Глава 4 РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ЭПОС

Глава 4

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ЭПОС

Пусть гнал нас временный ущерб

В тьму, стужу, в пораженья, в голод:

Нет, не случайно новый герб

Зажжен над миром — Серп и Молот!

Мы землю вновь вспоим трудом,

Меч вражий будет вновь расколот:

Недаром мы, блестя серпом,

Взметнули дружно мощный молот.

Но смело, мысль, в такие дни

Лети за грань, в планетный холод!

Вселенский серп, сев истин жни,

Толщь тайн дроби, вселенский молот!

Валерий Брюсов

Миф о буржуе

Без этого мифа трудно было бы осуществить социалистическую революцию. Маяковский писал: «Мало сказать, что "неугомонный не дремлет враг (Блок) ". Надо точно указать или хотя бы дать безошибочно представить фигуру этого врага. Мало, чтоб разворачивались в марше. Надо, чтоб разворачивались по всем правилам уличного боя, отбирая телеграф, банки, арсеналы в руки восстающих рабочих». Отсюда:

Ешь ананасы,

Рябчиков жуй,

День твой последний приходит, буржуй…

Верно сказано, по-революционному, с молодым задором. А вот что сказала умудренная опытом и знаниями зрелость словами Максимилиана Волошина (август 1919 года):

Буржуя не было, но в нем была потребность.

Для революции необходим капиталист,

Чтоб одолеть его во имя пролетариата.

Его слепили наскоро: из лавочников, из купцов,

Помещиков, кадет и акушерок.

Его смешали с кровью офицеров,

Прожгли и сплавили в застенках Чрезвычаек…

Из человечьих чувств ему доступны три:

Страх, жадность, ненависть.

Он воплощался на бегу

Меж Киевом, Одессой и Ростовом.

Сюда бежал он под защиту добровольцев,

Чья армия возникла лишь затем,

Чтоб защищать его…

Поэзии в этом стихотворении мало, зато присутствует историческая правда. Точно сказано о потребности для революции в четко обозначенном враге (что отметил и Маяковский). Миф о буржуе как злокозненном социальном паразите или, по-русски говоря, о мирском захребетнике был создан раньше, чем появились в Гражданскую войну чрезвычайные комиссии.

В сентябре 1917 года в статье «Один из коренных вопросов революции» Ленин писал: «Власть Советов только одна может быть устойчивой, заведомо опирающейся на большинство народа, как бы ни лгали лакеи буржуазии, Потресов, Плеханов и пр., называющие "расширением базиса" власти фактическую передачу ее ничтожному меньшинству народа, буржуазии, эксплуататорам».

Ленин оказался прав, говоря о неустойчивости власти буржуазии в России. Почему же русская буржуазия оказалась такой слабой? Одни специалисты полагают, что она в нашей стране тогда еще не окрепла. Другие, напротив, считают ее перезревшей, рано постаревшей.

В начале XX века любая страна мира не имела обширного и могучего класса буржуазии. В БЭС 1951 года о ней сказано: «Господствующий класс капиталистического общества, класс собственников основных орудий труда и средств производства, живущий за счет эксплуатации наемного труда рабочих, лишенных средств производства и вынужденных продавать свою рабочую силу капиталистам».

Полезно сопоставить это высказывание с тем, которое относится к периоду «перестройки» и беспощадного очернения сталинской эпохи (Философский энциклопедический словарь. 1989): «Буржуазия… господствующий класс капиталистического общества, обладающий собственностью на средства производства и существующий за счет эксплуатации наемного труда. Источник доходов Б. — прибавочная стоимость, создаваемая неоплаченным трудом и присваиваемая капиталистами». Как видим, формулировка принципиально не изменилась.

Еще один вариант объяснения, относящийся к нынешней эпохе капиталистической РФ (БЭС. 1998): «Буржуазия… общественный класс собственников капитала, получающих доходы в результате торговой, промышленной, кредитно-финансовой и другой предпринимательской деятельности… Способствовала утверждению индустриального общества и рыночной экономики, ценностей либерализма и демократии…» Тут уже ничего не сказано об эксплуатации, увеличении капитала путем присвоения неоплаченного труда (отметим: не только физического, но и умственного).

Вообще-то индустриальное общество в СССР было создано в десятки раз быстрее, чем в капиталистических странах, без буржуазии, хотя об этом почему-то предпочитают забыть. Значит, дело не в ней, а в научно-техническом прогрессе и политике государства. Стыдливо абстрактное определение буржуа как «получателя доходов» умалчивает о главном: как распределяется доход и на какие цели он используется. Например, в нынешней РФ миллиардеры и миллионеры покупают в личное пользование самолеты и яхты, дворцы и поместья за рубежом и пр. Делается это за счет национальных богатств России, обнищания населения.скудной оплаты труда.

Может ли буржуазия приносить пользу своей стране и ее обитателям? В принципе, конечно же, может. И даже отчасти приносит там, где ее алчность ограничена жесткими государственными законами. Но все-таки буржуазия — не локомотив, который тянет за собой инертную массу остального народа. В странах капитализма и буржуазной демократии СМРАП представляют ее как движущую силу общественного прогресса. На то и пропаганда! В действительности этот класс, как никакой другой в истории человечества, стал главным фактором деградации биосферы (области жизни) и духовного мира личности (назовем его психосферой).

Осмысление мифа о буржуе (и о пролетарии) позволяет понять Октябрьскую революцию с иных позиций, чем привычные — ее превозносящие или проклинающие. Тем более что появление любого социального слоя — процесс естественный. Его надо попытаться осознать, а не осуждать или восхвалять.

В «Похвале французскому буржуа» (1924) Р. Жоанне писал: «Буржуа! Есть ли в нашем языке слово более гибкое, более подходящее для разнообразных применений, которые диктуют ему постоянно меняющиеся обстоятельства? Слово это меняет значение в зависимости от сословия, профессии, традиций или предрассудков того, кто им пользуется. Оно звучит то уважительно, то торжественно, высокопарно или гротескно… Оно бывает вежливым, а бывает презрительным. Оно означает поочередно общественное положение, состоятельность, сытую тупость и тугодумие того, кого наделяют этим эпитетом».

Многозначность данного понятия свидетельствует о том, что буржуи бывают разными, а отношение к ним зависит от принятой или навязанной точки зрения. Это не реальный четко обозначенный объект, а более или менее неопределенный образ. Есть все основания считать его мифическим, надуманным преобразованной разумом человека реальностью. К тому же понятие это существенно изменялось со временем.

В переводе с французского «буржуа» — мещанин, горожанин (то же, что по-немецки «бюргер»). В средневековой Европе так могли называть ремесленника, торговца, служащего, лакея и прочих представителей городского люда. Выше их по социальному положению находились привилегированные слои дворян, высшей знати. Настоящие зажиточные буржуи — кто не работает, а ест, живя в роскоши, — появились в связи с Великими географическими открытиями с последующим ограблением колониальных и зависимых стран, крупными торговыми операциями, изобретением машин и механизмов, резко увеличивших производительность труда, биржевыми сделками и спекуляциями.

От средневекового доблестного благородного рыцаря — к буржуа капитализма, ловкому рыцарю наживы. У польской исследовательницы Марии Оссовской есть работа «Рыцарь и буржуа», где эта тема достаточно детально разработана. Хотя она отмечала значительную неопределенность понятия «буржуа». Но мы рассмотрим некий обобщенный, схематичный, отчасти идеальный образ этой чрезвычайно распространенной — особенно в наш технический век — разновидности людей.

Революции в Европе, которые называют буржуазными, были в действительности прежде всего народными, крестьянскими, анархическими (определенное сходство с Февральской революцией в России). Их результатами воспользовалась буржуазия — наиболее влиятельный, богатый, политически зрелый класс. Она же учиняла государственный террор как средство сохранения и укрепления своей власти, избавления от социальных конкурентов.

По мнению французского историка и мыслителя Жюля Мишле (середина XIX века), «в дореволюционной Франции было три класса, в современной же Франции — только два: народ и буржуазия». Он же подчеркивал, что этот класс включает не только богатых, но и бедных буржуа. И справедливо напоминал: «Вопреки бытующей вздорной версии вожаки эпохи Террора вовсе не были людьми их народа: это были буржуа или дворяне, образованные, утонченные, своеобычные, софисты и схоластики». (То же относится к тем, кто в нашу Гражданскую войну развязал белый и красный террор.)

Важный факт отметил Мишле полтора столетия назад: «Современный буржуа мельчает у нас на глазах, вместо того чтобы расти с каждой ступенькой, на которую он поднимается… Его дом — полная чаша, сундуки его набиты, но в душе его — пустота».

Конечно, зажиточные буржуа (по экономическому критерию материального достатка — средний класс) не только в каждую эпоху, но и в каждой стране имеют свои особенности. Но есть нечто принципиально важное, позволяющее отличить «настоящего» буржуа. Относится этот критерий не к материальной, а к духовной сфере. Ибо каждый человек в отличие от животного имеет комплекс идеалов — не формальных, обычно лицемерных, а фактических, определяющих его поступки, поведение, цели. («По делам их узнаете их».)

Едва ли не первым написал об этом Николай Бердяев в статье «О духовной буржуазности» (1926). Вот основные его положения:

«Буржуазный дух освободился, развернулся, получил возможность выявить свой тип жизни. И в век торжествующего буржуазного духа явились замечательные мыслители, с особенной силой и остротой его почувствовавшие и его изобличающие. Карлейль, Ницше, Ибсен, Леон Блуа, Достоевский, К. Леонтьев — все эти люди почуяли торжество буржуазного духа, истребляющего подлинно великую культуру и устрояющего свое безобразное царство».

Он цитирует К. Леонтьева, который ужасался тому, что мировая история, великие деяния героев и достижения гениев, проповеди апостолов были вроде бы только для того, чтобы «французский, немецкий или русский буржуа… благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия».

Бердяев пересказал Л. Блуа: это буржуа распял Христа. Буржуа на Голгофе отрезал мир от Христа, деньги от бедняка. Буржуазный мир управляется деньгами, отделенными от духа. (Буржуазную лицемерную религиозность Блуа ненавидит больше, чем честный атеизм.) Буржуа — идолопоклонник, он живет рабством у видимого. Он раб материальных ценностей, его бог — богатство, золотой телец.

Духовный буржуа столь же разнообразен, как и материальный, и не всегда с ним совпадает. Не обязательно он ест ананасы и жует рябчиков, но непременно мечтает об этом. Он стремится добыть материальное богатство правдами и неправдами. Он может быть преступником, рабочим, художником, музыкантом, писателем, политиком, ученым, священнослужителем. Буржуа бывает и консерватором, и революционером. Чаще всего он — бизнесмен и финансист. Уже одно то, что такой человек, по верному американскому выражению, «делает деньги», определенно указывает на буржуа или, по-нашему, буржуя.

«Во всех сферах, — писал Бердяев, — буржуа хочет казаться и бессилен быть». Он чужд творчества и похотлив, занят «суетой сует».

Христос вопрошал: «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою повредит?» Буржуа — поврежденная душа — хочет всего здесь и сейчас, как можно больше богатства и власти; денег, денег и еще раз денег, чтобы все покупать, покупать и покупать.

В этом смысле буржуа — бездуховный ненасытный потребленец и угодливый приспособленец — существо, которое необходимо преодолеть, изжить в себе, смести, как нечисть, с лица Земли. Казалось бы, в этом и состоит главная цель социалистической революции. Ведь ее направленность — на искоренение эксплуататорского класса и буржуазной морали. И все плохое, что сказано выше о буржуазности, кто-то может воспринять как оправдание «пролетарской революции». Но, во-первых, исторические события не требуют оправдания, как любое проявление реальности. Во-вторых, в нашей социалистической революции значительную роль играло духовное мещанство. И это стало ясно уже через несколько лет после установления советской власти.

Это дало основание Бердяеву утверждать, что «социализм по духу своему буржуазен». Такое заключение слишком категорично. Ленин вполне откровенно заявил в 1918 году: «Дать характеристику социализма мы не можем; каким социализм будет, когда достигнет готовых форм, — мы этого не знаем, это сказать не можем». По мнению Бердяева, социализм равносилен «уравниловке» и строительству Вавилонской башни исключительно материального бытия.

Однако в начале 1934 года Сталин говорил о равенстве, но не уравниловке: «Делать… вывод, что социализм требует уравниловки, уравнивания, нивелировки потребностей членов общества, нивелировки их вкусов и личного быта, что по плану марксистов все должны ходить в одинаковых костюмах и есть одни и те же блюда, в одном и том же количестве, — значит говорить пошлости и клеветать на марксизм». Он резко и непримиримо выступал против бухаринского лозунга «Обогащайтесь!». В 1939 году Сталин имел все основания утверждать, что за последние годы советский народ пережил период «культурной революции». Он ставил цель: «Продолжать дальше улучшение материального и культурного положения рабочих, крестьян, интеллигенции».

Увы, буржуазная гниль в той или иной степени присутствует, хотя бы в зародыше, едва ли не в каждой человеческой душе. Одни ее в себе стремятся подавить или урезонить; другие холят и лелеют свои постоянно растущие материальные потребности. В одной общественной системе господствует принцип максимального обогащения, в другой — разумной ограниченности материальных и максимального удовлетворения духовных потребностей. Общество первого типа (капиталистическое) потакает буржуа, второго — трудящимся в материальной и культурной сферах.

Но почему же тогда от века в век все более распространяется и укрепляется буржуазное мировоззрение? Оно победило в нашей стране и определило свою победу над социалистической системой. (Утверждения нынешних буржуинов, будто социализм пребывал в экономическом кризисе, — ложь; чтобы опровергнуть ее, достаточно посмотреть в экономические данные ООН.)

Обоснованный ответ на этот вопрос требует глобальных масштабов осмысления развития технической цивилизации. Она превращает биосферу в техносферу, всепланетную область господства техники, на которую тратится более 90% энергии, материалов, человеческого труда. Именно материальная техносфера определяет тот человеческий тип, который ей наиболее удобен, выгоден. Она творит личность, как писал Бердяев, по своему образу и подобию. Это я называю техногенным человеком. Его главные достоинства: умение приспособляться к окружающей среде и неутолимые именно материальные потребности. Кто это? Буржуа, техногенный человек.

Миф о пролетариате

В поэме «Россия» (1924) Максимилиан Волошин утверждал:

До Мартобря (его предвидел Гоголь!)

В России не было ни буржуа,

Ни классового пролетариата…

Была земля, купцы да голытьба,

Чиновники, дворяне да крестьяне…

Да выли ветры, да орал сохой

Поля доисторический Микула…

Один поверил в то, что он буржуй,

Другой себя сознал как пролетарий,

И началась кровавая игра.

Созданный «для революционного употребления» мифологический образ буржуя как врага трудящегося требовал противостоящего ему столь же мифологического героя — пролетария. Он был представлен как могучий титан, скованный цепями экономического рабства.

Вообще-то первые пролетарии были официально оформлены как социальная группа в рабовладельческом обществе. В Древнем Риме царь Сервий Туллий назвал так неимущих граждан, занимающих низшую ступень социальной иерархии. В XIX веке пролетариатом стали называть наименее квалифицированных рабочих, лишенных средств производства и вынужденных продавать свою рабочую силу за ничтожную плату.

Подобные рабочие были преимущественно сезонными и относительно малочисленны, плохо организованы. Они не имели даже начального образования, в политике плохо разбирались, признавая царскую власть безоговорочно. Существенной социальной силы они из себя не представляли.

Ленин выделял еще «широкий слой средних рабочих» и наиболее образованную и квалифицированную «рабочую интеллигенцию». Советские юмористы вдобавок упоминали «пролетариев умственного труда», и в этой шутке была немалая доля правды. Так можно величать малоимущих мелких служащих, студентов, людей свободных профессий. Они-то едва ли не активнее всех участвовали в революционных выступлениях. Владимир Маяковский, пролетарий умственного труда, воскликнул:

Глаз ли померкнет орлий?

В старое ль станем пялиться?

Крепи

у мира на горле

пролетариата пальцы!

Грудью вперед бравой!

Флагами небо оклеивай!

Кто там шагает правой?

Левой! / Левой! / Левой!

Поэт понимал, что совершенно недостаточно взять за горло мир, истребить буржуев («Через труп буржуазии коммунизма шаг», — писал он). Требуется нечто большее даже после того, как взята большевиками власть и началось строительство социализма. Позже, завершая поэму «Владимир Ильич Ленин», он воскликнул:

— Пролетарии, / стройтесь / в последней схватке!

Рабы, / разгибайте / спины и колени!

Армия пролетариев, / встань стройна!

Да здравствует революция / радостная и скорая!

Это — / единственная / великая война

из всех, / какие знала история.

Здесь загадочно звучат слова о радостной и скорой революции, сказанные через семь лет (!) после так называемого Великого Октября. Судя по всему, поэт мечтал о мировой революции. Не исключено, что имеется в виду и культурная революция: только ее допустимо называть радостной.

Маяковский был в числе творцов мифа о титане-пролетарии. Фигура получалась грандиозная: мускулистый гигант, разорвавший свои цепи (скульптура Сергея Коненкова), и даже как-то слишком жалким выглядит его классовый враг — буржуй: рыхлый, толстопузый, трусливый… В этом отношении миф о пролетарии был не вполне отработан.

Но почему же миф?

Потому что в действительности пролетариат составлял малую часть населения России, так же как всего мира, даже если включать в него «широкий слой средних рабочих». В начале XX века даже в промышленно развитых странах он не составлял большинства. Едва ли не большинство более или менее обеспеченных материально рабочих были в значительной степени «заражены» буржуазным духом.

В России революционные массы выступали за власть Советов, а не за социализм, о котором не только они, но и сам Ленин, как мы убедились, не имел сколько-нибудь определенного представления. Победу обеспечили лозунги: «Земля — крестьянам!», «Мир — народам!», «Хлеб — голодным!». Для этого требовалось: «Вся власть — Советам!» Выходило, что пролетариям гарантировали только хлеб.

Если учесть, что совершали Октябрьский переворот преимущественно солдаты и матросы (они были главным образом из крестьян и не желали воевать), а руководителями были профессиональные революционеры (пролетарии «революционного труда») и сознательные рабочие, то в действительности подлинные пролетарии остались где-то на втором плане.

В революционной мифологии должен был присутствовать образ могучего класса, способного совершить титанический подвиг разрушения старого мира и строительства нового, еще не бывалого. Под таким лозунгом массы людей обретают единство, нечто подобное общей цели. Как писал Максимилиан Волошин, они

…возносят на плакатах

Свой бред о буржуазном зле,

О светлых пролетариатах,

Мещанском рае на земле.

Реальные идеалы почти всех так называемых простых людей были просты. Подлинному, а не плакатному пролетарию виделся идеалом едва ли скромный и спокойный, в меру обеспеченный быт небедного мещанина. Какое ему дело до загадочного социализма и мировой революции? О таких предметах могут мечтать начитанные теоретики, непомерные любители славы и власти, пылкие юноши-студенты, не обремененные опытом жизни и не знающие повседневного тяжкого труда.

И все-таки в словах Волошина чувствуется тон мэтра, представителя высокой культуры, вселенского полета мысли. Таким, возможно, и должен быть подлинный поэт. В отличие от него рабочий-пролетарий, лишенный доступа к культурным ценностям высшей пробы, имеет перед собой не призрачные, а реальные цели. Сводятся ли они только к созданию мещанского «райского уголка»? Для кого-то — да. Однако у многих и многих пролетариев устремления не столь примитивны.

Ближние цели, пожалуй, могут быть и такими. Кому не хочется жить в нормальных условиях? Но человеку, в отличие от животного, требуется удовлетворять и культурные, интеллектуальные потребности: в образовании, чтении, познании, приобщении к подлинному искусству. Пролетарий, помимо материальных целей, имеет в виду и духовные, а потому он стремится к культурной революции. Для него в отличие от пресыщенного сноба она выражается не в причудах модернизма, а в освоении классического наследия.

Духовный бунт

В любом обществе всегда присутствуют не только политические, но и интеллектуальные экстремисты. Для них революция — явление не столько социально-политическое, научно-техническое или экономическое, сколько духовное. Они приветствуют крушение прежнего затхлого, застойного, по их мнению, общества и полное обновление жизни, культуры.

В чем оно выражается? В свободе от условностей и традиций в искусстве, литературе, одежде, поведении. Словно при геологическом катаклизме взламываются окаменелые пласты и выступают из недр расплавленные, вязкие, не оформленные в окончательном виде, но насыщенные энергией и пышущие жаром потоки лавы. В обществе возникает вспышка творческой энергии.

Так в умах решительно и новаторски настроенных интеллектуалов складывается миф о духовной революции. Одни ее представляют с позиций анархизма, другие — социализма, но в любом случае она антибуржуазна.

Профессиональным революционерам, ориентированным на политическую борьбу, подобные иллюзии чужды. Но при случае они готовы использовать их в собственных партийных целях.

Миф о революции духовной, интеллектуальной стал воплощаться в жизнь сразу же после падения самодержавия. А ведь время было тревожное и голодное, продолжалась мировая война и назревала Гражданская, пока еще вспыхивающая отдельными частными конфликтами. Казалось бы, когда грохочут выстрелы, музы должны молчать.

В интересной книге В.П. Лапшина «Художественная жизнь Москвы и Петрограда в 1917 году» (1983) убедительно показано, насколько активно работали в это бурное время выставочные центры, художественные салоны, поэтические кафе, театры, культурно-просветительные учреждения.

В Москве большой популярностью пользовалось «Кафе поэтов». На стенах — броские росписи Давида Бурлюка, Григория Якулова, Владислава Ходасевича, Владимира Татлина, Аристарха Лентулова. Со сцены — звучные строки стихов Василия Каменского, Владимира Маяковского, Велимира Хлебникова. Почти все поэты прямо или косвенно приветствовали революцию. Однажды вышел на сцену Каменский и, резко рубя слова, порой переходя на крик, читал свою поэму «Стенька Разин». Казалось, поэт сам готов примкнуть к разудалой вольнице:

Эй, сермяжники!

Беритесь за привычку —

Дорогих гостей встречать.

Эй, гуляй —

Сарынь на кичку!

Наворачивай сплеча.

Драли,

Жрали

Бары

Долго

Крепостную голытьбу.

А теперь —

Бунтует Волга

За сермяжную судьбу.

Подчас грандиозным общественно-политическим событиям становилось «планов громадьё» деятелей искусств. Якулов предлагал воздвигнуть на Кузнецком Мосту Мировой вокзал искусства! Отсюда будут отправляться в города и страны экспрессы новых достижений художеств. Откуда? Из кафе «Питтореск», которое оформляли известные художники.

Заявление Якулова было новаторским, революционным. Хотя плакат, который он написал к открытию кафе, напоминал парижские вывески по стилю и содержанию: рыжеволосая изящная девица с алыми губами, в шляпке с вуалеткой, в длинных перчатках… То ли актриса в драматической роли, то ли вариация на тему «Незнакомки» Александра Блока…

Казалось бы, происходят события катастрофические, раздавались голоса о гибели русской культуры и крушении России. Тем не менее в крупнейших городах страны культурная жизнь продолжалась, как ни в чем не бывало. В столице и Москве действовали постоянные выставки картин самых разных направлений. В Камерном театре — премьера пьесы Р. Лотара «Король-арлекин», В.Мейерхольд собирается ставить здесь пьесу П. Клоделя «Обмен»; успешно прошла премьера пантомимы «Ящик с игрушками» на музыку К. Дебюсси. В бывшем оперном театре Зимина, переименованном в театр Совета рабочих депутатов, премьера оперы «Евгений Онегин» Чайковского, а в Большом — оперы К. Сен-Санса «Самсон и Далила». В Художественном театре репетируют пьесу Блока «Роза и Крест»…

Одни интеллигенты последними словами проклинали Октябрьский переворот и власть большевиков, другие приветствовали молодой правящий класс и мировую революцию, третьи продолжали заниматься своей профессиональной работой в твердой уверенности, что политические пертурбации изменчивы и бренны, а искусство вечно.

Напрашивается аналогия общества и живого организма. Люди рождаются и умирают, а государство, страна остается жить. В нашем теле рождаются и отмирают отдельные клетки, а оно сохраняется. Общество подобно организму порой испытывает тяжелые кризисы — духовные и материальные или те и другие вместе, что и определяет суть революции. Подобные катастрофы приходится переживать и преодолевать.

Провозглашают новое государственное устройство? После Российской империи — республика? Ну и что тут особенного? Можно сменить имя и фамилию (так же как название государства), от этого мало что меняется. Есть нечто основное, главнейшее, определяющее устойчивость индивидуального или общественного организма.

Что же это? Народ и культура. Остаются города и села, фабрики и заводы — все то, что называют страной, с ее природой, естественной и искусственной, созданной людьми. Вот что не в силах изменить (тем более сразу) никакая революция.

В России поначалу произошли политические перемены. Их результаты должны были сказаться через несколько лет или десятилетий. Лозунги, похожие на мистические заклинания, не совершают чуда. Не возникнет новый мир по одному лишь страстному желанию отдельных вождей и даже миллионов граждан. Для этого требуется серьезная, долгая, кропотливая творческая работа. Люди не могут творить из ничего, единственно словом и волей своей.

Возможно, революция изменила русский народ — пробудила в нем энтузиазм и надежду на лучшее будущее. Возможно, именно эта надежда определила победу и Февральского, и Октябрьского переворотов. Во всяком случае, так считали, об этом мечтали, на это надеялись некоторые деятели искусств, поэты. Они жаждали обновления всего и всех. Раздались призывы «сбросить Пушкина с корабля современности».

Потом Россия шагнула в Неведомое. Стало ясно, что это совсем не похоже на земной рай. Да и откуда ему вдруг взяться?

А если это — пропасть? И началось падение? Или, как при крушении «Титаника», жизнь идет своим чередом, играют оркестры, танцуют пары, работают рестораны и кафе, поэты декламируют стихи, еще работают моторы, но страна уже обречена? Пройдет еще какой-то срок, и она перестанет существовать, медленно, но неотвратимо уйдет в небытие, поглощенная бездонным океаном истории…

Вот апрельский номер популярного естественно-исторического журнала «Природа». Продолжается война, свершилась революция, в столице больше анархии, чем порядка. Бурлят революционные толпы, большая сумятица в головах. Поистине смутное время.

Открыв журнал, оказываешься в мире ином, в царстве идей, в интеллектуальном оазисе. Здесь нет политической злобы дня, иссушающей мозги и души. Одна из статей посвящена… туннелю под Ла-Маншем! Или — другая: «Древний Багдад и его ирригационная система».

Словно слышишь негромкое: господа, жизнь русской интеллигенции продолжается! Текущие события пройдут рано или поздно, как мимолетные волны. Останется культура.

Вот о чем свидетельствует этот скромный журнал, в чем убеждены его редакторы и авторы. Впрочем, есть здесь в некотором роде политическая заметка Н.К. (по-видимому, известного генетика Н. Кольцова, одного из редакторов журнала). Она посвящена генеалогии дома Романовых. Оказывается, наука о наследственности может и в революционное время сказать свое веское слово.

«Начиная с Павла I, — писал он, — все цари принадлежали юридически к дому Гольштейн-Готторп, и лишь из-за династических соображений к этому двойному имени прибавляется третье — "Романовы". Из 8 генеалогических прадедов Павла только один — Петр I — был русского происхождения, остальные германцы».

Выходит, в России пала немецкая династия? У бывшего царя Николая II всего лишь 1/128 доля русской крови. Автор заметки присоединяется к мнению историков, полагающих, что отцом Павла I был не законный муж императрицы Екатерины II, а русский дворянин Сергей Салтыков. Поэтому в дальнейшем цари обнаруживали физические признаки славянского типа. Хотя, конечно же, вряд ли есть сколько-нибудь существенные физические различия между германцами и славянами.

Не следует придавать серьезного значения малой доли русской крови у царей России. Не в этом дело. Человек — существо не только разумное. Оно становится полноценным только благодаря воспитанию в определенной среде. В зависимости от ее особенностей формируется личность.

По духу своему, по складу характера представители царской фамилии не могли походить на обычных, наиболее распространенных представителей русского народе вовсе не по причинам генетическим. Почти вся российская аристократия, в особенности правящая, образовала особую касту. Таким было наследие феодализма. Непроходимая пропасть отделяла аристократов от так называемого простого народа. Они существовали в разных мирах.

В России, как некогда во Франции, были порушены сословные перегородки. Не от того ли угрожающе зашатались все опоры государства? Слишком долго они стояли. Пожалуй, слишком сильно прогнили. Поэтому крушение царской власти должно было вызвать значительные, колоссальные последствия: смену традиционного общественного уклада, настоящую культурную и — шире — духовную революцию.

Вселенский масштаб революций

Творческие порывы человека не знают пределов. Даже события, происходящие в огромной стране, несоизмеримы с Солнечной системой, не говоря уже о Галактике. Но это никогда не смущало ни поэтов, ни ученых.

Показательна в этом отношении статья в упомянутом журнале «Природа» профессора Сорбонны Виктора Анри «Энергетика жизни».

«С мировой точки зрения, — писал он, — жизнь есть не что иное, как постоянное задержание и накопление химической и лучистой энергии, замедляющее превращение полезной энергии в теплоту и препятствующее рассеиванию последней в мировом пространстве».

Отсюда он делает вывод: «Присутствие живых организмов на Земле удлиняет продолжительность существования мира, так как, если бы не было живых организмов, деградация энергии происходила бы быстрее, Земля скорее бы охлаждалась и мир скорее бы приближался к состоянию окончательного равновесия».

Автор приходит, как он выражается, к универсальному оптимизму: «Существующий мир — лучший из всех возможных». Он так формулирует цель нашей жизни: «Постоянной сознательной работой создавать везде и во всем такие условия жизни, которые содействовали бы максимальной утилизации энергии».

Звучит замечательно! И все-таки возникают смутные сомнения. Так ли все замечательно просто и ясно? По таким ли законам происходят реальные общественные процессы? Или ученые живут в ином, чем простые смертные, интеллектуальном мире? Идет страшная, кровопролитная, разрушительная мировая война. Она уничтожает жизнь, губит миллионы людей, разрушает инженерные сооружения. Неужели ничего лучшего нельзя придумать?

А что происходило тогда в России? Постепенно страна погружалась в хаос. Не означает ли это, что люди идут наперекор космическому процессу, о котором так убедительно писал Анри? Вопрос чрезвычайно важный для осознания общего направления глобальной цивилизации, для нашего времени и ближайшего будущего, ибо на таком пути у человечества дальняя перспектива отсутствует.

…Странные мысли «о вечном» приходят в голову, когда из интеллектуального оазиса, который представляет собой превосходный журнал «Природа» 1917 года, обратишь внимание на реальные события того времени. Революционный переворот вскрывает глубинные пласты общественной жизни, заставляет по-новому осмыслить реальность.

С позиций академической науки можно было сопоставить природные процессы, происходящие на Земле миллиарды лет, создавшие уникальную среду жизни — биосферу, предопределившие появление человека и становление цивилизации, с тем, что создает эта самая техническая цивилизация.

Не без влияния идей В. Анри наши замечательные ученые В.И. Вернадский и А.Е. Ферсман в те же годы стали разрабатывать учение о геологической, изменяющей природу глобальной деятельности человека. Не тогда ли Вернадский проникся идеей о космической роли человечества, создающего на планете область разума, где торжествует научная мысль, переводя биосферу на более высокий уровень организации, совершенства? Через несколько лет на лекциях в Париже он, обсуждая эту проблему с французскими философами Эдуардом Леруа (Ле Руа) и Тейяром де Шарденом, решил назвать эту новую, особую оболочку планеты ноосферой.

Вернадский даже в те тяжелые годы России отрешился от жестокой реальности, отдав предпочтение умозрительной идее. В Гражданскую войну он разрабатывал учение о биосфере. А теперь предположил: техническая цивилизация призвана перестроить область жизни, подняв ее на более высокий уровень организованности, превращая в глобальную сферу господства разума.

Тогда же Ферсман назвал геологическую деятельность человека верным термином техногенез. Ведь глобальные результаты достигаются только с использованием техники. Но и в этом случае он полагал, будто таким образом на планете создается нечто более совершенное, чем биосфера.

Пожалуй, во всем этом проявилось, хотя бы отчасти, влияние революционных общественных событий. Они пробуждали столь же новаторские научные идеи. Правда, они относились в данном случае к идеальной модели общественного развития и находились в разительном противоречии с действительностью.

Через несколько десятилетий выяснилось: техногенез преимущественно разрушает и загрязняет среду жизни (это не голословное утверждение, а вывод на основе фактов, конкретных расчетов). Он создает на Земле не идеальную ноосферу, а реальную техносферу, преобразуя даже человеческую личность. К сожалению, это чрезвычайно важное обстоятельство до сих пор остается вне общественного сознания и не осмыслено как следует мировым научным сообществом.

…Мифы 1917 года наводят нас на мысли актуальные, помогают понять то, что происходит на Земле сейчас. А если вернуться в Россию, взбудораженную Октябрьской революцией, переживавшей не только смуту, но и духовное брожение, интеллектуальный подъем, то отметим еще одно характерное явление того времени: в Москве на заборах появилось поэтическое воззвание Василия Каменского:

Декрет

О заборной литературе, о росписи улиц,

О балконах с музыкой, о карнавале искусств.

А ну-ко, робята-таланты,

Поэты,

Художники,

Музыканты,

Засучивайте кумачовые рукава!

Вчера учили нас Толстые да Канты, —

Сегодня звенит своя голова.

Давайте все пустые заборы,

Крыши, фасады, тротуары

Распишем во славу вольности,

Как мировые соборы

Творились под гениальные удары

Чудес от искусства. Молодости,

Расцветайте, была не была,

Во все весенние колокола.

Поэты!

Берите кисти, ну.

И афиши — листы со стихами,

По улицам с лестницей

Расклеивайте жизни истину, —

Будьте пред ней женихами —

Перед возвестницей.

Художники!

Великие Бурлюки,

Прибивайте к домам карнавально

Ярчайшие свои картины,

Тащите с плакатами тюки,

Расписывайте стены гениально,

И площади, и вывески, и витрины.

Музыканты!

Ходите с постаментами,

Раздавайте ноты-законы,

Влезайте с инструментами

Играть перед народом на балконы.

Требуется устроить жизнь —

Раздольницу,

Солнцевейную, ветрокудрую,

Чтобы на песню походила,

На творческую вольницу,

На песню артельную, мудрую.

Самое простое и ясное дело:

Рабочих дней шесть, и я

Предлагаю всем круто и смело

Устраивать карнавалы и шествия

По праздникам отдыха,

Воспевая Революцию духа

Вселенскую.

От «Мистерии-буфф» до «Бани»

О революционном эпосе можно (и хотелось бы) написать солидный трактат. Тема эта чрезвычайно важна для историософии и познания психологии общества. В России 1917 года произошел поистине геологический переворот социальных пластов. Спустя два года Велимир Хлебников выразил это заменой одной буквы:

Это шествуют творяне,

Заменивши Д на Т.

Ладомира соборяне

С Трудомиром на шесте.

Произошла смена правящего класса. Дворян сменили Творяне. Для общественной системы эта катастрофа не могла произойти без колоссальных потрясений. Хотя немало дворян признало советскую власть и даже служило в Красной армии, большинство попыталось ниспровергнуть «творян». Чем это кончилось, известно.

Победу пролетариата наиболее талантливо восславил Владимир Маяковский. К юбилею Октябрьской революции в Коммунальном театре музыкальной драмы знаменитым режиссером Всеволодом Мейерхольдом была поставлена его пьеса в стихах «Мистерия Буфф». На афише было изображено полушарие Земли с Евразией, Африкой и Австралией с перечеркнутой надписью «Старый Свет».

Представление имело глобальный охват с библейскими образами и революционным содержанием. Место действия указано просто: «Вся вселенная», с уточнением: Ковчег, Ад, Рай, Страна обломков и Земля обетованная. Среди действующих — семь пар Чистых и семь пар Нечистых, Молот, Серп, Машины, Поезда, Хлеб, Соль, Сахар… Как тут не вспомнить «Синюю птицу» Мориса Метерлинка. Но символизм Маяковского футуристический.

Один из семи пар Нечистых в прологе поясняет:

Суть первого действия такая:

земля протекает.

Потом-то

все бегут от революционного потопа.

Семь пар нечистых,

и чистых семь пар,

то есть

четырнадцать бедняков-пролетариев

и четырнадцать буржуев-бар,

а меж ними,

с парой заплаканных щечек —

меньшевичёчек.

Развертывается действие в мифологическом пространстве с участием мифических персонажей. Это позволяет автору обобщенно показать социальные отношения и события, происходящие в обществе.

В ковчеге, спасаясь от потопа, «чистые» выбрали помазанником божьим Негуса, но он слопал все припасы. За это его свергли с ковчега и объявили республику. Но «нечистым» не стало от этого легче. Рудокоп недоумевает:

Товарищи!

Что это!

Раньше жрал один рот, а теперь обжирают ротой.

Республика

оказалась

тот же царь,

да только сторотый.

Ему отвечает сытый Француз, ковыряясь в зубах:

Что кипятитесь?

Обещали и делим поровну: одному — бублик,

другому — дырку от бублика.

Это и есть демократическая республика.

После скитаний по Аду и Раю Нечистые достигают Земли обетованной — той, где можно трудиться на себя, а не на Чистых. В завершение спектакля они поют гимн освобожденному человечеству на мотив партийного гимна «Интернационал»:

Навек о прошлом память сгинет.

Не встать буржуям — крут удар.

Землею мы владеем ныне,

солдаты армии труда

Сюда от фабрик и от пашен,

из городов сюда и сел!

Земля от края к краю наша,

кто был ничем — сегодня всё.

Этот гимн наш победный,

вся вселенная, пой!

С Интернационалом

воспрянул род людской.

Таков революционный запев. Первый вариант пьесы был написан в 1918 году и обработан для постановки в 1920-м. После оптимистической поэмы «Хорошо!» (1927) последовала «феерическая комедия», которую точнее было бы назвать сатирической, — «Клоп» (1929) и, наконец, «Баня» — в год самоубийства автора (1930).

Причину своего преждевременного ухода из жизни поэт объяснил как будто исчерпывающе: «Любовная лодка разбилась о быт». Однако остается ощущение, что дело не только в этом: Он не был однолюбом (если не считать постоянную страсть-привязанность к Лиле Брик). В его отношении к окружающему стал намечаться душевный надлом. Это заметно по его последним пьесам.

В «Клопе» бывший пролетарий Присыпкин, став «гегемоном», превращается в пошлого хама, жадного до материальных благ мещанина. Обуржуазился! Из-за несчастного случая он оставался замороженным в погребе 50 лет и был оживлен. По мысли автора, в 1979 году два пришельца из прошлого — «Клопус нормалис» и «Обывателиус вульгарис» — видятся людям будущего доисторическими животными. Человекоподобное существо особенно страшно и опасно, ибо приспосабливается к любой обстановке, прикидываясь писателем, политиком и т.д. Оно курит, пьянствует, плюется и непристойно выражается.

…Мне довелось видеть в Театре сатиры постановку «Клопа» примерно в то, указанное автором время, когда и происходит оживление Присыпкина. В конце представления актер, игравший его, обратился в зал: «Граждане! Братцы! Свои! Родные! Откуда? Сколько вас?! Когда же вас всех разморозили? Что ж я один в клетке? Родимые, пожалте ко мне!…»

Звучало это символично. «Обывателиус вульгарис», духовный буржуа, которого Мережковский назвал Грядущим Хамом, расплодился в нашей стране. Его материальные потребности выросли непотребно. Он готов был порушить систему коллективизма ради индивидуальных благ капитализма, который представлялся этим людям (не только служащим, интеллектуалам, но и рабочим) царством «среднего класса» с коттеджами, личными автомобилями и прочими радостями не бытия, но — быта.

«Баня» Маяковского — сатирическая драма. Главный герой — товарищ Победоносиков, главный начальник по управлению согласованием, Главначпупс. Это тип номенклатурного деятеля из породы все того же «Обывателиус вульгарис». Вновь происходит фантастическое перемещение во времени. Является из коммунистического будущего — 2030 года — Фосфорическая женщина.

Приветствуя изобретение машины времени, Победоносиков восхищается ее великолепными возможностями сокращать рабочее время и растягивать отпуск, а вместо получения жалованья раз в месяц можно получать его за месяц каждый день. (Разве не такая мечта вдохновляет обывателя всех времен и народов: получать как можно больше денег за наименьший труд.)

Для подобных «деятелей», утверждает автор, путь в будущее закрыт. Фосфорическая женщина, отправляясь в XXI век, объясняет:

«Товарищи!… Будущее примет всех, у кого найдется хотя бы одна черта, роднящая с коллективом коммуны, — радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью. Удесятерим и продолжим пятилетние шаги. Держитесь массой, крепче, ближе друг к другу. Летящее время сметет и срежет балласт, отягченный хламом, балласт опустошенных неверием».

Так Маяковский в своем творчестве прошел путь от революционного эпоса к мифологии будущего. Он приветствовал 1917 год как великий духовный переворот, очищающий души от скверны, творящий новую человеческую личность. Но с годами убеждался: прежние иллюзии все более отдаляются от реальности.

Вспоминается эпизод из «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова. На сеансе магии Воланд, оглядывая московских социалистических горожан, задумчиво произносит: «Ну что же… они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… В общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»

Да, еще после 1905 года благодаря либеральным реформам, а также индустриализации в крупные города хлынули массы людей из провинции, поселков, деревень. С улучшением жизни росли и материальные потребности. Ориентиром для большинства стал средний горожанин, мещанин.

При НЭПе процесс этот расцвел пышным цветом, затем несколько подувял, но и при социалистическом строительстве не остановился. Появилась новая разновидность «Обывателиус вульгарис» — совслужащий (советский служащий). И уже примерно через 6 лет после революции Маяковский написал «О дряни»:

Утихомирились бури революционных лон.

Подернулась тиной советская мешанина.

И вылезло

из-за спины РСФСР мурло мещанина.

Поэт оговорился, что имеет в виду не просто горожанина, а тех, кто «засели во все учреждения», «свили уютные кабинеты и спаленки». На них даже портрет Маркса глядит с отвращением:

Маркс со стенки смотрел, смотрел…

И вдруг

разинул рот

да как заорет:

«Опутали революцию обывательщины нити.

Страшнее Врангеля обывательский быт.

Скорее

головы канарейкам сверните —

чтоб коммунизм

канарейками не был побит!»

Вскоре Маяковский испытал дальнейшее разочарование:

Теперь — / затишье. / Теперь не нарудится

дрянь / с настоящим / характерным лицом.

Теперь / пошло / с измельчанием народца

пошлое, / маленькое, / мелкое дрянцо.

Уже не народ — народец, и даже не дрянь — дрянцо. Миф о вселенской революции духа подобно любовной лодке разбился о риф быта.

Слишком большие надежды возлагали молодые романтические натуры на быстрое обновление внешнего и внутреннего мира людей после революционного переворота. А социальная катастрофа, как выяснилось, подобна таранной волне цунами. Она оставила после себя разрушения, разруху, измученное поредевшее население. Многое, прежде устоявшееся, пришлось отстраивать заново.

Начало 1930-х годов, как предчувствовал Маяковский, вызвало кризис не только в сельском хозяйстве, которое требовалось срочно, со все той же революционной катастрофической быстротой перестраивать на индустриальный лад. Затем над страной нависла угроза нового социального переворота: заявили о себе набравшие силу и власть «победоносиковы». Их устраивал лозунг, предложенный Н.И. Бухариным: «Обогащайтесь!»

Но через новые испытания, через две волны террора, когда вторая смела тех, кто вызвал первую, страна вновь возродилась, окрепла, превратилась в сверхдержаву. И помог в этом, как мне кажется, новый миф: о великом русском народе.

Искусство политики, или Миф о великом русском народе