Глава пятая. Рихард Зорге (1895–1944): «наш немец из Токио»

Рихарда Зорге знает весь мир. В основном как разведчика, меньше — как аналитика и игрока на политическом поле тридцатых и даже двадцатых годов. Но в минувшем веке были разведчики более удачливые, чем Зорге, аналитики более эрудированные и проницательные, агенты влияния более эффективные. Тем не менее именно он стал культовой фигурой мирового масштаба.

Имя Зорге прославилось в 1952 г., после книги американского генерала-разведчика Чарльза Уиллоуби «Шанхайский заговор». Этот опус времен холодной войны не отличался ни фактической аккуратностью, ни тем более стремлением к объективности, но поднял мощную волну интереса к загадочному «агенту Коминтерна», относительно которого, СССР до 1964 г. хранил ледяное молчание. Бывший германский посол в Токио — сам опытный генштабист и военный разведчик — генерал-майор Ойген Отт охотно вспоминал своего ближайшего друга Рихарда, но так, кажется, и не поверил, что тот был советским агентом. Успокаивая, прежде всего, самого себя, Отт говорил, что Зорге был настолько гениальным разведчиком, что сумел проникнуть в советские секретные службы, оставаясь подлинным патриотом фатерлянда.

О Зорге написаны десятки книг, тысячи статей, сняты фильмы, регулярно проводятся международные конференции. Кажется, мы знаем о нем все или почти все, но ощущение недосказанности остается. Западные журналисты делают центральной темой «разысканий» нахождение очередной любовницы Зорге или смакование подробностей отказа Москвы выручить его… Российских потребителей информации этим не удивишь. «Я со всей ответственностью заявляю, что двойной агент Рихард Зорге был расстрелян на Лубянке в 1947 г.», — говорил некий ветеран спецслужб (впрочем, в его документы никто не заглядывал) знакомому автора этой книги. Это как личная встреча Сталина с Гитлером. Как не поверить, когда дряхлый старичок со слезами на глазах с экрана телевизора рассказывает о свидании диктаторов во Львове или на борту крейсера «Киров». «Я был в охране, сам все видел, потом всех расстреляли, я чудом остался в живых и перед смертью хочу поведать правду…»

Верить этому не надо. Это — сюжет для пелевинского рассказа, а не для исторического исследования, как бы ни божился и ни клялся предполагаемый единственный свидетель. «Старики забывают» иронически назвал свои мемуары «британский Геббельс» Дафф Купер. Иные, напротив, помнят то, чего не было. Но довольно об этом.

Почти все биографы Зорге говорят о нем только как о разведчике. То есть о человеке, деятельность которого заключается в сборе информации по заданию «Центра», лично и через других членов группы, ее первичном анализе (прежде всего, на предмет аутентичности и достоверности) и аккуратной передаче по назначению. Российские и иностранные авторы подробно описали систему его агентурных связей, способы получения и передачи информации, методы вербовки, почти не уделяя внимания «легальной» стороне его жизни. Такой подход привел к формированию одностороннего, а потому неверного образа Зорге как «только разведчика».

Еще в 1993 г. в журнале «Проблемы Дальнего Востока» автор этих строк прямо заявил, что разведчик — не главная ипостась Зорге, хотя Москва использовала его прежде всего как поставщика информации. Однако он еще был, во-первых, выдающимся политическим аналитиком, а во-вторых, не очень заметным, но эффективным участником политического процесса, оказывавшим определенное влияние на принятие решений в Берлине и Токио — но не в Москве! Зорге можно с полным правом назвать геополитиком. А геополитики редко ограничиваются кабинетной деятельностью. Ветеран советской разведки, генерал-майор в отставке М.И. Иванов, «связанный по службе с теми событиями, к которым был причастен разведчик Р. Зорге», в том же журнале годом позже признал: «Зорге — яркая личность прежде всего в области политики. Разведке он отдавался самозабвенно, искренно, однако она всегда была для него только средством решения политических задач» (1).

В токийской тюрьме Сугамо арестованный Зорге поначалу молчал. Но в условиях отсутствия четких инструкций на случай провала и полного отказа «своих» от него, перед лицом подробнейших признательных показаний радиста Макса Клаузена (будущего кавалера ордена Красного Знамени) он заговорил. Следователи дали ему пишущую машинку, на которой он во время продолжительных допросов сам печатал на немецком языке письменные объяснения по разным вопросам, известные как «тюремные записки» Зорге. Не касаясь этого интереснейшего документа в полном объеме, остановимся на принципиально важных моментах.

«Я не намеревался, — говорит Рамзай, — действовать только как почтовый ящик для информации, собираемой другими. Напротив, я считал абсолютно необходимым лично приобрести наиболее полное понимание проблем Японии… (отточие в источнике. — В.М.) Моя научно-исследовательская работа в Японии была абсолютно необходима для моей разведывательной деятельности. Без этой работы и общего культурного базиса моя секретная миссия была бы невозможна и мне никогда не удалось бы закрепиться в посольстве и германских журналистских кругах. Больше того, я никогда не смог бы пробыть безболезненно и спокойно в Японии в течение 8 лет. В этом смысле наибольшее значение имело именно мое основательное изучение и знание Японии, а не ловкость и не какая-либо специальная подготовка в московской разведывательной школе (выделено везде в источнике. — В.М.)».

Процитировав этот фрагмент, М.И. Сироткин, автор итогового доклада комиссии ГРУ, рассматривавшей в 1964 г. «дело Зорге», описал методы и характер его исследовательской и аналитической работы. Тут есть чему поучиться — и не только разведчикам: «С первых же дней пребывания в стране он приступил к подбору и изучению необходимой литературы, приобретая все иностранные издания оригинальных японских работ (т. е. первоисточников. — В.М.), лучшие иностранные книги по Японии, лучшие иностранные переводы японских трудов. Личная библиотека Рамзая к 1941 г. насчитывала до 1000 книг[17]. Кроме того, он широко пользовался библиотекой германского посольства и обширнейшей библиотекой германского Общества Восточной Азии, посещал академические собрания, лекции и доклады этого общества, тщательно изучал текущую японскую экономическую и политическую литературу, бюллетени и различные издания правительственных органов» (2).

В советское время наследие Зорге-геополитика 1930-х годов и его журналистскую деятельность объясняли необходимостью «маскировки», а потому старались писать о ней поменьше. На Западе на геополитическое наследие Зорге одним из первых обратил внимание американский историк Чалмерс Джонсон, сумевший уйти от стереотипного образа «красного Джеймса Бонда». Не без влияния Джонсона я в 1993–1995 гг. опубликовал несколько статей о Зорге-геополитике, впервые подняв эту тему в нашей стране. Тогда же я четко определил его геополитическую ориентацию как евразийскую и с каждым годом исследований укрепляюсь в этом убеждении.

Для внимания к работам Зорге достаточно уже той роли, которую он сыграл в мировой политике 1930—1940-х годов. Изучение его сочинений убеждает, что он был одним из лучших аналитиков-японистов своего времени, ничуть не уступая таким знаменитостям, как Хью Байес («Таймс» и «Нью-Йорк таймс»), Малькольм Кеннеди (Рейтер) или Вильям Генри Чемберлен. Американские сочинители, смакующие алкогольные и эротические похождения Зорге, попытались бросить тень и на его профессиональную репутацию: дескать, что путного мог написать коммунистический шпион, пьяница и бабник… Но если мы не доверяем собственным оценкам, стоит прислушаться к мнению человека, авторитет которого в отношении геополитики неоспорим. Это Карл Хаусхофер, «Журнал геополитики» которого представлял в Токио Рихард Зорге.

Советские биографы Рамзая писали, что в 1933 г. он прибыл в Японию с рекомендательными письмами из Германии, которые открыли ему многие двери в японской столице, но имени автора писем не называли. Это был не кто иной, как Хаусхофер, который никогда не оставлял без внимания Японию и весь Азиатско-Тихоокеанский регион, считая, что туда переносится центр мировой истории. Этого же мнения придерживались русский философ Владимир Соловьев (автор пророческих «Трех разговоров о войне, прогрессе и конце всемирной истории») и американский госсекретарь Джон Хэй (автор доктрины «открытых дверей»), Гото и Чичерин. Помимо многочисленных книг и статей генерал-профессор писал для своего журнала ежемесячные обозрения ситуации на Дальнем Востоке, внимательно следя за поступавшей оттуда информацией. Хаусхофер особенно дорожил корреспондентами на местах и «по-прежнему ощущал себя тесно связанным с Японией», как свидетельствовал в 1964 г. в письме к Ю. Мадеру бывший главный редактор «Zeitschrift fur Geopolitik» Курт Фовинкель (3).

Конкретные обстоятельства личных контактов Зорге и Хаусхофера летом 1933 г. не вполне ясны до сих пор. Очень вероятно, что знакомству содействовала Агнесс Смэдли, долго жившая в Китае и считавшаяся специалистом по этой стране. Еще в 1926 г. она печаталась в журнале Хаусхофера и несколько лет сотрудничала с «Франкфуртер цайтунг», газетой, которую позже представлял в Токио Зорге. Ее открыто прокоммунистические взгляды нисколько этому не мешали. Знакомство с книгами и статьями Смэдли стало неплохой подготовкой для Зорге перед его отъездом в Шанхай в конце 1929 г. Приехав туда, он — по указанию Центра — познакомился, а затем подружился с ней. Подробности их отношений оставляю тем, кто специализируется на подобных сюжетах, — скажу только, что Агнесс была умна и некрасива. Смэдли, видимо, не участвовала в разведывательной работе, но щедро делилась с Зорге информацией и связями. Именно она познакомила его с молодым, но уже известным и влиятельным японским журналистом и аналитиком Одзаки Ходзуми.

Есть все основания предполагать, что Смэдли посоветовала Зорге предложить свои услуги Хаусхоферу, тем более что за публикациями самого авторитетного журнала по геополитике тот следил давно и внимательно. Да и Хаусхофер, по всей видимости, знал корреспонденции Зорге из Китая. Так или иначе, ранее не знакомый с Зорге лично, он после встречи согласился официально считать его своим корреспондентом в Токио и без колебаний написал необходимые письма. В том числе к послу в Вашингтоне Дэбути Кацудзо, который снабдил Зорге рекомендациями для японского МИД.

За шесть лет (1933–1939 гг.) Зорге опубликовал в «Zeitschrift fur Geopolitik» восемь больших статей в 11 номерах, включая специальный выпуск к 70-летнему юбилею Хаусхофера. Хаусхофер никогда не правил рукописи Зорге, что свидетельствует как о высокой оценке их требовательным ученым, так и о согласии с их теоретическими положениями и практическими выводами.

Достоинства работ Зорге очевидны для всякого специалиста по политической и военной истории Японии 1930-х годов. Известно, что в основе некоторых из них (например, о военном мятеже 26–29 февраля 1936 г.) лежали подготовленные им секретные аналитические записки. Одна — как агентурная информация за подписью «Рамзай» — была немедленно передана в Москву. Другая ушла в Берлин за подписью военного атташе Отта, который тоже был знаком с Хаусхофером и пользовался его советами и рекомендациями. Обе были высоко оценены адресатами. Отт, как известно, стал одним из главных информаторов разведчика. Зорге, в свою очередь, был главным информатором Отта по японским делам, поскольку контакты атташе ограничивались военной средой, а возможности — незнанием японского языка (впрочем, английским он владел в совершенстве). Отт был профессиональным разведчиком и умел не только добывать, но и анализировать информацию. Однако при написании донесений и аналитических записок ему, конечно, очень пригодились советы образованного и информированного друга, блестяще владевшего пером. Именно эти записки способствовали карьерному росту полуопального офицера.

Отт был под подозрением в Берлине из-за прежних близких связей с генералом Куртом фон Шлейхером, предшественником Гитлера на посту рейхсканцлера. В начале тридцатых Шлейхер и Отт непосредственно участвовали в сложной политической игре рейхсвера с нацистами, которых военные сначала пытались не допустить до власти, а потом, не справившись с первой задачей, хотя бы контролировать. Гитлер, относившийся к рейхсверу, особенно к прусскому офицерскому корпусу, с нескрываемым недоверием, переиграл своих противников, но ничего не забыл. Попавший в опалу и уволенный в отставку Шлейхер был убит в «ночь длинных ножей» 30 июля 1934 г. Отт еще годом раньше отправился в Японию в качестве наблюдателя, прикомандированного к одной из воинских частей. Этому он, наверно, был рад. Тем более дела у него пошли хорошо: в апреле 1934 г. его произвели в полковники и назначили военным атташе. Доклады, написанные с помощью бескорыстного и обаятельного друга Рихарда, сделали свое дело.

И здесь необходимо затронуть один важный и деликатный вопрос. Исходя из того несомненного факта, что германская разведка использовала информацию Зорге из Токио, некоторые авторы называют его «двойным агентом». Пошло это, видимо, от «мемуаров» Шелленберга[18], где прямо утверждалось: Шелленберг и его шеф Гейдрих знали о коммунистическом прошлом Зорге и его связях с Москвой, но, тем не менее, продолжали использовать как ценный источник информации (4). Если первая часть этого утверждения представляется совершенно неправдоподобной, то сомневаться во второй нет никаких оснований. Не только из «мемуаров» видно, что именно Зорге поставлял в Берлин наиболее качественную информацию и лучшие прогнозы. В том, что касалось Японии, он был самым знающим и самым способным германским аналитиком в Токио. Уверен, что негативная реакция посольства на его арест была вызвана не только подрывом престижа рейха, но и потерей такого источника информации. Возможной причиной ареста немцы считали критику японской политики в статьях Зорге и решительно отказывались верить в то, что он «агент Коминтерна».

«Не было ни одного случая, когда Зорге пытался бы ввести в заблуждение германскую секретную службу», — говорится в «мемуарах» Шелленберга. Здесь тоже сомневаться не приходится: в случае посылки откровенной дезинформации Зорге был бы вскоре разоблачен и «ликвидирован». Это подтвердил старейшина советской разведки Борис Гудзь, работавший в контакте с Рамзаем в 1936–1937 гг. (5). Разумеется, Зорге ждала бы точно такая же участь, если бы он не поставил Москву в известность об истинном характере своих связей с немцами и тем более, если бы он сообщал в ГРУ дезинформацию, выгодную Германии. Поэтому еще более десяти лет назад я предложил назвать Зорге «полуторным агентом»: Москва знала, что он работает еще и на Берлин, но Берлин не знал, что он работает на Москву.

Анализируя деятельность Зорге во всем многообразии, мы неизбежно задаемся вопросом о ее конечных целях. И советско-восточногерманская, и англо-американская историография обычно сводят их к собственно разведывательной работе в пользу СССР, считая, что Германии и Японии Зорге наносил постоянный урон. За это его особенно не любили японские «правые» и оправдывали «левые», придерживавшиеся просоветских симпатий. Согласиться с этим я не могу. Японию и японцев он по-своему любил или, по крайней мере, глубоко уважал. Иначе в начале января 1937 г. едва ли бы написал в одной из статей: «В качестве сильнейших резервов энергии Япония располагает гордой и славной историей, огромной сокровищницей национального чувства и изумительным самопожертвованием. В душевной силе Японии, в национальной связи между императорской династией и нацией коренится одновременно надежда, что путь Японии и в будущем будет идти вверх».

Главной целью Зорге было недопущение войны между СССР и Германией, с одной стороны, и СССР и Японией, с другой. В возможность сотрудничества и тем более союза трех стран он не очень верил, хотя, видимо, считал бы такой вариант идеальным. Именно в таком направлении шла вся его работа — уже не столько разведчика, но аналитика и агента влияния, игрока в Большой Политике.

В «тюремных записках» Зорге подробно рассказал об этой стороне своей деятельности, впрочем, не называя фамилий.

«Взгляды, излагаемые мною своим немецким приятелям, в основном сводились к следующему: Бисмарк говорил, что для реализации фундаментальной немецкой политики противостояния британско-французскому блоку необходимо проводить политику мира по отношению к России, и решительно выступал против действий, хоть в малейшей степени таящих в себе опасность войны с Россией. Справедливость этой мысли Бисмарка наиболее красноречиво подтверждена Первой мировой войной (Бисмарк, действительно, несравненный дипломат, до сих пор почитаемый всеми немцами). Советский Союз, в отличие от царской России, ни по своему государственному устройству, ни в силу исторического развития не является агрессивным государством. И даже если бы в ближайшем будущем у СССР возникла такая идея, у него нет для этого возможностей. СССР заинтересован только в собственной обороне. Однако было бы величайшей глупостью считать, что Советский Союз сразу же распадется и в политическом, и в военном отношении, если он подвергнется нападению со стороны Германии или Японии. Доказательством тому, что СССР не намерен вступать в войну против Германии, является выполнение им договоренности о поставках в Германию материалов, крайне необходимых для его собственной военной экономики, включая материалы, доставляемые с Дальнего Востока по Транссибирской железной дороге. Я, ничуть не беспокоясь, выражал свою точку зрения знакомым нацистам. Мои смелые выражения были общеизвестны, не было ни одного человека, который опроверг бы это мое мнение».

Японцам же Зорге, по его словам, внушал следующее: «Для Японии совершенно нет причин опасаться нападения со стороны Советского Союза. Советские военные приготовления, даже в Сибири, носят чисто оборонный характер. Утверждение, что СССР является первым противником Японии, представляет собой иностранный пропагандистский вымысел, лишенный исторической основы. Великие державы получают выгоду от многолетней враждебности между Японией и СССР. Японская армия, ухватившись за высказывания иностранных пропагандистов, требует все возрастающих с каждым годом бюджетных ассигнований для противодействия этому ужасному монстру — СССР. Однако действительные цели Японии находятся не на севере, а в Китае и на юге. И хотя советские военные приготовления носят чисто оборонительный характер, их ни в коем случае нельзя недооценивать, как показал Халхингольский инцидент. Я иногда указывал, — добавлял Зорге, — на провал сибирской экспедиции 1918–1921 гг., которая не только не подняла авторитета Японии, а, наоборот, только принесла ей ущерб».

Не знаю, насколько ему верили и те и другие. Но слушали, уверен, очень внимательно. Блестящий аналитик, знаток Японии и Китая, друг посла и корреспондент Хаусхофера — к тому же стопроцентный ариец и нацист, знавший «Майн кампф» чуть ли не наизусть, — как не прислушаться к такому человеку! Особенно если его информация подтверждается, а прогнозы сбываются. Сам он приводил следователям следующие примеры:

«(1) Я сначала предсказывал, что японско-китайский конфликт страшно затянется и ослабит Японию до такой степени, что ей уже не удастся восстановиться; (2) во время событий на Халхин-Голе я твердо был убежден в том, что Япония не имеет намерений развязать войну с СССР; (3) а летом 1941 г. выдвинул версию о том, что общая мобилизация в Японии не направлена в первую очередь против СССР».

Зорге обращался не в пустоту В правящих элитах Берлина и Токио были те, кто стремился к войне с Советским Союзом, и те, кто выступал против нее. В Германии сторонниками союзнических отношений с Россией были бывший главнокомандующий рейхсвера генерал Зект, которого Зорге встречал в Шанхае (одно время Зект был главным военным советником Чан Кайши), часть генералитета и деловых кругов, Хаусхофер и его школа, наконец, Риббентроп. Связь Зорге с этими кругами очевидна, хотя его влияние было ограниченным — через Хаусхофера и через донесения Отта, которому доверял Риббентроп. В этой связи стоит обратить внимание на два примечательных документа.

17 марта 1938 г. генерал-полковник Вильгельм Кейтель, доверенное лицо и «око» Гитлера в армейском командовании, писал Риббентропу, только что назначенному рейхсминистром иностранных дел: «По случаю доклада у фюрера я заговорил с ним о личности нынешнего военного атташе в Токио, генерал-майора Отта, тем более что верховное командование сухопутных сил уже неоднократно ставило передо мной вопрос об использовании генерал-майора Отта на более высокой командной должности в войсках в фатерлянде. В связи с тем, что генерал-майор Отт, будучи ближайшим сотрудником генерала Шлейхера, пользовался неограниченным доверием последнего, он не по своей вине попал в политически двусмысленное положение. В ходе моего доклада фюрер затронул вопрос возможного использования генерал-майора Отта, учитывая его успехи, на самостоятельной дипломатической должности и просил меня обратиться в соответствующие внешнеполитические инстанции на предмет обсуждения этого вопроса с ним лично. Если Вы как министр иностранных дел склонны поддержать эту инициативу фюрера об использовании генерал-майора Отта на дипломатической службе, то следовало бы вызвать сюда генерал-майора Отта, с тем чтобы фюрер, согласно его желанию, мог лично с ним побеседовать» (6).

Риббентроп не замедлил согласиться. Думаю, в этом карьерном взлете, кроме несомненных личных достоинств кандидата, сыграли свою роль и аппаратные мотивы. Во-первых, Гитлер не доверял ни дипломатам, ни «пруссакам» из вермахта, а потому предпочел видеть бывшего помощника Шлейхера в чуждой ему среде. Во-вторых, Риббентроп начал постепенно чистить центральный аппарат МИД и миссий за рубежом от дипломатов «старой школы». Свою роль могли сыграть рекомендации Хаусхофера, внимательно следившего за деятельностью Отта и Зорге на японском направлении. А к «отцу геополитики» прислушивались и фюрер, и его министр.

Через шестнадцать дней Отт был уже в Берлине, представляясь Гитлеру по случаю нового назначения. Одновременно он был принят в НСДАП, причем партийный значок ему приколол лично фюрер. Предшественник Отта на посту посла фон Дирксен был вынужден покинуть Японию из-за тяжелой болезни, так что никто его не «подсиживал». Тем не менее будущие подчиненные Отта в посольстве маскировали под заискивающими улыбками явную зависть и недоброжелательство. Искренне рад был только один человек — Рихард Зорге.

Обширная служебная переписка Риббентропа и Отта частично вошла в многотомное собрание «Документов германской внешней политики», изданное после войны, частично была представлена на Токийском процессе. Но только Ю. Мадер опубликовал один интереснейший документ из нее. 23 ноября 1942 г., через год с небольшим после ареста Зорге, посол получил совершенно секретную телеграмму из Берлина с пометой «в собственные руки, расшифровать лично». Риббентроп писал:

«По различным признакам дело Зорге вызвало в японских инстанциях сильный резонанс, последствия которого сказались на отношении этих инстанций к Вашей персоне. После глубокого изучения вопроса фюрер принял решение согласиться с моим предложением относительно изменений в руководстве посольства в Токио и отозвать Вас в ведомство внешних сношений для нового назначения. Вашим преемником избран посол в Нанкине Штамер. Прошу Вас получить для него агреман».

Пока ничего необычного, кроме того, что посол оставался в должности целый год после такого скандального случая и «пытался как можно дольше продержаться на своем посту»[19], несмотря на явное нежелание японцев иметь с ним дело. Риббентропа это, видимо, не очень-то беспокоило. Несколько слов о личности нового посла. Генрих Штамер, бывший офицер и участник Первой мировой войны, не был кадровым дипломатом, но с 1935 г. работал в «бюро Риббентропа» и пользовался доверием и расположением шефа. Он принимал участие в переговорах об «укреплении» Антикоминтерновского пакта, а в 1940 г. дважды посещал Японию, причем второй раз — для окончательной подготовки, вместе с Оттом, Тройственного пакта. Короче говоря, это был человек, знавший Дальний Восток, «проверенный» Берлином и известный в Токио.

Вернемся к тексту телеграммы, которой рейхсминистр приглашал отставленного от должности посла в фатерлянд «для нового назначения». Такой же телеграммой в мае 1937 г. был вызван из Анкары Лев Карахан — в Москве его арестовали прямо на вокзале. Отту тоже было чего опасаться.

«Ваша безопасность при возвращении в Германию, — писал Риббентроп, — … в настоящее время… не может быть гарантирована (отточия в источнике. — В.М.). Поэтому прошу Вас до поры оставаться в Японии в качестве частного лица. Средства, необходимые для содержания приличествующего Вам дома в подходящем для Вас спокойном месте и для поддержания материального уровня, соответствующего занимавшейся Вами до сих пор должности, будут Вам предоставлены. Само собой разумеется, что во время дальнейшего пребывания в Японии Вам следует воздерживаться от какой бы то ни было политической деятельности» (7).

Впервые прочитав этот документ более десяти лет назад, я был поражен. В тоталитарном государстве министр спасает посла, которому грозит обвинение в государственной измене: кто поверит, что опытный разведчик на самом деле не раскусил коллегу «с другого берега», проработав бок о бок с ним восемь лет. В Берлине Отта могло ожидать назначение на самый опасный участок Восточного фронта, а то и вовсе знакомство со стрелковым взводом. Риббентроп же не только лично и откровенно предупредил его об опасности служебной телеграммой, но еще и снабдил деньгами для достойной бывшего посла жизни! Рейхсминистр попросту спас Отта, который вскоре перебрался из Японии в Китай, где благополучно дождался конца войны. Ни до, ни после никто не привлек его ни к какой ответственности. Отт был свидетелем защиты на Токийском процессе, но предпочел встречаться с адвокатами подсудимых в Нанкине и давать письменные показания, нежели ехать на процесс самому.

Почему Риббентроп совершил такой рискованный поступок? Знал ли об этом Гитлер? Почему не принял мер Гиммлер, ограничившийся посылкой гневного письма Риббентропу 27 октября того же года? «Гиммлер негодовал, что МИД доверял человеку, прошлое которого не было достаточно проверено. Ведь Рихард Зорге под своим настоящим именем работал в Коммунистической партии Германии… Позже он попал — и опять под своим собственным именем, как подчеркивал Гиммлер, — в Москву». В этом письме рейхсфюрер СС сам признал, что такая проверка была проведена впервые только сейчас (это Лишний раз опровергает «мемуары Шелленберга»), но заявил: «Если бы о ней было запрошено, была бы проведена раньше и дала бы те же самые результаты» (8). В общем, он тоже оправдывался и перекладывал вину на другое ведомство.

Точных ответов на эти вопросы я не знаю, но уже много лет меня преследует мысль: евразиец помог евразийцу. Гипотеза, не более? Да, но многое объясняющая.

Были евразийцы и в Токио. На этих позициях стояли принц Коноэ и его окружение, куда входил ближайший друг и помощник Рамзая Одзаки, он же Отто и Инвест. Он не только поставлял Центру первоклассную информацию, но имел возможность влиять на настроения и мнения «сильных мира сего». В «тюремных записках» Зорге так охарактеризовал аргументы, к которым прибегал в политических дискуссиях его друг и союзник:

«СССР не имеет намерений воевать с Японией. Если Даже Япония вторгнется в Сибирь, СССР будет только защищаться. Если Япония нападет на Советский Союз, это будет близорукий и ошибочный поступок. Даже если в ходе такой войны Япония захватит Восточную Сибирь или ее западную часть, она не будет иметь никаких политических и экономических выгода Вероятно, США и Великобритания будут приветствовать то, что Япония втянется в водоворот этой войны, и, после того как она исчерпает свои резервы нефти и железа, нападут на нее, выбрав благоприятный момент. Между тем, если Германия победит СССР, Сибирь, пожалуй, „упадет в карман“ Японии, даже если она и пальцем не пошевелит. Если же Япония намерена продолжать экспансию куда-либо еще кроме Китая, то южное направление является выгодным для этого. На юге есть стратегические ресурсы, крайне необходимые для японской военной экономики. Поэтому именно на юге находится действительный противник, стремящийся препятствовать развитию Японии.

Одзаки такими аргументами старался смягчить напряженную обстановку 1941 г. Я не знаю, использовал ли он какие-либо другие способы, кроме этих. Думаю, что он, как и я, при всяком удобном случае противодействовал общей тенденции, заключавшейся в поверхностной оценке мощи СССР и пренебрежительном отношении к нему как к противнику. Несомненно, в своих беседах он указывал на уроки Халхин-Гола и на просчеты Гитлера в войне с СССР».

Часть японских дипломатов и военных на протяжении всех 1930-х годов считала благожелательный нейтралитет СССР необходимым условием успешного осуществления экспансии в Китае, хотя, разумеется, и они опасались коммунистической пропаганды. После «пакта Молотова — Риббентропа» на просоветские позиции встала группа влиятельных сторонников союза с Германией против «англосаксов». Идея «континентального блока», которую они пропагандировали, на протяжении ряда лет — когда открыто, когда в завуалированной форме — разрабатывалась на страницах «Zeitschrift fur Geopolitik» с середины двадцатых годов, так что статьи Зорге в этом журнале нисколько не противоречили его генеральной линии. Как коммунист он мог испытывать сомнения (вопрос открытый) относительно союза Советской России и нацистской Германии в варианте «пакта Молотова — Риббентропа». К перспективе же альянса СССР и Японии он относился скептически даже после урегулирования конфликта на Халхин-Голе, когда голоса в его пользу стали раздаваться открыто. «В японско-русских отношениях, — писал он 16 сентября 1939 г. во „Франкфуртер цайтунг“, — начался, казалось, принципиальный поворот, аналогичный повороту, уже совершенному Германией и Советским Союзом. Казалось, что Японии стало также ясно, что ее главным противником в Восточной Азии является Англия, а не Советский Союз. Однако дело пока ограничилось по меньшей мере локальным перемирием… Тенденция признать главным врагом японской политик в Китае Англию и поставить себе задачу „успокоение“ отношений с Советским Союзом проявляется теперь все яснее, в том числе и в армии. Однако этим кругам, начинающим понимать правильность взятого Германией нового внешнеполитического курса, пока еще приходится проявлять известную сдержанность по отношению к противникам их былой и нынешней внешнеполитической переориентации».

В необходимости не просто предотвращения войны, но достижения благожелательного нейтралитета между тремя странами Зорге не сомневался никогда. Это видно из его публикаций, имевших немалую — и, главное, влиятельную— аудиторию. 13 ноября 1940 г. он поместил во «Франкфуртер цайтунг» исключительно важную статью «Большой поворот. „Ревизия“ японской внешней политики в связи с Тройственным пактом», которую следует привести целиком.

«Правительство Коноэ в течение первых двух месяцев пребывания у власти приняло важное решение, перед которым уже стояли три предшествовавших японских правительства (Хиранума, Абэ и Енаи. — В.М.). После этого решения, которое нашло свое выражение в Тройственном пакте, Япония на сегодняшний день прошла уже значительное расстояние по своему новому внешнеполитическому пути. С падением кабинета Енаи — Арита в июле этого года рухнула последняя попытка удовлетворить растущие притязания Японии на „жизненное пространство“ под знаменем „традиционной внешней политики Японии“, т. е. в духе взаимопонимания с англо-американскими державами. Считают, что уже конфликт в Китае лишил реальной почвы складывавшуюся на протяжении десятилетий внешнеполитическую традицию Японии, ибо напряженность между Японией и ее двумя „традиционными друзьями“, которая прежде проявлялась лишь изредка, вылилась в ходе китайской войны в неразрешимые противоречия. А европейская война и большие политические успехи Германии и Италии сделали из этой внешнеполитической традиции ошибку, которая поставила под угрозу саму реальность японской экспансии.

Однако сила воздействия старой внешнеполитической ориентации, чрезвычайная важность поворота в политике, нацеленного на союз с Германией и Италией, вызвали на короткое время среди японских руководящих кругов определенные колебания и страх перед последним решительным шагом. Некоторые влиятельные слои, особенно те, которые неохотно признавали конец традиционной внешней политики страны, сочли себя обязанными рекомендовать новую ориентацию, которая была призвана дать возможность Японии в гордом одиночестве, не вступая в союз ни с одним из двух больших противоборствующих лагерей, пожать плоды великой борьбы в Европе. Эта концепция опиралась на то, что Германия после заключения пакта о ненападении с Советским Союзом слишком сосредоточилась, дескать, на борьбе в Европе, чтобы у нее вообще остались время и интерес заниматься Восточной Азией и поддержанием тесных отношений с Японией. Однако эти утверждения в середине сентября были опровергнуты ясными доказательствами немецкой готовности к сотрудничеству. Тем самым прошло и время колебаний для Японии. За какие-то две недели был подписан Тройственный пакт. Курс на новую внешнюю политику был взят при помощи новых методов и при активном содействии руководства японской армии и флота.

Поворот в японской внешней политике следует охарактеризовать как чрезвычайно радикальный — во-первых, в отношении главного направления или территориально-целевой установки активной внешней политики, затем и в отношении потенциального противника и, наконец, в отношении роли Японии как договорного партнера Германии и Италии. Основное направление японской экспансии с древних времен (с 364 г. н. э.) до сегодняшних дней всегда оставалось неизменным: через Корею как мост в Китай, а точнее в Северный Китай с Маньчжурией и провинцией Шаньдун. Аннексия принадлежавшего некогда Китаю острова Формоза ничего не меняет в принципиальных установках этой прослеживаемой через века основной цели японской внешней политики. Современная японская территориальная политика подчеркнула свою заинтересованность в северных областях Китая еще путем того, что она уже во время первой китайской войны 1894–1895 гг. видела единственного потенциального военного противника в России, так как уже тогда Китай рассматривался лишь как цель, а не как противник, которого следует принимать всерьез. Так возникло почти общепринятое мнение, что Россия, дескать, была, есть и будет заклятым врагом Японии. Даже сегодняшняя война в Китае началась с намерением расширить и обезопасить районы развертывания войск фронтом на север путем покорения Северного Китая и Монголии. Только воздействие „китайского пространства“ как оружия в борьбе, а затем потрясение англо-французских позиций на Востоке в связи с победами Германии в Европе позволили возникнуть „Великой Восточной Азии“ как истинному жизненному пространству Японии с центром тяжести в Среднем и Южном Китае и юго-западной части Тихого океана.

В то время как англо-японский союз 1902 г. признавал только господствующие позиции Японии в Корее и ее особые интересы в Китае, Тройственный пакт признает за Японией в обязательном порядке это новое жизненное пространство „Великой Восточной Азии“. Тем самым старое предвидение великого Хидэеси, который мечтал о зоне господства Японии от Китая до южных окраин Тихого океана, стало современной целью Японии и договорно признано победоносными великими державами Европы. Это, действительно, радикальный поворот в японской экспансионистской политике, какой она оставалась на протяжении минувших шестнадцати столетий. В кратчайший срок центр тяжести, почти минуя переходную стадию, переместился с северной части азиатского континента на южные районы Тихого океана, включая омывающие Китай моря.

Тем самым одним махом сменились и „потенциальные“ военные противники. Интерес к русскому „заклятому врагу“ утрачен; на русских даже начинают взирать по-новому, как на возможных дружелюбных соседей. Но тем острее становится теперь столкновение с Англией и Соединенными Штатами, ибо они были властителями „великоазиатского пространства“ и, пожалуй, продолжают ощущать себя в этой роли и сегодня. Именно эти две державы главным образом на протяжении десятилетий пытались ради сохранения своих тихоокеанских владений подтолкнуть Японию к экспансии на север континента (т. е. против России; выделено мной. — В.М.). Сегодня вполне возможно, что Владивосток, который еще недавно называли „кинжалом, направленным на Японию“, утратит свое острие.

Сингапур же, напротив, уже сегодня является символом англо-американской враждебности по отношению к японской политике большого пространства на Тихом океане.

Однако речь здесь идет не только о новоявленной политической вражде из-за территорий между Японией и англо-американскими державами. Япония с некоторых пор знает, что острота экономических угроз Англии и Америки в ее адрес объясняется тем, что она очень поздно осознала хозяйственное значение тихоокеанских областей, в основном Индокитая и Голландской Индии. Япония сегодня сознает, что традиционная дружба с Англией и Америкой в значительной мере выполняла роль функции экономического подчинения ее англо-американскому хозяйственному блоку. Длившиеся десятилетиями дружеские отношения заставляли японскую экономику идти по пути наименьшего сопротивления. Нефть, железо, хлопок доставались японским концернам от американских и английских друзей с меньшими трудностями и большими прибылями, чем это было бы возможным при экономической и политической борьбе за отчасти еще не развитые области в южной части Тихого океана.

Сила, с которой Япония открывает новую страницу на своем внешнеполитическом пути, зависит, стало быть, не только от содержащегося в Тройственном пакте условия всеми средствами оказывать поддержку при создании больших жизненных пространств в Восточной Азии и в Европе и отвечать войной новым державам, которые захотели бы вмешаться в европейскую или китайскую войну. Еще сильнее этих обязательств на японцев действует сознание политической враждебности США и Англии к ее „великоазиатской“ политике и совершенно особое сознание необходимости посредством заново сформулированной политики как можно скорее освободиться от старой экономической зависимости. Тем самым можно предвидеть применение Японией значительных сил в качестве союзницы Германии и Италии. Так отчетливей стала решительная позиция Японии по отношению к первым мероприятиям Америки и Англии, вызванным новой японской внешней политикой. Ни введение (Соединенными Штатами против Японии. — В.М.) эмбарго на железо и сталь, ни открытие бирманской железной дороги (Великобританией для снабжения режима Чан Кайши. — В.М.), ни тем более мобилизация американского тихоокеанского флота и отзыв американцев из Восточной Азии не смогли поколебать Японию в ее движении вперед по новому внешнеполитическому пути».

Зорге был несомненным патриотом России, в которой появился на свет, и Советского Союза, с которым связывал надежды на лучшее будущее человечества, хотя в эпоху Большого Террора, косившего его товарищей по Коминтерну, мог начать в чем-то сомневаться. В то же время он был патриотом Германии и хорошо относился к Японии. Он видел, что в советско-германском — равно как и в советско-японском — конфликте более всего заинтересован атлантистский блок, стремившийся к уничтожению или хотя бы максимальному ослаблению своих противников. Трезво оценивая потенциал сторон в возможном внутри-евразийском конфликте, Зорге понимал, что он закончится полным уничтожением одной и крайним ослаблением другой, на чьей бы стороне ни оказалась итоговая «победа». Выгоду из такого исхода мог извлечь только «мировой остров».

Убежденный коммунист, враг нацизма как идеологии и политической системы, Зорге не желал ослабления военного и экономического потенциала Германии, необходимого для ее будущего развития, которое он хотел видеть в направлении социализма. То есть пораженцем он не был. Не был пораженцем и Одзаки, симпатизировавший идеям национального социализма (не нацизма!). Он считал подобную перестройку полезной для будущей социалистической Японии, в которую искренне верил.

Памятуя, что в тридцатые годы Зорге последовательно придерживался евразийской ориентации, мы можем точно определить сущность и характер его деятельности.

Как информатор-журналист и информатор-разведчик он стремился давать «заказчикам» в Москве и Берлине максимально точную и объективную информацию о положении на Дальнем Востоке, чтобы помочь выработать взвешенный политический курс, исключающий военное столкновение СССР с Германией и Японией, вместе или по отдельности.

Как аналитик он внушал всем сторонам мысль о губительности внутриевразийского конфликта. Высоко оценивая военный потенциал японской и германской армии в своих работах, а также советской в разговорах с влиятельными лицами в Японии, он давал понять, что такую страну лучше иметь в числе союзников, нежели противников.

Как человек, имевший связи в политическом мире Японии, он проводил идею взаимовыгодного сотрудничества с СССР и Германией. Он был противником «укрепления» Антикоминтерновского пакта 1936 г., направленного против СССР, но одобрил Тройственный пакт 1940 г., открывавший возможности для сотрудничества его участников с Москвой.

Даже после нападения Германии на СССР деятельность Зорге как разведчика была в пользу не только «коммунизма», но и «евразийства». Развязав эту войну, Гитлер предал геополитические интересы Германии и похоронил евразийскую идею «континентального блока», которую разрабатывал Хаусхофер и пытался реализовать Риббентроп.