна была больше опасаться здесь датской диверсии. Это было, конечно, важное об­стоятельство, значительно облегчавшее позиции Древне-польского государства накануне третьей войны с Импе­рией.

О том, с какими трудностями приходилось иметь дело на Западном Поморье Болеславу Храброму, может сви­детельствовать тот факт, что в результате восстания во-линян, проходившего, очевидно, под лозунгами восстанов­ления язычества, было ликвидировано епископство в Колобжеге ш. Тем самым был решительно прерван про­цесс христианизации Поморья, а процесс сближения, консолидации его с остальными частями государства был серьезным образом ослаблен.

Последствия неудач 1013 г. на Руси сказались в ходе третьей польско-немецкой войны. Готовясь к ней, Болес­лав попытался в 1015 г. достичь соглашения с Олдржихом Чешским о совместных действиях против Империи. Пере­говоры, ведшиеся его сыном Мешко, окончились, однако, полным провалом. Болеславу приходилось считаться с тем фактом, что ему вновь придется иметь дело с немец-ко-чешско-лючической коалицией. Приходилось ему счи­таться на этот раз и с возможностью вмешательства в войну против Польши Киевской Руси.

Война началась в 1015 г. Подготовленный Генри­хом II поход в глубь Польши не имел, однако, успеха. Польские войска во главе с сыном Болеслава Мешко, преследуя отступавшую императорскую армию, перешли Лабу и снова разорили имперское пограничье. Положе­ние Болеслава серьезно осложнилось в 1016 г., когда военные действия против него начала Киевская Русь. Од­нако действия Ярослава не были достаточно энергичны­ми 132, а немецкий поход 1017 г. не принес императору лавров. Немецкая армия вместе с Олдржихом чешским и лютичами безуспешно осаждала силезский город Нем-чу. При отступлении немецкое войско понесло очень большие потери.

Обе стороны были утомлены долгой борьбой. Особен­но сильно чувствовались трудности войны в Империи.

В результате Генрих II, не знавший, правда о начавшей­ся борьбе на восточной польской границе, хотя и предуп­режденный Ярославом о предстоящем выступлении Руси, вынужден был пойти на мирные переговоры. Мирный до­говор был заключен в 1018 г. в Будишине, следователь­но, на территории Древнепольского государства. Лужи­цы и Мильско были сохранены за Польшей. На этот раз Болеслав, однако, получал их не в качестве имперского лена. Земли лужичан и мильчан были прямо включены в состав Древнепольского государства 133. Очевидно, одно­временно с заключением мира с Империей был заключен мир и с ее союзницей Венгрией 134. Будишинский мир 1018 г., который завершил длительные и кровопролитные войны Древнепольского государства с Германской импе­рией, явно не удовлетворил германских феодалов. Идео­лог восточной экспансии Титмар Мерзебургский с не­скрываемым огорчением записал в своей хронике: “Это не был такой мир, какому следовало быть, а такой, кото­рый удалось заключить в тех условиях” 135.

Итак, даже в результате трех тяжких войн Герман­ской империи, опиравшейся на союз с лютичами. Чехией и Венгрией, не удалось сокрушить Древнепольского государства. Оно выстояло. Сумело сохранить оно и свою церковную самостоятельность, оформленную на Гнезненском съезде 1000 г.

Зато потерпели полный крах христианско-универсали-стские идеи четырехчленной Империи Оттона III, поддер­живаемого Болеславом Храбрым. Начало XI в. еще раз показало, что движущей силой политики германских фео­далов была отнюдь не мечта об объединении христиан­ского запада, как это утверждают теоретики европейской интеграции, а жажда грабежа и захватов. Поэтому христианско-универсалистские планы так легко отбрасы­вались прочь, когда они вдруг оказывались в противоречии с реальными агрессивными  замыслами  германской знати.

Но вслед за крахом 'планов Оттона III потерпели банкротство и планы основания крупной западносла­вянской монархии, выдвинутые Болеславом Храбрым. Попытки объединить Древнепольское и Древнечешское государство (а именно об этом и могла только идти речь) оказались совершенно нереальными. Они не наш­ли поддержки в Чехии. Более того, на их пути оказа­лось сильное патриотическое народное движение, со­рвавшее честолюбивые планы польского князя. Важную роль в этом движении сыграло, как это показывают использованные источники, чешское городское населе­ние. При таких условиях поддержка небольшой груп­пы чешской знати, ориентировавшейся на Польшу и не желавшей мириться с сильной центральной властью пражского князя, не могла обеспечить успех Болеславу Храброму. Существенно иначе сложилось положение дел в Моравии. Но помимо внутренних процессов, про­исходивших в Чехии, широкие западнославянские пла­ны польского князя натолкнулись на жестокое сопротив­ление Империи, которая не могла допустить поглоще­ния Чехии польскими феодалами. Укрепившись в лужицких землях и овладев Чехией, даже если совер­шенно сбросить со счетов возможность переноса центра монархии Пястов в Прагу, Болеслав Храбрый оказы­вался в состоянии перерезать основное направление германской феодальной экспансии на Восток.

Поэтому подобно тому, как в X в. германские феода­лы поспешили противопоставить могущественному Древ-нечешскому государству подымающуюся, но отдаленную Польшу, в начале XI столетия они помогли чешским феодалам изгнать польские войска и, навязав Чехии ленную зависимость, противопоставили Чехию колос­сально усилившейся Польше. Вместе с тем Польше были противопоставлены Венгрия и лютичи.

Игра на противоречиях, стремление столкнуть друг с другом, опереться на слабейших против сильнейших или натравить менее опасных против более опасного яв­лялись, таким образом, важнейшим методом политики германских феодалов по отношению к странам Цент­ральной и Восточной Европы. В начале XI в. таким наиболее опасным противником Империи являлось Древнепольское государство. Именно поэтому против него была создана могущественная центральноевропей-ская коалиция.

В ходе почти непрерывной пятнадцатилетней войны потерпели крах попытки Древнепольского государства выйти далеко за пределы этнографических польских зе­мель, были сорваны оказавшиеся нереальными широкие западнославянские планы польских феодалов. Вместе с тем, однако, крайняя заинтересованность в союзниках при общем сложном международном положении Импе­рии принуждали ее терпеть усиление международных позиций Венгрии, начавшийся подъем Чехии и застави­ли даже временно ослабить вековой нажим на полабо-прибалтийское славянство, ибо языческие лютичи ока­зались для христиан-феодалов Германии очень важным, естественным, так сказать, союзником против христиан­ской Польши. Болеслав Храбрый попытался, конечно, использовать союз Генриха II с язычниками для актив­ной антиимператорской пропаганды в Германии. Сви­детельством тому может служить знаменитое письмо Бруно Кверфуртского к императору Генриху II, в кото­ром немецкий прелат протестовал против польско-немецкого конфликта, видя в нем угрозу для развития христианской миссии на севере и востоке Европы. Мир­ный призыв Бруно Кверфуртского не оказал, однако, воздействия на германских феодалов, и польско-герман­ская схватка продолжалась, унося тысячи жизней.

Конечно, Древнепольское государство понесло в этих войнах тяжелые потери. Нельзя, однако думать, что по­тери Империи были менее значительными. Неудачные, как правило, попытки немецких войск вторгнуться в глубь польских земель влекли за собой большие жерт­вы в рядах немецкого рыцарства, может быть, еще больше терпевшего во время отступлений. Набеги поль­ских войск наносили огромный ущерб пограничным об­ластям Империи. Картина польско-немецких войн, нарисованная современником событий Титмаром Мер-зебургским — врагом польского князя, искренно оплаки­вавшим неудачи Империи, гораздо лучше показывает действительное соотношение сил между Империей и Польшей и действительный характер существовавших между ними государственно-правовых отношений, чем любые юридические формулы, в которые пыталась их облечь немецкая сторона, в том числе и сам Титмар, опираясь на теоретические представления о значении королевской и императорской власти Саксонского дома. Притязания на европейскую гегемонию не помогли не­мецким феодалам в их многолетней борьбе с Польшей, которая фактически закончилась на исходных рубежах. Нужно сказать, что для развития польско-немецкого конфликта чрезвычайно важное значение имела пози­ция могущественного восточного соседа Древнеполь-ского государства — Киевской Руси. Поэтому самое тщательное изучение хода польско-русских отношений в первой четверти XI в. представляется крайне суще­ственным для общего понимания политических процес­сов, происходивших тогда в Центральной Европе.