Среди «четырех морей»

В целом внешняя политика Китая в XVIII в. осуществлялась на основе традиционных представлений, в соответствии с которыми он рассматривал себя как центр мира, окруженный вассальной периферией. В империю во второй половине столетия входили маньчжурские земли, собственно Китай, Монголия, Тибет, Джунгария и «земли мусульман» (Кашгария). На внешнем ее периметре находились государства, в разное время формально признавшие себя данниками Китая: Корея, Люцю (яп. Рюкю), Вьетнам, Сиам, Бирма, Непал, Бадахшан, Коканд, а также казахские Средний и частично Старший жузы; кроме того, на востоке был расположен захваченный испанцами Лусон, который раньше входил в этот список, а на севере — номинально считавшаяся данником Россия. На значительном удалении от Китая располагались европейские страны, две из которых присылали посольства ко двору императора (Португалия и Голландия).

Политические и культурные контакты с иностранными государствами были в основном сосредоточены в Пекине, куда время от времени прибывали иностранные посольства и где находились христианские миссионеры.

Контакты Европы и Китая, прервавшиеся после падения монгольской династии, стали восстанавливаться еще в XVI в., когда к побережью Гуандуна и Фуцзяни прибыли португальцы (1514) и испанцы (1557), а в начале XVII в. их конкурентами в борьбе за установление торговых связей с Минской империей стали голландцы (в 1604 г. они достигли островов Пэнху). Начиная с XVI в. в Китае появились первые сведения о контактах и происходивших при этом столкновениях с европейцами на юге страны.

Впрочем, постепенно отношения с европейцами наладились. В 50-е годы португальцы получили право обосноваться в Макао (Аомэнь), и на китайской территории возник небольшой европейский город, описания которого стали одним из источников сведений о европейцах (на посетивших его китайцев сильное впечатление производили здания европейской архитектуры и привезенные из Африки черные невольники). Сама эта территория колонией Португалии до второй половины XIX в. (формально, до 1887 г.) не являлась — местный португальский Сенат был подчинен китайским властям, также определявшим для Макао и правила внешней торговли. В XVIII в. были изданы специальные императорские указы, согласно которым дела между «варварами» решали сами «варвары», но конфликты китайцев и европейцев были подсудны китайскому суду. Голландцы же в XVII в. некоторое время даже были союзниками Цинской империи в войне с вытеснившими их с Тайваня антиманьчжурскими силами во главе с сыном Чжэн Чэнгуна Чжэн Цзином.

Затем в Китае побывали иностранные посольства — главным образом, как уже говорилось, португальские и нидерландские; в XVIII в. первых было два (1726–1727, 1752–1753), а второе и вовсе одно (1794–1795). Их приезд не повлиял на китайский образ внешнего мира, так как они в основном выполняли установленные для послов из вассальных земель нормы этикета.

Гораздо большее значение, чем приезд посольств, для отношений Цинской империи с Западом имели контакты с католическими миссионерами. Ограничения, которые в XVIII в. были наложены на их деятельность, привели к негативным последствиям. Китай во многом лишился источника сведений о положении в мире, а также перестал пользоваться услугами консультантов, разбиравшихся в европейской и мировой внешней политике. Численность миссионеров в Пекине продолжала сокращаться, и в 1838 г., незадолго до Опиумной войны, умер последний из них. Часть их действовала в подполье, однако там по понятным причинам постепенно увеличивалась доля священников-китайцев. В 1800 г. они составляли уже две трети католических священнослужителей в Цинской империи.

Единственным западным языком, который в XVIII в. систематически преподавался в Китае, была латынь. Для подготовки переводчиков латинского языка в Пекине в 1729 г. даже была создана специальная школа, просуществовавшая до 1748 г. В Гуанчжоу же, где с конца 50-х годов XVIII в. сосредоточилась торговля с Западом, имелись, главным образом, люди, способные объясниться с иностранцами на пиджине или знавшие основы тех или иных европейских языков, однако квалифицированных переводчиков-китайцев там тоже почти не было. В XVIII в. в Китае резко сократилось издание переводной литературы. Если в XVII в. было переведено несколько сотен работ (примерно три четверти их составляли книги о христианстве, одну четверть — европейские научные сочинения), то в XVIII в. публиковались главным образом старые переводы. Наибольшее влияние европейская наука оказала на китайскую астрономию и картографию. Астрономия в этот период оставалась в руках европейских миссионеров, а китайская картография под их руководством в начале XVIII в. вышла на новый уровень. Император Канси организовал работу по картографированию территории империи, которая осуществлялась в основном силами европейских миссионеров (результатом ее стал составленный в 1717 г. атлас, на базе которого был подготовлен атлас Ж.-Б. Дю Альда, опубликованный позднее в Европе). Затем, однако, картография в Китае деградировала, с китайских карт исчезла сетка параллелей и меридианов, а контуры материков становились все более условными.

Контакты с Европой не оказали большого влияния и на китайскую культуру. Европейцы в XVIII в. уже не привлекали особого внимания китайцев. Все это время они лишь эпизодически появляются в китайской эссеистике или на картинах, где изображались иностранцы в Макао и Гуанчжоу. Как ни странно, гораздо больше повлияла европейская культура на придворную жизнь. В правление Цяньлуна при дворе появляется мода на европейский стиль. Проводниками ее становятся католические миссионеры, служившие при дворе художниками, архитекторами и инженерами. Одной из главных фигур среди законодателей «европейского стиля» считается уже упоминавшийся итальянский иезуит Джузеппе Кастильоне, работавший при китайской Академии живописи на протяжении значительной части XVIII в. В число его живописных работ входят парадные портреты императоров и императриц, выполненные в европейской технике письма, и многочисленные картины, изображающие сцены придворной жизни. Он также отвечал за проектирование европейских архитектурных сооружений, которые решено было построить в императорской летней резиденции Юаньминюань (впоследствии разрушенной в ходе войны с Великобританией и Францией в 1860 г.). Под влиянием Кастильоне, Аттире и других миссионеров-художников «европейский стиль» так прочно вошел в традицию Академии живописи, что ему стали следовать и китайские живописцы. Источником развлечений при дворе также служили многочисленные технические новшества, демонстрировавшиеся миссионерами императору и наложницам; среди них наибольшее изумление и восхищение, по отзывам миссионеров, вызвал проекционный аппарат и камера обскура, позволявшая наблюдать происходившее в людном Внутреннем городе.

Все эти европейские новинки и диковинки, однако, не дали Китаю никакого сколь бы то ни было систематического знания об уровне технического развития стран Запада. В следующем столетии, в период, когда Китай вступит в активную конфронтацию с Англией, выяснится, что у него почти нет ни сведений о противнике, ни кадров, которые могут их добыть, и всю информацию придется собирать в экстренном порядке, привлекая для этого китайцев, ранее живших за границей.

В Европе, где основным источником сведений о Китае длительное время оставались рассказы Марко Поло, записанные Рустикелло, новая информация об этой стране стала доступна только после появления записок португальских путешественников, побывавших там в XVI в., и сочинений миссионеров. Последние также часто были авторами первых работ о китайском языке, и именно по их инициативе были созданы первые учебные заведения, где преподавался китайский язык.

Созданный католическими миссионерами образ Китая — страны, управляемой интеллектуалами, надолго стал частью «картины мира» европейцев.

Иезуит Жан-Батист Дю Альд в своем труде «Географическое описание Китайской империи и Китайской Татарии», изданном в Гааге в 1736 г., писал: «…можно с уверенностью утверждать, что Китай — самое большое и самое прекрасное из известных нам царств… Когда, покинув Европу, вступаешь на земли, наиболее близкие к Африке, не кажется ли, что попадаешь в другой мир? Хоть народы Индий и чуть менее грубы, они все же столь неотесанны, что при сравнении с нашими цивилизованными нациями могут легко сойти за полуварваров. Кто мог бы поверить, что на краю таких варварских земель живет народ сильный, культурный, искушенный в искусствах и прилежный в занятиях науками?»

В Европе вошел в моду стиль шинуазри (в котором построены, например, китайский чайный домик в дворцовом парке Сан-Суси в Потсдаме, китайский павильон в шведской королевской резиденции в Дроттнингхольме, пагода в садах Кью в Лондоне; в этом же стиле оформлены некоторые интерьеры Китайского дворца в Ораниенбауме), китайские мотивы появились в литературе и живописи. В это же время в Европе стали публиковаться переводы и пересказы собственно китайских текстов, включая первую «Общую историю Китая» Ж.А.М. де Мойрияка де Майя (опубл. в 1777–1785 гг.; создана на основе китайских исторических сочинений), и переводы китайской художественной литературы. Вольтер рассматривал Китай как страну, где правят ученые, а общество основано на естественных законах и естественной религии. Лейбниц предложил идею академии, где работали бы китайские и европейские ученые (он же говорил о необходимости приезда в Европу китайских миссионеров, которые обучали бы европейцев нравственной философии). Во Франции увлечение Китаем вышло за рамки интеллектуальной моды. Физиократы вполне серьезно обсуждали использование китайского опыта во французской экономике, А.Р.Ж. Тюрго встречался с китайцами, находившимися в Европе, а А.Л.Ж.Б. Бертен, один из его предшественников на посту генерального контролера финансов, собирал материалы о Китае через находившихся там миссионеров. Весной 1754 г. Людовик XV по примеру китайских императоров даже провел в Версале первую борозду в начале посевной. Впрочем, подобный взгляд на Китай разделяли не все. Так, к китайскому опыту отрицательно относились Монтескье, который видел в нем прежде всего деспотическое государство, и Руссо, для которого культура в Китае слишком подавляла человека.

Со временем образ Цинской империи начинает меняться, и к концу XVIII в. он уже воспринимается прежде всего как символ отсталости, косности, деспотизма и произвола. Меняются и формы контактов, и осуществлявшие их посредники — на место миссионеров приходят моряки и коммерсанты, которые сразу отмечают коррумпированность и произвол чиновников, отсутствие в Китае независимого суда и технологическую отсталость страны. Кроме того, на протяжении XVIII в. инфраструктура Европы (особенно Великобритании) и уровень жизни ее обитателей постепенно меняются в лучшую сторону, ее наука и технологии развиваются, что составляет все более разительный контраст с соответствующими сторонами китайской жизни.

Одним из главных, если не главным, внешнеполитическим партнером Китая была Российская империя. Причиной пристального внимания к ней служила угроза, исходившая от главного противника Китая в борьбе за влияние в Центральной Азии — Джунгарского ханства. В результате Китай дважды направлял посольства в Россию (единственные посольства в европейскую страну за весь раннецинский период, если не считать уже упоминавшихся китайскую миссию, направленную к нидерландским властям на Яве, или поездку Фань Шоуи к Папскому престолу) и один раз к подчиненным России калмыкам.

Потребности дипломатической практики в ходе этих контактов постоянно вступали в противоречие с китаецентристской идеологией Цинского государства и требовали поиска компромиссных решений. Так, в отношениях с европейскими странами всегда вставала проблема этикета — европейцы отказывались класть земные поклоны перед императором, как это предписывали нормы, установленные в Китае для вассалов. В ситуации, когда китайские власти были заинтересованы в контактах с Россией, они изъявляли готовность к неожиданным компромиссам в этом вопросе. Так, посол Измайлов вынужден был встать на колени перед императором, однако тот согласился взять у него послание Петра I лично, а не через присутствовавших на аудиенции сановников, как предписывали традиционные нормы. В свою очередь, китайский посол, побывавший в Санкт-Петербурге в 1732 г., получил перед этим инструкцию в случае необходимости выполнить на аудиенции у императрицы Анны Иоанновны поклоны, которые в Китае полагалось совершать перед князьями, но не перед императором; впрочем, это вполне устроило российскую сторону, не вдававшуюся в тонкости китайского этикета.

Контакты между двумя государствами поддерживались посредством переписки между Сенатом и Палатой по делам вассальных территорий (Лифаньюань) — это позволяло избежать спора о старшинстве, который возник бы в случае, если бы переписка велась между монархами.

Первые упоминания о России в китайских текстах появились после монгольских походов в Европу, однако ни эти походы, ни последующее появление русских военнослужащих в императорских войсках в юаньский период, ни первые русские посольства, побывавшие в Китае уже в XVII в., не оказали существенного влияния на географические представления китайцев. Небольшие описания Московии также имелись в переведенных на китайский язык работах миссионеров (впрочем, в Китае длительное время не понимали, что Московия и Россия — это одно и то же государство). С самими россиянами маньчжуры столкнулись на Амуре, но получили от местных жителей и пленных лишь краткие сведения об их стране.

Подробной информацией о России китайские власти не располагали до возвращения уже упоминавшегося посольства к Аюки-хану (1712–1715). Выполнить свои задачи миссия не смогла, но привезла обширную информацию о географии, административном устройстве и быте России того времени, которые надолго стали основой представлений китайцев о нашей стране. Последовавшие за ней два китайских посольства, видимо, не собрали значительной информации. Это подтверждает и тот факт, что сведений о них в китайских источниках сохранилось довольно мало, хотя членам посольств, безусловно, было что рассказать (так, члены второго посольства побывали в Санкт-Петербурге в самых разных местах — от императорского дворца до Кунсткамеры и Академии наук).

В самом Китае делами России занималась Палата по делам вассальных территорий, которая курировала северо-западное направление китайской политики, а также управляла завоеванными там землями. Переводчиков готовила созданная в 1708 г. Школа русского языка (Элосы тунвэнь гуань), находившаяся в подчинении Палаты (позднее Палаты и Дворцовой канцелярии). Преподавателями ее вначале были русские, по тем или иным причинам оказавшиеся в Китае, затем их сменили китайцы и маньчжуры, однако в школе продолжали работать и ученики из Духовной миссии. Одним из них, И.К. Россохиным, вместе с его маньчжурскими коллегами был составлен первый учебник русского языка для китайцев (работу над ним закончил А.Л. Леонтьев), созданный, правда, на базе популярной тогда грамматики М. Смотрицкого (очевидно, использовалось одно из более поздних, приближенных к нормам русского языка изданий, однако следует учитывать, что сама книга была опубликована еще в 1618–1619 гг. и представляла собой грамматику церковнославянского языка). Качество подготовки учащихся в этой школе было невысоким. Известный синолог Н.Я. Бичурин, живший в Китае в начале XIX в., в примечаниях к «Описанию Пекина» отмечал, что учителя там «знают российскую словесность немного лучше ученика, который только что поступает в сие училище». В связи с этим китайские власти в тех случаях, когда требовался устный перевод, вынуждены были использовать перебежчиков из России или все тех же учеников из Духовной миссии.

Решениями проблем, возникавших в приграничных местностях, занимались власти Хэйлунцзяна и Монголии. В начале XVIII в. китайская сторона также вела там достаточно активный сбор разведывательной информации (осуществлялся он классическими путями: опросом перебежчиков, сбором сведений через ездивших на российскую сторону китайских чиновников, записью бесед с российскими купцами, приезжавшими в приграничные китайские территории). В результате китайские власти получали сведения о плохом урожае в окрестностях Нерчинска, о реакции местных жителей на дело царевича Алексея, негативном отношении части россиян к появлению на троне императрицы, а не императора и т. д.

К концу века, однако, информированность китайских властей о российских делах снижается; с исчезновением джунгарской угрозы исчезает и стимул для изучения северного соседа, а Китай в целом все больше и больше замыкается в себе. В 1778 г. китайские власти одно время даже не знали, кто находится на российском престоле, и считали, что Екатерина II уже умерла, а правит ее сын.

Для России основными источниками информации о Китае были посещавшие Китай посольства и курьеры, а также Духовная миссия, которая, как уже говорилось, действовала в Пекине с 1715 г. (некоторые сведения также можно было получить из имевшихся переводов китайских текстов и из выходивших в Европе книг). Священники миссии и имевшиеся при ней ученики приезжали в Пекин на определенный срок; за XVIII в. там побывало восемь миссий (восьмая уехала из Пекина в уже в 1807 г.). Православные священнослужители практически не вели миссионерскую работу, и это положительно сказалось на статусе миссии, так как китайские власти не рассматривали ее как угрозу местным устоям. Наличие учеников также не вызывало у них возражений, вполне вписываясь в китайский исторический опыт; во многом они воспринимались как молодежь, приехавшая из сопредельных стран приобщаться к конфуцианству и изучать китайский язык. Успехи членов миссии в познании Китая также были крайне ограниченными, и длительное время большая часть священнослужителей не интересовалась синологией. Среди них имела место весьма высокая смертность, встречались случаи сумасшествия, не было редкостью и пьянство.

Пожалуй, единственной относительно успешной стороной деятельности миссии была подготовка учеников, изучавших китайский и маньчжурский языки. В школе, созданной китайскими властями для учеников, дела обстояли плохо (не получая дополнительного жалования, местные учителя вели занятия крайне нерегулярно), и работу там удалось наладить только в конце XVIII в., просто введя дополнительную плату для преподавателей. Однако в более ранний период эти недостатки компенсировались тем, что ученики миссии проводили в Китае обычно лет по десять и среди почти каждого состава находились те, кто к концу пребывания в Китае знал китайский и маньчжурский языки достаточно хорошо. В результате в России на протяжении всего XVIII в. на государственной службе обычно постоянно имелось по два-три специалиста, владевших этими языками и знавших Китай изнутри. Четыре попытки организовать преподавание китайского и маньчжурского в Москве и Петербурге дали весьма скромные результаты.

Российское китаеведение в этот период представляло собой парадоксальную картину. Отечественная наука тогда располагала высококвалифицированными переводчиками и знатоками Китая. Однако при этом в России за весь XVIII в. подавляющая часть работ о Китае представляла собой лишь переводы с маньчжурского, китайского или с западных языков. Исключение составляют прежде всего том примечаний к описанию маньчжурских войск, фактически являвшийся своего рода справочником по вопросам китайского государственного устройства, а также статьи Г.Ф. Миллера о русско-китайских отношениях. Художественная литература с китайского на русский язык тогда почти не переводилась. В целом в XVIII в. наше китаеведение относительно неплохо обслуживало потребности государства и весьма слабо развивалось как научная дисциплина.

Из старых дипломатических партнеров в этот период наиболее активные контакты сохранялись у Китая с сопредельными странами, устойчиво признававшими китайский сюзеренитет — с Кореей и Люцю. Корейские посольства прибывали в Пекин ежегодно, китайские посольства также регулярно направлялись в Корею. Однако в этот период реального влияния Китая на корейские дела и политику местных правителей почти не ощущается. Пожалуй, самым значимым результатом этих контактов стало появление дневников корейских послов, хорошо ориентировавшихся в положении дел при китайском дворе, которые являются весьма важным историческим источником.

Правители Люцю также отправляли в Китай посольства и принимали их у себя, а местная молодежь из аристократических семей время от времени ездила туда учиться. Положение этого государства было весьма своеобразным — оно одновременно являлось данником как Китая, так и южнояпонского княжества Сацума, что от китайских властей тщательно скрывалось.