9. Март — декабрь 1942 г.: общая характеристика настроений

…Для народа совершенно безразлично, кто победит и кто будет у власти. Народ заинтересован в такой власти, которая обеспечит продовольствием.

Рабочий завода «Электросила»²⁸⁷.

Продолжавшаяся блокада, голод, условия города-фронта по-прежнему определяли настроения ленинградцев. Оптимизм первых недель войны давно сменился пессимизмом, который отчетливо проявился уже в сентябре 1941 г. Личный опыт людей, переживших первую блокадную зиму, превратил этот пессимизм почти в безысходность. Один за одним разрушились мифы — о непобедимой Красной Армии, о мудром правительстве, которое заботится о народе, и, наконец, о себе самих.

Горечь поражений и личных утрат, беспомощность власти в решении самых насущных вопросов жизнеобеспечения города, обрекшей одних на смерть, других на невиданные ранее преступления, «ложь во спасение» газет и радио — все это привело к тому, что война не только не сблизила ленинградцев с властью, а наоборот, отдалила.

«Мы и «они» лишь иногда приближались друг к другу, но вскоре опять расходились — дальше, чем прежде».

Регулярные репрессивные акции органов НКВД, полностью контролировавших ситуацию в едва живом городе, делали практически нереальным какое-либо организованное выступление против власти. Именно на военные месяцы 1941 г. и первую блокадную зиму пришлось 80 % всех осужденных УНКВД за контреволюционные преступления в годы войны²⁸⁸.

Можно с уверенностью сказать, что ни малейшей угрозы выступления «пятой колонны» со второй половины марта 1942 г. в Ленинграде не существовало. Город был «очищен» не только от «политически неблагонадежных», но и тех, кто в той или иной форме проявлял нелояльность по отношению к режиму. Смерть основной части мужского населения оставляла лишь гипотетическую возможность стихийного «бабьего» бунта.

Несмотря на то, что потенциал выступлений против власти с окончанием первой блокадной зимы был практически исчерпан и УНКВД получило возможность переориентироваться в своей деятельности внутри города главным образом на борьбу со спекуляцией и хищениями, проблемы в отношениях власти и народа по-прежнему сохранялись. УНКВД заявляло о необходимости специальных мероприятий для преодоления негативных тенденций и совместных действий с партийными органами²⁸⁹.

Основой для сохранения кризиса было, во-первых, тяжелое продовольственное положение в Ленинграде, тяготы и лишения, связанные с блокадой в целом, усталость от войны и желание скорейшего ее окончания, во-вторых, общее ухудшениее ситуации на фронте, в-третьих, личный опыт ленинградцев, убедившихся в бессилии власти решать самые насущные проблемы горожан, которые говорили о себе: «…в условиях Ленинграда у нас выработалась привычка ко всему относиться критически»²⁹⁰ — к сообщениям Совинформбюро, обещаниям руководителей государства, т. е. к власти и ее институтам. Более того, произошел значительный рост самосознания людей, которые в своих оценках ситуации и прогнозах оказались намного прозорливее власти. Люди отнюдь не были «оловянными солдатиками» и их, порой чисто марксистский, подход к анализу ситуации, заслуживает особого внимания (например, при всем желании получить любую помощь извне для облегчения собственного положения, население трезво оценивало шансы на открытие второго фронта в 1942 г. и в большинстве своем не надеялось на чудо). В целом, сознание ленинградцев вышло далеко за рамки официальной советской пропаганды. Даже выступления Сталина подвергались теперь критическому анализу. В таких условиях заключение сепаратного мира или же обретение городом особого статуса представлялось многим лучшим выходом из создавшейся ситуации.

Отношение к власти оставалось прежним: выражалось недоверие прессе, руководителям (мало выступают и боятся открытого общения с народом)²⁹¹, фактическое обвинение их в трусости («сидят на чемоданах»), оторванности от интересов простых людей («воюет партия, а не народ»), довольно ироничное отношение к Сталину (накануне речи Сталина делались прогнозы относительно того, как он будет оправдываться — обвинять союзников или призывать принести новые жертвы?).

Причина неудач на фронте объяснялись недовольством крестьянства колхозами, бездарностью командиров («умеют только водку пить и ухаживать за девушками»), косвенно — системой (везде хаос, беспорядок, за один год довели страну до такого состояния, к которому в первую мировую шли 4 года и т. п.)²⁹².

Проблема будущего страны решалась однозначно — советской власти в ее прежнем виде не бывать. При этом обсуждались лишь две возможности — установление строя по типу западных демократий или же немецкая диктатура. При этом представители интеллигенции говорили о первом варианте, а рабочие и домохозяйки — о втором, желая установления «порядка». Правда, упоминался и промежуточный вариант — существование двух Россий — до Урала и за ним, что неминуемо привело бы к «исходу» населения из советской в «белую» часть страны ²⁹³.

После прорыва блокады и победы под Сталинградом, когда стала более вероятной перспектива сохранения режима, нежели его падение, оптимальной формой восстановления разрушенного хозяйства назывался возврат к НЭПу — «золотому веку» сохранившей себя советской власти. Естественно, никаких идеологем с НЭПом не связывали, просто помнили и любили это «рыжее» время, позволившее очень быстро залечить раны гражданской войны и восстановить экономику ²⁹⁴.

Одной из наиболее часто упоминавшихся в сводках УНКВД в разделе «негативные настроения» была тема о необходимости заключения сепаратного мира с Германией. Общим фоном для этого было неверие в возможность победы и сомнения в целесообразности продолжения борьбы (Германией захвачена огромная территория, на нее работает вся Европа, нам никто не помогает и не хочет помогать. К тому же война ведется в «интересах Англии». Нужен мир на «любых условиях»)²⁹⁵.

Не менее популярной у населения города была идея предоставления Ленинграду особого статуса. Слухи о ведущихся якобы переговорах по этому вопросу распространились сразу же после окончания блокадной зимы («вольный город», «международный город», «передача нейтральной державе»)²⁹⁶. В сознании горожан произошло обособление Ленинграда от остальной части Союза, его судьба могла быть решена отдельно от судьбы страны.