Российская империя XVIII века в современной историографии

В октябре 1721 г. во время празднования победного окончания Северной войны Правительствующий Сенат преподнес царю Петру I титулы Великий, Отец Отечества и Император Всероссийский. С этого момента Россия стала официально именоваться Российской империей. Очевидно, однако, что соответствующий акт Сената знаменовал собою лишь формальное закрепление итогов длительного процесса эволюции российской государственности, берущего свое начало по крайней мере в XVI в., когда, завершив объединение русских земель, Москва начала постепенно осваивать прилегающее пространство, инкорпорируя территории Поволжья и Сибири, прежде входившие в состав Монгольской империи, и превращаться в огромную полиэтничную державу.

История формирования пространства Российской империи, механизмы управления ею, политика центра на национальных окраинах и многие другие связанные с этим проблемы всегда интересовали историков и являлись объектом многочисленных исследований. Однако сам феномен империи как особой формы политической организации и то, как он определял политические, социальные и иные процессы, долгое время оставался почти вне поля зрения исторической науки и лишь с начала 1990-х годов оказался включенным в проблематику исторических исследований. Важную роль в формировании новых подходов сыграло появление в 1992 г. в Германии книги А. Каппелера «Россия — многонациональная империя. Возникновение. История. Распад», в которой впервые была предпринята попытка комплексного изучения эволюции российской национальной политики на протяжении нескольких столетий и на всем имперском пространстве. Существенное значение для формирования нового научного направления имела возможность привлечь накопленные к этому времени в мировой науке методологические достижения в области изучения культуры, проблем конструирования наций и национализма, социальных, культурных и национальных идентичностей, колониальной истории и т. д. Исследования в области имперской истории оказались созвучны и характерным для современной мировой исторической науки поискам в русле так называемой «глобальной истории». Особенностью изучения истории России, и в частности в XVIII столетии, сквозь призму концепта империи является компаративный подход, предполагающий отказ от рассмотрения Российской империи как особого исторического феномена и направленный на выявление типологически общего в истории России и иных империй Нового времени — Османской, Австрийской (Священной Римской), Британской и т. д.

«Российская империя». Карта Р. Бонна. 1780 г.

С середины 1990-х годов «новая имперская история», как ее иногда называют, стала полем активного сотрудничества российских и зарубежных ученых, многочисленных совместных исследовательских проектов и научных конференций. Результатом этого сотрудничества явились десятки статей и монографий, посвященных взаимоотношениям центра и периферии, имперским элитам, языкам самоописания империи, «имперскому сознанию», наследию империи, имперской экономике, пространственным представлениям жителей империи и их правителей, «местам памяти» империи и пр. Однако многие вопросы, в том числе имеющие непосредственное отношение к России XVIII в., остаются далеко не решенными. Так, к примеру, хотя большинство исследователей согласны в том, что отличительными признаками империи являются обширность территории, многонациональный состав населения, выраженные центр и периферия, а также некоторые другие, в современной науке нет общепринятой дефиниции империи как политического образования. Далеко не решенной является и проблема типологии империй. Российскую империю, наряду с Османской и Австрийской, принято относить к континентальным или протяженным империям, отличающимся от морских — Британской, Французской, Испанской и т. д. Никто не сомневается в том, что периферии морских империй — это их заморские колонии, однако остается открытым вопрос о том, в какой степени можно считать колониями периферии континентальных империй.

Применительно к истории России еще сложнее обстоит дело с соотношением понятий «империя» и «государство». В современных социальных и политических науках принято считать, что государство — это феномен Нового времени и этим термином следует обозначать лишь ту политическую организацию, которая возникает на рубеже XV–XVI вв. При этом государство и империя обычно рассматриваются как различные типы политической организации и, соответственно, империя не является государством. Подобный подход противоречит принятому в российской историографии представлению о существовании государства на Руси по крайней мере с IX в.[36]. Все это порождает определенную терминологическую путаницу. Так, к примеру, известный политолог М. ван Кревельд в своей книге «Расцвет и упадок государства» утверждает, что «самыми ранними политическими образованиями, которые можно назвать государствами, были Франция, Испания, Португалия, Великобритания, страны, составлявшие Священную Римскую империю, страны Скандинавии и Голландия», а «первой страной после вышеперечисленных, которая стала государством или чем-то вроде того, была Россия. Его строительство началось, когда Петр I Великий обрел фактическую власть». При этом, однако, уже «Россию в XVI–XVII вв. можно охарактеризовать как развивающуюся патриархальную империю, управляемую царем, чья власть, благодаря завоеванию новых земель становилась все более и более абсолютной». Отмечая затем особенности созданного Петром I государства, в частности, отсутствие в нем гражданского общества, Кревельд затем приходит к противоречивому выводу о том, что, с одной стороны, в России было успешно построено «централизованное политическое сообщество», а с другой — она так и не превратилась в «полноценное государство». Российский исследователь А.И. Миллер предлагает своего рода компромисс, отмечая, что «империи Нового времени более или менее успешно стремились стать государствами, а в своем ядре — даже национальными государствами».

Несмотря на наличие нерешенных методологических проблем, изучение истории России сквозь призму концепта империи дало и ряд позитивных результатов. Так, например, стало очевидным, что проблема управления окраинами империи, а соответственно, и в целом проблема эффективности управления имперским пространством на протяжении всего XVIII столетия имела для центральной власти первостепенное значение, что проявлялось и в политической, и в социальной, и в экономической сферах. При этом формы и способы управления вырабатывались и складывались постепенно и по отношению к разным территориям носили дифференцированный характер. При общем стремлении к унификации системы управления и попытках добиться получения от окраин максимальной политической и экономической пользы для империи центральная власть в основном избегала резких действий, которые могли бы привести к нарушению политической стабильности и возникновению угрозы целостности страны. Одним из важнейших способов инкорпорации новых территорий было включение местных элит в состав российского дворянства и формирование общеимперской политической элиты.

Постепенно и достаточно противоречиво шел также процесс формирования имперского сознания и общеимперских представлений. В петровское время в политическом лексиконе прочно закрепляется словосочетание «российский народ», под которым понимают всю совокупность населяющих империю народов. Практически до конца XVIII в., когда впервые начинают складываться понятия нации и национального, формирующееся на новой основе национальное самосознание, понятия патриотизма, любви к отечеству и т. д. еще не имели этнической окрашенности и носили общероссийский характер, а населяющие Россию народы в глазах современников различались по вероисповеданию, месту расселения и обычаям.

Наряду с изучением истории России XVIII в. в рамках «новой имперской истории» с конца 1980-х годов российскими и зарубежными историками было немало сделано для переосмысления многих сложившихся стереотипных представлений, а также для заполнения «белых пятен» истории этого периода, в том числе путем расширения проблемного поля исследований. Это привело, в частности, к переоценке места и роли XVIII столетия в русском историческом процессе в целом, а также отдельных сюжетов истории этого времени. Прежде всего переосмыслению и переоценке подверглись преобразования Петра Великого. Первоначально в вышедшей в 1989 г. книге Е.В. Анисимова «Время петровских реформ» была дана общая оценка этим реформам с точки зрения того, какой именно тип политических институтов и какой тип социальных отношений были ими созданы. Историк также заново переформулировал впервые поставленный еще в конце XIX в. П.Н. Милюковым вопрос о «цене реформ», перенеся его из экономической в социальную сферу. В работах А.Н. Медушевского была предпринята попытка рассмотреть реформы Петра в сравнительно-исторической перспективе и проанализировать их с позиций теории модернизации. Важнейшим результатом новых исследований стало закрепившееся в историографии представление о том, что итогом реформ явилось создание государства военно-полицейского типа с резким усилением в нем по сравнению с предшествующим периодом степени несвободы всех социальных слоев. При этом утвердился патерналистский характер отношений власти и подданных: понятие государство, фактически слившееся с петровским концептом «общего блага», стало самоцелью и высшей ценностью. Что же касается экономической сферы, то осуществленная Петром индустриализация России с опорой на тяжелую промышленность была проведена таким образом, что, преодолев технологическое отставание от ведущих европейских держав, она фактически создала лишь минимальные стимулы дальнейшего развития. Причем, основанная главным образом на труде крепостных, реформа не только не способствовала зарождению капиталистических отношений, но, напротив, подавила некоторые уже существовавшие их ростки. Вместе с тем петровские преобразования представляют собой своего рода модель модернизации, что в первую очередь выразилось в создании в ходе реформ эффективной бюрократической системы управления. Многие черты этой модели были затем воспроизведены в ходе модернизации стран Восточной Европы, Азии и других регионов мира.

Несколько позднее в современной историографии сложилось представление о том, что Петровским реформам предшествовал системный кризис (кризис традиционализма) русского общества и государства, который не только сделал реформы жизненно необходимыми для России, но и обеспечил их осуществление, поскольку в условиях кризиса ни один социальный слой не был в состоянии оказать реформатору сколько-нибудь серьезного сопротивления. Итоги же петровских преобразований представляют собой сложное и весьма противоречивое явление, не поддающееся однозначной оценке. Однако очевидно, что, поскольку именно реформы Петра Великого предопределили историческое развитие России на все последующее время, их противоречивость сказывалась еще очень долго. К числу важнейших противоречий следует отнести то, что реформы, с одной стороны, заложили основы формирования в России полноценных юридических сословий, а с другой — фактически распространили на все социальные слои крепостнические принципы их взаимоотношений с государством. Это предопределило неравномерность темпов складывания в России отдельных сословий, а значит, и дисбаланс в социальном развитии страны. Одновременно это противоречие означало, что в итогах Петровских реформ были заложены две различные тенденции, две возможности будущего социально-политического развития: либо развитие военно-полицейского начала, предполагающего полное закрепощение всех социальных слоев, либо сословного, которое могло бы стать основой формирования гражданского общества.

Формированию нового взгляда на Петровскую эпоху способствовало и появление исследований М.О. Акишина, Е.В. Анисимова, Д.А. Редина, Д.О. Серова и других, посвященных отдельным направлениям реформ и созданным в ходе них политическим институтам, а также проведению реформ на локальном уровне. Так, в частности, было доказано, что административная реформа Петра не была резкой ломкой прежде существовавшей системы, но довольно длительным и постепенным процессом преобразования структуры управления на новой основе, причем вновь возникшая система унаследовала немало черт прежней. Еще одна группа новых исследований посвящена судьбам отдельных деятелей Петровской эпохи.

Празднование в 2003 г. 300-летия основания Санкт-Петербурга породило целый поток новых исследований по истории города, в том числе о первых десятилетиях его существования. Важно при этом заметить, что некоторые исследователи видят в основании Петербурга едва ли не самое важное из преобразований Петра Великого, обращая внимание на то, что в течение нескольких последующих столетий этот город создавал образцы высокой культуры, модели поведения и моды для всей России.

Продолжая изучение истории реформ в России XVIII в., историки обратились к эпохе Екатерины Великой и ее преобразовательной деятельности, которая в предшествующее время либо игнорировалась, либо трактовалась весьма тенденциозно. Коренному пересмотру подверглось долгое время существовавшее в историографии представление о двух этапах царствования Екатерины — либеральном и реакционном. Сегодня абсолютное большинство специалистов считают, что по своим целям и задачам политика императрицы была единой на протяжении всего царствования и определялась политической программой, с которой Екатерина пришла к власти и которая основывалась на принципах Просвещения. Главной ее целью было создание «законной монархии», т. е. политического строя, который по существу, выражаясь современным языком, должен был содержать в себе элементы правового государства. Историки пришли к выводу, что в целом Екатерина была едва ли самым успешным из всех российских реформаторов, поскольку ей удалось осуществить задуманное ровно в той степени, в какой это было возможно без серьезных социальных потрясений. Обращает на себя внимание, в частности, ответ императрицы на вызовы, связанные с восстанием под руководством Е.И. Пугачева. Непосредственно после него была осуществлена губернская реформа 1775 г., готовившаяся задолго до этого, но после Пугачевщины, несомненно, получившая дополнительную цель — создать механизмы предотвращения подобных событий в будущем. В ходе этой реформы, как доказывается новейшими исследованиями, фактически произошло перераспределение власти между центром и периферией в пользу последней, сделан акцент на местное самоуправление и создана судебная ветвь власти, впервые в русской истории отделенная от исполнительной. Одним из важнейших результатов реформы явилось создание благоприятных условий для формирования элементов того, что позднее стали называть «гражданским обществом», что подтверждается новейшими исследованиями на локальном уровне. Главным препятствием для развития этого процесса являлось крепостничество. В современной историографии подчеркивается, что Екатерина II была первой из правителей России, кто осознал, что оно тормозит социально-экономическое развитие страны. Именно по ее инициативе крестьянский вопрос впервые стал предметом общественного обсуждения, были предприняты шаги, направленные на облегчение положения крестьянства в Прибалтике, в законодательстве появились нормы, запрещающие закрепощение лично свободных и отпущенных на волю. Однако зависимость верховной власти от поддержки дворянства не позволяла императрице пойти на более решительные меры, а само крепостничество как социальный институт продолжая развиваться, именно к концу XVIII в. достигло высшей точки.

Эпоха Екатерины II имела также огромное значение для развития русской культуры, причем в этом велика была роль самой императрицы, поощрявшей занятия наукой и искусством, создавшей Эрмитаж и Публичную библиотеку, осуществившей школьную реформу, основавшей первое учебное заведение для женщин и т. д. Собственно сама личность Екатерины — человека, жившего разнообразными духовными интересами и оставившего после себя огромное литературное наследство, оказала колоссальное воздействие на русское общество. С ее временем и с ее именем связано также зарождение российской благотворительности и ее традиций. Постепенно в современной историографии вырабатывается и иной взгляд на такое характерное явление екатерининского времени, как фаворитизм. Историки подчеркивают, что при Екатерине он окончательно превратился в своеобразный социально-политический институт в системе власти, игравший роль медиатора между монархом и обществом.

Эпоха Екатерины II — это еще и время целой плеяды ярких личностей — государственных и военных деятелей, дипломатов и литераторов, ученых и художников. Наиболее значительные историографические изменения в этом плане связаны с оценкой личности и деятельности Г.А. Потемкина. Уже в начале 1990-х годов В.С. Лопатину удалось опровергнуть долгое время царивший в историографии и общественном сознании миф о фаворите императрицы как о притеснителе и гонителе великого полководца А.В. Суворова. Появившееся немного позднее подготовленное им же издание переписки Потемкина с Екатериной II стало стимулом к обращению целого ряда исследователей к различным аспектам его деятельности и почти одновременному созданию сразу нескольких основанных на новых источниках научных биографий этого крупнейшего политического деятеля второй половины XVIII в., незаурядного и яркого человека (С. Себаг-Монтефиоре, О.И. Елисеева, Н.Ю. Болотина).

С первой половины 1990-х годов началась и планомерная работа по переоценке событий царствования Анны Иоанновны. Уже в первой работе Т.В. Черниковой на эту тему на архивных документах убедительно доказывалось, что «засилье иностранцев», с которым часто связывают это время — историографический миф, возникший в более позднее время и практически не отразившийся в восприятии современников. Позднее Е.В. Анисимову и И.В. Курукину удалось показать, что политическая борьба в России аннинского времени представляла собой не противостояние никогда в действительности не существовавших «немецкой» и «русской» партий, а вполне заурядную борьбу за влияние разных политических деятелей, объединявшихся в «партии», независимо от своей этнической принадлежности. Иной, чем принято считать, была и роль в этой борьбе Бирона, который со страниц современных исследований уже не предстает более как злодей, в личности которого сосредоточены все человеческие пороки, но как вполне прагматичный и разумный политик. Значительно более сложным видится сегодня и феномен «дворцовых переворотов». Прежде всего, они были далеко не однородны ни по причинам, их вызывавшим, ни по своему характеру, ни по составу участников. Конечно, определенную роль играла и неопределенность законодательства о порядке престолонаследия, и особое положение гвардии, однако также следует принять во внимание династический кризис, разразившийся в 1730 г. после смерти Петра И, когда не осталось прямых потомков Петра Великого по мужской линии. Но еще важнее, что по крайней мере некоторые из переворотов (1762 г., 1801 г.) были отражением общественного мнения, настроенного против того, кто, как казалось, нарушал канон поведения императора, созданный Петром I. К тому же перевороты 1741 и 1762 гг. были фактически не дворцовыми, а государственными, поскольку привели к свержению законных монархов и установлению нового политического режима, что выражалось, в частности, в смене персонального состава правящей верхушки.

В современной историографии постепенно закрепляется и более взвешенный взгляд на внутреннюю политику послепетровского времени. В ней видят уже не столько попытку контрреформы, сколько комплекс мероприятий, связанных с адаптацией преобразований Петра к реалиям русской жизни и в значительной мере продиктованных острейшим финансовым кризисом, разразившимся в России после смерти царя. При этом подчеркивается, что основными средствами выхода из кризиса стали экономия расходов на государственное управление и меры по развитию внутренней и внешней торговли, причем на последнем из этих направлений, как показано в работах Н.Н. Репина, именно в аннинское время были достигнуты серьезные успехи. Кризис был в основном преодолен лишь к концу 40-х годов XVIII в., когда в ходе реформ П.И. Шувалова правительство попыталось перенести акцент в сфере налогообложения с прямого на косвенное. Таким образом, период русской истории со смерти Петра Великого и до воцарения Елизаветы Петровны рассматривается современной историографией уже не как «безвременье», но, напротив, как важный исторический период, в течение которого основные итоги петровских преобразований укоренились и приобрели необратимый характер.

Внимание историков вновь привлекли и события 1730 г., сопровождавшие вступление на престол Анны Иоанновны. Современные исследователи склонны видеть в этих событиях реальную историческую альтернативу автократическому развитию страны, как попытку ограничения самодержавия, неудавшуюся в значительной мере из-за неразвитости политической культуры общества.

Пересматривая базовые понятия политической истории России XVIII в., историки не могли не задуматься над сущностью самого Российского государства этого времени. Прежде всего эти размышления коснулись понятия «абсолютизм». Как и с некоторыми иными терминами и понятиями, изначально разработанными при описании исторических процессов в странах Западной Европы, при применении его к российским историческим реалиям возникают определенные сложности. В настоящее время многие историки продолжают использовать этот термин для обозначения политического режима, при котором власть государя никак законодательно не ограничена. Однако существует и иная точка зрения, подчеркивающая, что при подобной трактовке абсолютизм ничем не отличается от самодержавия, что в реальности и в XVIII столетии, и позже самодержавная власть имела немало ограничений, связанных прежде всего с ограниченными возможностями контроля над огромной территорией страны.

Новое звучание в современной историографии приобрела и тема идеологии. Под влиянием достижений в области изучения культуры в центре внимания исследователей (Р. Уортман, А.Л. Зорин, О.Г. Агеева, Е.А. Погосян, В.Ю. Проскурина) оказались такие проявления и механизмы формирования идеологии, как символы и ритуалы власти, ее саморепрезентация, публичные празднества и практики взаимодействия с подданными, роль литературы и искусства в формировании идеологем и мифов. Интересный аспект этой проблематики связан с изучением путешествий Екатерины II по стране, в ходе которых вырабатывались принципы имперской политики, определялись ее конкретные направления, складывались новые формы взаимодействия власти и подданных и происходило политическое освоение имперского пространства (работы Н.В. Бессарабовой и Г.В. Ибнеевой). Особое место в современной историографии заняла проблематика, связанная с изучением праздничной культуры, игравшей важную роль и в становлении собственно новой русской культуры и новых культурных традиций, и в формировании идеологии.

С середины 1990-х годов в отечественной историографии стали появляться первые попытки применения к материалу русской истории XVIII в. подходов и проблематики исторической антропологии. Одной из тем, оказавшихся в сфере внимания исследователей, стала народная религиозность. Новые исследования А.С. Лаврова и Е.Б. Смилянской документально подтвердили распространенность в XVIII в. двоеверия, веры в магическое и даже слабого различения простыми людьми старообрядчества и официального православия. Одновременно с этим исследователям удалось проследить, как менялась религиозная политика государства, его отношение к суевериям (подробнее см. гл. «Религия и церковь в эпоху Просвещения»). Новые данные были получены и о церковной реформе Петра I. В настоящее время очевидно, что она не сводилась лишь к институциональному подчинению церкви государству, выразившемуся в ликвидации патриаршества, но была частью предпринимавшихся властью усилий по социальному дисциплинированию общества. Как показано в работах В.М. Живова, реформа проявилась и в обрядовых новшествах, приведших к изменению богослужебного канона, что вызывало сопротивление высших церковных иерархов.

«Антропологический поворот» в исторической науке привел к тому, что в фокусе внимания историков оказался Человек, причем зачастую человек самый обычный, ничем не выдающийся. Внутренний мир такого человека, его представления о себе и окружающих, его повседневная жизнь, быт, взаимоотношения с близкими и пр. — все это очень интересует сегодня исследователей, ведь именно на жизни простых людей в первую очередь отражаются (или не отражаются) крупные исторические процессы. Изучение этой проблематики применительно к России XVIII в. затруднено скудостью Источниковой базы, однако работы К.А. Писаренко, О.Е. Кошелевой, А.Б. Каменского, О.И. Елисеевой, А.В. Беловой и других показывают, что и тут существуют определенные возможности, открывающие подчас совершенно неожиданные страницы истории. Собранные историками данные открывают перед нами жизнь простых людей в эпоху петровских преобразований, показывают, как они приспосабливались к новым реалиям жизни, как складывались внутрисемейные отношения и как выстраивались отношения с соседями, что представлял собой мир вещей, окружавших человека в его повседневной жизни, как люди ссорились и мирились и т. д.

Перечисленными выше сюжетами и проблемами то новое, что появилось в историографии России XVIII в. за последние годы, далеко не исчерпывается, однако очевидно, что со страниц вышедших за это время работ предстает фактически иной, отличный от традиционного, образ России XVIII столетия.