Глава 38 Сергей Евгеньевич Северин (1901–1993)
Жизнь была бы невыносима в обществе, состоящем только из героев и злодеев. Основную массу составляют конформисты. Они — хранители традиций и связи поколений. В их семьях рождаются и герои и злодеи. Чувство долга может быть сильнее стремления совершать героические поступки. Этим чувством руководствовался Г. А. Кожевников, не бросивший студентов в Университете в 1911 г. Чувство долга — в основе многих поступков братьев Н. И. и С. И. Вавиловых. Мнение «толпы» при этом не важно: есть завет — «„хвалу и клевету“ приемли равнодушно…» Мы чрезвычайно обязаны таким «конформистам», обязаны сохранением нашей цивилизации «несмотря ни на что».
В этой главе я хочу рассказать о своем (нашем) высокочтимом учителе — Сергее Евгеньевиче Северине. Он был основателем и более 50-ти лет заведующим кафедрой Биохимии животных биофака МГУ. Многие десятилетия мне важно было знать, что в трудной жизненной ситуации я могу позвонить и услышать его совет… Я многим ему обязан. Но многие современники относились к нему очень скептически. Часто они имели для этого основания. Они — имели, но что бы мы — студенты тех лет делали, если бы Сергей Евгеньевич не был так виртуозно приспособлен к жизни в стране Советов? Он не был бы тогда основателем кафедры Биохимии животных. Он не очаровывал бы своими лекциями, своей театрально-совершенной внешностью и манерами очередные курсы студентов. И мы бы не услышали захватывающие воображение рассказы об удивительном веществе — аденозинтрифосфорной кислоте. Мы бы не имели счастья говорить с самым совершенным из возможных собеседником о своих еще неясных идеях. Вернее, не самым совершенным собеседником, а самым совершенным слушателем — полностью включенным на слушанье вашей сбивчивой и взволнованной речи, полностью воспринимающим, концентрирующем свое внимание на вас и немногими репликами проясняющий то, что вы с таким трудом пытаетесь выразить. Что бы мы были без всего этого!
А он мог быть героем и не приспосабливаться к «режиму». И где бы он тогда был… А мы как же тогда? А никак. Мы бы и не знали о потере. «Мы бы не стали нами».
А ему, чтобы даже просто не погибнуть, нужно было быть именно таким «конформистом». Его юность — время революций, террора, гражданской войны, голода, разрухи. Он сын управляющего фирмой «Зингер», фабриканта, капиталиста, спасенного от расстрела рабочими фабрики…
Он пережил судебные процессы в стране конца 1920-х годов, борьбу с мень-шевиствующим идеализмом, массовые репрессии после убийства Кирова и ужасы второй половины 30-х. Столько раз мне приходится говорить обо всем этом. Но, возможно, самое сильное впечатление производили на людей его круга узаконенные Сталиным пытки при «дознании», применяемые к арестованным в массовых масштабах. Попробуйте читать «Судебный отчет по делу Антисоветского „Право-троцкистского блока“», рассмотренному военной коллегией Верховного суда Союза ССР 2-13 марта 1938 г. по обвинению Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова, Н. Н. Крестинского и других, в том числе выдающихся врачей — профессоров Льва Григорьевича Левина, Дмитрия Дмитриевича Плетнева, Игнатия Николаевича Казакова… На суде они подробно рассказывали о себе очевидную неправду — как они неправильным лечением убивали своих пациентов. Пытками их заставили быть конформистами. Сейчас это трудно себе представить. А тогда естественен был обращенный к себе, дикий для цивилизованного общества, вопрос: «выдержу ли я пытки?» Не многие давали себе положительный ответ. Еще меньше тех, кто в самом деле выдерживал. Многие предпочитали быть конформистами до пыток, без пыток.
Но и без крайней степени, без явной угрозы ареста, конформизм был условием сколько-нибудь сносного существования.
Меня волнует «неисповедимость путей…»
Предки Севериных — гугеноты, спасшиеся в Варфоломеевскую Ночь и бежавшие в Германию. Среди предков по материнской линии — шотландец Скотт, поступивший на военную службу в Российскую армию и получивший высочайшее соизволение модифицировать для благозвучия фамилию в Шкотт. Отец С. Е. — Евгений Павлович Северин был управляющим фабрики Швейных машин знаменитой фирмы «Зингер». Мать — Ольга Яковлевна (Шкотт). В семье 6 детей — старшая сестра Ольга, затем Александр, Сергей, близнецы Евгений и Яков, Юрий.
Сергей Евгеньевич Северин — олицетворение биохимии XX века. Он родился 21 декабря 1901 г. в начальный период формирования биохимии, он был активным современником и участником ее расцвета. Он умер в 1993 г. и вместе ним закончился век классической биохимии.
Прошел, закончился наш XX век. И мы проходим с ним вместе. И мы, как и наши предшественники, провожавшие прежние века, ищем название для нашего века. Когда забудется суета ежедневности, наш век останется в истории как время создания квантовой механики и теории относительности, как век радиоактивности и атомной энергии. Это все знают, и спорить со мной не будут. Но я должен сказать — на самом деле XX — это век биохимии.
Успехи биохимии менее впечатляют — не было эффектов похожих на взрывы атомных бомб. Но значение этих успехов не меньше. Мы выяснили (редкая возможность в науке употреблять совершенную грамматическую форму — выяснили) молекулярную природу основных физиологических процессов, узнали из чего состоят живые существа, узнали назначение всех основных химических процессов, узнали как, в принципе, преобразуется энергия в биологических процессах, узнали как, в принципе, синтезируются все основные вещества в организме, узнали молекулярные механизмы наследственности и изменчивости, узнали химические основы эмоций и нервной деятельности. И это все биохимия. Это XX век.
Биохимия в сущности принадлежит лишь этому веку. Само слово «биохимия» было придумано Нейбергом в 1903 г. А теперь, к концу века, биохимия разделилась на дочерние науки — Молекулярную биологию, Биоэнергетику, Иммунологию, Энзимологию, Молекулярную биофизику. Разделилась и почти исчезла, как единая наука. Она стала классикой. Ее надо знать, чтобы работать в других областях науки.
Развитие биохимии крайне драматично. Накал страстей был здесь не меньше, чем в эти же годы в физике. Мы так живо воспринимаем рассказы о Резерфорде и открытии атомного ядра, о приезде в Англию Нильса Бора, создавшего квантово-механическую модель атома, мы представляем себе рассеянного служащего швейцарского патентного бюро — Эйнштейна, изменяющего на основании Теории относительности мировоззрение — взгляд на мир, а там Гейзенберг, Паули, Де-Бройль, Дирак, Капица, Ландау, Тамм, Френкель, Фок… Молодцы физики. Но в биохимии не меньше страстей и событий и общечеловеческое значение достижений не меньше…
Сергей Евгеньевич жил в мире этих страстей и событий и его выбор был в этом. Он, как сказано, был конформистом — он вполне-вполне соответствовал властям, он все делал «как надо», даже лучше «чем надо», он их превосходил в их же делах. Но он поворачивался лицом к Биохимии и лицо его изменялось. Он был жрецом биохимии.
Какая символика — в 1901 г. — в год его рождения его будущий учитель академик Владимир Сергеевич Гулевич открыл в мышечном экстракте ранее не известное вещество — карнозин. Непростой подарок новорожденному от Феи — Биохимии. Всю жизнь Сергей Евгеньевич изучал биохимическое значение этого вещества. Последний его доклад о карнозине мы услышали 3 февраля 1992 г., ему шел 91-й год.
С первых лет XX века начинается расцвет биохимии (см. [1]). В это время С. Е. — учащийся гимназии Медведева в Москве. Увлекается математикой и гуманитарными науками. В гимназии на него оказывает большое влияние выдающийся учитель литературы. Он предполагает избрать профессию юриста (какой был бы адвокат!). О биохимии он не думает.
В России Февральская и Октябрьская революции. Голод, холод, разруха, обыски, аресты. Отмена занятий в 8-м классе гимназии.
Счастливым образом в 1918 г. после 7-го класса гимназии без экзаменов С. Е. поступил на 1-й курс Медицинского факультета Университета. И затем вся жизнь С. Е. Северина (75 лет из 92) связана с Московским Университетом. Из 75-ти 58 лет (!) был его профессором (с 1935 до 1993 гг.). И при этом он не был в партии, хотя и достиг всех возможных должностей и званий — был академиком «большой» академии (АН СССР) и Медицинской академии (АМН СССР). Был академиком-секретарем Биологического отделения АМН СССР, получил высшие награды: Ленинскую премию и звание Героя Соц. Труда с орденом Ленина и Золотой Звездой.
За 240 лет своей истории Московский Университет был славен многими выдающимися профессорами. Жизнь университета — это непрерывная связь поколений, передача знаний, традиций, убеждений от учителей к ученикам, от профессоров к студентам. Студентам, становящимся профессорами и передающим все это далее, в будущее.
Слава университета, его основа — его лучшие профессоры. Среди них многие десятилетия имя Сергея Евгеньевича Северина.
В истории университета С. Е. прежде всего создатель кафедры Биохимии на Биологическом факультете. Кафедра была создана в 1939 г. и С. Е. 50 лет возглавлял ее. За эти годы на кафедре получили специальность 851 человек. С. Е. — выдающийся лектор, профессор, чьи лекции запоминались на всю жизнь. А сам он выбрал специальность и стал профессором под влиянием услышанных им лекций своих учителей (см. [1]). Среди этих учителей первое место принадлежит заведующему кафедрой Биохимии Медицинского факультета профессору В. С. Гулевичу.
После окончания Первой Мировой войны началось взрывоподобное развитие биохимии [3]. Ее успехи потрясали. Можно представить себе, что эти успехи как раз и были представлены в лекциях В. С. Гулевича, которые слушал студент Северин в 1918–1920 гг. Лекции Гулевича произвели такое впечатление на С. Е., что он решил специализироваться в биохимии, и попросил разрешения работать в его лаборатории. Он был тогда студентом 2-го курса. На кафедре Гулевича были практикумы по аналитической, органической и биологической химии для медиков. Он прослушал полный курс лекций Гулевича дважды! Попросил оставить его «на второй год» поскольку… «под влиянием лекций по анатомии человека» выдающегося профессора Е. О. Грейлиха увлекся общими проблемами биологии. На 2-м курсе продолжал интенсивно заниматься анатомией и биологией и «нашел себя неготовым» к сдаче экзаменов по другим предметам. С большим трудом получил разрешение на «второй год» на том же курсе. Ну, а может быть (очень-очень может быть), что основной мотив, чтобы оказаться в результате на одном курсе с В. А. Кафиевой — Варварой Андреевной Севериной (с 1923 г.). Теперь он резко изменяет стиль занятий — составил «оптимальный план» — с энтузиазмом слушает лекции по высшей математике, химии, антропологии, эмбриологии. Выполнил практикумы по физиологии, эмбриологии и гистологии. Особое впечатление — лекции А. М. Беркенгейма по аналитической химии. Разруха, голод, холод, тиф. С. Е. зарабатывает уроками. В 1919–1920 гг. вместе с другими студентами-медиками мобилизован на борьбу с сыпным тифом в Угршском Изоляционном центре — снимают с поездов больных и лечат. В 1921–1922 гг. работает также воспитателем в Детском дефектологическом интернате им. Кащенко. В 1920 г. попросил разрешение у В. С. Гулевича изучать биохимию под его руководством и получил место в его лаборатории. Прошел практикумы по аналитической, органической и биологической химии и проводил опыты по выделению азотистых экстрактивных веществ. В 1924 г. окончил МГУ и начал работать сначала как ассистент — исследователь, а вскоре как аспирант на кафедре Гулевича. В биохимии продолжается бурное развитие.
В 1925–1929 гг. в стране — программа широкого культурного и научного прогресса. Создание новых научных лабораторий, институтов и вузов. Но в 1929 г. начало борьбы с «меньшевиствующим идеализмом», изгнание из МГУ и арест выдающегося генетика С. С. Четверикова. «Коллективизация» крестьян. Репрессии против научно-технической интеллигенции. Выход на сцену Т. Д. Лысенко.
А С. Е. с 1925 по 1927 гг. одновременно с аспирантурой у Гулевича работает в Физиологической лаборатории И. П. Разенкова в Институте профзаболеваний им. Обуха в качестве научного сотрудника. В 1929 г. окончил аспирантуру и продолжил работу на кафедре Гулевича, в качестве преподавателя биохимии (ассистента) студентам 2-го курса Медицинского ф-та. В начале 1930 г. С. Е. получил должность доцента на кафедре Физиологии Биологического ф-та МГУ с обязанностью руководства практикумом и чтения лекции по биохимии, в особенности по биохимии крови для студентов физиологов и зоологов 4-го курса.
В 1930 г. медицинские факультеты университетов были выделены в самостоятельные медицинские институты. В этом же году был образован Биологический факультет МГУ.
На биофаке осталась, организованная в 1929 г. Александром Робертовичем Кизелем кафедра Биохимии растений. До 1929 г. биохимия растений была частью курса кафедры Физиологии растений. (В 1930 г. ассистентом на этой кафедре стал А. Н. Белозерский).
Биохимии животных, как самостоятельной дисциплины на биофаке не оказалось. Однако и она существовала, как часть курса кафедры Физиологии животных. Эту кафедру организовал А. Ф. Самойлов еще в 1924 г., а с 1930 г. возглавил Иосиф Львович Кан.
Кан предложил С. Е., только что закончившему аспирантуру, взять на себя преподавание биохимии физиологам и зоологам. С. Е. вел практикум (преимущественно по дыхательной функции крови) и читал лекции в качестве доцента.
В 1935 г. С. Е. — профессор — организует на биофаке отдельную лабораторию Биохимии животных. Для лаборатории предоставляются комнаты на 3-м этаже здания университета на Моховой (д. 9), ранее занимавшиеся М. А. Мензбиром. Комнаты были совершенно неприспособлены для лабораторных биохимических работ. С. Е. с Н. П. Мешковой и А. В. Голубцовой, не жалея сил и времени, занимаются их оборудованием.
Как памятны нам эти комнаты. Если смотреть на фасад здания «старого университета» на Моховой — где стоят памятники Герцену и Огареву — на третьем этаже, справа между колон небольшое окно кабинета С. Е. (и м. б. ранее М. А. Мензбира?). А потом ряд окон направо — там комнаты Большого практикума. На памятной медали выбит фасад этого здания. Медаль эта предо мной и я вижу сквозь окна прошлую жизнь кафедры Биохимии животных. Жду на скамейке перед дверью кабинета своей очереди разговора с С. Е. …
В 1939 г. лаборатория становится кафедрой и С. Е. по конкурсу избирается ее заведующим. С. Е. активно поддерживает И. Л. Кан и декан С. Д. Юдинцев. Юдинцев очень хотел, чтобы именно С. Е. стал заведующим.
Недостаток места, оборудования, реактивов компенсировала возможность работы в ряде других лабораторий, также возглавляемых С. Е. — он работал в разное время в Институте переливания крови, в Институте профзаболеваний, в Институте питания АМН, в Институте фармакологии, в Институте биологической и медицинской химии АМН, и на кафедре Биохимии 3-го Медицинского института, где С. Е. также был заведующим. Вероятно, в этом в значительной степени был смысл его «многомерного» совместительства.
Основой образования на кафедре были лекции С. Е., лекции профессоров В. А. Энгельгардта и Б. А. Кудряшова и чрезвычайно тщательно подготовленные и разнообразные задачи практикумов. Общее их число, в конце концов, превысило 150. В этих задачах отражен весь ход становления и развития современной классической биохимии.
Я не знаю, как пережил С. Е. 1930-е годы. Волновало ли его все более жесткое противостояние Лысенко и Вавилова. Как уцелел при массовых репрессиях 1936–1939 гг. Как выдержал одновременную работу «по совместительству» во многих учреждениях, создание кафедры, налаживание задач Большого практикума. Знаю только, что его лекции наполняли чрезвычайные события биохимии тех лет.
В очерках о Б. Н. Вепринцеве, Р. Б. Хесине, Н. А. Перцове я писал о двух первых послевоенных годах 1945–1947 гг. — радостном чувстве Победы и ожидании Возрождения. С. Е. входил в блестящее созвездие выдающимися профессоров Биологического факультета МГУ — Д. А. Сабинина, Л. А. Зенкевича, А. Н. Формозова, Л. И. Курсанова, И. И. Шмальгаузена, В. Г. Гептнера, А. С. Серебровского.
С. Е. как лектор был наиболее артистичен. Он воздействовал на аудиторию всем арсеналом средств — классический профессорский облик, богатый набор интонаций, ритма и громкости речи, и, самое главное, построение изложения с вовлечением слушателей в поиск ответов на вопросы, обсуждаемые в лекции. Он улавливал души.
Я собирался под впечатлением от лекций Л. А. Зенкевича идти на кафедру Зоологи беспозвоночных. Было объявление «проф. С. Е. Северин прочтет лекцию для студентов 2-го курса — о биохимии». Он рассказывал о роли фосфатов и АТФ. И я был пленен. И многие годы на последующих курсах и после университета искал причины, физическую природу уникальной роли этого вещества.
С. Е. был идеальным заведующим кафедрой. Каждый день, как правило, он обходил всех сотрудников и студентов-дипломников в лаборатории. Смотрел в лабораторных тетрадях результаты и обсуждал ближайшие планы. Эти «обходы» были для всех самыми важными событиями. Где-то за пределами кафедры была другая жизнь. 18 февраля 1947 г. — арестовали В. В. Парина (Дело Клюевой — Роскина). 13 января 1948 г. был убит Михоэлс. Летом 1948 г. прошла сессия ВАСХНИЛ. Биофак был разгромлен. Но на кафедре ничего не изменилось.
Владимир Александрович Энгельгардт и Сергей Евгеньевич Северин
Вместо Юдинцева деканом стал отвратительный Презент. Мы были обязаны слушать его демагогические лекции. Мы выпустили сатирическую стенную газету с цитатами из этих лекций. Газету сорвали через 40 минут и отнесли в партбюро, где вместо С. И. Алиханяна секретарем стала благостно-назидательная Е. И. Смирнова (о женщинах — партийных деятельницах см. главу «Рапопорт»). Меня — редактора этой газеты — вызвали в Партбюро. Е. И. сказала мне, что в Университет я могу больше не приходить, и что мою дальнейшую судьбу они решат позже.
Как меня отстоял С. Е. — не знаю. Он лишь обсудил со мной трудности в задаче на практикуме по анализу азота аминогрупп методом Ван-Слайка.
Он приводил нам в пример Мусю Кондрашову, которая, наряду с всепоглощающим увлечением теннисом, быстро и успешно сделала все задачи практикума, и приступила к труднейшей: почти никто до нее в СССР не получал ферменты в кристаллическом состоянии. Она, следуя довоенной работе Барановского из лаборатории Я. О. Парнаса, начала курсовую работу по приготовлению из мышц фермента альдолазы в виде кристаллов. Не было электрических холодильников и центрифуг с охлаждением. Работать нужно было с большими объемами растворов при охлаждении до 0 °C или +4 °C. Охлаждали льдом, который зимой заготавливали в виде огромного холма, закрытого опилками и соломой в университетском дворе. Мне было доверено приносить ей ведра с этим льдом. Она получила замечательные кристаллы. С. Е. был счастлив. Он носил пробирку с кристаллами показывать на заседание Биохимического общества.
Странное дело, она одна на факультете не была в комсомоле. Как-то, непонятным образом, на это никто не обращал внимание. Но когда обсуждался вопрос о назначении для выдающихся студентов Сталинской стипендии… Заседание кафедры как всегда вел С. Е. Просочились слухи — «…можно бы и Симону, но… сказал С. Е. надо эту стипендию дать Мусе. И добавил „все равно в семье останется“». Мы были смущены. Откуда они знают… И Сталинскую стипендию дали ей и, конечно, самой достойной (не комсомолке…).
А за стенами кафедры было ужасно. В январе 1949 г. прошли аресты членов Еврейского Антифашистского комитета. 29 января арестовали выдающегося биохимика Я. О. Парнаса. С. Е. близко был знаком с ним. Летом 1948 г. Парнас по своей просьбе, в связи с плохим здоровьем, оставил пост директора созданного им Института биологической и медицинской химии АМН СССР и С. Е. некоторое время (до В. Н. Ореховича) был директором и этого института. Он был в гуще ужасных событий. Он в них участвовал! Но он заслонял нас на кафедре от них. Мы делали задачи Большого практикума и волновались в ожидании очередного «обхода» С. Е.
Его выбрали в академики — действительные члены — Академии Медицинских наук (АМН СССР). Мы поздравляли его после лекции и самый светский из нас, Андрей Трубецкой вручил ему от всех нас цветы. «Спасибо, друзья мои, сказал он, но ведь от этого не становишься ни лучше, ни умнее». И мы притихли.
Дмитрий Леонидович Рубинштейн
Он нес тяжелый груз. В 1949 г. возобновились массовые репрессии. Повторно арестовывали уже «отсидевших» и многих заново. Осенью 1949 г. арестовали Андрея Трубецкого. Арестовали Арона Фарберова. Началась оголтелая борьба с «безродными космополитами».
В Институте биологической и медицинской химии жертвой был выбран Дмитрий Леонидович Рубинштейн. О нем надо бы рассказывать в отдельном очерке. Он был классик. Он знал все. Читал все статьи. Ему еще в 1930-е годы принадлежали сводки-обзоры мировой литературы. Он был из школы Кольцова и держался классических представлений о роли мембран в клетках. В 1947 г. он стал автором книги — обзора «Общая физиология». Это был прекрасный учебник. Но там было относительно очень мало ссылок на отечественных авторов. Преобладало «преклонение перед иностранщиной». Был собран Ученый совет для обсуждения этой идеологически вредной книги. Наивный Рубинштейн пришел на обсуждение, ничего не подозревая. Ему было интересно услышать мнение коллег. Его громили. С пафосом, с передергиванием, безжалостно. Самую яркую речь против Рубинштейна произнес С. Е. Если бы только он! С критикой выступил и А. Е. Браунштейн и многие другие. Д. Л. был подавлен.
Много лет спустя, я узнал, что С. Е. вызывали в «инстанции», и прямо сказали ему, что если он не выступит против Д. Л. — возможен арест А. Е. Браунштейна… Это было ужасно. Он чтил А. Е. Браунштейна, как никого другого. Он говорил нам: «Браунштейн — это стена, это навечно!». И С. Е. произнес классическую обвинительную речь против Рубинштейна со всеми атрибутами ораторства.
Д. Л. позже был уволен с должности зав. лабораторией, лишен звания профессора. Он вскоре умер от сердечного приступа. Над его гробом С. Е. произнес речь, от которой плакали потрясенные слушатели. Не было тогда магнитофонов! Я думаю, прощаясь с Д. Л. в надгробной речи, С. Е. позволил себе быть искренним.
Летом 1950 г. прошла «Павловская сессия» (см. главу). Теперь изгоняли с работы тех, кто не развивал должным образом Павловское учение. Атмосфера за пределами кафедры становилась все менее пригодной для жизни. Но нам не хотелось думать об этом. Нас заслонял С. Е.
Его авторитет в партийных и административных слоях был очень высок. Он очень нравился им. Теперь это называется «имидж» — благородный профессорский облик, МХАТовская речь, вдумчиво неторопливая или ораторски ритмично организованная. Он им годился.
Были объявлены выборы в Верховный Совет СССР. Ритуал был разработан до мелких деталей. На собраниях выдвигали членов и кандидатов в члены Политбюро и какого-либо проверенного, тщательно подобранного человека, в соответствии с предварительно утвержденной «процентной нормой» — столько-то процентов — рабочие, столько-то — женщины, столько-то — молодежь, столько-то — интеллигенты. А потом в Правде публиковали письмо членов и кандидатов Политбюро, в котором они благодарили за честь и сообщали, что им рекомендовано партией выбрать такой-то округ тому-то и такой-то тому-то. В Большой Коммунистической аудитории торжественное собрание. Красные бархатные знамена и лозунги. За столом Президиума ректор, секретарь Парткома и много других начальников. Аудитория полна. Выдвигают в депутаты члена Политбюро В. М. Молотова. Овации, бурные аплодисменты, крики приветствий и лозунгов. Все как надо. И вдруг… из зала просят слова… Слово просит С. Е. Медленно выходит на трибуну. Все замолкли. Это необычно. С. Е. громким голосом в микрофон говорит, что на основании Сталинской конституции, он хочет воспользоваться своим правом гражданина Советского Союза и выдвинуть другого кандидата. Общий шок. И вот, торжественно, взволновано с некоторым дрожанием голоса, С. Е. говорит, что воспользуется этим правом свободного гражданина и наряду с В. М. Молотовым выдвигает в качестве кандидата в депутаты Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик… верного сына Коммунистической партии, славного соратника великого Сталина, Климента Ефремовича Ворошилова! Шок сменяется бурными аплодисментами. Все аплодируют. (Но потом, через газету, Ворошилов благодарит и отказывается, так как уже дал согласие баллотироваться в другом округе).
Осенью 1950 г. С. Е. позвал меня к себе в кабинет. «Нужно начать думать о распределении» сказал он. Сейчас не всем понятно слово «распределение». Распределение молодых специалистов на работу в соответствии с государственным планом. Распределение обязательное, в соответствии с заявками учреждений. Желательно было самому найти подходящую заявку, принести ее комиссии по распределению, чтобы они включили ее в государственный план. Мне не хотелось думать об этом. Я только начал дипломную работу в бывшей лаборатории Парнаса. А Муся Кондрашова делала дипломную работу в лаборатории А. Е. Браунштейна — изучала биохимию воспалительной реакции.
С. Е. имел безграничные связи. Он знал множество лабораторий, где могли быть нужны биохимики. А я был наивен и думал, что лучше всего мне было бы остаться на кафедре — строились новые корпуса на Ленинских горах. Факультет и, соответственно кафедра резко расширялась. Там столько работы. А я еще могу быть и электромонтером и слесарем… Нет, сказал С. Е., это нереально.
Он писал мне письма-рекомендации множеству лиц. Я шел с этими письмами. Заведующие лабораториями принимали меня очень хорошо. При одном имени С. Е. возникала благожелательная реакция. Потом, потом в Отделах кадров меня просили позвонить через неделю. И тогда сухо сообщали, что никакой подходящей работы для меня нет. С. Е. все это заранее предвидел. Но продолжал писать мне рекомендации, звонить по телефону, давать мне советы. Он явно знал, что ничего не выйдет, но все же надеялся. Вот может быть в организации «Нефтегазбиохимразведка» нужен биохимик? А вот есть место на Дорогомиловском химическом заводе… Я попытался найти место учителя в школе. Нет, сказал мне директор, для Вас у меня нет места.
Наступила весна 1951 г. Дипломная работа завершена. Заявок на работу для меня нет. Приближается день распределения на работу. Заседает Комиссия. Супругов полагается распределять вместе. Значит из-за меня останется без работы и Муся. Заявку для нее также не без труда добыл С. Е. — в Институт физиологии в лабораторию И. А. Аршавского. С. Е., почтенный и импозантный профессор поехал в Министерство и почтительно беседовал, как могло показаться, с второстепенными чиновниками. Могло кому-нибудь показаться. Но он знал истинные пружины. Польщенные и очарованные сотрудники (сотрудницы) Министерства делали для него то, что, может быть, и не спешили бы сделать по приказу более высокого начальства.
Но я мог все испортить. В день распределения С. Е. сказал мне — «исчезните. Чтобы Вас никто не мог найти!». Меня не нашли. Это не просто — не явиться в комиссию по распределению. Но вместо меня туда пошел С. Е. Мусю «распределили». А мне на следующий день очень симпатичная тетя — председатель Комиссии сказала, отводя взгляд, «к сожалению, мы не можем найти для Вас подходящей работы. Вас очень высоко оценивает профессор Северин. Мы предлагаем Вам свободный диплом». Но я отказался от свободного диплома. Я понимал, что тогда вовсе останусь без работы. Она подумала и сказала, чтобы я снова пришел в комиссию через неделю. Через неделю тоже ничего не получилось. Комиссия завершила работу. Мое дело было передано замдекана Степану Сидоровичу Андреенко. Он был ранее в Парткоме МГУ. Физиолог растений, ученик Д. А. Сабинина он предал своего учителя и остался работать с Б. А. Руби-ным и Ф. М. Куперман (см. главу «Сессия ВАСХНИЛ»). Я сказал Андреенко, что готов на любую работу. Я, в самом деле, был готов. В силу легкомыслия или легкости, как хотите. Но он решил меня на этом поймать — предложить мне заведомо неприемлемую работу, я откажусь — и он заявит, что я отказываюсь от государственного распределения… Он предложил мне заявку от Министерства Сельского хозяйства — им нужен был агроном в Читинскую область.
Воздух Забайкалья почудился мне. Был же я в 1942 г., во время войны пастухом в степи на юге Оренбургской области, на границе с Казахстаном. Был у меня старый, списанный по старости из кавалерии конь «Саврасый». Ездил я среди запахов полыни и тимьяна. Пас верблюдов и рабочих быков. Был я в 1949 г. в экспедиции на Байкале. Очень понравились мне местные жители буряты.
Агрономом в Читинскую область? Хорошо. Согласен. Андреенко «несколько позеленел». Я расписался в получении заявки и поехал с ней в Министерство Сельского хозяйства за конкретным направлением на работу. В приемной «Отдела руководящих кадров» (ого!) меня остановила секретарша. Товарищ Обуховский занят. Я сама отнесу ему заявку. Это была, как говорят, «пышная» блондинка.
Она сидела передо мной и печатала на огромной пишущей машине сразу десятью пальцами, не глядя на клавиши. Слева от нее стояла тарелка с семечками подсолнуха. Справа — тарелка для шелухи. Это было грандиозно. Не переставая печатать, она, наклоняясь к левой тарелке, захватывала ртом порцию семечек и затем виртуозно выплевывала шелуху в правую тарелку. Шло время. Тарелка слева пустела, справа наполнялась. Товарищ Обуховский не проявлялся. Красавица-секретарша зашла в кабинет и потом сообщила, что принять меня начальник не может, так как этого места агронома у них уже нет. Я сказал, что не уйду, пока не получу письменный отказ, иначе меня обвинят в уклонении от государственного распределения. Шло время. Рабочий день заканчивался. Я не уходил. Из кабинета выскочил тощий мужчинка в синем, похожем на железнодорожный, мундире с какими-то пылинками и мусором — где он валялся? — и разъяренно спросил долго я еще буду сидеть?.. Я их победил. Дали мне, наконец, мою заявку с припиской, что места нет, заверенной печатью министерства.
Андреенко, странным образом был на месте. Как будто ждал меня. Он взял заявку, положил ее в стол и сказал — «Сегодня поздно. Приходите завтра». А на утро, глядя на меня наглыми глазами, сказал «Какая заявка? Ничего не знаю. В столе? В столе у меня ничего нет». В ящике стола, в самом деле, не было видно заявки. Пусть этот рассказ останется ему памятником. Московский Университет! До каких сотрудников ты опустился в те годы!
С. Е. выслушал эту историю и ничего не сказал.
Сообщения о новых открытиях поступали еженедельно. В каждом новом журнале Journal of Biological Chemistry, Nature, Science, Journal American Chemical Society могла быть сенсация. И мы читали их.
В 1949 г. открылась Библиотека иностранной литературы. Много журналов получала библиотека МГУ. Но одному было невозможно удержаться в этом потоке. И тут особая роль принадлежала Московскому Биохимическому обществу. Его председателем был С. Е. Регулярные заседания общества в здании около Планетария на Садово-Кудринской ул. иногда походили на торжественные спектакли. Вел их выдающийся артист С. Е. Северин.
Сейчас эта культура ведения научных собраний почти утрачена Роль председателя на наших симпозиумах и конференциях, кажется состоящей лишь в обеспечении строгого соблюдения регламента. Докладчики скороговоркой бормочут вводные слова и переходят к показу иллюстраций. «Next slide please!» — мелькают иллюстрации, зажигают и тушат свет, думать некогда и, может быть, и не надо… Председатель заранее не знает предмета доклада… Он лишь регулировщик. Председатели тех лет — С. Е. Северин, А. Е. Браунштейн, В. А. Энгельгардт за несколько дней до заседания знакомились с предметом предстоящего доклада, подбирали и изучали литературу, состояние проблемы. А потом поражали аудиторию «экспромтами» ценных обобщений, указанием на предшественников докладчика, идеями возможных следствий. Мы ждали речей председателей — они могли быть самым важным событием заседания.
Обычно председателем был С. Е. И ритуально, одними и теми же словами предварял докладчика: «Не с тем, чтобы ограничить, но исключительно для порядка, сколько минут Вы полагаете нужным для Вашего сообщения?» Принято было без напоминания укладываться в объявленный срок. После доклада раздавался также ритуальный возглас председателя: «Угодно ли присутствующим задать вопросы?». И после заданного вопроса, если он был не всем(и) слышан(ен) или был недостаточно четким, председатель громко и ясно повторял и разъяснял его. И столь же активно комментировал ответы докладчика. Но самое главное в каждом заседании — заключительная обобщающая речь председателя. Увы, не было тогда магнитофонов… Мы, студенты, регулярно ходили на заседания Общества.
В 1949 г. С. Е. стал академиком-секретарем Медико-биологического отделения АМН СССР. Это была тяжелейшая должность. Это ему по должности приходилось искоренять менделистов-морганистов и «антипавловцев», ему приходилось поддерживать безумные работы Лепешинской, ему — бороться с «безродными космополитами», ему подписывать приказы об увольнениях и назначениях. Он отказался от всех прочих дел, всех «совместительств». Только кафедра Биохимии животных — основная работа — и академик-секретарь. Государственный чиновник, послушный партийным указаниям в АМН, и наш высший авторитет, строгий и заботливый учитель на кафедре.
А там, во «Внешнем мире» С. Е. совсем иной. Ему, естественно, ясна вздорность работ Лепешинской. Но он ничего против начальства не делает. Ольга Борисовна пригласила целую делегацию выдающихся ученых к себе на дачу, в академическом дачном поселке Луцино, возле Звенигорода. Она именно там наиболее успешно исследовала проблему «живого вещества». Это доклеточное или бесклеточное вещество со всеми признаками жизни. Из этого вещества затем возникают клетки. Клетки могут вновь превращаться в бесклеточное живое вещество. А это вещество, как показали дочь Ольги Борисовны — Ольга Пантелеймоновна — и зять Крюков, — может образовывать кристаллы. Кристаллы из клеток, в том числе из сперматозоидов, можно видеть на фотографиях в статье в журнале «Известия АН СССР, сер. биол.» Но лучше всего увидеть живое вещество в естественных условиях. Ольга Борисовна с пафосом показывает маститым академикам бочку, в которую стекает дождевая вода с крыши дачи. Вот здесь самое жизнеспособное живое вещество!.. И академики смотрят в бочку. «Так, говорит С. Е., — значит, здесь живое вещество? Ага, ага, здесь значит… Очень интересно. Очень. Живое вещество именно в этой бочке. Ага, очень интересно…» Если бы Ольга Борисовна анализировала интонации. Если бы… Члены делегации еле удерживались. Но — служба! Поблагодарили за интересные демонстрации, и уехали.
И это мракобесие длилось несколько лет!
Когда мы заканчивали Университет, я пошел к С. Е. в кабинет позвать фотографироваться вместе с нашей группой. Он сказал: «Не люблю групповых фотографий — кого-нибудь арестуют, и не знаешь, куда деть фото…». Однако подумал и пошел. Всмотритесь в эту фотографию. Всматривайтесь — ничего не увидите. Нормальная фотография выпускников университета со своим любимым профессором.
Июнь 1951 г. Прошли сессия ВАСХНИЛ и Павловская сессия (см. главы), идет в эти дни Совещание по теории строения в химии (см. главу), в тюрьме пытают членов ЕАК, расстреляны обвиняемые по «Ленинградскому делу», в тюрьме В. В. Парин, в тюрьме умер самый великий биохимик страны Я. О. Парнас. Я — безработный. Но Биохимия прекрасна. Мы молоды. Все обойдется.
Выпуск кафедры Биохимии животных биофака МГУ 1951 г.1-й ряд: доц. Константин Федорович Сорвачев, доц. Анастасия Васильевна Голубцова, Рада Капнер, проф. Сергей Евгеньевич Северин, Наташа Ляпидевская, доц. Нина Павловна Мешкова.2-й ряд: Нина Павлова, асп. Лена Мишукова, асп. Ира Бочарникова, Люся Мухина, Ира Фрязинова, Муся Кондрашова, Симон Шноль, Гурген Григорьевич Базазьян. …3-й ряд: Рита Тимофеева, Лиля Цофина, Лера Анисимова, Николай Фильчагин, Наталья Петровна Сытина, ст. н. с. Нина Васильевна Алексахина, асп. Лера Телепнева, асп. Полина Вульфсон
Борис Иванович Вронский — друг нашего дома — известный геолог и замечательный человек — из первой группы геологов, открывавших вместе с Ю. А. Билибиным «Золотую Колыму» (он написал книгу с таким названием). Их экспедиции в те края были до организации ГУЛАГа. Он сказал, что может дать мне рекомендацию. В …ГУЛАГ… вольнонаемным — «на Колыму» — в Янское геологоразведочное управление инженером химиком-аналитиком, для анализов добываемого золота. Других вариантов не осталось. Однако и в ГУЛАГ попасть по своей воле было непросто. Нужно было заполнить толстую, многостраничную анкету. В ней было множество вопросов. Чем занимался до 1917 г.? Были ли колебания в проведении линии партии? Сведения о родственниках. В том числе о бабушках и дедушках. А если их нет в живых — где похоронены? Заполнение анкеты длилось много недель. В пустом кабинете — один письменный стол — совершенно пустой — ни одной бумажки. За столом бледный, аккуратно подстриженный капитан Госбезопасности с внимательными глазами чуть отмечает карандашом вопросы в анкете, на которые нужно дать более подробные ответы. Пожалуйста, подготовьте ответы и приходите на следующей неделе… Шли недели за неделями. Это у них так полагалось — им было нужно время на проверку моих ответов.
Прошло Совещание по теории строения… Арестован Борис Вепринцев. Лето. Жара. Стипендии больше нет. Зарплаты нет. Нет работы. Осталось немного и анкета будет заполнена. Нашу только возникшую семью из последних сил кормила теща — она работала в профсоюзной газете «Труд».
И «вдруг» — звонок — «Вам надлежит явиться с паспортом, военным билетом и дипломом университета по адресу…». Нет не в ГУЛАГ! — приедете узнаете.
Создавалась организация — ответвление атомного проекта — для развития работ по применению радиоактивных изотопов в медицинских и биологических исследованиях. Официальное название — кафедра Медицинской радиологии Центрального Института Усовершенствования Врачей (ЦИУ). Шефы-хозяева — министерство Госбезопасности и специальное Управление Министерства Здравоохранения. Для этих хозяев недостатки анкет значения не имели. Нужны были лишь надежные рекомендации. Много времени спустя я узнал, что такие рекомендации дал С. Е., входивший в совершенно секретный Ученый совет по этим проблемам. (Сам он никогда в этом не признавался). Так я оказался в ЦИУ.
Вовсе не ясно, как я туда попал? Как меня туда взяли?
Меня встретил мрачный человек — назвался Давид Эммануилович Гродзен-ский — биохимик, недавно демобилизованный полковник. Отвел к начальству — профессору Василию Корниловичу Модестову. Странное впечатление. Благожелателен. Постоянный энтузиазм. Смутное представление о предмете. Восхищен моим умением все считать на логарифмической линейке. Поручает мне множество дел. Задача — обучение врачей-курсантов, военных и штатских, применению радиоактивных изотопов в медицинских и биологических исследованиях. Большая лучевая нагрузка. Монтаж приборов. Оборудование лабораторий. Придумывание и налаживание лабораторных учебных задач. И сразу чтение лекций. Слушатели — военные и штатские врачи — все старше меня. Страшновато. Я счастлив.
В. К. тесно связан с шефами — МГБ. Через них мы получаем изотопы.
Дел множество, но — в 15:00 кончается рабочий день. В несколько минут пустеют лабораторные помещения. Опечатываю хранилище радиоактивных изотопов. Иду в столовую. А потом до полуночи собственная работа. Лишь временами меня зовет вахтер — привезли груз! Жизнерадостные капитаны МГБ привезли контейнеры с радиоактивными препаратами (см. главу «Дело врачей»).
Как я туда попал? Я расписываюсь в получении препаратов на секретных накладных. Никто не проверяет моего допуска к секретным документам. Для МГБ это не нужно. Они и так все про меня знают. (Знают, что никакого допуска у меня нет!..)
Как я туда попал? Однажды В. К. Модестов встречает меня свойственной ему речью — из множества междометий и восклицаний: «Вот бы нам! Нам бы это! Этто было бы замечательно!» Вы о чем, Василий Корнилович? — «Такая вот кислота! Ее бы достать! Этто было бы прекрасно!» Какая кислота, Василий Корнилович? «Ну, такая, она всюду есть в организме!». Что за кислота? «Ну, как же она… Северин недавно говорил…». И меня «осенило>» — Василий Корнилович! Это Вы об Аденозинтрифосфорной кислоте? (оказывается, он знает С. Е. …) — «Во! Во! Как раз о ней» Так я ее знаю — я изучал ее в дипломной работе. В. К. был восхищен, но не сказал, где и как он видел С. Е.
Но скоро мне все стало ясно. С. Е. был членом самого секретного Ученого совета при МГБ — и рассказывал там с большим артистизмом о биохимии и об АТФ. Он был очень уважаем там. Теперь ясно, что это он рекомендовал меня для работы на новой кафедре какому-то очень большому начальнику Я даже догадывался — зам. министра, генерал-полковнику А. И. Бурназяну. Я видел его — он приезжал смотреть как дела в новом учреждении. Накануне его приезда спешно сделали ремонт — покрасили масляной краской все что можно было покрасить (прямо по свежей сырой штукатурке!), привезли ковры (в изотопную лабораторию!) и новую мебель.
В ближайшей встрече с С. Е. я сбивчиво стал благодарить его. И попался. Он смотрел на меня с искренним недоумением. Расспрашивал, кто такой В. К. Модестов, кого еще я знаю — ему это было интересно — он слышит о них впервые. И я, пристыженный, умолк. Это он меня спас в безвыходной ситуации. Но говорить об этом я права не имел.
Как бы сложилась наша жизнь, если бы не он, если бы я успел заполнить анкеты в Дальстрой, и меня взяли на Колыму…
В 1979 г. я с Б. Н. Вепринцевым, В. В. Леоновичем и Б. Я. Сонькиным был в экспедиции для записи голосов птиц (см. главу «Б. Н. Вепринцев»). Из Якутска мы прилетели в …Батагай. Там в пойме р. Яны мы искали и нашли гнезда кроншнепа-малютки. В ожидании вертолета мы пошли в поселок. Мне хотелось увидеть Янское Геологоразведочное управление, где 28 лет назад я мог бы оказаться в качестве вольного инженера-химика-аналитика. Было начало июня. На грязной изъезженной дороге кой-где еще был снег. Мы шли по дощатому тротуару.
На повороте дороги стоял человек. Тощий, носатый, седоватый, в очках. Явно нетрезвый. Он смотрел на меня. Я на него. Было похоже, что я иду навстречу себе в зеркало. Он также был поражен. Ироническое и вопросительное выражение типичного семитского лица, обращенного ко мне сменилось изумлением. Мы молчали. Когда наша группа завернула за угол, я спросил: «Знаете кто это был?». «Разве ты его знаешь?» — удивился Вепринцев. «Знаю. Это был я. Я приехал сюда в 1951 г. И вот прошло 28 лет. Простите, что я немного пьян. Простите!»
Я проработал в ЦИУ 9 лет. В 1960 г. по рекомендации — приглашению Л. А. Блюменфельда мне удалось перейти на работу на Физический факультет МГУ — участвовать в создании новой кафедры Биофизики.
Прошло много лет. С. Е. для нас оставался высшим авторитетом. Какое счастье — можно позвонить высокочтимому учителю и приехать рассказать о своих делах. И он также, как и много лет назад, полностью сосредоточенно будет вникать в суть предмета. И также следующий раз скажет — пожалуйста, все сначала — он не сохраняет в памяти детали и в этом его спасение — «гигиена умственного труда».
Поздним поколениям студентов кафедры Биохимии такой С. Е. Северин уже не достался. Им не хватало смелости преодолеть психологический барьер.
Изображенный выше портрет человека, идущего на компромиссы с властями ради благополучия основного дела жизни — кафедры университета — наверное вызовет критику. В одном я сразу соглашусь — альтруистической идеи — обеспечения благополучия кафедре Биохимии — мало для того, чтобы вынести всю тяжесть жизненных обстоятельств тех лет. У С. Е. было еще одно обоснование «позиции конформиста». Говоря высоким стилем, это никому не подвластное «дело жизни», по сравнению с которым отодвигаются на второй план все прочие события и обстоятельства. Это «дело» называется КАРНОЗИН. Да, все вокруг ужасно, но … как же понять зачем к бета-аланину — необычной аминокислоте — присоединен гистидин, для чего образованный таким образом карнозин обязательно, и в больших концентрациях находится в мышцах. И его тем больше, чем интенсивнее работает мышца? И мысль эта становится доминантной, заслоняя «злобу дня>».
Бета-аланил-гистидин = карнозин
Вот он карнозин, открытый в 1901 г. В. С. Гулевичем. Вполне простая молекула…
А вот к карнозину добавлена метальная группа и образовался анзерин, выделенный из мышц гуся (ANZER = гусь, анзерин) в лаборатории 1улевича его ученицей Н. Ф. Толкачевской в 1926 г. Зачем там метальная группа? А у змей есть производное карнозина с двумя метальными группами. Похоже метальные группы только улучшают выполнение функций этих молекул. Зачем эти молекулы. Какие функции?
Это вещество, эту проблему он получил в наследство от своего учителя Гулевича в два приема — карнозин как подарок новорожденному в 1901 г. и анзерин, как знак доверия, как семейную реликвию в 1928 г. при начале самостоятельного пути в науке.
Это все не имеет аналогов в истории Биохимии. Нет другого примера, чтобы обнаруженное, ранее не известное вещество было выделено, очищено, всячески охарактеризовано и в два три года, пусть в десять лет не стала бы ясна его биологическая роль и более того биохимическая природа «механизм действия» этого вещества. Захватывающая воображение интрига — в необычно больших концентрациях до 1 % сырого веса появляется это (эта) вещества именно в поперечно-полосатых произвольных мышцах. Появляются не сразу, а по мере развития функций этих мышц. При этом карнозин постепенно заменяется своим метилированным гомологом — анзерином, следовательно и это метилирование функционально значимо… Где, как, в каком виде участвуют бе-та-аланил-гистидиновые молекулы в мышечном сокращении? Они явно — т. е. из многих опытов это следует — улучшают работоспособность мышц. Зачем они там? Раздельно бета-аланин и гистидин почти не активны. Значит отпадают примитивные гипотезы о их роли в поддержании pH.
Год за годом в биохимии нарастал поток открытий. И каждое вызывало надежду — не в этом ли новом процессе участвует (влияет, зависит) карнозин? Последовательно выясняются все этапы гликолиза — может быть в одном из них место действия, разгадка тайны карнозина? В 1939–1941 гг. создается центральная концепция классической биохимии — теория макроэргичности. Может быть карнозин — его фосфатные производные — аналоги АТФ и креатинфосфата? Чтобы проверьте эту гипотезу, на кафедре осуществляется синтез фосфатных производных карнозина. Все замирают в надежде… Нет эффекта. Эти производные неактивны. Нет, дело не во влиянии на гексокиназу… нет, не во влиянии на дегидрогеназу глицеринового альдегида… нет, не в этом, нет, не в том… Идут годы. Каждый «небольшой вопрос» в эксперименте это несколько лет жизни. Может быть — ну, конечно, скорей всего дело в… особенностях сократительного аппарата этих мышц. Нет специфического влияния на взаимодействие актино-вых и миозиновых нитей, как нет его влияния на креатинкиназную реакцию. Поразительная вещь! А что же великие и честолюбивые … «западные» биохимики? Молчат. Не берутся за слишком трудную задачу. Распространена философия «снятия сливок» — браться за задачи, «созревшие» в результате работ предшественников и быстро получать Нобелевские премии. Несколько десятилетий упорных трудов исследователей витамина С и всего один год работы Сцент-Дьер-дьи, определившего формулу аскорбиновой кислоты и Нобелевская премия…
Говорят, о задачах, для которых «не пришло время»… Раз задача поставлена — время ее пришло. А если она оказалась столь трудной — значит она такая. Научный подвиг С. Е. Северина в беспрецедентной стойкости, чрезвычайной тщательности рассмотрения всех к тому времени мыслимых решений. Это высочайший пример научной доблести. Именно это, применяемое к воинским подвигам слово, здесь уместно — стоять на посту при всех обстоятельствах, пока разводящий не приведет смену. Как долго не идет разводящий! Лишь 50 лет спустя стал намечаться просвет. Множество неожиданных качеств стало выясняться. Стало выясняться… Еще впереди окончательные решения. В работах ученика С. Е. А. А. Болдырева открылись новые горизонты возможных функций карнозина в организме. Начало было положено в 1966 г. также учеником С. Е. — Е. А. Нейфахом. Он нашел, что в измельченных мышцах образуется меньше перекисных соединений, чем в печени. А печень защищена от перекисей витамином Е, которого мало в мышцах. Нейфах предположил, что это может быть объяснено наличием в мышцах карнозина.
Действительность оказалась, как пишет А. А. Болдырев [2] «смелее самых смелых предположений…». Карнозин и его гомологи оказались способными сами препятствовать образованию перекисных соединений. Читателям небио-химикам надо разъяснить, что проблема свободно-радикальных и перекисных соединений в жизни клетки — одна из центральных в современной науке. Это доминирующая проблема последней трети уходящего XX века. И то, что карнозин оказался в центре этой проблемы — замечательно. Замечательно и тем, что объясняет, почему так много лет карнозину и анзерину не удавалось найти места в биохимических процессах — нужно было, чтобы эти процессы были сначала открыты, а лишь потом можно было надеяться на объяснение влияния на них разных факторов. Когда в науке попадается такая ситуация — никто не знает куда, как, когда приведет исследование непонятного явления. Может быть ответ близок. Может быть далек и труден. Сергей Евгеньевич дал нам пример мужества, необходимого в таких случаях — не искать легкого пути, не примеривать лауреатский венок, а делать свое дело. А там — как кому повезет. Не важно это.
А в работах последних лет жизни С. Е. вместе с А. А. Болдыревым и их учениками все чаще удавалось обнаружить новые и неожиданные эффекты карнозина и его гомологов и аналогов. В этом же направлении стали работы исследователи Японии и других стран. Были обнаружены защитные свойства этих веществ при нарушениях кровоснабжения сердца и мозга. Карнозин задерживает старение животных. Обнаружены лечебные свойства карнозина при язвах двенадцатиперстной кишки. Но наиболее впечатляющим полезным фармакологическим свойством карнозина мне представляется лечение карнозином катаракты. Ну, а в мышцах зачем он? Почему именно в мышцах и в меньшей концентрации в мозгу? Почему концентрация карнозина и анзерина растет соответственно совершенствованию функций и работоспособности мышц? Почему?
* * *
3 февраля 1992 г. — Сергею Евгеньевичу было 90 лет! — на конференции, устроенной по инициативе Болдырева, С. Е. сделал обстоятельный доклад о проблеме карнозина. Итог более чем 60-летних исследований. Поразительный доклад. Поразительный человек. Ясная мысль, как раньше прекрасная речь, безупречная логика. Мудрая спокойность в выводах — служенье муз не терпит суеты! Какой урок всем нам! Какой пример! Но еще более доклада — заключительное слово — яркая речь — шекспировское впечатление — последний дар аудитории заполненной доверху…
Мне осталось подвести итог этого рассказа.
Я (Мы) начинал(и) научную жизнь под защитой, опекой, заботой высокочтимого Учителя — Сергея Евгеньевича Северина. Он приходил мне (нам) на помощь многократно и во «взрослой» нашей жизни. С годами я все яснее слышу его голос и вижу его перед собой. Как хорошо, что он не был героем. Как хорошо, что он не шел против властей. Как жаль, что ему пришлось быть конформистом. Что бы мы без него делали!
Примечания
1. Severin S. E. Life and scientific activity // Comprehensive Biochemistry / G. Semenza, Ed.
1983. Ch. 12. Vol. 35.
2. Болдырев А. А. Карнозин / Ред. Т. М. Турпаев. М.: Изд-во МГУ, 1998.
3. Болдырев А. А. Сергей Евгеньевич Северин. М.: Наука, 2007.