Кочевники Великой Степи — потомки мусульманского святого: религиозный фактор легитимации правителей Ногайской Орды

Для правителей Монгольской империи XIII в. было характерно отношение к религии, которое сегодня назвали бы толерантным. Хотя официальной религией Чингис-хана и его ближайших преемников было тенгрианство, ряд Чингизидов по различным причинам принимали иные религии, и это отнюдь не становилось основанием для лишения их прав на трон. Таким образом, приверженность к той или иной религии не являлась фактором ни легитимности, не делегитимации претендентов. Однако после того, как уже в конце XIII–XIV вв. три западных улуса распавшейся Монгольской империи (государство ильханов в Иране, Золотая Орда, Чагатайский улус) приняли в качестве официальной государственной религии ислам, для обеспечения наиболее полной легитимности монархов требовались не только принадлежность к «Золотому роду» и официальное избрание на курултае, но и официальное одобрение влиятельного мусульманского духовенства. В результате ослабления авторитета Чингизидов некоторые наиболее влиятельные политические деятели посчитали, что последнего фактора может оказаться вполне достаточно, чтобы предъявить претензии на трон и ханский титул в ущерб Чингизидам. При этом, как отметил в свое время еще В. В. Бартольд, чингизидский (генеалогический) и мусульманский (религиозный) факторы легитимации зачастую использовались одновременно, обеспечивая законность прав на престол тех правителей и династий, которые в силу происхождения или способа прихода к власти не могли считаться легитимными[382] результате сочетания этих факторов порой порождали весьма причудливые формы претензий на верховную власть.

На рубеже XIV–XV вв. всесильный золотоордынский временщик Идигу (Едигей русских летописей) положил начало формированию собственного автономного улуса — Мангытского юрта, впоследствии трансформировавшегося в Ногайскую Орду. Лишь номинально признавая власть золотоордынских ханов, Идигу и его потомки фактически являлись самостоятельными правителями, собирая в свою пользу налоги, формируя собственные войска и выбирая собственных правителей — биев.

Претендовать на равный с золотоордынскими ханами статус ногайские правители не могли, поскольку не имели возможности противопоставить их чингизидскому происхождению равное основание на власть. Идигу был женат на Джаныке, дочери или сестре хана Токтамыша, своего сначала соратника, а потом и злейшего врага, и, соответственно, имел право на статус гургана, но это мало что значило. По какой-то причине в Улусе Джучи (в отличие от Чагатайского улуса) титул ханских зятьев не пользовался особой популярностью, и мужья ханских дочерей в источниках обычно не фигурировали. Даже знаменитый временщик Мамай, будучи женат на дочери хана Бердибека, не использовал это родство как козырь в борьбе за власть, предпочитая демонстрировать лояльность к дому Бату и опираться на собственную военную силу.

Кроме того, хотя средневековый автор Абд ар-Раззак Самарканди упоминает о том, что от Джаныке у Идигу родился сын по имени Султан-Махмуд[383], о его деятельности нет никаких упоминаний: вполне вероятно, что он не пережил своего отца. Таким образом, претендовать на верховную власть, ссылаясь на родство с ханским семейством, Идигу и его потомки не могли[384]. Поэтому им было нужно иное основание, которое и было найдено.

Согласно степным преданиям, когда Нур ад-Дин, старший сын Идигу, убил хана Токтамыша (это случилось в 1406 или 1407 г.), его стали упрекать в посягательстве на жизнь представителя «Золотого рода». В ответ на эти упреки Нур ад-Дин заявил, что он сам имеет не менее знатное и благородное происхождение, являясь потомком Баба-Туклеса — под этим именем в Дешт-и Кипчаке фигурировал почитаемый в степи проповедник Ходжа-Ахмад, в свою очередь, возводивший родословную к первому арабскому халифу Абу Бакру, тестю пророка Мухаммада[385].

Однако для того, чтобы это происхождение (естественно, вымышленное) вызывало не меньшее уважение, чем генеалогия Чингизидов, необходимо было усилить значение самих мусульманских ценностей и, соответственно, роль святителей. Несмотря на усилия сначала Берке в середине XIII в., а затем и хана Узбека в первой половине XIV в., население Золотой Орды не слишком активно принимало ислам — особенно обитатели восточного крыла государства Джучидов. Вероятно, это и послужило причиной активной исламизации Золотой Орды самим Идигу, о чем сообщают как восточные, так и западные источники[386].

Соответственно, у потомков Идигу появилось новое основание для борьбы за власть: амбициозных мангытов уже не устраивал даже тот факт, что они стали бессменными бекляри-беками при ханах-Чингизидах. Согласно эпосу «Идегей», уже Нур ад-Дин стал требовать от отца, чтобы тот либо сам стал ханом, либо возвел на престол его, Нур ад-Дина[387]. Аналогичным образом, в одном татарско-ногайском шеджере ханом также назван бий Муса[388], фигурирующий в исторических сочинениях с довольно-таки неопределенным титулом «Хаким Дешт-и Кипчака»[389]. Но это — эпические произведения, к информации которых следует относиться с осторожностью.

А единственная попытка присвоения ногайским правителем ханского титула датируется весной или летом 1537 г. — это сообщение бия Сайид-Ахмада в послании великому князю московскому, что он сел «во царево место», т. е. фактически приравнял себя по статусу к ханам-Чингизидам, попытавшись ввести также и соответствующую иерархию, распределив между родственниками посты калги, бекляри-бека и пр. Однако его претензий на равенство ханам из «Золотого рода» никто из государей не признал, поэтому Уже осенью того же 1537 г. Сайид-Ахмад вернулся к практике подставных ханов и возвел на трон некоего Хан-Булата[390]. Надо думать, что претендент на престол счел свое положение достаточно Устойчивым, поскольку к этому времени потомки Идигу укрепили созданную при нем легенду о своем происхождении от почитаемого Мусульманского святителя браками с представительницами сослоВИЯ сайидов — потомков пророка Мухаммада по линии его дочери Фатимы[391].

Соответственно, статус ногайских правителей в Дешт-и Кипчаке постоянно возрастал: со временем потомков Идигу стали именовать не просто биями, а улу-биями, т. е. великими князьями, или даже титулом «бий-хазрат», весьма удачно переводимым русскими толмачами как «княжое величество»[392]. Имеются основания полагать, что ногайские правители претендовали на статус ханских соправителей и в Казанском ханстве[393]. Однако они так и не смогли в полной мере использовать свое мнимое происхождение от мусульманского святого (а позднее — и реальное родство с почитаемыми мусульманскими религиозными деятелями) для закрепления за собой ханского титула и были вынуждены продолжать практику возведения марионеточных ханов, которые в русских источниках нередко именовались «ногайскими ханами».

Таким образом, хотя ногайские правители и использовали религиозный фактор в качестве обоснования своей власти, до середины XVI в. они оставались «вписанными» в чингизидскую систему политико-правовых отношений, поддерживая различных претендентов на трон из «Золотого рода» и становясь при них бекляри-беками. Эта практика имела два важных следствия. Во-первых, не противопоставляя себя другим постордынским государствам как чуждое, базирующееся на других основаниях, Ногайская Орда получила возможность вмешиваться в дела различных чингизидских улусов — от Большой Орды и Крымского ханства на западе до Синей Орды («государства кочевых узбеков») и Казахского ханства на востоке. Во-вторых, статус бекляри-беков создавал определенные гарантии политической устойчивости ногайских биев. Приобретая его, они, с одной стороны, были защищены от обвинений со стороны Чингизидов в посягательстве на верховную власть, с другой — имели определенное преимущество и перед собственными родственниками — ногайскими мурзами, которые, происходя (как и бии) от Баба-Туклеса, формально имели те же права на трон Мангытского юрта, но, не будучи беклярибеками кого-либо из ханов, лишались некоторых преимуществ в борьбе за этот трон[394].

Думаем, во многом это связано с особенностями религиозной ситуации в Улусе Джучи: хотя ислам и стал его официальной государственной религией, многие регионы в течение долгих веков отличались «религиозным индифферентизмом». Поэтому претендентам на власть, опиравшимся на религиозный фактор, приходилось комбинировать его с некоторыми чингизидскими политико-правовыми средствами, в свою очередь, опиравшимися на старинные, еще доимперские традиции управления и права кочевых племен Евразии, а потому более привычные, доступные и убедительные для кочевых подданных «новых» монархов.