Гунны в Причерноморье

Писатели IV в. и более поздние авторы подчеркивают внезапность возникновения на восточных границах Европы грозной кочевой силы гуннов, хотя этноним, близкий к названию Huni, в нескольких вариантах встречается в двух источниках II в. Дионисий Периэгет в «Описании населенной земли» пишет: «Я расскажу теперь все о том, какие племена живут вокруг него (Каспийского моря – И.Е.) с северо-западной стороны. Первые – скифы, которые населяют побережье возле Кронийского моря по устью Каспийского моря; потом – унны, а за ними каспии, за этими – воинственные албаны и кадусии, живущие в гористой местности…»[806]. Среди ученых нет единого мнения о степени достоверности этого сообщения. Часть историков полагает, что здесь речь идет о народе, впоследствии сыгравшем столь значительную роль в истории поздней античности[807], другие считают, что рукописная традиция произведения Дионисия Периэгета в данном случае искажена. Э.А.Томпсон полагает, что переписчики заменили забытый этноним ’?????? на более понятный им ’?????[808]. Антиковеды, имеющие доступ к рукописям «Описания населенной земли», называют следующие варианты: ??????, ??????, ’????, ?????[809]. По мнению О.Мэнчена-Хелфена, написание ?????, которое приводится в известном издании К.Мюллера[810], широко цитируется в литературе и было использовано В.В.Латышевым[811], не существует, что ставит под сомнение возможность отождествления племен, названных Дионисием Периэгетом, и гуннов[812]. Это известие остается «темным и сомнительным»[813] до сих пор.

Большой отклик и споры в науке вызывает сообщение Клавдия Птолемея о народе Xowoi, который он называет в числе племен, населяющих Причерноморье, и помещает между бастарнами и роксоланами[814]. В отличие от П.И.Шафарика, который считал хунов Птолемея позднейшей припиской, и Э.А.Томпсона, видевшего в них народ, отличный от гуннов IV в.[815], большинство ученых полагают, что сведения греческого географа достоверны и относятся именно к ним. Разногласия возникают в истолковании данных Птолемея и, соответственно, в локализации его Xo?voi. Так, Я.Харматта считает, что ошибка географов Александра Македонского (перепутали Танаис-Сыр-Дарью и Танаис-Дон) породила длинный ряд неверных локализаций некоторых народов у более поздних авторов, в том числе и у Клавдия Птолемея: хунны должны были быть в Средней Азии, а не в Причерноморье[816]. Ф.Альтхайм помещает их в западной части Предкавказья между Манычем и верхней Кубанью, Н.П.Толль – на берегах Дона, А.Д.Удальцов – восточнее Днепра, Э. фон Витерсхайм и О.Мэнчен-Хелфен считают местом их пребывания территорию современной Молдавии, низовья Днестра[817].

Может быть, слабым отголоском знакомства Аммиана Марцеллина, первым описавшего гуннов IV в., с древними свидетельствами о хуннах II в. следует считать его фразу: Hunorum gens monumentis veteribus leviter nota…[818]

В Прикаспии и на Кавказе находят археологические следы пребывания гуннских племен во II в.[819]

Некоторые исследователи считают возможным допустить, что уже во II в. отдельные отряды гуннов, зафиксированные в труде Птолемея под именем Xouvoi, проникали в Северное Причерноморье[820]. В целом же вопрос о генетической связи ранних хуннов и гуннов IV в. не получил пока однозначной интерпретации.

Уже Аммиан Марцеллин, современник стремительного натиска гуннов на народы Европы, знал, что они появились из-за Меотиды: Hunorum gens… ultra paludes Maeoticas glacialem oceanum accolens…[821]. В отличие от более поздних авторов, полагавших, что «народ гуннов некогда обитал вокруг той части Меотидского озера, которая обращена к востоку, и жил севернее реки Танаиса…»[822]«…у Рипейских гор…»[823], позднеантичных поэтов, которые считали его родиной Скифию[824] (в состав последней в древности включали Северное Причерноморье и земли за Доном), Аммиан догадывался, что гунны не были автохтонами восточного Приазовья. «Это ничем не связанное и необузданное племя людей, пылающее необыкновенной страстью к грабежу внешних областей, грабя и убивая соседей, достигло аланов, древних массагетов»[825]. И только какое-то, вероятно, весьма непродолжительное, время гунны задержались «…между ледяным Танаисом и свирепыми народами массагетов…»[826], на Кавказе[827]и в Прикаспии[828].

Откуда гунны появились в третьей четверти IV в. на Северном Кавказе и в районе Дона и Азовского моря, ни греки, ни римляне не знали. Некоторые писатели предлагали различные версии происхождения этого народа, которые в большинстве своем восходят к «Всеобщей истории» Евнапия из Сард[829]. Из сохранившегося отрывка его произведения видно, что он собрал и изложил весь доступный материал по этому вопросу: «Представив в своем сочинении первые сведения о гуннах, я не решился лишить себя тех, которые приобрел о них впоследствии…[830]так как никто не может сказать ничего определенного о том, откуда вышли гунны, где они находились и как прошли всю Европу и оттеснили скифское племя, то я в начале этого сочинения изложил сведения, заимствованные из древних писателей так, как мне казалось правдоподобным, а современные известия обсуждал с точки зрения их точности, чтобы не составить сочинения из одних вероятностей и чтобы изложение наше не уклонялось от истины…»[831]. В сообщениях латиноязычных и греческих авторов о гуннах содержится рациональная мысль о появлении данного народа в Европе из Азии. Еще в IV в. зерно истины обросло легендами: «Этот народ, как говорят, до тех пор не был известен жившим по Истру фракийцам и другим готам. Они не знали, что живут по соседству друг с другом, так как между ними лежало огромное озеро, и те и другие думали, что занимаемая страна есть конец суши, а за ней находится море и беспредельное пространство воды. Однажды случилось, что преследуемый оводом бык перешел через озеро, а за ним последовал пастух; увидев противолежащую землю, он сообщил о ней соплеменникам. Другие говорят, что перебежавшая лань показала охотившимся гуннам эту дорогу, слегка прикрытую водой»[832]. Легенда эта, записанная впервые Евнапием[833],восходит, по мнению одних ученых, к греческому мифу об Ио[834], другие видят в ней вариант сказки о животном-поводыре, бытовавшей у многих народов Евразии[835]. А.В.Гадло высказывает интересное предположение о том, что две версии этногенетического предания могут быть связаны с племенными общностями с разными культурнохозяйственными укладами (охотниками и скотоводами), являющимися частями одного этнолингвистического массива[836].

Вероятно, главная масса гуннов ринулась из восточных и прикавказских степей прямо на запад в южнорусские степи, а гораздо меньшая их часть перешла через Боспор Киммерийский в Крым. Зосим объясняет возможность преодоления кочевниками пролива тем, что он был занесен илом[837] (современные исследования подтверждают, что в древности глубина Боспора не превышала 1,5–1 м, его ширину значительно сокращали многочисленные косы, отмели и острова[838]). Какое-то количество гуннов, видимо, продолжало оставаться в Предкавказье и на Кавказе, и примерно через 20 лет, в 394–395 гг., именно они обрушились на Персию, Армению и восточные римские провинции[839].

Итак, позднеантичная и ранневизантийская литература обнаруживает гуннов только на подступах к Приазовью, предшествующие этапы их истории римлянам не известны. В науке нового времени широко дебатировался вопрос, существует ли связь между западными гуннами и племенами центральноазиатских хуннов, фигурирующих в китайских источниках[840], и, если существует, то насколько тесная. В 1926 г. К.И.Иностранцев писал, что невозможно положительно решить вопрос о происхождении и связи хуннов и гуннов при тех средствах, которыми располагает наука. «Можно только представлять доводы в пользу того или иного предположения. Вообще, вопрос о происхождении того или другого народа очень труден даже в Европе, не говоря уже об истории кочевых народов Азии»[841]. Тем не менее, сам он склонялся к мысли об азиатском происхождении европейских гуннов[842]. Первым, кто связал хуннов китайских летописей с гуннами европейскими, был М.Дегинь[843]. Теперь подавляющее большинство историков, затрагивающих эту проблему в своих работах, придерживается такой точки зрения[844].

Период с момента изгнания народа хуннов сяньбийцами из центральноазиатских степей до их появления в Северном Причерноморье (155–370 гг.) является самым темным в истории гуннов. Тем не менее, некоторые источники, главным образом, археологические, позволяют считать их путь на запад реальным фактом. Гуннские памятники распространены от Алтая, Средней Азии, Казахстана и Приуралья до Венгрии; большая часть погребений, находящихся на территории СССР, сконцентрирована в Поволжье, встречаются разрозненные следы этих племен на Кавказе и в Крыму[845]. В ходе передвижений и завоеваний состав кочевой орды непрерывно изменялся, она вбирала в себя все новые племена и народы, и по отношению к ней слово «гунны» является собирательным названием. Что же касается гуннов как носителей определенного языка, первоначального ядра всей этой массы, то общепризнано, что к ним относятся прототюркские и протомонгольские (алтайские) племена[846]. Поскольку от языка гуннов сохранилось только несколько имен собственных, то некоторые исследователи отрицают это, считая недоказанным, но и не выдвигают других гипотез[847]. Из древних писателей и историков только Приск Панийский сообщает, что «скифы, будучи сборищем разных народов, сверх собственного своего варварского языка, охотно употребляют или язык гуннов, или готов, или же авсониев в сношениях с римлянами…»[848]. К сожалению, этот отрывок только порождает вопросы (кого Приск называет скифами: «гуннов» в собирательном значении слова или этнических гуннов? что такое «варварский язык»?[849]) и никак не характеризует «язык гуннов».

В этногенезе западных гуннов, помимо тюркско-монгольских элементов, которые изначально были гетерогенными[850], приняли участие народы, которые населяли пройденные ими территории, особенно велика роль в данном процессе угро-финских племен Западной Сибири и Южного Приуралья[851]. «Ассимилируя другие этносы, часто находившиеся на более высоком уровне цивилизации, тюрки воспринимали очень многое у «поглощенных» ими народов. Здесь и антропологические черты, и формы хозяйства, и модели духовной культуры, и лексика. Одним словом, как это бывало и с другими народами, тюрки в своем движении на запад росли и множились как тюркские племена, но одновременно и теряли многие свои изначальные черты»[852].

Мало сведений сохранили источники о пребывании гуннов в Причерноморье, особенно в первоначальный период после их появления там. Аммиан Марцеллин свидетельствует, что гунны, двигаясь по прибрежным районам Меотиды и Понта, после разгрома аланов-танаитов напали на гревтунгов[853]. Затем они очень быстро добрались до восточных рубежей владений тервингов и перешли вброд Днестр[854], вероятно, в окрестностях современного города Бендеры[855]. Остатки тервингов вынуждены были отступить «…в область Кавкаланда, местность, недоступную благодаря высоким, поросшим лесом горам…»[856], скорее всего это были Южные Карпаты[857]. Здесь, в Северо-Западном Причерноморье, примерно к 376 г. гунны приостановили свое наступление. Остается неизвестным, расселились ли гуннские племена по всему Северному и Северо-Западному Причерноморью или кочевали большими компактными группами.

Основная масса кочевников жила в Причерноморье до начала V в. Утверждать это позволяет сохранившийся отрывок из «Истории» Олимпиодора о его посольстве к гуннам, которое относят к 412 г.[858] Данное сообщение свидетельствует о том, что Римская империя (Восточная или Западная?) имела эпизодические (или регулярные?) дипломатические отношения с различными гуннскими племенами. Возможно, уже тогда обе Империи проводили активную политику в среде кочевников, и не без вмешательства их представителей был убит гуннский вождь Донат[859]. Можно предположить, что эдикт 420 г., запрещавший ввозить на кораблях «недозволенные товары» варварам[860], относится к Причерноморью и тоже является частью этой политики.

В источниках не прослеживается дальнейший путь тех гуннов, которые форсировали Боспор Киммерийский. Вопреки сложившемуся мнению[861], часть орды, возможно, не соединилась с теми, кто шел по побережью, а задержалась в Крыму. Очень интересный эдикт 419 г. предписывает освободить от наказания тех людей, «…которые передали варварам искусство строить корабли, не известное им ранее…»; спасло этих людей заступничество Асклепиада, епископа Херсонеса[862]. Какие варвары в Крыму в начале V в. могли не знать морское дело? Готам оно было хорошо известно, а вот степняки гунны, может быть, пытались с помощью местных жителей совершить морской поход.

Раньше гуннов считали виновниками почти полного уничтожения большинства поселений Дона, Кубани, многих греческих городов Северного Причерноморья и даже Черняховской культуры лесостепи[863].

В последнее время археологи пересматривают результаты многих раскопок и передатируют слои пожарищ и разрушений, относимых ранее к концу IV–V вв., VI в.[864]. Они констатируют, что гунны не нанесли Боспору и другим городам столь большого ущерба, Танаис при них возродился[865]. Культура населения Боспора не претерпела изменений в к. IV–V вв.[866], хотя он был под властью гуннов[867]. Лесостепь не была ими затронута[868], пострадали Черняховские поселения в степных районах Нижнего Поднестровья, в бассейне Днестра – Прута – Серета и Дуная[869].

Как ни скудны сведения позднеантичных авторов о хозяйстве гуннов, они не оставляют сомнения в том, что его экономической базой было скотоводство. Аммиан Марцеллин сообщает, что у гуннов много всякого скота, мясом которого они питаются[870]. В одном из вариантов легенды о появлении этих племен в Восточной Европе ведущую роль играет пастух[871]. Состав стада гуннов восстановить довольно трудно, так как ни один из писателей не останавливается на вопросе о том, какие виды скота они разводили. Вероятно, степные скотоводы не могли обойтись без овцы, дававшей мясо, шерсть, молоко, хотя ни в одном произведении IV–VI вв. она не упоминается в связи с гуннами. По данным археологии, кости барана иногда встречаются в гуннских погребениях[872]. В стаде было некоторое количество коз[873], может быть, коров[874], но преобладало конское поголовье[875].

Из источников ясно, что гунны занимались кочевым скотоводством. «Никто из них, – пишет Аммиан Марцеллин, – когда его спрашивают, не может ответить, где он появился на свет, будучи зачат в одном месте, рожден далеко оттуда и воспитан еще дальше…», так как «…все они без определенного места пребывания, без домашнего очага и закона или постоянных верований бродят всегда, подобно беглецам, со своими повозками, в которых они живут; там жены ткут для них отвратительную одежду, там соединяются с мужьями, там рожают и воспитывают до зрелого возраста детей»[876]. В связи с кочевым образом жизни первостепенное значение для гуннов имеет конь. Кочевники не разлучаются с ним с самого раннего детства: «Едва отнятый от груди матери ребенок станет на ноги, тотчас звонконогий конь подставляет ему спину»[877]. Греческие и латинские писатели отмечают привычку кочевников делать все, по возможности, сидя верхом на лошади[878], и часто сравнивают их с кентаврами[879]. Всю жизнь «…почти пригвожденные к лошадям, кстати тоже крепким, но безобразным, и по-женски иногда на них сидя, они исполняют свои привычные обязанности. Каждый из этого народа на них днюет и ночует, покупает и продает, и ест, и пьет, и, склоняясь к короткой шее животного, погружается в глубокий сон с различными сновидениями»[880]. В представлении гуннов конь является самым дорогим подарком[881]. В последний путь гунна сопровождает лошадь или, по крайней мере, ее шкура[882].

Какие-то племена, возможно, занимались охотой (и их тотемом была лань[883]) или она служила подсобным видом хозяйства. Из шкурок убитых животных они шили одежду, охотничья добыча шла в пищу[884]. Подспорьем в хозяйстве было и собирательство[885]. Земледелие этому народу неизвестно: «Никто из них не пашет и никогда не касается рукояти плуга»[886], «они избегают даров Цереры»[887].

Следует отметить, что те же занятия характеризуют хозяйство восточных хуннов, предков гуннов. Основу экономики этих центральноазиатских племен составляло кочевое скотоводство, они также занимались охотой. Несмотря на то, что археологические исследования немногочисленных постоянных поселений хуннов позволяют говорить о развитии примитивного земледелия, ученые связывают находки земледельческих орудий, зернотерок, зерен проса с китайскими перебежчиками и пленными[888].

Насколько активно занимались гунны хозяйственной деятельностью в Северном Причерноморье, сказать трудно. Во всяком случае можно предположить, что большая их часть участвовала в военных действиях и использовала ресурсы покоренных племен. Так, «гунны, достигнув земель аланов… уничтожив многих и ограбив, остальных присоединили к себе клятвой примирения, скрепленной договором…»[889]. Они подчинили алпидзуров, алциазуров, итимаров, тункарсов и боисков, остготов[890], на которых можно было возложить различные повинности. Во внешнеэксплуататорской деятельности кочевников обычно преобладали такие примитивные формы отчуждения прибавочного (а подчас и необходимого) продукта, как военный грабеж, данничество, контрибуции[891], а также требование поставлять воинов. Обезлюдение в V в. огромных пространств Северного Причерноморья археологи связывают не с истреблением населения, а с уводом его основной массы на запад в составе гуннского войска в первые десятилетия V в.[892] Покоренные народы были вынуждены работать для содержания гуннов[893]. Установление военно-политического господства гуннов над покоренными племенами сопровождалось, по свидетельству источников, самым разнузданным грабежом[894]. Древние с ужасом пишут, что этот «…невиданный дотоле род людей, поднявшихся, как снег, из укромного угла, потрясает и уничтожает все, что попадается навстречу, подобно вихрю, несущемуся с высоких гор»[895], что они не щадят никого[896].

Вопрос об общественном строе гуннов является наименее разработанным в истории этого народа, так как по данной проблеме в исторических источниках сохранилось очень мало сведений. Особенно скудно освещен начальный период пребывания гуннских племен в Европе, то время (последняя четверть IV – начало V в.), когда они находились в Северном Причерноморье. Знания греческих и латинских авторов о них носят по преимуществу этнографический характер.

Поэтому предметом немногочисленных специальных исследований является социальная структура «державы» Аттилы, более ранние этапы развития гуннского общества рассматриваются в них менее подробно, как ее предыстория. Э.А.Томпсон утверждает, что в 70-х годах IV в. гунны находились на «нижней ступени пастушества»[897]. Такой несколько расплывчатый термин означает, по Томпсону, что кочевые племена, наводнившие Северное Причерноморье, не вышли за рамки первобытного равенства, у них не выделилась еще родовая аристократия[898]. Я.Харматта высказывает другую точку зрения. Он полагает, что английский ученый значительно занижает уровень развития гуннов, племенная организация которых уже вступила в стадию распада[899]. Исследование Харматты в области социальной терминологии античных авторов IV–V вв. вносит большой вклад в историю изучения гуннского общества, но он не ставит перед собой задачу дать целостную характеристику общественных отношений гуннов раннего периода. Особое место занимает книга О.Мэнчена-Хелфена; в ней из 600 страниц социальной истории этих племен посвящено лишь 10 (р. 190–200), на которых он в основном выступает против отнесения к гуннскому обществу принятых дефиниций, против разделения его на социальные группы. Мэнчен-Хелфен сетует на то, что «искушение ученых втиснуть гуннов в рамки излюбленной социально-экономической категории кажется непреодолимым… Советские ученые… говорят, что гунны достигли последней ступени «варварства», когда «родовое общество» развилось в «военную демократию»… По Энгельсу, греки героической эпохи были типичными представителями военной демократии. Советские историки, неустанно повторяя, что гунны достигли той же стадии, конечно, даже не пытаются доказать это. Если все народы, которые под предводительством военных вождей грабили своих соседей, жили в условиях военной демократии, то ассирийцы, скотоводы зулу, земледельцы-ацтеки и пираты-викинги должны быть похожи друг на друга. После многих попыток точнее определить военную демократию этот термин в конечном счете остается пустой фразой»[900]. Сам Мэнчен-Хелфен не вносит ничего конструктивного в решение проблемы общественного строя гуннских племен.

Обычно выделяют следующие основные признаки военной демократии: образуется союз родственных племен; во главе народа стоит военный вождь; в управлении участвует совет старейшин и народное собрание; война становится постоянным промыслом.

В советской историографии внутренняя история западных гуннов специально не исследовалась, а в работах общего характера и посвященных более поздним эпохам существования тюркских народов соответствующие характеристики приводятся без развернутой аргументации[901]. В двух советских книгах по истории восточных хуннов (предков гуннов) главы о гуннах представляют собой сводку данных письменных источников о них и критических указаний на литературу вопроса, а не специальное исследование[902]. А.Н.Бернштам и Л.Н.Гумилев главное внимание уделяют проблеме происхождения гуннов и их этнической связи с хуннами, известными из китайских источников. Гумилев подробно объясняет причины этнографических и культурных различий этих народов. В очерке Бернштама, который охватывает историю не только гуннов, но и сменивших их в степях Причерноморья аваров, дается хронология событий интересующего нас периода и рассматривается вопрос о положении покоренных гуннами племен.

Историческая реконструкция процесса классообразования и особенностей общественного строя затрудняется из-за недостатка источников. Археологических памятников по кочевым скотоводам, как правило, всегда меньше, чем по оседлым земледельцам[903], справедливо это положение и в отношении гуннов[904]. Историческая интерпретация результатов археологических раскопок оставляет желать лучшего. В советской историографии нет ни сводных, ни обобщающих работ по археологии этих кочевых племен. Исследования по археологии гуннского времени делятся на два типа. В одних устанавливаются точная этническая принадлежность погребений, характерные признаки гуннского погребального обряда, но не делаются попытки определения социального статуса погребенных на основе дифференциации в погребальных устройствах, способах захоронения, объеме и составе погребального инвентаря[905]. В других – анализируются богатые комплексы вещей из погребений сармато-гото-гуннской варварской знати или вождей, обнаруженных на территории Нижнего Поволжья и Северного Причерноморья, но не уточняется их конкретная этническая принадлежность[906]. Сопоставление имеющихся археологических данных приводит к выводу об имущественной дифференциации и социальной неоднородности гуннского общества[907].

Что же представляли собой общественные отношения гуннов в последней четверти IV – начале V в.? Самое раннее сообщение об этом народе содержится в «Деяниях» Аммиана Марцеллина. Сведения этого автора о социальном строе гуннов скупы, но крайне важны, так как они дают представление об обществе кочевников времени их появления в Северном Причерноморье (70 – 80-е годы IV в.).

Характеристике внутренней структуры племени (или, точнее, племен) посвящены две фразы «Деяний» Аммиана Марцеллина: «et delibera-tione super rebus proposita seriis hoc habitu omnes in commune consultant, aguntur autem nulla severitate regali, sed tumultuario primatum ductu contend perrumpunt, quidquid incident»[908] («И при обсуждении предложенных серьезных дел они в таком положении [верхом на конях. – И.Е.] решают все общие вопросы. И они не подчиняются никакой царской строгости, а, довольствуясь наспех назначенным руководством кого-нибудь из знатных людей, преодолевают все, что бы ни случилось»). Мы узнаем из этого короткого сообщения, что наиболее важные вопросы решались гуннами сообща, видимо, на народном собрании. Во всех остальных случаях они довольствуются «руководством наспех назначенных» primates[909]. Возможно, определенную роль в формировании представлений Аммиана об общественной организации гуннов сыграла столь непривычная для римлян их тактика боя: раз отдельные группы гуннов действуют независимо друг от друга, стремительно собираются и так же быстро рассыпаются вновь[910], то и военачальники этих отрядов выбираются среди primates только по необходимости, на время, и действуют они совершенно самостоятельно[911].

Чтобы понять, кого называет Аммиан Марцеллин термином primates, необходимо выяснить, в каких еще случаях он встречается в «Деяниях». Поскольку, как любой другой автор, Аммиан мыслит категориями того общества, в котором живет, и использует терминологию, характерную для него, постольку, употребляя это слово по отношению к гуннам, историк, вероятно, вкладывает в него привычный смысл. У Аммиана Марцеллина оно встречается еще три раза, в XIV книге (гл. 7, § 1) в следующем контексте: «Проявляя все шире и свободнее свой произвол, цезарь (Галл. – И.Е.) стал невыносим для всех благонамеренных людей и, не зная удержу, терзал все области Востока, не давая пощады ни должностным лицам, ни городской знати, ни простым людям» (…пес honoratis… пес urbium primatibus пес plebeiis). В XXVIII книге (гл. 6, § 4) речь идет о восстании племени австориан в провинции Африка, которые «увели с собой взятого ими в плен некоего Сильву, человека знатного сословия, которого случайно застали в деревне вместе с семьей» (…Silvam…ordinis sui primatem). Аммиан Марцеллин употребляет этот термин и по отношению к приближенным императора: «Констанций был поражен этим известием, словно ударом грома; и так как во вторую стражу ночи был созван совет, все сановники поспешили во дворец» (…primates…)[912].

Таким образом, Аммиан называет словом primates людей, принадлежащих к высшим слоям римского общества, аристократию, городскую знать, резко отличающихся по своему социальному и экономическому положению от простых свободных людей империи. По наблюдению Я. Харматты, в том же значении, что у Аммиана Марцеллина, данный термин употреблялся в IV в. и в других источниках, в том числе в официальных документах, например, в Кодексе Феодосия[913]. Поэтому с достаточным основанием можно предположить, что у гуннов primates – наиболее знатные члены племени, родовая аристократия, старейшины, своим богатством и социальным положением выделявшиеся из массы народа.

По мнению Э.А.Томпсона, primates у Аммиана – это военачальники, власть которых основана исключительно на личном авторитете удачливых полководцев. Власть их, весьма ограниченная во время войн, в мирные периоды вообще отсутствовала. Английский ученый полагает, что в последней четверти IV в. у гуннов еще не сложились предпосылки для развития имущественной дифферциации и тем более социальных различий, так как в условиях нищенского существования «праздный или даже полупраздный класс знати» возникнуть не мог[914]. Но выделение пастушеских племен из остальной массы варваров (первое крупное общественное разделение труда) ведет к увеличению производства и появлению у них прибавочного продукта, что лежит в основе возникновения частной собственности, имущественных различий внутри рода и племени, а в конечном счете и зарождения классов.

Сведения Аммиана Марцеллина позволяют говорить о наличии у гуннов родовой аристократии, к которой, по свидетельству Приска Панийского, принадлежали предки Аттилы[915], и, может быть, родственники (???????) гуннского вождя рубежа IV–V вв., упомянутые Созоменом[916].

Даже если предводители каких-то групп в самом деле избирались или назначались гуннами на ограниченные периоды военных действий, то, во-первых, выбор их обусловливался не столько личными боевыми заслугами, сколько богатством и родовитостью; во-вторых, такой порядок и полномочия народного собрания не исключают наличия у гуннов вождя или вождей. Хотел ли Аммиан Марцеллин сказать, что у гуннов нет никакого вождя? Верно ли делают такой вывод из его слов: «И они не подчинены никакой царской строгости…» (…nulla severitate regali…)?

В результате анализа многих античных источников такие ученые, как Т.Бернс и Я.Харматта, пришли к выводу, что термин тех римляне с древних времен до конца существования империи употребляли для обозначения постоянных вождей варварских народов[917]. У Аммиана Марцеллина это слово встречается неоднократно именно в данном значении (XVI, 12, 26; XVII, 12, 16, 20, 21; XXVIII, 5, 10, 13, 14; XXIX, 5, 46, 51; 6, 5–6). У него содержание разбираемого термина даже более жестко определено. Племена (аламанны, квады, бургунды), предводителей которых Аммиан называет reges, в IV в. достигли высокого уровня социального развития, власть вождей у них передавалась по наследству[918]. В тексте «Деяний» Аммиана Марцеллина находим еще одно подтверждение этому: часто вместе с вождями в политических событиях участвуют их наследники – «царевичи» (regales) (XVI, 10, 16; 12, 26, 34; XVII, 12,9, 10, 12,21; 13,24). Поэтому логично предположить, что Аммиан говорит об отсутствии у гуннов только наследственной власти, а не власти вождя вообще.

Консолидация первобытных племен – период длительный. Племенная организация проходит различные стадии развития, постепенно совершенствуясь. В 70-х гг. IV в. племена, объединенные общим названием «гунны», вероятно, были почти независимы друг от друга, союзные отношения между ними могли иногда уступать место соперничеству и враждебности. В «Деяниях» Аммиана Марцеллина есть сведения о том, что при завоевании Северного Причерноморья какая-то часть гуннов сражалась против своих соплеменников на стороне гревтунгов Витимира[919]. Из этого мы можем заключить, что союз гуннских племен носил только военный характер и потому был непрочен. Во главе этой федерации стоял военный предводитель, вождь наиболее сильного племени, выдвинувшийся благодаря богатству и военным успехам. В рассказе Гермия Созомена о переправе гуннских племен через Боспор Киммерийский вождь, руководивший походом, назван правителем[920]. Иордан называет по имени вождя, напавшего на гревтунгов[921]. На рубеже IV–V вв., когда гунны вступают в непосредственные контакты с Римской империей, в античном мире становятся известны личные имена их вождей. Один из них, Ульдис (или Ульд), как об этом свидетельствуют греческие авторы, то вступал в союз с римлянами, то разорял их придунайские провинции[922].

Из «Истории» Олимпиодора известно, что племена гуннов, продолжавшие в начале V в. кочевать в Северном или Северо-Западном Причерноморье, возглавлялись вождями (?????),[923] с которыми, очевидно, следует сопоставить «предводителей больших масс народа» (…?????? ??? ????????? ?????? ??? ?????? ??????? ????????) Приска Панийского.[924] Согласно Олимпиодору, среди гуннских вождей складывается определенная иерархия: он упоминает Харатона, «первого из вождей» (? ??? ????? ??????).[925]Выражение Олимпиодора «первый из вождей» не дает ответа на вопрос, стала ли должность вождя федерации племен гуннов наследственной в начале V в. С уверенностью можно только утверждать, что один из вождей пользовался наибольшим авторитетом. Следует также заметить, что вожди гуннов сохраняли свое главенствующее положение и в мирное время (посольство 412 г. относится к довольно спокойному для степей Причерноморья периоду[926]); следовательно, нет оснований видеть в них, как это делает Томпсон, исключительно «военных предводителей, власть которых исчезала с окончанием военных действий»[927], так как не имела никаких экономических и социальных предпосылок.

Для понимания структуры всего гуннского общества важно свидетельство Приска Панийского об одном из племен гуннов, акацирах. Сведения Приска позволяют судить о сохранении родо-племенной организации у гуннов, живших в южнорусских степях и в середине V в.[928] «У этого народа (акациров. – И.Е.) было много вождей по племенам и родам;[929] император Феодосий послал им дары (?????? ???? ???? ??? ???? ???????? ??? ''??????, ????????? ? ???????? '???????? ????…), для того, чтобы они по взаимному соглашению отказались от союза с Аттилой и предпочли союз с римлянами. Но посланный с дарами роздал их не по порядку каждому из правителей народа[930] (??? ???????? ??? ''??????), так что Куридах, старший по власти (??????????? ''???? ?? ????), получил дары вторым и, как обиженный и лишенный принадлежавших ему даров, призвал Аттилу против своих соправителей (???? ??? ???????????????)»[931]. Главный из вождей акациров не обладал реальной властью над остальными либо потому, что они все уже подчинялись непосредственно Аттиле, либо потому, что Куридах был первым среди равных. Второе предположение представляется более вероятным. Ведь, если бы припонтийскими акацирами твердо управлял Аттила из своей ставки в Паннонии, то вряд ли бы они могли иметь такое серьезное значение для Империи, чтобы умилостивлять их дарами. Помимо этого соображения, из данного контекста Ириска следует, что до описываемого им эпизода 448 г. племена акациров состояли только в союзных отношениях с главными силами Аттилы, т. е. в их внутреннюю жизнь он не вмешивался. Поэтому можно предположить, что родо-племенная организация акациров представляет собой уменьшенную копию социальной структуры совокупности всех гуннских племен несколько более раннего периода. Следовательно, в начале V в. первый из вождей Харатон не мог единовластно распоряжаться всеми гуннами, остальные вожди были его соправителями. О наследственной передаче власти пока говорить не приходится. Однако иерархия, складывающаяся внутри правящего слоя гуннского общества (родовая аристократия, старейшины – вожди отдельных племен – верховный вождь), свидетельствует о его укреплении и постепенной консолидации.

Основным занятием гуннов является война, недаром Аммиан Марцеллин называет их «самыми яростными воителями»[932]. Уже в 387 г. Амвросий Медиоланский упоминает гуннов-наемников[933], а один из панегиристов в 389 г. восхваляет государственную мудрость Феодосия, поставившего бывших врагов под знамена Рима[934]. Сохранилось любопытное свидетельство Ириска о двух участвовавших в набеге на Восток в 395 г. гуннских вождях, Басихе и Курсихе, которые впоследствии приезжали в Рим «…для заключения военного союза»[935]. Чем закончилась их миссия, неизвестно. Но, возможно, они вместе со своими дружинами намеревались наняться на службу в римскую армию. Гуннов-наемников все активнее используют и в Западной, и в Восточной Римской империи[936]. Военное наемничество является одним из признаков разложения родового общества.

Таким образом, кочевые племена гуннов в последней четверти IV – начале V в. переживают стадию распада первобытнообщинных отношений; у них продолжается процесс консолидации и укрепления господствующего положения родо-племенной аристократии. О наличии рабства у гуннов этого периода сведений нет[937].

Исторические источники IV–V вв. позволяют выделить следующие черты общественного строя гуннов времени их пребывания в Северном Причерноморье: родственные племена объединены в военный союз, не всегда сохраняющий свой постоянный состав; управление осуществляется верховным военным вождем федерации, сначала выборным, а потом наследующим власть (в самом конце изучаемого периода), вождями отдельных племен совместно с совещаниями знати и народным собранием; стоящие у кормила власти вожди и старейшины выражают интересы не только родо-племенной верхушки, но и всего народа, так как завоевательные походы не только увеличивают их богатство и влияние, но и сглаживают противоречия внутри гуннского общества за счет грабежа покоренных племен[938], война и организация для войны стали регулярными функциями народной жизни, в войско входят все боеспособные гунны[939].