Глава I. Евреи посещают Москву и Московское государство как иностранцы

Глава I. Евреи посещают Москву и Московское государство как иностранцы

В русской истории Киевского и Московского периодов факты более или менее случайного пребывания евреев в России попадаются нередко. Все эти факты, по отсутствию между ними связи, по сравнительной их малочисленности и по случайному их характеру, вряд ли дают право говорить об истории евреев на Руси в те отдаленные времена, но при всем том они не могут быть обойдены молчанием, как по представляемому ими интересу вообще, так и потому, что они как нельзя лучше иллюстрируют отношение русского населения и правительства к еврейским пришельцам того времени.

Имея в виду главным образом события, связанные с пребыванием евреев в Москве, нам придется, конечно, оставить без внимания все сказания о евреях в Киеве в X–XII вв., об изгнании их оттуда, об участии одного еврея в избиении Андрея Боголюбского, о народе Брутасах, про которых Плано Карпини^[280] говорит, что их почитают за евреев, и о некоторых других мелких фактах, хотя эти факты несомненно свидетельствуют, что евреи издревле посещали русские земли, даже внутренние области нынешних великороссийских губерний.

Мы начнем наше повествование с того момента, когда Москва начинает выделяться на политическом горизонте среди остальных русских городов и на счет их. С XV столетия роль Москвы для России уже ясно обозначилась. Киев потерял свое прежнее значение; Новгород стал тоже постепенно падать; центром становится Москва, и к ней стали тянуться города и пригороды, служилые люди и «гости». Среди этих-то гостей встречаем мы и евреев.

Если судить о стремлении евреев в Москву по тем препятствиям, которые Московское государство ставило им на этом пути, то приходится думать, что это стремление возникло среди евреев еще до Иоанна Грозного. По крайней мере при этом царе мы встречаемся с суровыми мерами, направленными против евреев. Какие же неприятные столкновения с евреями вызвали к жизни уже при Иоанне Грозном эти специальные меры?

Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся прежде всего к фактам пребывания единичных личностей из евреев в Московской Руси до XVI века и посмотрим, насколько эти факты могли действительно повлиять на возникновение той неприязни к евреям, которая сказалась, например, при Иоанне IV. Но какие это факты?

То какой-нибудь откупщик татарской дани приезжает в Московию для взимания наложенных на подвластное хану княжество платежей, то какой-нибудь врач-еврей практикует при Московском дворе и сохраняет свой пост до тех пор, пока не распространится молва, что он опоил одного из своих высокопоставленных пациентов «зельем». Вот все, что говорят нам факты, заимствованные из исторических сказаний времен, предшествовавших Иоанну Грозному. Но ведь еврей-откупщик дани и еврей-врач составляли лишь редкое явление в ту эпоху, и их деятельность ничем не отличалась от деятельности их товарищей по профессии из неевреев. Трудно предполагать, чтобы мировоззрение тогдашнего общества зависело от 2–3 мелких, ничего специально во вред евреям не говорящих фактов. Конечно, летописи отмечали лишь те случаи пребывания евреев в Московском государстве, которые по своей важности стояли в связи с русской общественной или придворной жизнью. Поэтому приходится во всяком случае предполагать, что фактов посещения евреями Москвы, не занесенных в летописные сказания, было больше, чем занесенных, а потому известных нам. Но напрасно стали бы мы доискиваться причины возникновения в Московском государстве еврейского вопроса в миниатюре, взяв за исходный пункт известные и предполагаемые нами случаи пребывания евреев в Москве. Эти случаи не дают никакой возможности строить ходячие гипотезы о еврейской эксплуатации или о другом материальном вреде коренному населению от иноверных пришельцев, как это обыкновенно делают для объяснения тех или иных крутых мер, направленных против евреев. В XVI веке, как увидим ниже, Иоанн IV пытался мотивировать свою ненависть к евреям, но из его слов можно сделать лишь тот вывод, что евреи еще до него посещали Московское государство и что не материальные, а чисто религиозные соображения вызвали при нем к жизни чрезвычайные меры против евреев. Приходится, значит, предположить, что евреи, посещавшие Москву, влияли разлагающим образом на религиозные верования православного населения. Но и эта гипотеза не находит себе подтверждения: среди фактов пребывания евреев в Москве нет ни одного, который бы явно свидетельствовал о прозелитической деятельности случайных пришельцев. А между тем, следя за ходом сношений Московского государства с чужестранцами, замечаем несомненно следующее явление. До XVI века отношения русского народа к иностранцам и иноверцам характеризуются одинаковой антипатией ко всем «поганым» вообще, а с XVI столетия эта антипатия начинает, так сказать, дифференцироваться по степеням, причем одни народы становятся менее терпимыми, чем другие, а евреи переходят в разряд наименее терпимых. Чем же объяснить это усиление нетерпимости преимущественно к евреям? Так как это явление не находит себе объяснения в событиях, связанных с дошедшими до нас известиями об отдельных случаях пребывания евреев в Московском государстве до XVI в., то приходится искать объяснения в событиях, имевших место в других областях, не окончательно еще связанных с Москвою и переживавших уже агонию своей самостоятельности.

В конце XV столетия в Новгороде возникла ересь, которая по месту своего зарождения названа была Новгородской, а по предполагаемым виновникам ее — жидовской. Напомним в основных чертах историю этой ереси. В 1470 г. прибыл из Киева в Новгород присланный польским королем Сигизмундом, по просьбе новгородцев, князь Михаил Олелькович. В свите последнего находился еврей Схария, который, по выражению митрополита Макария, был научен «всякому изобретению злодейства, чернокнижию и астрологии». В Новгороде Схария познакомился с попами Дионисием и Алексием, которым он сообщил новый духовный толчок, названный по понятиям того времени «жидовством»^[281]. В 1480 г. великий князь Иоанн III, познакомившись в Новгороде с Дионисием и Алексием, перевел обоих в Москву. Здесь они совратили в «жидовство» некоторых выдающихся представителей духовенства и служилого сословия^[282]. Сам Иоанн III смотрел на все это сквозь пальцы, а защитники православия (Геннадий Новгородский^[283] и Иосиф Волоколамский^[284]) долгое время безуспешно ратовали против еретиков. Лишь в конце своего княжения (1504 г.) Иоанн III созвал собор, и стали с тех пор еретики подвергаться жестоким преследованиям. В 1517 г. появился опять некий «жидовин, волхв, чародей и прелестник» Исаак, совращавший православных. Но в 1520 г. был собор и на этого еретика, и после некоторых казней ересь, казалось, совсем исчезла. На деле же она лишь притаилась и время от времени обнаруживалась и позже^[285].

Вот вкратце все, что говорит нам история о Новгородской ереси. Если предположить, что занесенная из Новгорода ересь была действительно еврейского происхождения, то это обстоятельство могло бы служить если не достаточным основанием, то по крайней мере некоторым поводом для обвинения евреев в религиозных смутах того времени. Но историческая критика за последнее время стала иначе смотреть на роль евреев в Новгородской ереси. Уже около полустолетия тому назад один из историков этой ереси высказал следующее суждение: «Исторические обстоятельства ереси Новгородской таковы, что невольно приводят к мысли о ереси не жидовской, а христианской. Общество евреев, старающихся распространять учение иудейской религии, есть явление необычайное в истории позднейших евреев… Они всюду о том только заботились, как бы защитить себя от гонений христиан, как бы самим исповедовать безопасно свою религию»^[286]. Со своей стороны, мы можем прибавить, что не одна лишь необходимость заботиться о безопасном исповедовании своей религии удерживала и удерживает евреев от прозелитизма: само еврейское учение по своему характеру таково, что обращает внимание исключительно на укрепление веры своих наличных последователей, а не на увеличение их количества. Далее, если принять во внимание, что Новгородская ересь возникла в то самое время, когда и на западе накипевшая против злоупотреблений духовенства злоба стала постепенно пробиваться наружу; если заметить еще, что именно Новгород был в то время главным пунктом, где русские сталкивались с иностранцами, то станет понятным, что ересь могла зародиться там и помимо евреев и роль их была слишком незначительна для того, чтобы считать их виновниками этой ереси. Но то было время, когда, под влиянием недавнего освобождения от татарского ига и постепенного роста территории, стало крепнуть народное самосознание, оттесняя на всяком шагу различие между своим и чужим. Старые проповеди, вроде Илларионовской, о превосходстве православия над латинством и жидовством после долгого перерыва опять проникают в государственную и общественную жизнь. Да и понятия о латинстве и жидовстве были в то время крайне своеобразны: первым именем называлось порою всякое мелкое отступление от религиозно-обрядовой рутины; всякое же более резкое и менее терпимое отступление подводилось под жидовство. Неточность терминологии играла не последнюю роль и в истории Новгородской ереси. Не нашедши для этой ереси более страшного имени, духовенство назвало ее жидовской и приписало ее происхождение исключительно еврейской пропаганде. Продолжительное существование ереси с ее нехристианским названием и борьба с нею со стороны русской церкви и светской власти, конечно, были вполне достаточны, чтобы вселить ненависть к предполагаемым виновникам религиозных неурядиц.

Последствия не замедлили обнаружиться на практике. Евреи официально переходят в разряд наименее терпимых иностранцев, и Москва на некоторое время окончательно преграждает им к себе доступ.

Как видно, евреи хотели добиться разрешения приезжать в Россию и для этого прибегли к посредничеству литовского князя. Но Иоанн Грозный отклонил ходатайство (1549 г.), выставив следующий мотив: «Сии люди (т. е. евреи) отравные зелья привозили и Россиян от христианства отводили»^[287]. Против евреев, следовательно, выставлены были два обвинительных пункта. Что касается привоза евреями «отравных зелий», то это обвинение, конечно, основано на предрассудках того доброго старого времени, когда суеверие преобладало еще не в одних только низших слоях общества; возможно и то, что, взводя на евреев подобное обвинение, Иоанн Грозный имел в виду некоторые предметы ввоза, употребление которых было принято на западе, но в России еще считалось предосудительным. Второе обвинение — что евреи «Россиян от христианства отводили», — конечно, намекает на Новгородскую ересь и на роль, которую играли в ней евреи.

Вплоть до второй половины XVII века мы не встречаем после этого ни единого случая посещения евреями Москвы. С легкой руки Иоанна Грозного редкий поход на Литву и Польшу не сопровождался насилиями над личностью и религиозным чувством еврея. Мало того, нередко при занятии русским войском значительных польско-литовских городов^[288] местные христианские купцы эксплуатировали в свою пользу ненависть победителей к евреям и добивались изгнания последних с целью избавиться от конкурентов^[289].

В то же время внутри России все ненавистное и малопопулярное связывалось в народном воображении с понятием о жиде. Между прочим, еврейское происхождение приписывалось и второму самозванцу. Порою самые симпатичные по нашим теперешним понятиям стремления влекли за собою обвинение в «жидовстве» и соответствующее строгое наказание. Достаточно припомнить несчастную судьбу Башкина^[290], сделавшегося жертвой Иоанна Грозного за то, что он не оправдывал стремления духовенства к власти, ненавидел рабство и даже сам освободил своих холопов^[291]. Вы спросите: «В чем же сказалось тут „жидовство“ Башкина?» Но, по понятиям своего времени, Иоанн IV вряд ли мог дать образу мыслей Башкина другое название. К тому, ведь бежал же из Москвы в Литву Феодосий Косой^[292], ученик Артемия^[293], соумышленника Башкина; ведь поговаривали же в Москве, что этот Феодосий женился в изгнании на еврейке и занялся пропагандой своего лжеучения среди литовцев^[294]. Можно ли было после этого сомневаться и в приверженности Башкина к «жидовству»?

Страх перед нашествием в Москву евреев отразился и на дипломатических сношениях Московского государства со своими западными соседями. При избрании Владислава^[295] на царство между прочими условиями было также выговорено, чтобы евреи ни по какому делу в Россию не приезжали. Впоследствии тот же пункт был включен и в Андрусовский договор (1667 г.)^[296].

Несмотря на то что в царствование первых Романовых границы Польско-Литовского государства отстояли еще сравнительно недалеко от Москвы, евреи редко решались на рискованное путешествие в этот негостеприимный для них город. Правда, полоцкий ляндвойт жалуется в 1645 г., что мещане тайно едут в Москву и тем приносят ущерб фискальным интересам Польши, но в этой жалобе не упоминается, были ли среди этих мещан и евреи^[297]. «Не слышно, — пишет Олеарий^[298] в царствование Михаила Федоровича, — чтобы русские насильно кого обращали в свою веру. Они терпят всякого рода вероисповедания и охотно ведут дела с лютеранами, кальвинистами, армянами, татарами, персианами и турками, но папистов и жидов не любят»^[299].

Эта нелюбовь, разумеется, не уменьшилась и после присоединения Малороссии. Религиозно-экономический протест казаков во времена Богдана Хмельницкого кроме присоединения к Московскому государству части Малороссии имел своим последствием и обострение на Руси польского и еврейского вопросов. Смельчаки из евреев, решавшиеся проникнуть в Россию, ставили на кон свою религию. Один из писателей того времени (половины XVII века), Юрий Крижанич^[300], жалуясь на современные ему порядки, говорит: «Подобно туркам, Россия принимает и поощряет всяких неофитов, даже принуждает многих неверных принимать православие, и этих людей, крестившихся для материальных выгод, сажают на высокие места»^[301]. Среди этих неофитов были, без сомнения, и новообращенные из евреев. До нас дошли имена некоторых из них. В 70-х годах XVII века при Московском дворе находился крещеный врач Гаден^[302], а несколько позже, при Петре I, выдвинулся другой деятель, Шафиров, тоже еврейского происхождения. Исследование родословных таблиц некоторых дворянских фамилий, без сомнения, привело бы кое-где к предку-жиду, добровольно или поневоле принявшему крещение и занявшему доходное место дьяка или подьячего.

Чтобы не дать возможности нежеланным гостям проникнуть в Москву, существовали и полицейские меры. В 1664 г. на заставах по Вяземскому тракту стали допрашивать приезжих иностранцев, кто они, откуда пришли и какой они веры^[303]. Эта мера, по-видимому, была вызвана обстоятельствами военного времени. Некоторые польские провинции были заняты русским войском, и евреи, находясь временно под русским подданством, могли как-нибудь пробраться в Москву. Для предотвращения этой возможности и был установлен упомянутый контроль. В то время была лишь одна категория лиц из евреев, которой суждено было проникнуть в Россию: это были пленники, которым предстояла участь холопов. Между прочим, одна партия еврейских пленников была отправлена в том же, 1654 г. из Калуги в Нижний Новгород^[304].

В 70-х годах XVII века, казалось, наступил момент, когда правительство, оставаясь верным в принципе своей политике по отношению к евреям, фактически, однако, стало делать послабления в вопросе о посещении евреями Москвы. Трудно сказать, чем были вызваны эти послабления. Может быть, правы те, которые приписывают это влиянию придворного врача, упомянутого выше Гадена^[305]. А может быть, это объясняется территориальным увеличением России — присоединением к ней польских провинций, в которых жили и евреи, и временною неопределенностью отношений московского правительства к вновь приобретенным владениям. Но, как бы то ни было, в 70-х годах XVII века в Москве было незначительное количество евреев, занимавшихся продажей привозимых ими иностранных товаров. Въезд в Москву подобных лиц был обставлен особыми формальностями. Приезжие отсылались в Посольский Приказ, так что число прибывших иностранцев, а между ними и евреев, было всегда известно. В Посольском Приказе, конечно, справлялись и о цели приезда, и о привезенных товарах, и о других подробностях^[306]. Надо полагать, что евреи, приезжавшие в Москву, поставляли некоторые товары и ко двору. Вероятно, это именно обстоятельство и дает повод патриарху Никону сделать следующее ироническое замечание: «В России, — говорит он, — никому не запрещено входить на царский двор, ни еретикам, ни жидам, ни магометанам, а запрещено только православным епископам, архимандритам, игуменам и монахам»^[307]. Может быть, высказывая это, Никон имел в виду и послов от Крымского хана, среди которых порою находились также евреи. Но, как видно, евреям не возбранен был доступ и к патриаршему двору: у самого Никона среди служащих был один еврей с женою.^[308]

Время сравнительно беспрепятственного пребывания евреев в Москве продолжалось, однако, недолго. Платя дань своему веку, набожный Федор Алексеевич приказал в 1676 г. «евреев с товарами и без товаров из Смоленска в Москву не впускать»^[309]. С первого взгляда кажется, что закон имел в виду лишь евреев, приезжающих из Смоленска. На самом же деле это была общая мера, направленная против всех евреев, так как никто из них, отправляясь в Москву, не мог миновать Смоленска и застав по Вяземскому тракту, ведущему из Смоленска в Москву.

Так обстоял вопрос о евреях на Руси накануне предстоявших ей великих преобразований.

В конце XVII и начале XVIII века Петр Великий рядом с введением новых реформ стал приглашать в Россию иностранцев и оказывал им особое гостеприимство. Исключение сделано было для одних лишь евреев. Нельзя, конечно, требовать от Петра, чтобы он, взявши в пример современную ему толерантность Запада, оказался толерантнее самих западников. Ведь и на Западе евреи в то время еще не были терпимы и даже подвергались частым преследованиям. В литературе двояким образом мотивируют нежелание Петра I приглашать в Россию евреев. Одни писатели видят главный мотив в самих евреях, в их будто бы нравственной испорченности, а другие ссылаются на то, что Петр считался с культурной незрелостью русского народа. И первые, и вторые приводят в доказательство слова, высказанные будто самим Петром. «Я хочу, — говорил Петр, — видеть у себя лучше магометан и язычников, нежели жидов. Они плуты и обманщики. Я искореняю зло, но не распложаю»^[310]. С другой стороны, не менее известен ответ Петра I одному иностранцу, предложившему царю дозволить евреям селиться в России. «Не время еще дозволить жидам приезжать и жить в моем государстве. Я сожалею, что они желают селиться в России».^[311]  Последний мотив как нельзя более соответствует духу того времени и кажется наиболее вероятным. Умы всех были взволнованы нововведениями Петра. Народ считал его Антихристом; распространялись слухи, что наступит время, когда Петр соберет всех жидов, поведет их в Иерусалим и будет там царствовать над ними^[312]. В народе даже носилась молва, что настоящий Петр умер во время путешествия за границей, а вместо него прибыл в Россию «жидовин из колена Данова».^[313] После этого вполне понятно, почему Петр Великий, хорошо знавший свой народ, считал преждевременным допущение евреев в свое государство. Наступает довольно продолжительный период, в продолжение которого нет почти данных о посещении евреями внутренних русских областей. От третьей четверти XVII века до второй четверти XVIII века мы встречаем лишь один случай пребывания в Москве еврея: в 1712 году тут жил какой-то еврей-аптекарь.^[314]

Между тем Россия во второй четверти прошедшего столетия в своем территориальном росте уже приблизилась к той черте, где евреи имели постоянную оседлость^[315]. Не решаясь углубляться внутрь России, евреи тем не менее стали посещать ее западные окраины, т. е. те области, в которых они до русского завоевания не были стеснены в праве передвижения. Смотря по случаю, правительство начинает издавать те или другие узаконения относительно временного пребывания евреев на пограничной русской территории. Правительство попеременно то допускает, то изгоняет евреев из пограничных областей, считая их то полезным, то вредным элементом для коренного населения. В 1727 г. евреев высылают из Украины, но в следующие годы они опять получают туда доступ, а также и в Смоленск и его окрестные селения^[316]. Еще через несколько лет евреи опять были окончательно изгнаны из пограничных областей^[317]. Процесс капитан-поручика Возницына, перешедшего в иудейство (1736 г.), разумеется, слишком недостаточен для объяснения (как это делают некоторые) наступившей в 1740 г. реакции против евреев^[318]. Причину реакции следует искать в общем настроении, господствовавшем тогда в правящих сферах, в борьбе русской партии с иноземной и в победе первой с воцарением Елизаветы Петровны. И вот в этой борьбе против иноземного влияния евреи сделались первыми жертвами. Поворот к худшему в отношении к евреям много зависел и от личного характера Елизаветы. Императрица Елизавета Петровна всегда оставалась в делах государственного управления доброй, средневековой христианкой. В начале ее царствования даже сам сенат предложил дозволить евреям пребывать в незадолго перед тем присоединенном Остзейском крае, но набожная «дщерь Петрова» не сочла, как известно, возможным согласиться на подобное предложение и ответила, что не желает «интересной прибыли от врагов Христовых» (1742 г.)^[319]. Одно лишь принятие православия давало евреям доступ в Россию^[320]. О торговых сношениях евреев с Москвою в царствование Елизаветы, кажется, не может быть и речи. А между тем в предыдущем царствовании эти сношения успели развиться до значительных размеров. Ярмарки в Смоленске и в его окрестных селениях сближали московских купцов с евреями. Евреи, по-видимому, успели даже завязать сношения с казною. По крайней мере еще в 1745 г. прибыл в Могилев (на Днепре) русский полковник Потемкин и требовал от польских властей выдачи в Москву, под суд, еврея Абрама Беймановича, так как последний не платит 120 тысяч рублей казенного долга, оставшегося за ним с прежнего времени, когда сношения евреев с Россией были еще возможны^[321].

В высших слоях русского общества существовало, по-видимому, предубеждение против евреев уже ввиду исповедуемой ими религии. В 1740 г. (должно быть — 1747. — Ред.) был уволен и должен был оставить Россию член академии врач Антонио Саншес. «Ее Императорское Величество, — писал по этому поводу Шувалов, — очень почитает ученых и покровительствует наукам и искусствам. Но она хочет также, чтобы члены ее академии были добрыми христианами, а она узнала, что доктор Саншес не принадлежит к таковым. Таким образом, его иудейство, а не политические причины лишили его места»^[322]. Этот Саншес был, может быть, единственный еврей, которого Елизавете удалось видеть. Евреи в России разделяли в то время участь сатаны: их никто не видал, но всякий тем не менее ненавидел, проклинал и имел про них целый запас ходячих легенд и сказок. Когда же кому-нибудь во время путешествия на запад приводилось видеть еврея, то об этом сообщалось как о каком-то чуде. «Жидов множество, и видела их — собак», — пишет Мария Шувалова во время своего пребывания в Нежине Елизавете Петровне^[323]. С этим предубеждением против евреев приходилось считаться даже тем, которые менее всего были подвержены религиозным предрассудкам.

В начале царствования Екатерины II повторилась та же история, что и при Елизавете; сенат опять обсуждал вопрос о допущении евреев в Россию и склонен был решить его в утвердительном смысле. Но императрица изъявила желание отложить решение этого вопроса до другого, более удобного момента. «Начать свое царствование допущением евреев вовсе не было средством к успокоению умов; объявить оное (т. е. допущение) вредным было также невозможно»^[324]. Вот подлинные слова Екатерины II, выражающие мотивы, по которым вопрос был снят с очереди. Из этих слов мы, однако, можем заключить, что сравнительно с Елизаветой Екатерина II сделала уже значительный шаг вперед. Считая допущение евреев преждевременным, она тем не менее отрешается от ходячих мнений об их вредности. Сама Екатерина, значит, не прочь была допустить евреев в Россию, но обстоятельства, сопровождавшие ее вступление на престол, тень Петра III и необходимость успокоить умы — все это заставляло императрицу не идти против вкусов большинства. Екатерине оставалось только поэтому внести свою лепту в традиционное законодательство и объявить, что она «на поселение приемлет иностранцев разных наций, кроме жидов».^[325]

Так завершился период, когда еврейский вопрос в России был главным образом вопросом внешней политики. Как мы видели, случаев пребывания евреев в Москве за этот период было очень мало.

В остальные русские города они приезжали столь же редко. Вдаваться в широкие рассуждения о пользе и вреде для русского государства от общения с евреями, о материальном и духовном воздействии пришельцев на коренное население или тому подобных вопросах значило бы злоупотреблять методом обобщения. Все эти рассуждения, даже если со временем удастся извлечь из архивов еще несколько случаев посещения евреями Москвы и других русских городов, все-таки будут основаны на единичных, разбросанных на протяжении нескольких веков и не имеющих между собою никакой связи фактах и никогда — по нашему мнению — не выйдут из области более или менее тенденциозных гипотез. Итак, не касаясь вопросов о влиянии евреев на русский экономический и духовный строй, мы ограничимся лишь теми выводами, которые несомненно вытекают из вышеизложенного скудного материала о первых судьбах евреев в Московской Руси.

Во-первых, евреи уже издревле, хотя редко и не в большом количестве, посещали Московское государство, и в частности Москву. Главною целью их приезда была торговля^[326].

Во-вторых, русский народ и правительство относились неприязненно к евреям не только, когда последние пытались проникнуть в Россию, но и когда русские во время военных действий вторгались в Польшу и Литву. Ненависть к евреям покоилась в то время преимущественно на религиозных основаниях^[327].

В-третьих, черта оседлости — этот основной пункт современного еврейского вопроса — установлена была русским законодательством в то время, когда евреев-подданных в России еще не было. Таким образом, недозволение евреям перейти за известный рубеж осталось в законной силе и после подпадения евреев под русское подданство как историческое воспоминание о прежних границах России.

В-четвертых, бесправное положение еврея на русской территории вообще и в Москве в частности определялось не национальным происхождением, а исключительно принадлежностью к иудейству: стоило только еврею порвать свою связь с прежней религией, и он уже одним этим получал возможность, не меняя своего нравственного бытия, пользоваться общегражданскими правами.

Но вот настало время, когда евреи вместе с польской территорией вошли в состав Русской империи. Как, спрашивается, стало относиться государство к своим новым подданным в тех случаях, когда они проникали во внутренние губернии? Насколько, далее, самое присоединение западного края повлияло на стремление евреев из окраин к центру России? Что, наконец, известно нам, в частности, по вопросу о посещении евреями Москвы в первое время по присоединении этого края? На все эти вопросы нам придется дать ответ в следующей главе.