Глава IV КАТАРЫ В СВЕТЕ ГЕРМАНО-СКАНДИНАВСКОЙ МИФОЛОГИИ

В ходе века открылось, что проблема катаров волновала не только южан-окситанцев, но и многих северян, предметом исследования которых была североевропейская мифология: история катаризма увлекла немецких, нидерландских, англосаксонских и скандинавских интеллектуалов. Интерес к катарам не угасал и в оккультных обществах, бытовавших на севере Франции: им были охвачены не только герметисты и эзотеристы, но и парижские круги символистов и декадентов конца XIX века. Среди тех, кто посещал эти общества, можно было увидеть Гюисманса, Малларме, Реми де Гурмона, Элимира Бурже, Вилье де Лиль-Адана, Мориса Метерлинка, Клода Дебюсси, «сира» Пеладана, странного Жюля Буа («официального любовника» Эммы Кальве, любовницы аббата Соньера), Сент-Ива д’Альвейдра, Станислава Гуайту и многих других. В этом длинном списке встречаются и такие имена, как Анатоль Франс (вольнодумец, но совсем не такой реалист, как о нем думают) и Жюль Верн (многие из книг которого предназначены отнюдь не для детей).

Образ действий и мыслей этих новооткрывателей катаров различен — все они принадлежат к разным философским течениям. Пожалуй, единственное, что может роднить их меж собой, — это общее увлечение произведением Рихарда Вагнера (даже несмотря на то, что порой это исступленное обожание сменялось решительным неприятием Вагнера, как в случае с Дебюсси). Воздействие музыкальной концепции Вагнера на умы интеллектуалов, увлеченных катаризмом, было как благотворным, так и негативным. С одной стороны, идеи немецкого композитора, воплощенные в «Парсифале», послужили толчком к глубокому изучению истории и культуры катаров, благодаря чему появился ряд уникальных открытий и наблюдений. Но, с другой стороны, они полностью исказили мотивацию этих исследований, воплотив метафизические и мифологические основы «средиземноморской ереси» в одной из самых сомнительных форм немецкого эзотеризма.

Говоря о средиземноморском аспекте катаризма, следует проявлять осторожность. Действительно, в основном катаризм получил распространение в Италии и Окситании. Однако в большей степени «катарской ересью» была охвачена северная Италия, в то время как южная ее часть осталась в стороне от этого учения. Во времена Средневековья население северной Италии было смешанным, включавшим в себя отнюдь не средиземноморские народы: это были кельты из долины По, ломбардцы и остготы, венеты и иллирийцы, а также славяне (в частности, богомилы), проникавшие в Европу через балканские земли, и германцы, подчиненные Священной Римской империи. В свою очередь, нельзя говорить и о том, что катаризм распространился во всей Окситании: под его влияние попала лишь древняя Септимания, то есть земли вестготов, заселенные потомками германо-скандинавских племен и кельтских народов-автохтонов, практически незатронутых романизацией. Таким образом, в альбигойской ереси можно обнаружить и германскую составляющую.

К тому же если катаризм окрашен в христианские тона, если доктрина совершенных опирается на некоторые иудеохристианские тексты (однако не принимая в расчет некоторые другие, не менее важные письменные памятники), то в таком случае речь не может идти об отклонении от христианской нормы. Перед нами отдельная, особая религия, появившаяся в непосредственном окружении христианства. Ее нельзя назвать ересью: религиозная концепция катаров, основанная на дуализме, корнями уходит в античность, во времена дохристианских верований. Следует подчеркнуть то, что в основе всего лежит индоевропейская система — не будем забывать, что иранцы были одной из ветвей этого таинственного народа, в незапамятные времена занимавшего огромную территорию.

Конечно, это вовсе не означает, что явление, присущее индоевропейской социокультурной системе или языку, впоследствии нашло отражение в традициях каждого народа, появившегося в результате распада индоевропейской общности. Теория дуализма не прижилась в греческой теологии, ее нет и в кельтской мифологии — в то время как в германо-скандинавской мифологической традиции она сохранилась практически в неизменном виде.

О мифологии германских племен нам известно лишь то, что рассказали о ней римский историк Тацит, памятники средневековой немецкой литературы и поздние, но сохранившие множество архаичных черт исландские саги. К основной массе германцев, обитающих на материке, стоит также отнести скандинавские и исландские народы. Благодаря этому будет легко установить соответствия между их мифологическими системами: так, германский бог Вотан, о котором сообщает Тацит, используя имя «Wutanaz», — не кто иной, как Один из исландских саг; германский герой Зигфрид известен скандинавам под именем Сигурд и т. д. Если бы в нашем распоряжении не оказалось памятников письменности, оставленных скандинавами, обращенными в христианство, то мы ничего не узнали бы о первобытной мифологии германцев, обитавших на материке.

При внимательном изучении мифопоэтических образов оказывается, что основные черты германо-скандинавской традиции схожи с мифологической системой народов Центральной Азии. Поэтому нет ничего удивительного в том, что нечто общее можно найти и в двух других традициях: в германо-скандинавской мифологии и маздеизме.

Мифология — это своеобразный генетический код цивилизации, заключающий в себе информацию об условиях ее формирования, среди которых немаловажное место занимает климатический фактор. В рассказах, оставшихся в наследство от древних скифов центральной Азии (и реконструированных Жоржем Дюмезилем[49]), мир находится в состоянии непрерывной борьбы двух антагонистических начал, холода и жары. Жесткий континентальный климат с несоразмерностью лета и зимы является, согласно преданиям, следствием величайшего противостояния богов-оппозиционеров. Таким образом, в битве Ахурамазды (Света и Огня) и Ахримана (Мрака и Холода) отразились реальные черты повседневной жизни, в то время как природный контраст стал основой для возникновения дуализма.

В рассказах скифского происхождения появляется персонаж по имени Батрадз. Этот герой был рожден довольно необычным способом: мать Батрадза умерла до его рождения, поэтому его донашивал отец — таким образом, Батрадз родился из его спины. Батрадз раскален, как огонь, и одет в железные доспехи; от него веет жаром; в течение всей жизни он борется против холодных темных сил, выступая в роли защитника людей.

Батрадз похож на Кухулина, грозного воина из ирландского эпоса, однако многие черты, присущие скифскому герою, у его ирландского собрата отсутствуют. Но кое-что все же остается: чтобы остудить свой пыл, Кухулину приходится окунаться в чан с холодной водой, которая от прикосновения героя начинает закипать. В германо-скандинавской мифологии этот отголосок архаики исчезает: герой эпоса — обычный храбрый воин, достойный того, чтобы оказаться после смерти в Вальхалле, куда его уносят валькирии. При помощи таких героев, твердых, как железо, и пылких, как огонь, боги могут оказать сопротивление силам Тьмы, таящимся в глубинах земли. Эти силы, нашедшие отражение в образе великанов, готовятся к битве против богов, против небесной обители Асгарда, жилища асов и ванов (скандинавских богов), в котором находится Вальгалла. Иными словами, божества Асгарда являются Совершенными, Чистыми, а воины Вальгаллы — верующими, которые, еще не освободившись от оков материи, образуют промежуточное звено между миром Зла и миром Добра.

Однако эсхатологические идеи катаров оптимистичны (Сатана и его легионы будут заключены в огненном озере), в то время как в германской мифологии нападение великанов на мир богов будет финалом истории: в ходе последней битвы все (в том числе и богов) уничтожит Огонь. Единственной надеждой остается вера в воскрешение Бальдра, сына Вотана-Одина, убитого по вине злокозненного Локи. Вслед за воскрешением юного бога последует возрождение мира, который будет полностью отличаться от прежнего. Однако представления о рагнареке и возрождении мира описаны в скандинавских текстах довольно туманно, что вызывает вопрос о том, не говорит ли подобная эсхатологическая концепция о вере германцев и скандинавов в уничтожение существ и вещей.

Несмотря на различие представлений о загробном мире, в концепциях нордических народов и катаров есть одно общее: непримиримая борьба двух начал, Света-Огня и Мрака-Холода. Души падших ангелов, погруженные в сон, томятся в темном холодном царстве Сатаны-Материи. Пробудиться и ответить на зов могут лишь души, коснувшиеся божественного Огня, исходящего из царства Света. Конец света мыслится катарами как торжество Огня, что роднит их представления с эсхатологическими германо-скандинавскими идеями. Огонь знаменует конечную победу созданий Света над порождениями Тьмы: из пламени, как Феникс, возрождается Бальдр (несомненно, персонаж, имеющий одни корни с Батрадзом). Но какой ценой дается эта победа? Ценой наивысшего отречения, уничтожения любой материальной субстанции, то есть пресечения рода человеческого, который есть не что иное, как временные оковы первозданного Света, подверженные порче. Вот поэтому «Новый человек» в германо-скандинавской мифологии может появиться на свет лишь ценой мирового катаклизма. Та же идея содержится и в доктрине катаров: полного очищения можно достичь лишь с помощью огня. Это подтверждает сам образ действий совершенных в день 16 марта 1244 года: взошедшие на костер катары пели гимны, восхваляющие Свет.

Очищение — таково главное слово.

Появление этого понятия у катаров закономерно, поскольку, с их точки зрения, материальный мир есть не что иное, как переход от первозданного ангельского состояния к дьявольскому. Но подобное представление чуждо германо-скандинавскому видению мира, согласно которому сознание появилось из первоначального Хаоса. Как только сознанию дан первый толчок, оно более не может остановиться: дойдя до крайних пределов, оно должно высвободиться от сжимающей все оболочки, очиститься в ходе жизни-борьбы, жизни-противостояния. В книге Отто Рана «Двор Люцифера» — в этом дневнике путешествия, который он вел, будучи в краях катаров, — можно наткнуться на странное размышление:

«Я пришел с Севера. Я собираюсь отправиться на Юг. Мне нелегко начать свое путешествие, ибо вновь и вновь мой взор обращается к северу. К той „Полночной стране“, где, как известно, находятся гора Сбора и Корона». Там же: «Завтра, приблизительно в этот же час, я поверну к Югу — и мое сердце полно желанием осветить этот мрак, насколько мне это удастся. Да будет мне позволено быть „носителем света“!»

Словесный узор, не более того. Книга Отто Рана не представляет никакой научной и даже эзотерической ценности, на ее страницах читатель найдет лишь туманные мечты, перемешанные с разоблачительными (притом полностью ложными) наблюдениями. «Дневник» Отто Рана — это послание того, кому был указан путь, того, кто истово верит в существование некоего идеального места, где Свет победит Тьму. Для него этим местом станет Монсегюр, крепость на вершине горы, принимающая на себя первые лучи в день летнего солнцестояния. Именно там, в «Зале Солнца» на верху донжона, человека ждет символическое очищение, его возрождение.

Слова об «очищении» и «возрождении» в устах этого немца приобретают двусмысленный оттенок, особенно если вспомнить, что Отто Ран состоял в рядах СС. «Миссия» Отто Рана начинает вызывать подозрение, поскольку за его спиной маячат тревожащие разум тени.

Прежде всего это странная личность Ганса Горбигера, автора сумбурной и непонятной гипотезы о происхождении и эволюции мира. Основным «научным» постулатом этой теории является утверждение о том, что материя-первооснова состояла из огромного скопления некоего «космического льда», поэтому вся история человечества являет собой вечную борьбу льда и огня, отталкивания и притяжения. Теория Горбигера переиначивает идеи, взятые из германо-скандинавской мифологии, приводя их в соответствие с требованиями начала XX века, то есть соединяя их с теорией рас, недалеко ушедшей от идей национал-социалистов. Неудивительно, что окружение Адольфа Гитлера испытывало симпатию к Горбигеру и его доктрине. В 1925 году немецкий писатель Эльмар Брюгг обратил к нему прочувствованные слова: «Великая заслуга Горбигера в том, что он сумел воскресить интуитивное знание наших предков о конфликте огня и льда, воспетого „Эддой“. Он явил эту борьбу современникам. Он научно обосновал тот грандиозный образ мира, которому присущ дуализм материи и силы, рассеивающее отталкивание и собирающее притяжение».

Еще немного подобных выражений — и покажется, что ты читаешь произведение, написанное катаром… Действительно, разве нельзя назвать падение ангелов и создание материи «рассеивающим отталкиванием»? А образ «собирающего притяжения» — разве это не олицетворение первозданного Света, притягивающего пробудившиеся ангельские души к исходной точке — или к «точке сбора» в этих «великих мифических северных землях», чей образ неотступно преследовал воображение Отто Рана?

Однако не пылкая фантазия Отто Рана породила на свет этот образ… Истоки его следует искать в учении, охватившем умы людей в эпоху романтизма: Европа (и особенно Германия) стала ареной борьбы двух научных течений, одно из которых называли «нордическим», а другое — «средиземноморским». Без сомнения, все это началось с произведений госпожи де Сталь, в то время как открытие и изучение в ходе XIX века кельтских и германских мифов позволило говорить о существовании двух абсолютно разных мифопоэтических систем. Одна из них — «нордическая», «варварская» — в ходе веков сознательно подавлялась другой, «средиземноморской» (или «аристотелевской») системой, получившей широкое распространение на Западе. Однако рассуждения о мифологии, литературе и искусстве с «нордических» позиций привели к появлению в конце XIX века «нордического учения», сильно отличавшегося от своего первозданного вида. Причину этого перерождения можно увидеть в антинаучных теориях, схожих с измышлениями Горбигера: подобные лженаучные идеи служили как прикрытием для действий политиков, так и удобным инструментом для их махинаций. В результате нордические мифы (такие, как Гиперборей, Атлантида или Ultima Thul?) превратились в новоявленные символы, присущие новому образу мысли человечества: истина пришла с Севера, но в течение двадцати веков ей не позволяла проявить себя «средиземноморская» доктрина, основанная на иудеохристианском учении. Чтобы проложить дорогу к утерянной истине, достаточно уничтожить иудеохристианские доктрины и вернуть былую значимость древним традициям Севера. Подобная мера возродит к жизни доктрины, уничтоженные или преследуемые доминирующей идеологией, то есть все те эзотерические, религиозные, философские учения, которые назывались еретическими.

Разумеется, одним из ярких примеров «утраченной истины» стали катары, преследуемые инквизицией и истребленные по приказу светской власти (союзника власти духовной, бывшей адептом иудеохристианства). Помимо этого, некоторые постулаты учения катаров напоминали идеи, присущие германо-скандинавской мифологии. Все это объясняет, почему в конце XIX — начале XX века катарская ересь вызвала столь пристальный интерес со стороны немцев, точнее, немецких последователей «нордической теории».

«Нордическая теория», «тайна катаров», «утраченные традиций»… вспомним еще об одном факторе, не дававшем улечься шумихе вокруг этих теорий: о существовании всевозможных эзотерических обществ, утверждавших, что они владеют «утерянным секретом» и напрямую связаны с великими «посвященными» прошлых веков. Среди них было всемогущее Теософское общество, от которого впоследствии отошел Рудольф Штайнер. Не будем забывать и о «Golden Dawn» («Золотая Заря», основана в 1887 году), провозгласившем себя продолжателем традиций розенкрейцеров, возрожденных в Англии в 1867 году. В свое время его президентом был ирландский поэт Йейтс, один из реформаторов кельтской традиции. Члены этого общества посвящали свое время ритуальным магическим обрядам, пытаясь понять, какой силой и властью мог обладать человек, прошедший через инициацию. Подобные идеи нашли отражение в довольно странной теории о непрерывности инициатической традиции, которая сохранилась благодаря некой расе, ставшей в течение веков «чистой». Творцом этого учения был англичанин Алистер Кроули, один из членов «Golden Dawn». Известно, что впоследствии Кроули скажет: «До Гитлера был я». Говоря вкратце, практически каждое тайное общество на свой лад говорило о существовании некой «чистой аутентичной традиции», носителем которой являлась «чистая раса», воплощение надежды всего человечества.

Пробуждение иллюминизма, деятельность «Golden Dawn», распространение розенкрейцеровских обществ — все это привело к тому, что начало XX века стало для Германии временем расцвета всевозможных «философских» сект. Ни для кого не было тайной, что в основе всех этих новоявленных учений лежала теория о «чистой расе» (разумеется, арийской), утверждающая превосходство нордической традиции над «средиземноморским космополитизмом». Наконец, среди множества сект появилось, вне всякого сомнения, повлиявшее на идеологическую основу нацизма: общество «Туле».

Духовным отцом общества «Туле» был «Немецкий орден», основанный в 1912 году. Одному из его вдохновителей, Рудольфу фон Зееботтендорфу, было отдано в распоряжение баварское отделение ордена; вскоре в нем произошел раскол, в результате чего на свет появилась группировка «Туле». Имя, выбранное этим обществом, говорит о многом: оно отсылает к Ultima Thul?, образу мифического и в то же время реального гиперборейского острова, где происходит вечная борьба между огнем и льдом (вулканами и торосами). Возможно, имя «Туле» происходит от индоевропейского корня, означающего «равновесие» (на санскрите «T?la»); стоит заметить, что этот же корень обозначал когда-то положение Полярной звезды в созвездии Весов. Возможно также, что в основу имени легло греческое слово «tholos» («туман»), что как нельзя лучше характеризует этот далекий остров. Что бы то ни было, общество «Туле» оказало глубокое влияние на людей, основавших баварскую национал-социалистическую партию. Не желая более развивать эту тему, напомним лишь слова Альфреда Розенберга, ярого идеолога нацизма: «Общество „Туле“? Благодаря ему все и началось! Их тайная доктрина помогала нам распространять свою власть — действие ее было гораздо ощутимее, чем все усилия дивизий „S. A.“ и „S. S.“. Основатели этой организации были настоящими чародеями».

«Магический» аспект воздействия группы «Туле», ставшей живительным источником для нацистского движения, не раз становился предметом изучения, поэтому мы не станем повторяться. Для нас более важным оказывается интерес, проявленный к катарам всеми тайными или «философскими» обществами: разумеется, этот интерес следует рассматривать в свете поиска утерянной традиции, возврата нордического символизма. Несмотря на то что катарское учение распространилось в южных странах, его «нордические» черты не вызывают никакого сомнения и вполне объясняют, почему потомки «нордической расы» неожиданно заинтересовались катарами. Они пытались понять, в чем суть, истинный смысл учения совершенных — и что представлял собой их таинственный «секрет» (если, конечно, он существовал на самом деле). Нашествие «Полярных», о котором сообщает арьежская «La D?p?che» от 16 марта 1932 года, не газетная утка: в тот год в Юсса и Орнолак нагрянул Отто Ран. Ежедневная газета Тулузы задается тем же вопросом: «К чему приведут эти поиски? Кто найдет катарские сокровища и манускрипты первым: господин Арно, французский инженер, ищущий их в Монсегюре, — или господин Рам (sic, речь идет об Отто Ране), немецкий „Полярный“, пытающийся обнаружить их в Орнолаке?» Какой бы ни была конечная цель исследователей — реальной или воображаемой, фантазматической или символической, — всякий поиск в стране катаров в конце концов сводился к отыскиванию «сокровища».

«Полярные», о которых шла речь в 1932 году, были «группой иностранных гостей, членов теософического общества, штаб-квартира которого находится в Париже», — такое определение дала им «La D?p?che». Однако нас не волнует вопрос о том, что искали в этих краях «Полярные», нас не интересует, удалось ли Отто Рану отыскать то, что он искал. Люди всегда находят то, что решают найти. Проблема заключается в том, чтобы понять, почему именно Монсегюр и края катаров подстегивали «нордических» исследователей к поиску.

В германо-скандинавской мифологической картине мира Север является не столько географической точкой, сколько символическим местом — центром, где сходятся великие силы, дающие жизнь миру. Полюс (особенно северный) — это репрезентация одного из способов моделирования пространства: в его образ человек вложил свои представления о середине мира как о центре жизненной активности. Через полюс проходит мировая ось, вокруг которой организовано пространство во всех его проявлениях, будь они духовными или материальными. Следовательно, полюс является опорой (или вершиной) мировой оси, то есть ее омфалом, пупом земли. Когда-то эта точка связывала зародыш мира с его первопричиной, но при рождении пуповина была перерезана: связи между миром и матерью-субстанцией более не существовало. Однако на месте разрыва остался «рубец», «шрам», который всегда может открыться, благодаря чему мир снова войдет в контакт с тем, что ему предшествовало. В свою очередь, ни одна инициатическая доктрина не может существовать без связи с ее первоосновным, исходным содержанием, которое дает ей опору и обеспечивает долголетие. Духовность, какой бы она ни была, не является порождением «ex nihilo»: согласно Мирче Элиаде, она тесно связана с «illud tempus», без которого теряется весь ее смысл. Даже если «illud tempus» не занесено в хроники и летописи, оно все же существует — благодаря неотвратимому следованию мысли нынешней за мыслью прошлого. Любая доктрина, любая попытка объяснить мир покоится на крепкой основе, но эта основа будет тем прочнее и устойчивее, чем теснее будет ее связь с первоначальным мифом. Полюс как середина мира является сакральным центром, местом первоначального мифа. Для греков таким центром были Дельфы, для ирландцев — Тара, а для карнутов — священная роща, в которой, согласно Цезарю, собирались друиды всей Галлии.

Итак, как в катаризме, так и в германо-скандинавской мифологии идеальным местом, источником мировой гармонии является полюс — абсолютный Север, спрятанный в сердце вечного льда и скрывающий свою тайну под ледяной толщей. Поскольку в его образе заложен концепт белизны (и, соответственно, первозданной чистоты), Северный полюс становится олицетворением места, исключающего возможность физического или духовного осквернения: это край, где нет Зла, поскольку Зло — это несовершенство, осквернение, вырождение. Затерянный во льдах неоскверненный полюс прекрасно соответствует образу первоначальной ангельской сути человека (по крайней мере, такой она могла быть в представлении катаров). Однако образ полюса двойственен: вечный лед и холод означают также интеллектуальный и духовный сон человека, ибо холод есть смерть. Холод убивает способность мыслить и действовать — это своего рода нирвана, при которой в человеке угасает желание жить. Однако это становится потенциальной энергией: полюс девственен — следовательно, в нем есть будущее.

Вполне вероятно, что роль такого полюса мог взять на себя и Монсегюр. Суета и шум мира не достигали вершины пога, находившегося, подобно воздушному замку из легенд, между небом и землей. Однако Монсегюр можно уподобить и крепости, запертой во льдах, — крепости, не имеющей ни выхода, ни входа, поскольку окружающие льды защищают ее гораздо надежнее, чем каменные стены, охраняющие Монсегюр. Он подобен Асгарду, этому германскому Олимпу, где восседает одноглазый Один-Вотан — в том случае, если он не странствует по миру, внезапно появляясь из тени, облаченный в широкий плащ и широкополую шляпу, надвинутую на лоб.

В ирландских сагах есть упоминание о том, что родиной друидизма были некие «северные острова земли». Отсюда можно было бы сделать вывод о том, что кельтизм имеет прямое отношение к нордическому мифу, однако не стоит понимать эти слова буквально. Тот «идеальный север», откуда кельты, согласно ирландскому мифу, получили научное знание, основы магии и религию, — всего лишь простое указание. На самом деле «север» (в значении «середины мира») одновременно может быть «нигде и повсюду»: он более ощущаем, нежели поддается рациональному объяснению. Издавна люди знали, что Север — это таинственное направление, приводящее в область неясного, туманного и бессознательного. Но этот путь уготован большинству людей: если попытки отважного человека преодолеть ледовой барьер, то есть нарушить вечное безмолвие полюса, увенчаются успехом, то он сможет увидеть то, что находится на другой стороне.

Вот почему множество людей взбирается на вершину пога Монсегюра — это символический полюс, мифологический Олимп, середина мира. Катары и утаенный ими «секрет» — это лишь предлог для того, чтобы подняться на вершину горы и увидеть, обрести Свет. Для многих народов древности край, лежащий по левую руку от них, был зловещим, приносящим беспокойство, таинственным: там, ближе к северу, никогда не появлялось солнце. Следовательно, лишь там можно было узнать, что есть солнце, — но удавалось это немногим.

Таково, как кажется, значение полюса в мифологической традиции. Вобравший в себя все образы обретенной чистоты, полюс притягивает к себе человека, как магнитную стрелку компаса. Такое же воздействие оказывает на людей и его олицетворение — Монсегюр, «маяк катаризма».