БИБЛИОГРАФИЯ
Антифеодальное крестьянское восстание 1037—1038 гг., как уже отмечалось в предыдущей главе, до основания потрясло раннефеодальную польскую государственность. Древнепольское государство как единый политический организм перестало существовать. Вторжение Бржетисла>ва I, казалось, должно было нанести последний удар монархии Пястов, способствуя укреплению в ней центробежных тенденций, приведших уже к отрыву Поморья и Мазовии. Последняя, если судить по словам Галла Анонима1, представляла собой большую силу. Важное значение имело и то обстоятельство, что Маслав Мазовецкий мог опираться на союз с поморянами, пруссами, ятвягами 2 и, может быть, даже Чехией Бржетислава I При таких условиях положение Казимира, бежавшего сначала в Венгрию, а затем укрывшегося в Германии3, могло действительно считаться отчаянным. Но тут вступили в силу новые факторы как внутреннего, так и внешнего порядка, которые совершенно изменили дальнейшее развитие событий.
Дело в том, что перед лицом мощного антифеодального движения, охватившего огромную территорию, должны были временно умолкнуть те противоречия, которые разъедали господствующий класс, особенно в Малой “ Великой Польше. Потрясенные выступлением крестьянства светские и духовные'землевладельцы, естественно, торопились объединить сваи силы, чтобы подавить восстание. Политическое подавление свободного м зависимого непосредственного производителя-общин-иика было 'В тех условиях необходимой предпосылкой для окончательного торжества <и дальнейшего развития феодальных отношений. Консолидации сил польских феодалов способствовала, по-видимому, и военная акция Бржетислава I, пытавшегося подчинить себе значительную часть польских земель.
Исключение в этом смысле составляла, пожалуй, только поморская и мазовецкая знать, явно стремившаяся к феодальной обособленности. На Поморье землевладельческая знать, по-видимому, даже сама обратилась к лозунгу реставрации язычества, чтобы использовать в своих интересах антифеодальное народное движение против христианской церкви4. Однако в сложных условиях конца 30-х годов собственных сил господствующего класса Великой и Малой Польши для достижения победы над восставшим народом и восстановлении государственного единста Польши оказалось явно не достаточно. И тут на помощь польским феодалам пришли сначала германские, а затем русские феодалы.
В Империи, по-видимому, прекрасно понимали, что торжество язычества на польских землях — явленно чрезвычайно для нее опасное5 и прежде всего, разумеется, 'потому, что языческое по форме движение в Польше носило ярко выраженный антифеодальный характер по своему классовому существу. Торжество непосредствен ного производителя-крестьянина в Польше не могло не вызвать соответствующей реакции в славянских областях Империи, не могло не способствовать обострению классовой борьбы против германских феодалов со стороны покоренного шлабочприбалтийского славянства. Наконец, торжество язычества в Польше неизбежно должно было усилить позиции язычников-лютичей, ослабить влияние германских феодалов в стране бодри-чей. Иными словами, антифеодальное движение в Древ непольском государстве угрожало как классовым интересам германских феодалов, так и их политическим позициям на обширной территории между Одрой и Лабой. Это обстоятельство и явилось главной причиной активной помощи германских феодалов польским феодалам и Казимиру I.
В предыдущей главе указывалось еще на одно обстоятельство, обеспечившее польским феодалам помощь Империи. События конца 30-х годов ясно показали имперским политикам, что естественным следствием развала Древнепольского государства будет быстрое усиление Чехии, стремящейся выйти за свои этнические границы. Помогая Казимиру I и польским феодалам подавить антифеодальное движение и восстановить в стране государственный аппарат как орган классового насилия крупных землевладельцев, Империя исходила также из расчета, что 'восстановленная монархия Пяс-тов явится политическим противовесом усилившейся Чехии Пшемыслидов, выступит против Чехии в роли имперского союзника 6. Тем самым будут сорваны опасные для Германии планы Бржетислава I основать крупное западнославянское государство. Игра на противоречиях между Польшей и Чехией, столкновение династических интересов Пястов и Пшемыслидов была такой же генеральной линией политики германских феодалов за Одрой, Рудными горами и Чешским лесом, как поддержка центробежных сил в Бодрицком княжестве, стремление не допустить его политическую консолидацию в политике феодальной Саксонии за Лабой7.
Пясты имели, однако, и своих противников в Империи, которые объединялись вокруг Магдебургского архиепископа, прилагавшего все усилия к тому, чтобы ликвидировать отдельную польскую церковную провинцию и подчинить своей власти в церковном отношении польские земли. При этом Магдебург опирался на фальсификат папской буллы, определяющий границы Магде-бургской архиепископии. Фальсификат этот был изготовлен еще в эпоху польско-немецких войн при Болеславе Храбром. Магдебургу удалась дважды добиться подтверждения его Римом и использовать его в качестве правовой основы для своих претензий на Востоке8.
Протесты Магдебурга, задержавшие восстановление отдельной польской церковной провинции, не изменили, однако, основной линии внешней политики Империи. Поход Бржетислава Чешского в Польшу побудил ее поторопиться с помощью Казимиру, который возвратился в страну не позже 1039 г.9 Подавив с помощью германских феодалов антифеодальное движение, он Довольно легко объединил под своей властью Великую и Малую Польшу. В данном случае как бы повторялась ситуация начала XI в. с той разницей, что Пясты и Пше-мыслиды поменялись местами. Если в начале XI в. германские феодалы помогли Лшемыслидам устоять перед натиском Пястов, то в 1039—1041 гг. они приняли меры “ тому, чтобы спасти Пястов от мести Бржетислава I. Аналогия с чешскими событиями начала века настолько велика, что можно отметить даже сходство отдельных деталей. Подобно тому, как изгнание Болеслава Храброго из Чехии началось со вступления чехов в град Држевице 10, так и восстановление Древнеполыского государства ознаменовало переход па сторону Казимира одного из укрепленных польских гродов и. Вооруженная помощь Казимиру со стороны Империи численно была, по-видимому, 'невелика. Галл Аноним упоминает всего-навсего о вспомогательном рыцарском отряде в пятьсот копий
Быстрота, с которой удалось Казимиру подавить антифеодальное восстание, свидетельствует о том, что восставшие крестьяне не имели прочной организации, что восстание носило стихийный характер и состояло из ряда локальных выступлений более или менее крупного масштаба. Вместе с тем успехи Казимира определялись позицией быстро объединившихся вокруг своего князя, феодалов Великой и Малой Польши, видевших в центральной власти гарантию своего классового господства и выразителя их политических интересов перед лицом иноземной угрозы. Трудно сказать, какую роль сыграли в событиях возвращения Казимира города и городское население. Судя по примеру Руси и Чехии, можно предполагать, что они тоже ие оставались пассивными зрителями.
Восстановленное таким образом Древнепольское государство в государственно-правовом отношении не было самостоятельным. Казимир был ленником германского императора, Польша временно оказалась леном Империи 13.
После возвращения Казимира I и подавления антифеодального движения в Малой и Великой Польше международное положение Древнепольского государства все еще оставалось крайне сложным. За пределами восстановленной монархии Пястов находились Поморье и Мазовия, где правили самостоятельные княжеские династии, и большая часть Силезии, захваченной Чехией и оставшейся за ней по соглашению Бржетислава I с императором в 1041 г. Уже *в ходе борьбы в Малой и Великой Польше Казимиру I пришлось, судя по словам Галла Анонима, столкнуться с сопротивлением чешского князя и поморян 14.
Поэтому основной внешнеполитической задачей Древнепольского государства в 40—50-е годы XI в. стала борьба за воссоединение Силезии, Поморья и Мазовии. Казимиру I приходилось иметь дело с могущественной чешско-поморянско-мазовецкой коалицией, опиравшейся на помощь пруссов и ятвягов. В борьбе с нею Древне-польское государство могло, правда, рассчитывать на помощь Империи. Однако поддержка Империи, боявшейся быстрого усиления Чехии и заинтересованной в установлении между Польшей и Чехией такого неустойчивого равновесия оил, которое позволяло бы императору постоянно вмешиваться в дела обеих западнославянских стран и держать их в зависимости от себя, могла быть только временной и ограниченной. Кроме того, внимание Империи отвлекала борьба с Венгрией, которую Германская империя, несмотря на существование в Венгрии не зависимой от императора королевской власти, пыталась превратить в свой лен 15.
При таких условиях для Польши особенно остро стоял вопрос о союзниках. Очень важно было установить союзные отношения с Русью. Только с помощью русского князя Казимир мог, кстати говоря, нанести поражение Маславу и подчинить своей власти необычайно усилившуюся и поддерживаемую извне Мазовию, как это и произошло на самвм деле впоследствии в результате походов Ярослава Владимировича на мазовшан.
Нужно сказать, что о походах Ярослава в Мазовию упоминают только русские источники. Галл Аноним, описывая поражение Маслава и подчинение Казимиром I Мазовии, подчеркивает, правда, трудности борьбы и многочисленность мазовецких войск 16, однако ничего не говорит об участии в войне русского князя, хотя ему и было известно, что польский князь, возвратясь на родину, взял себе жену на Руси 17, что означало установление русско-польских союзнических отношений. Здесь можно предполагать даже сознательное умолчание польского хрониста, только что иронизировавшего в своей хронике над Ярославом Мудрым 18. Русские летописи упоминают о ряде походов Ярослава на мазовшан. Только пос ледний поход завершился полным разгромом Маслава 19.
Но если цели Казимира, вступившего в союз с Русью, вполне очевидны, то мотивы, побудившие Ярослава поддержать план реставрации Древнепольского государства, с которым ему неоднократно приходилось вступать в борьбу, требуют более подробного объяснения. Русский князь был, очевидно, заинтересован в подавлении антифеодального движения в Польше. Поэтому первым, что объединяло Русь и Польшу в описываемое время, были классовые интересы правивших в обеих странах феодалов. Русских феодалов развитие антифеодального восстания в соседней стране тем более должно было беспокоить, что первая половина XI в. являлась временем нарастания активности народных масс Киевской Руси в их борьбе с феодальным угнетением. В 1024 г. произошло крупное крестьянское восстание в Суздальской земле20. память о котором как, возможно, и о других, не отмеченных летописью движениях, очевидно, еще была свежа.
В литературе, кроме того, указывается, что, заключая союз с Казимиром I, Ярослав Аремился полностью гарантировать себя от возобновления борьбы с Польшей за Червенские города21. Вопрос этот не мог быть, однако, в тот момент решающим для Ярослава, он не мог определить курс на союз с пястовской Польшей22. Дело не только в том, что Польша была еще тогда слишком слаба, чтобы угрожать могущественному Киевскому государству. В том, что в русско-польском союзе 40-х годов XI в. именно Русь Ярослава, которому, по данным летописи, в 1036 г. удалось объединить под своей властью все русские земли (“Мьстислав... умре... Посемь же пе-рея власть его всю Ярослав, и бысть самовластець Русь-теи земли”) 23, была сильнейшей стороной, не может быть никакого сомнения.
Но если не Червенские города были предметом первоочередных забот русского князя, остается предположить, что его беспокоила в первую голову активность языческих прусско-литовских племен или племенных княжеств, действовавших в контакте с языческими поморянами и Маславом-Моиславом в Мазовии. Именно такой точки зрения придерживается и польский исследователь Г. Ловмяиьский24. Находившаяся на границах Руси сильная и вступившая в союз с ятвягами и пруссами Мазовия Маслава, очевидно, действительно представляла опасность для Руси в Прибалтике25. В этой связи обращает на себя внимание тот факт, чго заключению русско-польского союза предшествовал поход на ятвя-гов в 1038 г., о котором упоминают русские летописи и который окончился неудачно для Ярослава26. Вслед за тем под 1040 г. в летописи читается сообщение о походе Ярослава на Литву27. А уже под 1041 г. “Повесть временных лет” и Новгородская 4 летопись рассказывают о начале борьбы Ярослава с мазовшанами28. Таким образом, положение, что одной из важнейших причин русско-польского военного сотрудничества в 40-е годы было развитие событий в Прибалтике, представляется вполне обоснованным. Можно пойти еще далее и, опираясь на показания Галла о соотношении военных сил Казимира I и Маслава29, предположить, что в междоусобной борьбе в Польше Ярослав Мудрый поддерживал, может быть, даже слабейшую сторону против сильнейшей. Об этом говорит и длительность борьбы с Маславом Мазо-вецким.
Очень сложным из-за неполноты источников представляется вопрос о времени заключения русско-польского союза. Исследователи до сих пор расходятся во мнениях ло поводу даты возвращения Казимира в Польшу. В то время, как С. Закшевский называет конец 1038 или в крайнем случае начало 1039 г.30, а С. М. Кучин-ский — конец 1038 г.31, Б. Влодарский относит появление Казимира в Польше к началу 1041 г.32 В соответствии с этим идут споры о времени брака Казимира и сестры Ярослава Марии Добронеги. О. Бальцер33, а вслед за ним С. Кентшинский34 принимают за дату брака конец 1038 или начало 1039 г., С. М. Кучинский — начало 1039 г.35, в то время как Б. Влодарокий36—1041 г., а Я. Беияк37 — даже 1042 г.
Вопрос о дате брака Казимира и Марии Добронеги представляется очень существенным потому, что брак этот оформлял собой русско-польский союз, обусловленный указанным выше изменением ситуации в Восточной Европе в конце 30-х годов. В русских источниках сообщение о браке Казимира и Марии Добронеги помещено под 1043 г., в “Повести временных лет” и Софийской 1 летописи38 и под 1041 г. в Новгородской 4 летописи39. 1043 г. как дату брака польского князя и дочери Владимира Святославича отверг уже А. А. Шахматов40. Не принимают ее, как видно из предыдущего, и польские историки.
Нужно сказать, однако, что нет оснований принимать в качестве даты и 1041 г. В сущности говоря, Новгородская 4 летопись и не называет этой даты. В ней под 1041 г. объединено несколько разновременных сообщений:
1) известие о походе Владимира Ярославича на Византию; поход этот состоялся в 1043 г.;
2) далее, указание о возвращении из Византии Вы-шаты “по трех же летех, миру бывшю”, т. е. в 1046 г.;
3) и, на'кояец, о состоявшихся “той же осени” браках Казимира и сестры Ярослава Марии Добронеги, Изяслава Ярославича и сестры Казимира, Гертруды-Оли-Савы.
Иначе датирует брак Казимира и Марии Добронеги немецкий летописец, связывающий, подобно Галлу Анониму41, возвращение Казимира в Польшу и его брак с русской княжной. Анналист Саксон помещает эти события под 1039 г.42
Поскольку неопределенные заявления русских летописей: “той же осени”43 или “в си же времена”44 отнюдь не противоречат показанию немецкого источника, думается, что нет никаких оснований отвергать его данные.
Но если брак Казимира и Марии Добронеги действительно состоялся в 1039 г., то вполне вероятными следует признать предположения тех польских исследователей, которые полагают, что переговоры о династическом союзе между Казимиром и Ярославом начались еще ранее, по-видимому, в 1038 г., во время пребывания Казимира I в Германии 45. Вполне (вероятной окажется в таком случае и гипотеза автора настоящего исследования, предположившего в своих опубликованных ранее работах, что первое выступление Ярослава против Ма-слава следует тоже датировать 1039 г., когда Казимир I, только что вернувшийся в Польшу, был в наиболее сложном положении, теснимый Бржетиславом I, Маславом Мазоъецким и поморянами. Нужно учитывать к тому же, что одновременно он занят был подавлением антифеодального движения в стране46.
Разумеется, военная помощь Польше со стороны Руси была соответствующим образом обусловлена. Ясно, что Казимир I должен был отказаться от всяких претензий на Червенские города. Русская летопись особенно подчеркивает обязательство Казимира вернуть захваченных еще Болеславом Храбрым во время киевского похода 1018 г. пленных: “... и вьдасть Казимир за вено людии 8 сот, еже бе полонил Болеслав, победив Ярослава”47. Основываясь на Новгородской 4 летописи, следует полагать, 'что в число этих 800 человек не вошли женщины и дети48. Поэтому, опираясь на чтение, зафиксированное в фототипическом воспроизведении “Повести временных лет” по Лаврентьевскому списку49, С. М. Кучинский предлагает считать число возвращенных пленных в 5000 человек 50. Число “50 сот” действительно имеется в Лаврентьевской51 летописи, однако в Ипатьевской и Рад-зивилловской52 летописях, восходящих в этой части “ общему с Лаврентьевской протографу, читается та же цифра, что и в Новгородской 4, т. е. “осмь сот”. Поэтому последняя цифра была принята А. А. Шахматовым 53 и последними издателями “Повести Временных лет”54. Чтение “Я сот” легко могло получиться в результате смешения писцом букв “и” (8) и “н” (50). Учитывая все эти обстоятельства, поправку С. М. Кучинского никак нельзя принять, хотя число возвращенных пленных действительно превышало 800 человек.
Что касается русской стороны, то она, по-видимому, не брала на себя обязательства вернуть пленных поляков, захваченных в >1031 г.55
Русские летописные источники сохранили известия о трех походах Ярослава на Мазовшан. В советской56 и польской57 историографии высказывалось, однако, мнение, что фактически речь должна идти о двух походах — 1041 и 1047гг.— и что похода 1043г. Ярослав не совершал.
Опорой для такого рода суждений в работах ряда историков явился источниковедческий анализ летописных известий о русских походах в Мазовию, который был сделан А. А. Шахматовым. Разбору этих известий он посвятил несколько очень интересных страниц в своем замечательном исследовании “Разыскания о древнейших русских летописных сводах” 58.
В немногих словах его выводы сводятся к следующему: в основе летописных известий о смерти Болеслава Храброго, антифеодальном движении в Польше под 1030 г. и летописной статьи 1043 г. о браке Казимира I и сестры русского князя Ярослава I и о двух походах последнего на мазовшан лежит житие Св. Антония, утраченное уже в XVI в. Составитель жития воспользовался рассказом о Моисее Угрине. Житие было составлено несколько позже 1072—1073 гг.59 и частично вошло в состав Киево-Печерского Патерика. Отсюда А. А. Шахматов делал вывод, что в летописной статье 1043 г. (т. е. в “Житии Антония”) в обобщенном виде рассказывается о двух разновременных походах на мазовшан60, которые закончшись победой Ярослава. Развивая эту мысль А. А. Шахматова, Д. С. Лихачев отнес эти походы к 1041 и 1047 гг.61.
Рассказ о Моисее Угрине сохранился .в составе Киево-Печерского Патерика. Однако сравнение его с летописью свидетельствует скорее против, 'чем в пользу построения А. А. Шахматова.
Об источниках летописных известий о смерти Болеслава Храброго и о крестьянском восстании в Польше автору этих строк приходилось уже говорить в другом месте. Сопоставление этих известий с аналогичными показаниями рассказа о Моисее Угрине привело его тогда к выводу, что рассказ о Моисее Угрине не может рассматриваться как источник статьи 1030 г. в “Повести временных лет”. Анализируя параллельные тексты летописи и рассказа о Моисее Угрине, можно высказать предположение, что в основе их лежал какой-то общий источник, повествующий о судьбе плененной Болеславом I сестры Ярослава Предславы. В свою очередь этот рассказ использовал при характеристике событий 20—30-х годов XI в. в Польше источник польского происхождения, в частности, показания польки — жены князя Изяслава62.
Разрабатывая свою гипотезу, А. А. Шахматов ссылается, между прочим, и на так называемый “Тверской сборник”, тоже упоминающий о Моисее Угрине. На показаниях “Тверского сборника” поэтому стоит остановиться подробнее. В сборнике имеется два относящихся к рассматриваемым сюжетам текста, которые сопровождаются ссылкой на Патерик. Первый помещен под 1015 г.: “Бяшежесей отрок родом Угринь, именем Георгий, брат Моисею, его же потом плени Болеслав, пленуа Киевь с Святополкомь, бияся с Ярославом; много пострада в Ля-сех в плену от жены некыя, ея же мужа убиша на боювой Ярославля; она же хоте сего Моисея в дом свой взя-ти в мужа себе, красоты ради его, бяше бо красен вел-ми; о нем же повесть в Патерице в Печерскомь”63.
Последние слова прямо свидетельствуют, что “Тверской сборник”, составленный в 1534 г., пользовался рассказом о Моисее Угрине. Однако этого еще недостаточно для того, чтобы утверждать то же самое относительно “Повести временных лет”. Вместе с тем привлекает к себе внимание то обстоятельство, что между приведенным выше отрывком из “Тверского сборникам и сообщениями Патерика наблюдается некоторая разница. “Тверской сборник” знает некоторые подробности, неизвестные Патерику. В нем сообщается, что Моисей попал в плен в Киеве в то время, когда Болеслав брал город, “бияся с Ярославом”. Этого момента борьбы Болеслава с Ярославом из-за Киева нет ни в рассказе о Моисее Угрине Патерика, ни в “Повести временных лет”. Показательно, однако, что о бегстве Ярослава из Киева перед наступающими войсками Болеслава Храброго говорится и в хронике Галла Анонима, постаравшегося изобразить русского князя в самом карикатурном виде64.
Таким образом, в основе приведенного выше текста “Тверского сборника” под 1015 г. лежит иное известие, чем соответствующее место Киево-Печерского Патерика. Этим как будто снимается вопрос о рассказе о Моисее ^грине как источнике указанного текста “Тверского сборника”.
Вместе с тем сопоставление известий о событиях 1018 г. в “Повести временных лет”, в рассказе Патерика о Моисее Угрине, в котором нет не только эпизода борьбы из-за Киева, но и даже сведений о битве на Буге, и “Тверском сборнике” подтверждает, по-видимому, ту мысль, что рассказ о Моисее Угрине не мог явиться источником летописных сообщений о русско-польских отношениях первой половины XI в., что таким источником, источником общим и для летописи и для рассказа о Моисее Угрине, был недошедший до нас рассказ о Предславе. Цитированный выше отрывок из “Тверского сборника”, использовавшего в этой части как данные Патерика, так и летописные источники, без сомнения, ближе стоит к гипотетическому рассказу о Предславе, чем соответствующие тексты Патерика и “Повести временных лет” в том виде, как они сохранились.
Вероятность бытования на Руси рассказа о Предславе, повествующего о киевском походе 1018 г. Болеслава Храброго и о последующих событиях в Польше, представляется тем более убедительной, что, судя по словам Галла Анонима, отказ русского князя выдать замуж за Болеслава I Предславу, послужил одной из причин киевского похода65. Предслава пала жертвой мстительности польского князя, обесчестившего ее и уведшего в плен в Польшу66. Не менее важно, что летопись подчеркивает далеко не последнюю роль, которую сыграла Предслава в борьбе за киевский стол между Святополком и Ярославом. Ведь именно от нее, по словам “Повести временных лет” под 1015 г., узнал Ярослав о гибели Бориса и о готовящемся покушении на Глеба: *tB ту же нощь приде ему весть из Кыева от сестры его Передъславы: си отець ти умерл, а Святополк седит ти Кыеве, убив Бориса, а на Глеба посла, а блюдися его повелику”67. В данном случае несущественно, что летописная статья 1015 г. неточно освещает обстоятельства гибели Бориса и Глеба, о чем подробнее говорилось в гл. 7 настоящей работы. Следы использования летописцами рассказа о Предславе можно обнаружить не только в “Повести временных лет” или “Тверском сборнике”, но и в Новгородской 4 летописи. К нему, по-видимому, восходит следующий текст, помещенный под 1018 г.:“... И седе (Болеслав. -В. /С.) на столе Володимере. И тогда Болеслав положи собе на ложи Предславу дщерь Володимерю, сестру Ярославлю” 68.
Что касается сообщения летописи о изгнании Болеслава I из Киева в результате восстания населения, поднятого против польских войск князем Святополком, то этого известия, очевидно, не было в рассказе о Предславе. Нет такого известия и в использовавшем его тексте рассказа Патерика о Моисее Угрине. Здесь даже как будто прямо говорится о добровольном уходе Болеслава:
“възвращася Болеслав в Ляхы, и поат с собою обе сестре Ярославля, и изыма же и бояр его”69. Зато из рассказа оПредслазе заимствовано, надо полагать, летописное сообщение о возвращении в Польшу Болеслава I с большой добычей и множеством пленников. Это сообщение полностью подтверждается не только словами Галла Анонима70, но и показанием Титмара Мерзебургского, бывшего современником событий и знавшего о радостном возвращении в Польшу Болеслава71. Остается разобрать вторую ссылку “Тверского сборника” на Киево-Печер-ский Патерик.
Ссылка эта помещена под 1018 г. в том месте, где идет рассказ о битве на Буге и звучит следующим образом: “На том же бою изымаша Моисеа Угрина, брата Георгиева, иже бе убит с князем Борисом; бе бо и той слуга Борисовь, и много пострада в Лятской земле от вдовы некыа, млады суща, ея же муж, боляринь сый Бо-леславль, убиень на сем бою; Моисей же по страдании своимь прииде в Киевь, в Печерьский монастырь, и бысть чюден старець, красен телом и душею, о нем же лежат повести в Оте^нице Печерьском”72.
Недоумение в данном случае возникает единственно в связи с тем, что в отличие, как от рассказа о Моисее Угрине Патерика, так и от предыдущего отрывка сборника пленение Моисея оказывается здесь не результатом киевских событий, а последствием битвы на Буге. Эта деталь не была, очевидно, основана на предполагаемом рассказе о Предславе. Не может она рассматриваться и как заимствование из рассказа о Моисее Угрине, поскольку прямо противоречит ему. В таком случае было бы совершенно естественно считать, что эта деталь второго отрывка “Тверского сборника” явилась результатом позднейшей комбинации сводчиком данных летописи и Патерика.
На мысль о таком именно происхождении этого известия наводит следующее место Патерика. После неудачных попыток обольстить Моисея Угрина вдова, к которой он попал в Польше как пленник, обращаясь к Болеславу I, говорит: “сам веси, яко мужь мой убиен
бысть на брани с тобою; ты же ми дал еси волю, да его же въсхощу, пойму себе мужа Аз же възлюбих единаго юношу от твоих пленник, красна суща.. ”73. Для сводчика пользовавшегося сохранившимися или близкими к ним редакциями летописи, казалось несомненным, что в рассказе о гибели мужа женщины могли подразумеваться только битва на Буге, так как ни в одном из имеющихся летописных сводов эпизод с осадой Ярослава в Киеве в 1018 г. не упоминается Наименование Моисея “пленником” наталкивало на мысль, что и он был захвачен в плен в результате сражения на Буге Таково, по-видимому, происхождение этого известия “Тверского сборника”.
Иными словами и разбор показаний “Тверского сборника” убеждает в том, что ни рассказ о Моисее Угрине, ни использовавшее его житие св. Антония не являлись источниками летописных статей о польско-русских отношениях и событиях в Польше 1018—1038 гг. Источником этих сведений мог зато быть недошедший гипотетический рассказ о Предславе, содержавший и сведения о пребывании в Польше Моисея Угрина, бывшего слугой Пред-славы.
Но если нет никаких оснований возводить летописные известия 1018—1038 гг. о Польше к сообщениям рассказа о Моисее, то тем более это невозможно относительно летописных известий 1041 —1047 гг. Как следует из текста Патерика, Моисей провел в плену 6 лет74 и вернулся из Польши после смерти Болеслава в 1025 г, прожив после того еще десять лет75. Отсюда совершенно очевидно, что рассказ о нем не мог иметь ни малейшего причастия к сообщениям летописей о походах на мазовшан. Тем самым отпадает и возможность опираться на выводы А. А. Шахматова при оценке летописных статей об этих походах Ярослава. Вместе с тем нет, разумеется, никаких оснований возводить эти летописные сообщения и к предполагаемому рассказу о Предславе.
* * *
Остается рассмотреть сами по себе летописные данные о походах на мазовшан, приводя их попутно в связь с современным им политическим положением Руси и Польши.
Сведения о русских походах в Мазовию находятся в составе 1 и 4 Новгородских и Софийской I летописей, а также в “Повести временных лет”. Прочие источники, в том числе и Галл Аноним, как уже говорилось, совершенно умалчивают об участии русских сил в подавлении восстания Маслава в Мазовии.
Для целей дальнейшего исследования важно отметить расхождения, наблюдаемые в сообщениях летописных сводов.
Новгородская 4 летопись знает о трех походах Ярослава на мазовшан, помещая их под 1041 и 1047 гг.76 Так называемая Новгородская Первая летопись упоминает лишь об одном походе 1047 г.77 В “Повести временных лет” отмечены походы 1041 и 1047 гг.78 Сравнение текстов известий 1047 г. в этих трех летописях убеждает в большей первоначальности текста “Повести временных лет” и Новгородской 4 летописи, так как сообщение Новгородской Первой летописи о передаче Казимиром Ярославу — шурину — русских пленных предполагает наличие в тексте ее более раннего сообщения о браке Казимира и сестры Ярослава, когда русские пленные были возвращены Ярославу в качестве “вена” (платы за невесту).
Новгородская Первая летопись
“Ярослав иде на Мазовшаны и победи я, и князя их уби Моислава, и покори я Казимиру; тогда даст Казимир 800 лю-дии Руси поло-неных Ярославу шюрину”.
Новгородская 4 летопись
“Иде Ярослав третье на Мазовшаны, и победи я, и князя их уби Моислава, и покори землю ту Казимиру”.
“Повесть временных лег”
“Ярослав иде на Мазовшаны и победи я, и князя их уби Моислава и покори я Казимиру”.
Такое сообщение в самом деле имеется в “Повести временных лет”, где оно помещено под 1043 г.: “В си же времена вдасть Ярослав сестру свою за Казимира, и вдасть Казимир за вено людий 8 сот, яже бо полонил Болеслав, победив Ярослава”. Аналогичное сообщение под 1041 г. помещено и в Новгородской 4 летописи: “Той же осени дасть Ярослав сестру свою за Казимира. В тыи лета абидяше Моислав Казимира, и ходи Ярослав двожды на мазовшан в лодиях, и рече к Казимиру: “елико отець твой Болеслав, победив мене, и полонил людей моих за ся, то вдаи ми за вено”. И събра Казимир людин его Руси толоненых 800, кроме жен и детей, и вда за вено Ярославу, шюрину своему. Сей же Казимир вда сестру за Изяслава, сына Ярослава”79.
Большая четкость этих известий, говорящих прямо о состоявшемся 'браке и точнее объясняющих судьбу пленников, в свое время захваченных Болеславом Храбрым, является достаточным основанием к тому, чтобы признать тексты “Повести временных лет” и Новгородской 4 летописи более первоначальными.
В таком случае текст Новгородской Первой летописи окажется сравнительно поздней редакцией, соединившей воедино известие 1041 или 1043 г. о браке Казимира и сестры Ярослава с известием 1047 г., сообщающем о походе Ярослава на мазовшан. Что касается слова “третьее” в тексте Новгородской 4 летописи под 1047 г., то появление его объясняется, по-видимому, влиянием сообщения 1041 г. в ней, где говорится о том, что Ярослав “двожды” совершал походы на Ма-зовию.
Теперь необходимо перейти к разбору соответствующих текстов “Повести временных лет” под 1043 и Новгородской 4 летописи под 1041 г. (в Софийской I летописи под 1043 г.).
Сравнение их выявляет существенные расхождения
“Повесть Новгородская 4 летопись
временных лет” “Toe же осени Ярослав даст
“В си же времена сестру свою за Казимира И в
вдасть Ярослав сестру та лета обидяшеМоислав Кази-
свою за Казимира, и мнРа> и Х°ДИ Ярослав двожды
вдасть Казимир за вено людий 8 сот, яже бе полонил Болеслав, победив Ярослава”
в лодиях на Мазовшаны и ре-че Казимиру ели отець твой Болеслав победив мене, и полони людий моих за ся, то дай ми за вено И собра Казимир людий его Руси полоненых семьсот, кроме жен и детей, и вда за вено Ярославу — шурину своему Сей же Казимир вда сестру за Изяслава, сына Ярослава”
Анализ расхождений, существующих между известиями 1043 г в “Повести временных лет” и 1041 г в Новго родской 4 летописи, наводит не только на мысль о том, что редакции этих собщений разновременны, но и убеждает, что редакция Новгородской 4 летописи является более древней
Правда, и в этой редакции можно обнаружить несколько редакционных слоев, раскрывающих иногда характер постепенной обработки текста летописцами Речь идет о таком точном определении времени брака Казимира, как “тое же осени”, возникшем, как указывал еще А А Шахматов80, под влиянием других известий летописи, помещенных под тем же годом
В пользу такого решения вопроса говорит тот факт, что эта внешне точная дата брака Казимира в действительности является ошибочной Как удалось доказать еще О Бальцеру, брак Казимира и Марии Добронеги следует датировать не позже, чем 1039 г 81
По-видимому, и речь Ярослава к Казимиру является продуктом вольного творчества позднейшего редактора, на основании знакомства с предыдущими летописными сообщениями о Польше ошибочно назвавшего Казимира сыном Болеслава Храброго. Такая комбинация имен не могла представляться ему неправдоподобной, так как летописи не было известно имя Мешко II
Отбросив эти поздние напластования, получаем следующий текст:
“В си же времена Ярослав даст сестру свою за Казимира И в та лета обидяше Моислав Казимира и ходи Ярослав двожды в лодиях на Мазовшаны И собра Казимир людий его Руси полоненых семьсот, кроме жен и детей, и вда за вено Ярославу, шурину своему Сей же Казимир даст сестру свою за Изяслава, сына Ярослава”.
Сравнение восстановленного таким образом текста с соответствующим местом “Повести временных лет” свидетельствует в пользу того, что сообщение последней представляет собой по существу лишь краткий пересказ текста, реконструируемого на основе рассказа Новгородской 4 летописи “Повесть временных лет” под 1043 г. не сообщает ничего ни Q походах на Мазовию, ни о браке Изяслава и сестры Казимира Не поясняет она и того обстоятельства, что в число 800 возвращаемых пленных не входили женщины и дети
Только в одном месте текст “Повести временных лет” при пересказе первоначального текста сохраняет, по-видимому, его более древнюю редакцию Речь идет об имеющемся в “Повести временных лет” упоминании о том, что возвращаемые на Русь пленники были захвачены еще Болеславом I Слова восстановленного выше текста. “И собра Казимир людий его Руси полоненых семьсот ”, без сомнения, были связаны с вставкой разобранной выше речи Ярослава к Казимиру Опираясь на известие “Повести временных лет” под 1043 г, можно восстановить это место в первоначальном тексте в следующем виде: “И вда Казимир за вено Ярославу, шурину своему, людий 8 сот, кроме жен и детей, яже бе полонил Болеслав, победив Ярослава” Но даже восстановленный таким^ образом текст Новгородской 4 летописи не может, по всей вероятности, считаться первоначальным Как уже указывалось выше, летописный текст помещает заключение брака между сестрой Ярослава и Казимиром то под 1041 г. (Новгородская 4), то под 1043 г (Софийская I), связывая с ним два похода Ярослава на мазов-
317
шан, в то время как в действительности брак этот был заключен в 1039 г.
Ни у кого из исследователей не появлялось сомнения в том, что династический союз между русской и польской княжескими фамилиями и походы русского князя в Ма-зовию — явления, теснейшим образом связанные между собой. В таком случае было бы естественным предположить, что первый поход Ярослава против Маслаоза был предпринят непосредственно после заключения брака между Казимиром и Марией Добронегой, т. е. еще в 1039 г., когда Казимир I больше всего нуждался в вооруженной помощи русского князя.
В таком случае заключение русско-польского союза и предполагаемый поход 1039 г. следовал бы непосредственно за походом на ятвягов 1038 г., о котором упоминают наши летописи и который окончился неудачно для Ярослава. Затем, в следующем 1040 г., Ярослав совершил поход на Литву. А под 1041 г. “Повесть временных лет” и Новгородская 4 летопись рассказывали бы уже о втором походе Ярослава на мазовшан “в лодиях”. Причем между предполагаемым первым (1039 г.) и вторым (1041 г.) походами Ярослава на мазовшан оказалось бы отмеченное в немецких анналах русское посольство в Империю 1040 г. Источник не сообщает, правда, целей посольства 8г, не трудно, однако, предположить, что оно было в какой-то мере связано с ситуацией в Польше, поддержать которую в этот момент считали в своих интересах германские феодалы.
Такая последовательность и напряженность дипломатических и военных действий Ярослава и Казимира вполне отвечала бы тому отчаянному положению, в котором находился Казимир в Польше (Чехия еще не вышла из борьбы) и тем трудностям, с которыми встретился Ярослав в борьбе с мазовецко-прусско-ятвяжской коалицией. Нельзя забывать также, что торопиться союзников заставляло и массовое антифеодальное движение в Польше.
Если согласиться с предположением, что впервые русская помощь была оказана Казимиру I еще в 1039 г., то будет вполне логичным признать восстановленный выше на основе рассказа Новгородской 4 летописи под 1041 г.
текст не первоначальным, а являющимся результатом объединения и обработки сводчиком двух текстов—1039 и 1041 гг. В первом из них говорилось о браке Казимира и Добронеги, о возвращении -пленных русских людей и о первом походе на мазовшан: “В се же лето Ярослав даст сестру свою за Казимира. И вда Казимир за вено Ярославу, шурину своему, людий 8 сот, кроме жен и детей, яже бе полонил Болеслав, победив Ярослава. И в тыи лета обидяше Моислав Казимира, и ходи Ярослав в ло-днях на Мазовшаны”. В другом тексте читалось о новом походе русского князя в Мазовию: “В се же лето иде Ярослав в лодиях на Мазовшаны”. Слово “двожды” в тексте Новгородской 4 и Софийской I летописей появилось, по-видимому, в результате объединения летописных сообщений 1039 и 1041 гг. Что касается сообщения о браке Изяслава и сестры Казимира, TOO нем речь пойдет ниже.
Помимо походов 1039, 1041 и 1047 гг., в промежутке между ними, в 1043 г., Ярослав, по-видимому, совершил еще один поход на Мазовию. В этом убеждают не столь ко показания Софийской I летописи, которая сообщает о походах на мазовшан под 1041 г.83, 1043 г.84 и под 1047 г.85, поскольку ее текст под 1043 г. повторяет соответствующий текст Новгородской 4 летописи под 1041 г., сколько соображения о времени вступления Изяслава в брак с сестрой Казимира. Изяслав родился в 1024 г.8S, следовательно, в 1039 г. он еще не мог вступить в брак с польской княжной. Зато в 1043 г. брак этот был вполне возможен, так как в это время Изяславу было уже 19 лет. Вероятность такой датировки этого брака признает и О. Бальцер 87.
Вступление в брак Изяслава, очевидно, означало укрепление польско-русского союза и, естественно, новый . поход против Маслава. Тезис, что занятая борьбой с Византией Русь была не в состоянии вести борьбу с мазов-шанами88, едва ли выдерживает критику и противоречит существующему представлению о военных ресурсах киевского князя 8Э. Нет оснований и говорить о пассивности Руси на международной арене между 1043 и 1047 гг. В 1043 г. в Империи вновь появилось русское посольство90, предлагавшее императору Генриху III жениться на дочери Ярослава. Посольство, возможно, вело переговоры не только по польским, но и византийским сюжетам91. А под 1044 г. Новгородская 4 летопись вновь сообщает о тоходе на Литв> 92.
В таком случае первоначальный летописный текст под 1043 г. мог звучать приблизительно так: “Иде Ярослав на мазавшаны, и вда Казимир сестру свою 31 Изяслава, сына Ярослава”.
По-видимому, следует также признать, что в первоначальном тексте, объединявшем известия 1039 и 1041 гг., сообщение о браке Изяслава с сестрой Казимира отсутствовало. Оно появилось здесь в результате объединения сведений 1041 и 1043 гг. Иными словами, текст Новгородской 4 летописи под 1041 г., как и аналогичный ему текст Софийской I летописи под 1043 г. являются результатом соединения и обработки целых трех летописных статей, читавшихся первоначально под 1039, 1041 и 1043 гг. В ходе такой редакционной работы упоминание об одном из походов могло легко выпасть, так как число походов сводчик должен был стремиться подогнать под число браков: два брака — два похода.
Объединяя эти показания своего источника, сводчик-летописец руководствовался, очевидно, стремлением дать в рамках погодного изложения более яркую и связную картину русско-польских отношений конца 30-х— начала 40-х годов XI в., несколько драматизировать сухой рассказ. Работа эта не была им завершена, так как окончание борьбы с мазовшанами оказалось вне этого текста, о нем говорится в особой записи лод 1047 г.
Что касается текста “Повести временных лет” под 1043 г., то он представляет собой извлечение из разобранного выше летописного рассказа. Из всего пространного текста оставлено только упоминание о браке Казимира и Марии Добронеги. Полностью выпало известие о браке Изяслава и Гертруды. Таким образом, исчезло как раз то сообщение, которое давало сводчикам основание группировать известия о русско-польском союзе и походах на мазовшан вокруг 1043 г.
Как показал уже А. А. Шахматов, известия о походах Ярослава на Литву и ятвягов восходят к новгородскому летописанию XI в. Интерес к борьбе с ятвягами и Литвой у новгородских летописцев, вероятно, объясняется тем, что в этих событиях принимали непосредственное участие вооруженные силы Новгорода93. К новгородскому летописанию XI в. следует, возможно, возводить и разобранное выше летописное сообщение о русско-польском сотрудничестве.
Итак, если весь предшествующий ход рассуждений автора справедлив, то следует подчеркнуть, что борьба с восставшей Мазовией, опиравшейся на помощь поморян, пруссов, ятвягов и литовцев, была очень тяжелой, длительной и упорной. Только после четырех походов русских войск (из них один, 1039 г., следует считать гипотетическим) задача воссоединения Мазовии с Польшей была решена. Двигавшимся по Припяти и Бугу на ладьях русским войскам только после нескольких попыток удалось, наконец, в 1047 т. разгромить Масла-ва94. При тех исключительно сложных международных условиях, в которых в рассматриваемое время находилось Древнепольское государство, помощь Киевской Руси приобретала для него особенно важное значение. Русско-польский союз был крупнейшим успехом Казимира I. Союз с Русью не только обеспечил разгром Маслава, но и существенно облегчил борьбу за возвращение Силезии и воссоединение Поморья.
Еще в 1046 г. поморяне не признавали власти польского князя95. И только после 1047 г. Казимиру I удалось подчинить себе Поморье96, причем Восточное По-• морье непосредственно вошло в состав Древнепольского государства, а Западное — признало свою вассальную зависимость
Вслед за тем, несмотря на сопротивление Империи, вновь начавшей опасаться усиления Польши, около 1050 г. воссоединена была и Силезия98, а в 1054 г., в год смерти Ярослава Мудрого, Казимиру удалось договориться о сохранении ее в составе своих владений под условием уплаты чешскому князю ежегодной дани. Козьма определяет эту дань в 500 гривен серебра и 300 гривен золота ежегодно". Вместе с тем было разорвано существовавшее, по-видимому, в период 1042— 1054 гг. 10° чешско-поморянское политическое сотрудничество.
Одновременно польским князем и польскими феодалами предпринимались самые энергичные меры по восстановлению церковной иерархии. Этого требовали как классовые интересы польских феодалов, так и государственные интересы страны.
В 1049 г. в Польше было восстановлено архиепископство, но с центром в Кракове101. Вслед за восстановлением церковной самостоятельности должна была прийти самостоятельность государственная. Ее добился преемник Казимира I Болеслав II Смелый, короновавшийся в 1076 г. королевской короной.
Анализ политики Болеслава II, как и преемников Ярослава Мудрого на Руси и Бржетислава I в Чехии, не входит в задачи настоящего исследования. Они действовали в существенно отличных как внутриславянских стран, так и на широкой европейской арене, условиях, чем их отцы. Внутри славянских стран резко усиливались, становясь доминантой развития, тенденции феодальной раздробленности. В европейскую политическую жизнь вихрем ворвался великий спор из-за инвеституры. Здесь нужно только подчеркнуть, что если в 40—50-е годы польским феодалам и их государю удалось сохранить целостность Древнепольского государства,
а в дальнейшем монархии Пястов удалось добиться государственной самостоятельности, то объясняется это прежде всего тем, что они сумели опереться на союз со славянской Русью. Этот бесспорный вывод полностью опровергает лишенные оснований домыслы буржуазно-националистических историографов, о, якобы, извечном польско-русском национальном антагонизме.
Та исключительная роль, которая была сыграна Русью в 40—50-х годах XI в. в политическом развитии Центральной и Восточной Европы, объяснялась ее огромным политическим подъемом во второй половине правления Ярослава Мудрого. После смерти Мстислава Черниговского и Тмутараканского Русь вновь, как и при Владимире Святославиче, оказалась объединенной в руках одного правителя. Центробежные силы, подготавливавшие торжество феодальной раздробленности, временно отступили перед силами раннефеодальной концентрации. В 1036 г. последний из оставшихся в живых сыновей Владимира Судислав был заточен 102, и вся власть сосредоточилась в руках Ярослава Владимировича.
Обособленность Полоцка, где продолжал сидеть Брячислав Изяславич, не могла сильно ограничивать власть киевского князя, тем более, что есть основания думать, что в походах начала 40-х годов на Литву103. Ярослав и Брячислав выступали совместно104. В сущности говоря, в этом смысле никаких изменений, по сравнению с эпохой Владимира, признавшего обособленность Полоцкого княжества, не произошло.
Поэтому автор замечательного памятника древнерусской литературы “Слова о законе и благодати”, созданного в 1049 г.105, митрополит Иларион с полным основанием сравнивал Владимира и Ярослава, видя в правящем великом киевском князе прямого наследника и продолжателя дела его отца Ш6.
Могучий подъем Руси после довольно ушгельного периода феодальных усобиц (1013—1036 гг.) нашел свое чрезвычайно яркое и показательное воплощение в огромной строительной деятельности Ярослава. В 1037 г. был заложен главный храм города и государства — Софийский собор — огромное пирамидальное тринадцати-1лавое здание, не имевшее себе равных по монументальности не только в Древней Руси, но и в странах Западной и Центральной Европы.
На запад от него возводятся три монастырские церкви- Св Георгия (патрона Ярослава), Св. Ирины (патрона его жены) и еще одна церковь, имя которой неизвестно.
Киев расширяется и украшается не только как церковный, но и как светский центр государства, столица могущественной Руси. Значительно выросший город укрепляется огромными валами и рублеными деревянными стенами. Приезжий и путник могли вступить в город через трое ворот—Крещатицкие, Жидовские и Золотые. Последние одним уже своим названием подчеркивали стремление Ярослава уподобить и противопоставить Киев великолепному и царственному Константинополю 107 Может быть, поэтому же имя Св. Софии получил и кафедральный собор
Расстраивался, укреплялся и украшался не один Киев. По словам киевского летописца, Ярослав не только Св. Софию “созда сам, украси ю златом и серебром”, но “и ины церкви ставляше по градом и местом”108. Большое внимание уделялось великим князем и русскому окну на Балтику-Новгороду. Под 1044 г в Новгородской Первой летописи сообщается: “... на весну же Володимир 109 заложи Новъгород и сдела его”110, а уже под 1045 г. идет новая запись: “Заложи Володимир святую Софею в Новегороде”1И. Судя по летописной статье 1049 г., отмечающей пожар в Новгородской Софии, она “беаше... честно устроена и украшена, 13 верхы имущи...”112. Уже в следующем, 1050 г. Новгородская Первая летопись отмечает восстановление Софии: “Свершена бысть святая Софеа в Новегороде, повелением князя Ярослава и сына его Володимира и архиепископа Лукы” из. И по имени и по архитектуре главный новгородский храм имел своим прототипом столичную Св. Софию114.
Не менее ярко, чем монументальное строительство времен Ярослава, подъем Руси характеризует и ее необычайно широкая и многоплановая внешняя политика. Ярослав, проведший большую часть жизни в ме/кдукня-жеских усобицах и интригах, связанных со сложными внешнеполитическими акциями, вступил на великокняжеский троп не только искушенным, многоопытным и ловким дипломатом, но и политиком, имевшим трезвый взглят, на вещи, полностью сознающим величие стоящих перед Русью за та ч и преисполненным высокого представления о своем сане главы Русского государства. Поэтому не чувствуется абсолютно никакой натяжки в той характеристике, которую дает ему древнерусский писатель Иларион, как наследнику и продолжателю объединительных традиций Владимира Святосланича. Поэтому же, конечно, не случайно появление в “Повести временных лет” под 1036 г. титула Ярослава — “самовластець Рустеи земли”115. Титул этот несомненно отражал представления правившего в Киеве князя о себе как о совершенно самостоятельном, независимом государе. Показательна в этом смысле и титулатура, употребляемая Иларионом в его “Слове о законе и благодати”. Иларион называет Владимира, продолжателем дела которого в его глазах был Ярослав, “великим каганом” 116 и “едино-держцем”117. Оба титула обозначали самостоятельных и независимых государей. То же значение имел и применяемый к Ярославу Титмаром Мерзебургским титул “король” (rex) 118. Не меняет дела и тот факт, что на одной из печатей, связываемых с Ярославом, фигурирует титул “архонт”. Как указывает В. Н. Лазарев, титул этот тоже “обозначает самостоятельного властителя” 119.
Особый интерес представляет опубликованная С. А. Высоцким в 1959 г. надпись на стене Киевской Софии, в которой Ярослав назван “царем”: “В лето 6562 12° месяца феврари 20 усъпьне царя нашго въ въсискрьсе-ни... Феодора” 121. По мнению акад. Б. А. Рыбакова, надпись эта подтверждает гипотезу М. Д. Приселко-ва 122> что в юз/ г_ после смерти Мстислава, Ярослав принял императорский титул 123.
Борьба Ярослава за укрепление внутреннего единства “Русской земли”, естественно, должна была найти свое отражение и в церковной политике киевского князя. Однако в церковных вопросах Ярослав должен быт считаться с мнением константинопольского двора и константинопольского патриарха, фактическим представителем которых на Руси был глава русской церкви митрополит грек Феопемпт, впервые упомянутый в источниках под 1039 г.124.
Несмотря на большую заинтересованность Ярослава в союзе с Византией против печенегов, яростное нападение которых на Киев ему с большим трудом удалось отбить в 1036 г.125, засилье греческого духовенства, являвшегося проводником на Руси универсалистских тенденций Византийской империи, встречало резкое сопротивление со стороны русских феодалов и великого князя. Универсалистское учение императорского двора, согласно духу времени, пыталось подменить реальные отношения между государствами сложной паутиной юридических формул. Так, фактически независимые “варварские” государи трактовались то как сычовья, то как младшие братья и друзья императора 126.
Претензии Византии на верховную власть над Русью 127, а также притеснения, чинимые русским купцам в Константинополе128, привели в 1043 г. <к русско-византийской войне. О причинах войны 1043 г. так рассказывает ее современник, придворный византийского императора Михаил Пселл: “Это варварское племя всегда питало яростную и бешеную ненависть против греческой гегемонии, при каждом удобном случае, изобретая то или другое обвинение, они создавали предлог для войны с нами” 129.
Русский поход на Константинополь во главе которого стоял сын Ярослава — Владимир, окончился, правда, неудачно 13°, однако за этой неудачей не последовало сколько-нибудь заметное ослабление внешнеполитических позиций Руси. По-видимому, около 1046 г. был заключен мир ш, скрепленный, очевидно, между 1046 и 1052 гг. женитьбой третьего сьыа Ярослава Всеволода на представительнице императорского дома Мономахов, Марии 132.
Поскольку известно, как высокомерно обычно отвергались константинопольским двором брачные предложения “варварских” государей ш, ясно, что в данном случае Византия была очень заинтересована в установлении дружественных отношений с великой восточноевропейской державой.
Итак, русско-византийский конфликт 1043 г. не принес Византии выгод. Зато прямым результатом его было провозглашение Ярославом церковной независимости Руси. В 1051 г. без согласия константинопольского патриарха Ярослав с собором епископов поставил в митрополиты Илариона, русского по происхождению 134, бывшего прежде священником придворной церкви в Берестове 135. Добиваясь церковной независимости, Ярослав преследовал, разумеется, те же политические цели, что и Болеслав Храбрый, когда он добивался основания гнезненского архиепископства, или чешские князья Болеслав II и Бржетислав I, когда они лелеяли планы превращения пражской епископской кафедры в архиепископскую. Легко заметить, однако, что Ярослав действовал гораздо более решительно, что было результатом иного соотношения сил между Русью и Византией, с одной стороны, Древнепольским государством, Империей и Римом, с другой.
Вместе с тем как в Чехии при Болеславе II и в Польше при Болеславе I, на Руси при Ярославе Владимировиче завершался процесс оформления государственной идеологии, которая по условиям своего времени должна была иметь религиозный характер, гарантировать Руси покровительство небесных патронов. При Ярославе была подготовлена канонизация русских святых Бориса и Глеба и беатизирован Владимир, которого Иларион называет вторым Константином 136 и, что особенно важно, “блаженным” 137.
С обострением русско-византийских отношений была в определенной мере связана резко усилившаяся при Ярославе активность русской политики на Западе. Усиление связей Киевской Руси со странами Центральной и Западной Европы, начиная с 30—50-х годов XI в., уже отмечалось в литературе вопроса ш.
Могучему Древнерусскому государству действительно принадлежало в то время очень видное место в сложной системе центрально- и западноевропейских политических взаимоотношений. Выше уже отмечалось значение союза с Русью для Древнепольского государства, союза, значительно укрепившего положение Польши в Центральной Европе. Свидетельством политической активности Руси на Западе являются многочисленные династические браки между киевской великокняжеской семьей и европейскими государями. О двойных брачных связях Рюриковичей и Пястов и попытке заключить династический союз между киевским и германским дворами говорилось уже выше. Сын Ярослава Святослав был женат на сестре трирокого архиепископа Бурхарда, одного из крупнейших феодалов Империи ш. Трех своих дочерей Ярослав выдал: Анастасию за венгерского короля Андрея I (около 1039 г.), Елизавету за Гаральда норвежского (около 1044 г.), Анну за Генриха I французского (около 1049—1050 гг.) 14°.
При киевском дворе получали убежище преследуемые у себя на родине представители правящих европейских династий. Несколько лет провели в России братья Мешко II польского Бесприм и Оттон. С 1034 по 1046 г находились в России венгерские герцоги Андрей и Левенте, племянники короля Стефана I, прибывшие туда из Польши 141. На Руси нашли убежище и сыновья английского короля Эдмунда Железный Бок Эдвин и Эдуард, бежавшие сначала в Швецию 142. Один из сыновей Ярослава носил чешское имя Вячеславш. Не является ли это свидетельством политических и культурных связей Руси и Чехии в 30-е годы XI в.?
Рост политических контактов происходил на фоне развивающихся экономических связей Руси со странами Западной и Центральной Европы, о чем свидетельствует многочисленный нумизматический материал М4. Крупную роль в этих связях играла балтийская торговля 145.
Поэтому древнерусский книжник, обращаясь с проповедью к Ярославу 26 марта 1049 г в церкви Святого Благовещения на Золотых воротах Киева, имел полное право сказать, что его страна “ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли”146
Обрисованная выше картина политического общения восточного и западного славянства за столетний (с середины X до середины XI века) период времени характериз)ет одну из наиболее существенных сторон заключительного этапа становления, феодального строя в Центральной и Восточной Европе, когда образуются относительно единые раннефеодальные славянские государства и формируются в рамках этих государств в результате явлений племенной интеграции феодальные народности Картина эта, однако, в силу ряда причин, связанных с состоянием источниковедческой базы исследования, имеет свои изъяны и свои особенности
Завершая исследование, автор не может не подчеркнуть того обстоятельства, что в восстанавливаемой им цепи событий отсутствуют многие безвозвратно утерянные звенья, что в воссозданной им картине политической жизни раннефеодальной Центральной и Восточной Европы остается много белых пятен и что те общественные процессы, в которые автору так или иначе удалось проникнуть, представлены им в гораздо более схематическом и обобщенном виде, чем они происходи ли в действительности Реальная жизнь того времени была гораздо более яркой и пестрой, более сложной и противоречивой, чем она представляется исследователю спустя почти тысячелетие
Дело здесь не только в том, что большое расстояние вообще скрадывает детали и частности, выявляя лишь главные линии и контуры Невозможность проникнуть во многие детали событий, трудности их осмысления являются естественным следствием чрезвычайно ограниченного и специфического круга имеющихся источников, преимущественно наративного (летописи, хроники, памятники агиографии) и лишь в очень небольшой части документального характера
При таком положении, когда источники освещают прошлое не ровным, хотя бы и слабым, светом, а врываются в темень истории в виде отдельных, проникающих, словно сквозь щели в ставнях, лучей, часто трудно уловить именно общие контуры явлений и судить о соразмерности их масштабов Исследователю постоянно приходится считаться с тем, что отдельные, лучше различимые детали могут заслонить собой в его построениях основные, решающие линии развития
В исследованной теме неравномерность освещения источниками разных сторон ее требует особой оговорки Определенно больше и лучше освещены источниками отношения Руси и Польши Гораздо меньшими данными, если говорить о политических связях, располагает исследователь при изучении отношений и связей Р>си с Чехией и полабо-прибалтийским славянством
Особенно досаден недостаток сведений о русско-чешских отношениях Судя по той роли, которую играло раннефеодалыное Древнечешское государство в Центральной Европе, судя по тому, с каким вниманием следили за политическим развитием Чехии в Империи и Риме, судя по той ключевой позиции, которую занимала Чехия на великих путях, связывавших Восток и Запаз, Европы, опираясь, наконец, на известные факты культурного общения Руси с чешскими землями в исследуемое время, можно уверенно считать, что использованные источники явно не в состоянии дать сколько-нибудь полное представление о развитии русско чешских политических отношений X—XI вв
Но даже и применительно к Польше нельзя не считаться с неравномерным распределением источников во времени Если о развитии русско-польских отношений в 10—40 годы XI в можно судить сравнительно уверенно, то ход событий предшествующего периода времени часто становится невозможно реконструировать
Само собой разумеется, что при таком состоянии источников предпринятое исследование характеризует определенная неполнота охвата попадающих в его обзор процессов и фактов Автор полностью отдает себе отчет в том, что отдельные элементы исследования нуждаются в дальнейшей углубленной разработке Ряд проблем решен лишь в гипотетическом, предположительном плане В иных случаях автору приходилось вообще ограничиваться постановкой вопроса, оставляя решение его открытым.
Существенно иначе обстоит дело, когда предметом исследования являются взаимоотношения стран внутри западнославянского мира или отношения западнославянских стран с Германской империей. И здесь, разумеется, исследователю приходится считаться с недостатком и аналогичной спецификой имеющихся в его распоряжении источников Но их все же значительно больше, и сами они содержат гораздо более богатые сведения, чем источники, рисующие отношения восточного славянства с западным. Поэтому и выводы исследователя в этом случае, щсть они и сохранят в ряде моментов свой гипотетический, предположительный характер, звучат много определеннее и обнимают большую совокупность явлений жизни Развитие взаимоотношений между Польшей и Чехией, а также взаимоотношений этих стран с Германской империей оказывало самое значительное влияние на развитие политических отношений между западнославянскими странами и Русью, с одной стороны, между Германской империей и Русью — с другой Этот факт и определил то обстоятельство, что в работе столь значительное место заняли вопросы внешне- и внутриполитического развития Польши и Чехии, оказавшихся, таким образом, в центре настоящего исследования.
Но вместе с тем возникает следующий вопрос: можно ли вообще считать отмеченное выше неравномерное распределение материала источников по отдельным сторонам исследования совершенно случайным явлением или оно имеет свое основание в реальных условиях политического бытия славянских стран того времени?
Проведенное исследование дает, как кажется, основание ответить на поставленный таким образом вопрос. При всей своей значимости ни для Руси, ни для Польши и Чехии вопросы их взаимоотношений долго не были главными. Зато для политического бытия западнославянских государств всегда решающее значение имели их отношения с Германской империей, в центре внимания западнославянских полководцев и дипломатов находилась восточная политика германских феодалов и проблемы взаимоотношений между западнославянскими странами. Соответственно для Руси до 10—40-х годов XI в. более важными были процессы, происходившие на ее северных, южных и восточных границах, чем на западных. Борьба с печенежской кочевой степью, отношения с Византией и странами Скандинавии, как пра-в'ило, заслоняли собой до этого времени проблемы отношений с западнославянскими странами.
Поэтому, подчеркивая неполноту и специфику имеющихся источников, считаясь со случайными потерями или обеднением их в результате их последующего бытования (здесь имеются в виду прежде всего летописи), следует все же сказать, считаясь с возможными исключениями, что объем и полнота имеющихся источников, если и не прямо пропорционально, то все же находится в определенной зависимости от реального значения тех или иных исторических явлений.
Мысль эту можно хорошо проиллюстрировать на примере польско-русских отношений. Как только отношения эти приобрели чрезвычайно существенный, жизненно важный для обеих стран характер, а произошло это в 10—40->е годы XI в , так сразу же существенно возросла степень освещенности их в источниках. Поэтому даже само по себе состояние источников в известной мере помогает судить об относительной важности тех или иных процессов и явлений в политическом развитии изучаемых стран. Речь, разумеется, идет только об их внешнеполитическом развитии.
Рассматривая под этим углом зрения сохранившийся материал, нельзя не прийти к выводу, что с течением времени политические связи между восточным и западным славянство'М становились все более широкими и разнообразными. Особенно заметно это на примере русско-польских отношений. Сравнительно бедный источниками, и, по;видимому и событиями X век, здесь резко отличается от богатого разнообразными и сложными событиями XI в
Отношения между восточным и западным славянством, не будучи, “ак правило, центральными и решающими в политическом развитии изученных славянских стран, были все же в достаточной мере сложными и противоречивыми. Если при характеристике отношений Руси и Чехии нет оснований говорить о возможности конфликтов между ними, а в правление Олдр'жиха Чешского и в последние годы княжения Владимира и з
335
начале правления Ярослава можно предположить даже русско-чешские союзнические отношения, то картина русско-польских отношений представляется гораздо более сложной. Анализ летописных статей 981 и 992 гг. убеждает, правда, в том, что распространенное в литературе представление об остро враждебном характере русско-польских отношений в конце X в. не имеет под собой оснований. Отношения Руси и Польши развивались в это время мирно, хотя чешский великокняжеский двор делал, вероятно, попытки втянуть Русь в польско-чешский конфликт из-за Силезии и Малой Польши. Однако период мирного руоокочпольокого соседства сменился в 10—30-е годы XI в. периодом длительного вооруженного конфликта, вслед за которым, правда, наступил в конце 30-х и в 40-х годах период тесного русско-польского военного и политического сотрудничества.
Не менее сложной была и картина отношений западнославянских стран друг с другом. Вслед за относительно недолгой эпохой польско-чешского союза 60—начала 80-х годов X в. отношения между польскими и чешскими феодалами вошли в период острых противоречий и столкновений, для развития которых чрезвычайно серьезное значение имела восточная политика Германской империи. Важно подчеркнуть также наличие почти постоянного в исследованное время польско-лютического конфликта, особенно опасного для позиций польских феодалов на Поморье. Зато довольно тесные связи, военное и политическое сотрудничество далеко не всегда, конечно, оформленные формально, объединяли Чехию и Лютическнй союз.
В ходе развития польско-чешских отношений в конце X и начале XI в. при Болеславе II Чешском и Болеславе I Польском и в конце 30-х годов XI в. при Бржети-славе I Чешском неоднократно возникали планы создания под руководством чешских или польских феодалов обширной западнославянской раннефеодальной монархии. Речь при этом, разумеется, не шла об объединении всех западнославянских стран, включая земли, населенные полабо-прибалтийсквми славянами. Речь шла лишь об объединении Польши, Чехии и части полабо-прибал-тийских славянских земель, когда военная и политическая инициатива находилась в руках польских феодалов, либо об объединении Чехии и части польских зе-
336
мель, когда объединительные планы формировались в среде чешских феодалов. Сходные тенденции сказывались и в политическом развитии Руси второй половины X в., когда киевский князь Святослав стремился включить в состав своих владений Болгарию, перенеся при этом столицу на Дунай.
Планы эти оказывались, однако, крайне нереальными, а возникавшие политические объединения крайне непрочными и кратковременными. Большую роль в провале такого рода планов играла восточная политика германских феодалов, не заинтересованных в создании на своих границах большой западнославянской державы и поэтому державших курс на раздувание противоречий между феодалами западнославянских стран. Усилившейся Чехии Германская 'империя торопилась противопоставить подымающуюся Польшу. Так было в 80— 90-е годы X в. 'и в конце 30-х годов XI в. В то же время резкое усиление Польши приводило к поддержке Чехии германскими феодалами, не отказывавшимися при этом и от случая натравить на христианскую Польшу языческих лютичей. Так обстояло дело в годы тяжелых польско-немецких войн начала XI в. (1003—1018 гг.), а затем в первой половине 30-х годов XI в.
Но были, однако, и внутренние причины, определявшие нереальность планов создания большой западнославянской державы в X—XI вв. Несмотря на родство и ярко выраженную тогда общность культуры всех славянских народов, что без всяких оснований пытаются отрицать некоторые современные западногерманские историки', анализ политического развития восточного и западного славянства 'приводит к выводу, что главным, направляющим процессом в это время был процесс образования в основном этнически однородных раннефеодальных государств2. Это обстоятельство является косвенным подтверждением тезиса о быстро развивавшемся тогда процессе образования славянских народностей. Хорошо засвидетельствованное источниками чувство славянской общности не затормозило, таким образом, процесса фор-
1 М Н е 11 m а п. Указ, соч., стр. 403; J В а г n i k Deutsche-russische Nachbarschaft. Stuttgart, 1959, стр. 154.
2 Б. Ф Поршнев считает этот процесс тенденцией вообще характерной для феодализма. См. Б. Ф. Поршнев Феодализм и народные массы. М., 1964, стр. 516.
22 в Д Королюк
337
мирования раннефеодальных славянских народностей Впрочем, следует оговориться, что процесс этот далеко не с одинаковой степенью интенсивности проходил на территориях славянских стран. Применительно к Польше можно отметить относительное отставание процесса формирования народности в Мазовии и Поморье, осо бенно Западном, где можно говорить даже о явлениях формирования отдельной народности, применительно к монархии Пшемыслидов в аналогичном положении находилась Моравия, а в державе Рюриковичей — земли вятичей
Подчеркивая значение процесса образования этнически однородных раннефеодальных славянских государств в качестве основного, важно отметить, что процесс этот характерен не только для Руси, Польши и Чехии, но, что особенно показательно, и для полабо прибалтийского славянства Даже в условиях постоянного и жестокого натиска германских феодалов в рамках полабо-прибаптийского славянства происходило не формирование единого государственного организма, а образоватесь две народности — бодричи и лютичи и два государст венных объединения — лютическое и бодрицкое3 Даже у ран на острове Руяне шел процесс формирования самостоятельной политической организации В более сложном положении оказались сербы-лужичане, политическое развитие которых было резко прервано немецким завое ванием Поэтому, как правило, все попытки политического объединения полабо-прибалтийских славян оказывались неудачными как вообще попытки западнославян ских государств выйти за свои этнические пределы Этим попыткам определенно мешал процесс формирования отдельных славянских народностей
При таком положении получает объяснение и тот факт, что агрессивная политика германских феодалов на Востоке не привела к консолидации сил польских и чешских господствующих классов, к объединению столь родственных стран, как Польша и Чехия.
Особенностью образовавшихся в Центральной и Восточной Европе раннефеодальных государств было то обстоятельство, чго в ни чуть ли не с самого начала,
3В Д Королюк К вопросу о раннефеодальной государствен ности , стр 7—10
338
наряду с господствовавшей тенденцией к феодальной консолидации, стали проявляться и тенденции феодальной раздробленности Период времени, когда эти тенденции возобладали в обществе, лежит уже за рамками настоящего исследования В данной связи важно подчеркнуть, однако,тот факт,что временное ослабление центральной власти и усиление тенденций феодальной раздробленности имело своим прямым следствием резкое ухудшение международного положения того или иного государства, активное и опасное вмешатетьство в его дела соседних феодальных правителей В таком положении оказалась Чехия в конце X — начале XI в , когда она была даже временно захвачена польскими феодалами и вынуждена была признать опасную для ее будущего развития ленную зависимость от императора, Киевская Русь в 10—20 е годы, когда Болеслав Храбрый совершил свой поход на Киев, а Польша в конце 30-х годов XI в , когда она стала жертвой агрессии германсклч и чешских феодалов
Другой важной чертой социального и политического развития исследуемых славянских раннефеодальных государств является активное участие в политической, з том числе и во внешнеполитической жизни, не только князя и знати, но и торгового и ремеспенного люда горо дов Политическая активность городского населения, его непосредственное участие в политической жизни страны пожалуй, лучше всего свидетельствуют против построений тех зарубежных буржуазных ученых, которые, вопреки данным письменных источников и археологии, все еще пытаются противопоставить пути исторического развития славянского и западноевропейского города, фактически отрицая в X—XI вв существование городов у ела вян4. Политическая роль города хорошо засвидетельствована для Киевской Руси, в меньшей степени для Чехии Показательна при этом политическая активность не только таких крупных городских центров, как Киев, Прага или Новгород, но и значительно более мелких городов на Руси и в Чехии Источники не отмечают фактов активного участия городов во внешнеполитическом развитии Польши Учитывая, однако, что и в Польше в это время бил уже ключом родник городской жизни, можно предполагать активное участие городского населения и в политическом развитии Древнепольского государств?. Это были ростки новых отношений и новой расстановки сил в феодальном славянском обществе.
Сам факт существования в Центральной и Восточной Европе относительно единых крупных государств, формировавших свою самостоятельную, в связи с конкретными условиями исторического развития, феодально-христианскую государственную идеологию, определял активное участие славянских стран в европейской политической жизни того времени. Сложные и многосторонние связи существовали тогда между славянскими государствами Центральной и Восточной Европы и Германской империей, Византией, Венгрией, Данией, Севером Европы и даже Италией и папским Римом. Исследуемое время было временем большого политического подъема славянских государств, а крупные исторические задачи, которые время это ставило >перед ними, неизбежно требовали выдвижения на авансцену политической жизни талантливых полководцев, искусных и решительных политиков и дипломатов, государственных деятелей большого размаха и широкого кругозора. Именно такими политическими деятелями были на Руси Владимир и Ярослав, в Чехии — Болеслав II и Бржетислав I, в Польше— Мешко I и Болеслав I, в Бодрицком княжестве — Готшалк.
X—XI века, как уже отмечалось выше,— время, когда бурно протекали процессы становления самостоятельной феодально-христианской государственной идеологии у восточных и западных славян. Процессы эти обнаруживают не только ярко выраженный параллелизм, но и известную взаимосвязь, несмотря на свою разновременность. Канонизация на Руси Бориса и Глеба и беатиза-ция Владимира была таким же выражением этих процессов, как канонизация Вацлава — в Чехии и Войтеха-Адальберта в Польше. Вместе с тем, когда Ярослав поставил в Киеве митрополитом Илариона, он вел такую же борьбу с универсалистской внешнеполитической программой Византии, как и польские князья Мешко I и Болеслав I, добивавшиеся создания независимой польской церкви, или чешские правители Болеслав II и Бржетислав I, стремившиеся основать пражское архиепископство, боровшиеся лротив универсалистской идеологии Германской империи.
Следует особо подчеркнуть роль Чехии в формировании древнепольской и отчасти древнерусской государственной идеологии. Чехом по происхождению был первый святой — патрон Польши Войтех, а его брат Гау-дентый стал первым польским архиепископом. “Житие” Вацлава было использовано на Руси при составлении “Жития” Бориса и Глеба.
В современной западногерманской историографии любят подчеркивать “заслуги” Германской империи в распространении несомненно более прогрессивного, чем язычество, христианства на Востоке Европы. Так, один из руководителей остфоршунга Эрих Кейзер писал, прозрачно намекая на политические претензии правящих боннских кругов: “Германия не кончается на Одере, Эльбе или Висле Точно так же и Европа простирается за эти реки вглубь восточного пространства. Германия является пионером этого общеевропейского процесса. Ее заслуги, наряду с тем, что сделано в области международного сотрудничества с другими европейскими народами, состоят в распространении христианства, в подъеме культуры, в обеспечении порядка; они позволяют ей претендовать на равное представительство в политическом и экономическом объединении”5.
Разумеется, христианство широко использовалось германскими феодалами в качестве идеологического обоснования их восточной агрессии. Однако факты не свидетельствуют о больших успехах германской христианской миссии к востоку от Лабы в X—XI вв. В Киевской Руси деятельность немецко-христианских миссионеров не имела существенного значения. В христианизации Польши основную роль сыграла соседняя славянская Чехия, где как раз во второй половине Х--первой половине XI в. переживала свой подъем церков-но-славянская письменность. Что касается полабо-при-балтийского славянства, то немецкая феодальная агрессия здесь не только не способствовала, а, наоборот, прямо тормозила христианизацию бодричей и лютичей. Могучее восстание полабо-прибалтийских славян в 983 г.надолго подорвало основы немецкой церковной организации на восток от Лабы.
Связь между политическим и социальным гнетом немецких феодалов и провалом христианизации полабо-прибалтийских славян была очевидной даже для такого враждебного славянам хрониста, как мерзебургский епископ Титмар, писавшего о восстании 983 г.: “Народы, которые после принятия христианства подчинялись нашим королям и императорам, платя им дань, из-за своеволия герцога Дитриха6 испытывали огромное угнетение и ка“ один человек взялись за оружие”7. Во второй половине XI в. жадность и жестокость немецких захватчиков осудит в своей хронике Адам Бременский: “Не обращали внимания несчастные на то, что большой опасностью заплатят за свои страсти, так как христианство в Славонии сначала взволновали жадностью, потом жестокостью принудили подчиненных к восстанию”8. В XII в. слова Адама полностью повторит немецкий хронист Гельмольд, говоря о “ненасытной жадности саксов”9.
Далее следует подчеркнуть, что в X — первой половине XI в. нет никаких признаков того, что на взаимоотношения восточного славянства с западным оказывали какое-либо заметное влияние национальные или религиозные противоречия, сыгравшие столь отрицательную роль в развитии межславянских связей в последующие эпохи. Анализ имеющихся источников исключает даже саму постановку вопроса о неких двух замкнутых сферах, сложившихся под политическим и идейным воздействием Византийской и Германской империй в Центральной и Восточной Европе этой эпохи. Внешнеполитическое развитие Руси и западнославянских государств определялось реальными политическими и классовыми интересами их господствующих классов, а не какими-либо идеологическими или юридическими формулами и концепциями, имеющими своим источником римскую курию или германский императорский двор.
В отношении Руси самостоятельность ее государственного развития достаточно хорошо была уже изучена
ь Маркграф Северной марки
в советской историографии. Здесь следует только подчеркнуть тот факт, что при Ярославе Владимировиче, последнем “самовластие” Киевской Руси, конфликт с Византией сопровождался бросающимся в глаза ростом политической активности Руси на Западе, укреплением политических связей Древнерусского государства со странами Центральной, Северной и Западной Европы, в том числе и с западнославянскими странами, особенно с Польшей. Завершая настоящее исследование, очень важно подчеркнуть тезис о самостоятельности государственного развития применительно к Польше и Чехии. Аксиомой их внешней политики, особенно в периоды подъема этих стран, всегда оставалась борьба за самостоятельное государственное бытие, которому угрожали германские феодалы. Поэтому совершенно недоказуемыми являются развиваемые современными западногерманскими историками 10 тезисы об особой исторической ценности универсалистских традиций Германской империи для современности, нашедшие яркое выражение в одном иг газетных выступлений К- Гохова, заявившего, что От-тоны оставили империю, “которая может быть моделью объединения государств в Европе”11. Эта трактовка империи в сущности не далека от идеализации ее таким пангерманистом, как Генрих Србик, который приветствовал аншлюс Австрии, видя в нем этап на пути к “умиротворенной Срединной Европе, осуществление извечной немецкой мечты” 12.
В действительности Германская империя проводила на Востоке откровенно захватническую политику, а германские феодалы всегда легко отказывались от христиански-универсалистской имперской концепции, как только она оказывалась в -противоречии с их агрессивными планами. Когда это было выгодно, они отнюдь не гнушались союзом с язычниками против христиан, примером чего может служить союз Генриха II с лютичами против Болеслава Храброго. Восточные планы германских феодалов встречались с постоянным противодействием западнославянских государств. Даже в том случае, когда в силу конкретных исторических условий германским феодалам удавалось временно навязать Польше или Чехии те или иные формы зависимости, их важнейшей политической задачей оставалось достижение государственной самостоятельности
Не иначе обстояло дело с христианско-имперским универсализмом. Если можно отметить такие факты, как временная поддержка его Болеславом II в Чехии или Болеславом I в Польше, то и тогда речь шла об использовании этой концепции в целях укрепления международного положения Чехии или Польши или даже создания большой западнославянской державы.
Следует отбросить широко распространенное в старой польской и русской историографии представление о Польше второй половины X— первой половины XI в., как форпосте Римской курии, очаге латинской пропаганды на Востоке. Не говоря уже о слабости и шаткости в то время международных позиций Рима, его зависимости от Империи, надо учитывать, что тогдашняя Польша не располагала ни людскими, ни материальными ресурсами для организации латинохристианских миссий в соседних странах, а путь из Империи и Рима на Русь не лежал через Гнезно и Познань. Даже в тех случаях, когда, преследуя свои политические цели, Болеслав Храбрый попытался выступить в роли покровителя ла-тинохристианской проповеди у пруссов и в Скандинавии, ему приходилось пользоваться услугами иноземцев— чеха Войтеха-Адальберта и немца Бруно Квер-фуртского.
Говоря о реальных интересах, которыми руководились в своей внешней политике феодалы Руси, Польши или Чехии, нельзя не отметить существенной роли, которую играли в ней интересы укрепления в важнейших, узловых пунктах международной транзитной торговли, связывавшей страны Восточной Европы с Западом. При столь характерной для славянского мира X—XI вв. близости, единстве материальной культуры славянских народов вопросы широкой международной транзитной торговли естественно занимали большое место в их экономических взаимоотношениях. Широкая международная торговля являлась важным фактором, укреплявшим привилегированное положение славянской знати13. О том, как стремления овладеть международными торговыми путями сказывались на политическом развитии славянских стран, ярко свидетельствуют знаменитые слова Святослава Киевского: “Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переславци на Дунай, яко то есть середа в земли моей, яко ту вся блага сходятся: от Грек злато, паволоки, вина и овощеви розноличныя, из Чех же и из Угор — сребро и ком они, из Руси же — скора и воск, мед и челядь”14. В определенной мере вопросы транзитной торговли влияли и на конкретное содержание объединительных планов польских и чешских феодалов. Именно поэтому такую большую роль в межславянских политических отношениях того времени играли такие районы, как Западное Поморье, Силезия, Краков, Чер-венские города, мазовецко-русско-ятвяжское погра-ничье, прусские земли. Изменения в балтийской транзитной торговле в известной мере способствовали переносу центра польской политической жизни из Великой в Малую Польшу, из Познани в Краков. Это перемещение стало заметным в годы правления Болеслава Храброго и завершилось при Казимире I после антифеодального восстания 1037—1038 гг.15
Классовая обусловленность внешней политики славянских феодалов особенно ярко проявилась на примере Польши во второй половине X в., когда страх польских феодалов за свои классовые позиции, в первую очередь на Поморье, побудил их стремиться к польско-германскому союзу против языческих лютичей, и в конце 30—40-х годов XI в., когда только с помощью германских и русских феодалов феодалам Польши удалось расправиться с мощным антифеодальным движением.
Выше уже отмечалось, что самостоятельность государственного и политического развития славянских стран Центральной и Восточной Европы исключает тезис об историческом “опыте” европейской интеграции Германской империи. Завершая анализ международных отношений в Центральной и Восточной Европе во второй половине X—первой половине XI в., можно было бы, пожалуй, подчеркнуть иной тезис: главной линией развития в это время было здесь образование и дальнейшее развитие самостоятельных славянских государств. Вместе с Венгрией они являлись важнейшим фактором, определявшим тогда расстановку сил в бассейне Лабы, Одры, Дуная, Вислы и Днепра Вместе с тем, сам факт существования крупных раннефеодальных относительно единых государств на восточных границах Империи являлся величайшим тормозом на пути восточной экспансии германских феодалов, мешал им сосредоточивать свои силы на тех или иных участках борьбы. Коренные изменения в этом смысле принесла с собой только эпоха феодальной раздробленности.
Правильность этого тезиса особенно выразительно иллюстрирует пример полабо-прибалтийского славянства, добившегося в описываемое время крупных успехов в борьбе с германскими феодалами. Показательны в этом смысле и примеры Польши и Чехии. Славянская Чехия помогла в 60—80-е годы Польше занять прочные политические позиции в Европе. Сами немецкие феодалы вынуждены были поддерживать Чехию против усилившейся Польши и, стремясь к союзу с лютичами, ослаблять свой нажим на полабо-прибалтийское славянство. Активное вмешательство славянской Руси вывело Древнепольское государство из политического кризиса и помогло ему вернуть свои позиции в Европе.
Этническая и политическая карта раннефеодальнэй Центральной и Восточной Европы, как это вытекает из проведенного исследования, была результатом активного и самостоятельного прогрессивного экономического, культурного и политического развития населявших ее славянских и неславянских народов, энергично участвовавших в широком международном общении того времени. Они были действительными творцами прогресса цивилизации на этом обширном европейском пространстве, в античную эпоху представлявшем собой лишь глухую периферию средиземноморского мира.