ЭПИЛОГ: ДАЖЕ ЕЩЕ БОЛЕЕ ПРОСТАЯ МОРАЛЬ

ЭПИЛОГ: ДАЖЕ ЕЩЕ БОЛЕЕ ПРОСТАЯ МОРАЛЬ

В Викторианскую эру британцы любили сравнивать свою империю с Римской, уверенные, что их собственные территории были значительно больше. В наше время любят проводить такое сравнение с Америкой. Государства, подобные Китаю или Индии, имеют собственное древнее и «цивилизованное» прошлое для того, чтобы использовать его, и гораздо менее вероятно, чтобы они заинтересовались более «западной» идеей Рима как единственной великой империи в истории. Соединенные Штаты Америки началаXXI века — это не то же самое, что империя королевы Виктории, и ни одно из этих государств не идентично Риму Мир слишком изменился. Если взглянуть сегодня на глобус — или даже на сделанную из космоса фотографию — бывшая территория Римской империи во времена ее наибольшего расширения не кажется столь уж большой. Римский мир охватывал только три континента, а размеры как Африки, так и Азии были до крайности преуменьшены. Технология оставалась примитивной, а темпы изобретений и изменений кажутся нам невероятно медленными. Это был мир, где рабство воспринималось как норма, для развлечения убивали животных и людей, а военная слава превозносилась как одно из высших человеческих достижений. Сегодня мы живем на планете, чье население заставляет казаться маленьким население Викторианской эры, не говоря уже о населении античного мира. В то же самое время путешествия сейчас гораздо быстрее, и связь между одной стороной планеты и другой может быть практически мгновенной.

Чем больше мы присматриваемся к Риму, тем более очевидным делается как раз то, насколько он отличается от любого современного государства, не говоря уже о Соединенных Штатах Америки. На самом деле мы должны очень радоваться этим отличиям, поскольку в Римской империи было много жестокого и неприятного, даже учитывая то, что она была не хуже, а во многих отношениях и лучше своих соседей. В то время, когда я пишу это, в Америке республиканская и демократическая партии избирают своих кандидатов в президенты. Еще до того как выйдет эта книга, названный процесс завершится и кого-то изберут и победитель обоснуется в Белом Доме в качестве президента. Мы еще не знаем, кто это будет, но по крайней мере можем быть уверенными, что потерпевший поражение кандидат не попытается собрать под своим командованием часть вооруженных сил США и втянуть это государство в гражданскую войну.

Помимо культурных и институциональных различий, легко перечислить многие глубокие контрасты между ситуацией в Риме и в современной Америке. Рим был действительно сверхдержавой, но он существовал в мире, где не было серьезного претендента на это место. Парфия и затем Персия были очень умело организованными государствами, но только после разделения Римской империи — а фактически даже после краха Запада — они могут рассматриваться как равные Риму. США — единственная сверхдержава современного мира, но среди примерно двух сотен признанных государств есть другие державы. Н и одна из этих других держав пока еще не равна Америке, но игнорировать их невозможно. Экономическая и военная мощь некоторых азиатских государств, несомненно, возрастает, и государства, подобные Индии, со временем будут приобретать все большее и большее влияние в международных делах. Настоящей сверхдержавой может стать и Китай. Растущее число государств владеет ныне ядерным оружием, способным произвести опустошения в масштабах, далеко превосходящих самые худшие конфликты Древнего мира. США сталкиваются с вызовами своему господству, не похожими ни на что, в чем имела опыт Римская империя. В то же время у Америки нет никакого эквивалента тем племенам, которые жили вне границ Римской империи. Нелегальные мигранты — это проблема, очень отличающаяся от совершающих набеги отрядов или групп, намеревающихся силой захватить и занять землю.

Недавно Каллин Мерфи в книге «Являемся ли мы Римом? Падение империи и судьба Америки» (2007) обрисовал некоторые основные черты сходства между римским и американским опытом. Интересно, что он сконцентрировался, в частности, на Поздней Римской империи и причинах ее окончательного краха. Не заводя аналогии слишком далеко, он отметил значительное сходство в позиции как правящих кругов, так и более широких слоев населения. Даже более серьезным оказалось распространение правительственных функций на многие частные или наполовину частные агентства — все их было гораздо труднее контролировать, и они, что неизбежно, имели собственные приоритеты и цели. Как часть этого он выделил высокую зависимость Америки и ее союзников от частных компаний, которые должны поставлять людские резервы для поддержания ее военных усилий. Только отчасти это является результатом их нехватки при наборе воинов для регулярной армии. Частным компаниям не нужно платить, когда их услугами не пользуются, не должно государство и непосредственно выплачивать пенсии и другие пособия их персоналу. Внешне это может заставить их казаться гораздо дешевле (особенно с учетом того, что на правительственном уровне оплата вполне может происходить из разных частей бюджета), и в длительной перспективе это даже может быть правдой. Но в долгосрочной перспективе это, вероятно, частично лишит регулярные силы их возможностей. Что когда-то было выбором, теперь станет неизбежной необходимостью, и наряду с этим придет утрата контроля^{599}.

В Поздней Римской империи правительство заботилось в первую очередь о выживании. Высокопоставленные люди хотели власти — именно поэтому никогда не было недостатка в людях, стремившихся стать императорами. На всех уровнях гражданской службы и армии продвижение приносило награды и привилегии. Вместе с ними приходил и значительный риск, который возрастал по мере повышения ранга человека. Каждый человек, находившийся на императорской службе, включая старших армейских офицеров, с гораздо большей вероятностью мог быть убит или подвергнут пытке и лишен свободы по приказу другого римлянина, чем пострадать от рук врагов-чужеземцев. И хотя только меньшинство — а логика, в общем, диктует, что очень незначительное меньшинство, — претерпело бы такое наказание на деле, этот риск был весьма ощутимым. Для природных талантов недоставало стимула. Чиновники и офицеры понимали, что их способности не примут в расчет, если они попадут под подозрение в отсутствии лояльности. Это не способствовало достижению эффективности.

На базовом уровне императоры и правительственные чиновники Поздней Римской империи забыли, для чего империя существует. Более широкие государственные интересы — res publica, «общественное дело», от которого мы получили наше слово «республика», — были вторичны по отношению к их личному преуспеванию и выживанию. Это не являлось первопричиной морального упадка. В более ранние периоды римской истории было множество эгоистичных и коррумпированных личностей, точно так же, как они существовали во всех остальных обществах. Разница состояла в том, что во времена Поздней империи для них было трудно вести себя каким-либо иным образом. Императоры вели жизнь, основанную на страхе, зная, что они имеют немало шансов встретить внезапную и насильственную смерть. Чиновники настолько же опасались и подозревали своих коллег, насколько их высший повелитель.

Это всего лишь свойство человеческой природы — утрачивать видение более широких результатов и фокусировать внимание на непосредственных интересах и личных целях. В Поздней Римской империи очень часто они всецело относились к личному выживанию и продвижению — последнее приносило богатство и влияние, которое помогало некоторым образом усилить безопасность, но также делало данную личность более заметной, а потому большей мишенью для других. Рад чиновников сделали в высшей степени удачную карьеру, организуя уничтожение коллег. Хорошее исполнение дела было всего лишь второстепенной заботой. Даже императоры с большей вероятностью вознаградили бы за лояльность, чем за способности. Чиновникам и командирам следовало только избегать бросающейся в глаза неразберихи в их делах — но даже и в таком случае достаточное влияние могло скрыть эти факты или перевести удар на кого-либо еще. Ничто из этого не было полностью новым, но теперь оно сделалось повальным. Когда «всякий» действовал тем же самым способом, не существовало реального стимула к честности или даже к компетентности. Игра шла ради достижения личного успеха, а он зачастую имел мало отношения к нуждам империи.

Это не был феномен, уникальный для Поздней Римской империи, и его скрытый смысл имеет значение не только для Соединенных Штатов или любого другого государства. Все человеческие учреждения, от государства до бизнеса, рискуют создать культуру, столь же недальновидную и эгоистичную. Этого легче избежать на ранних стадиях экспансии и роста. Тогда чувство цели, вероятно, должно быть более ясным, а возникшие трудности и соперничество имеют более непосредственное и очевидное воздействие. Успех ведет к росту и со временем создает учреждения настолько большие, что они ограждены от ошибок и неэффективности. Объединенная римская Европа никогда не сталкивалась с соперниками, способными уничтожить ее. В настоящее время государства и правительственные ведомства нелегко сокрушить — и западные государства не стоят лицом к лицу с врагами, способными низвергнуть их при помощи вооруженной силы. В мире бизнеса наиболее крупные корпорации почти никогда не сталкиваются с равными конкурентами. Конкуренция в рамках промышленных рынков на любом уровне, очевидно, редко ведется на полностью равных условиях.

В большинстве случаев требуется долгое время для выявления серьезных проблем или ошибок. Обычно даже еще труднее точно судить о реальной компетентности личностей и, в частности, об их вкладе в общую цель. Тех, кто отвечает за надзор над экономикой государства, обычно хвалят или критикуют за решения, принятые их предшественниками по должности. Часто и они, и их предшественники склонны действовать, исходя из текущих политических причин. Для огромного большинства людей их работа менее открыта для общественного наблюдения, но подобна в том, что реальные последствия их действий незаметны. Относительно немногие люди в наши дни сталкиваются с последствиями своей работы. Врач или медсестра знают, выздоровел ли их пациент. Больничный менеджер действует уже на совершенно ином уровне, имея дело с номерами и бюджетом, а не с отдельными пациентами. Такая дистанция неизбежна, и на многих жизненных путях более широкие цели еще менее ясны.

По природе бюрократия имеет тенденцию к росту. Это было справедливо для Римской империи, не говоря уже о гораздо больших правительственных службах современных государств. Отдельные личности внутри своих департаментов, очевидно, должны сосредотачиваться на частных задачах. Вполне естественно думать, что, имея в своем распоряжении больше людей, они смогут решать их более эффективно. Чем больше возрос их штат, тем больше будет отстоять большая часть членов департамента от реальности его общих функций, и даже еще больше они будут отстоять по своему способу мышления от любого постороннего человека. Это не является злом неизбежно, но означает расширение, если их не ограничить, поскольку их проблема или дело является единственным, что они будут видеть. В Британии и до некоторой степени в США число людей, которых прямо или косвенно использует правительство, ныне поразительно велико. На протяжении большей части истории государства обычно использовали больше солдат, чем гражданских должностных лиц. Следующие одно за другим правительства в Британии радикально сократили размер ее вооруженных сил. Возможно, это можно было бы оправдать, если бы они впоследствии не ввели их в дело в ряде больших заморских операций.

Учитывая то, что трудно иметь дело с большой и отдаленной задачей, нормальным является разбить ее на множество отдельных и гораздо меньших задач. Отдельным личностям даются более ограниченные цели, которые можно оценивать с большей легкостью. И опять-таки, хотя данный подход обоснован, не следует делать на его основе чересчур далеко идущие выводы. Ограниченная цель может легко сделаться, по сути, итогом. Эта культура целей (the culture of targets) особенно преобладала в Соединенном Королевстве на протяжении некоторого времени. Отчасти это результат желания распространить эффективность менеджмента в бизнесе на гораздо большее число жизненных сфер. К несчастью, то, что было введено, это не мастерство неподдельно одаренного коммерческого директора — нечто такое, что явно было бы трудно скопировать, — но гораздо более жесткая копия того, что предполагается в качестве общих правил ведения бизнеса. Таланту трудно научить, а используемые методы имеют тенденцию к увеличению дистанции между личностью и теми реальными функциями, для которых ее используют. Менеджмент превратился просто в заданное обучением умение, которое с небольшими модификациями приносит успех в любых условиях.

Это особенно опасно в больших учреждениях, где реальный вклад отдельной личности столь трудно поддается измерению. Сами цели с течением времени приобретают тенденцию к искажению этого чувства более широких задач. Соблазн, особенно в правительстве, заключается в том, чтобы без труда добиться возможности объявить об успехе. Как часто случается, цели избираются в силу того, что они являются какой-либо измеримой величиной. Как вы по-настоящему можете судить, насколько хороши школа или госпиталь, особенно если вы администратор, имеющий возможность только рассматривать свидетельства в письменной форме? Цели делаются результатами в своих собственных пределах, лишая находящуюся в рамках системы личность любой инициативы. Усовершенствование средств связи облегчает тем, кто находится на более высоком уровне, вмешательство и отсылку инструкций вниз, тем, кто находится на более низком уровне, а это имеет подобную же тенденцию к уничтожению инициативы. Даже еще больший вред был нанесен ей как побочный эффект широкого распространения надежды на компьютеры, где система принимает большинство решений на автоматической основе.

Ни в одном пункте никто из властей, кажется, не поинтересовался, действительно ли модель, применимая в бизнесе, пригодна для всех ситуаций. Например, армия по самой своей природе не является предприятием, приносящим доход. Правительственные инициативы должны иметь успех, поскольку ни одно правительство не может признать многократные провалы. Подобные цели быстро начинают жить своей собственной жизнью, почти независимой от реальности. Предполагается, что все обладает высшим качеством, но, однако, институты оказываются непригодны к решению простейших задач. Так, в Британии есть государственная служба здравоохранения, в которой число администраторов возрастает, а число коек для пациентов падает. По-видимому, неспособная к решению таких базовых задач, как поддержание чистоты в больничных палатах, в качестве института она иногда обладает, как кажется, внутренне противоречивой позицией в отношении судьбы пациентов, заботясь только о количестве прошедших через систему.

Для большого института очень просто упустить из вида свои реальные функции. Это особенно справедливо, если задача велика, комплексна и бесконечна. Для правительства слишком легко возникает вопрос о сохранении пребывания у власти при любых обстоятельствах. Было бы соблазнительно рассматривать демократию как особо поддающуюся этому, если бы не было фактом, что все типы режимов легко оказываются жертвами этих же самых обстоятельств. Личности внутри институтов начинают думать сходным образом, ставя превыше всего личные амбиции и выгоды. Реальный успех или провал измерить трудно, особенно в краткосрочной перспективе. Цели и личная нажива являются привлекательными альтернативами.

В общественной жизни скандалы разного рода — разоблачается ли кто-либо как коррупционер, лжец или просто некомпетентный человек — больше не вызовут отставку, если существует какой-либо шанс вообще бесстыдно отрицать это или будет достаточно извинений. «Я принимаю на себя всю ответственность» сейчас должно стоять в одном ряду с «Это совершенно невероятно!» в качестве министерского заявления, которое обозначает точную противоположность сказанного ими на самом деле. В других случаях виновные стороны просят создания кодекса поведения для того, чтобы понять, как они должны поступать. Очевидно, просто честности и здравого смысла недостаточно. В правительстве или бизнесе вполне реально добиться большого успеха и быть щедро вознагражденным, не действуя эффективно. Достижения краткосрочных целей или обеспечения краткосрочной экономии или прибыли, причем это может быть сделано способом, который на самом деле ослабляет институт в перспективе, может оказаться достаточным.

Медленный в общем темп событий содействует осуществлению этого, и это нечто важное, что хорошо иллюстрирует римский пример. При всей неэффективности и коррупции в Поздней Римской империи, ее громадные размеры и врожденная сила означают, что прошло очень долгое время, прежде чем ее слабости стали более очевидны и серьезны по своим последствиям. Сегодня средства массовой информации регулярно используют такие термины, как «крах» или «кризис» применительно к бизнесу, а также правительственным учреждениям. Это редко ведет к предсказанной катастрофе. Подобно римлянам, вовлеченные в это массы обычно слишком велики, чтобы прийти к немедленному и окончательному краху. Жизнь продолжается, живут и институты или компании. Врожденная сила помогает поддержать их. В организациях, подобных Государственной службе здравоохранения или вооруженным силам, обычно все еще хватает талантов и одаренных личностей на нижних уровнях, чтобы позволить им функционировать, несмотря на очень плохое управление и нехватку ресурсов. Однако предостережение, исходящее из римского опыта, заключается в том, что великие катастрофы и падения приходят сколь внезапно, столь и непредвиденно.

Время играет другую роль. Один из уроков падения Рима — тот, что оно произошло очень медленно. Это означает, что и мы не будем готовы предсказать быстрый сдвиг в балансе сил нашего собственного мира. Когда Гиббон выпустил первый том «Упадка и разрушения» в 1776 году, и он, и другие могли испытывать обоснованный оптимизм по поводу того, что Британия одержит победу в войне в Америке. Второй и третий тома появились в начале 1781 года, когда картина стала менее радужной. К концу этого года Корнуоллис сдал свою армию американцам и французам у Йорктауна. Завершающий том вышел в 1788 году, когда американские колонии были безвозвратно утрачены Британией и возникло новое государство. Тон Гиббона делался заметно более пессимистичным по мере написания книги. Сама тема отчасти ответственна за это. Есть что-то ввергающее в депрессию в крахе римской державы (чем можно отчасти объяснить тон настоящего эпилога). Однако, как мы отметили во «Введении», утрата Америки не помешала Британской империи стать еще более сильной и добиться еще больших успехов в следующем столетии.

Несмотря на пропаганду, ни одной империи — или, в данном случае, сверхдержаве — не гарантировано ее преобладание. Это справедливо для современной Америки, как было правдой и для Рима. Такое господство требует не просто силы, ресурсов и воли их использовать, но и способности эффективно распоряжаться ими. Это в значительной степени зависит от культуры. Начиная с III века римские императоры утратили чувство их более широкой роли, а вместо этого сконцентрировались на выживании. Гниение начинается с верхушки, и время от времени подобный настрой пропитывает целые правительства и высший командный состав армии. Огромные размеры означают, что на протяжении очень долгого времени римляне сохраняли завоеванные территории или — в самом крайнем случае — не терпели поражений, которые были бы катастрофическими. Империя находилась в упадке, но она могла продолжать существование на протяжении еще многих поколений.

Современная Америка не является вполне эффективной — никогда не было ни одного государства, которое достигло бы этого. Кое-какие из ее слабостей и проблем могут казаться перекликающимися с римским опытом, но ни одна из них и нигде не сделалась так близка, как изложенная. Ничто не подтверждает, что Соединенные Штаты Америки должны неизбежно прийти в упадок и лишиться статуса сверхдержавы в ближайшем будущем. Мы должны быть рады этому, поскольку ни одна из вероятных альтернатив не является достаточно привлекательной. Это определенно не означает, что Америка может позволить себе расслабиться.

Римский опыт подтверждает, что имперский упадок начинается с верхов. В их случае роковой упадок империи произошел из-за внутренних проблем. Если правительство или учреждения забывают, для чего они на самом деле существуют, упадок произойдет, хотя и медленный. Удержать или восстановить это чувство перспективы и цели нелегко. Бюрократия непоколебима, она имеет тенденцию расширяться самостоятельно и проводить свою собственную программу действий. Это не является неизбежным, но это всегда вероятно. Коль скоро данную направленность необходимо повернуть в обратную сторону, тогда процесс следует начинать с самой верхушки. Поэтому, может быть, нам следует ожидать большего от наших политических лидеров. Если они не подадут пример, поставив более широкие цели выше личных и партийных интересов, тогда в высшей степени невероятно, чтобы кто-нибудь еще стал в чем-нибудь вести себя лучше. Большее желание принять на себя неподдельную ответственность было бы хорошим началом, но кажется невероятным, чтобы оно появилось.

Упадок не является неизбежным, но риск всегда присутствует. Гораздо проще провозгласить такое снадобье, чем кому-либо его использовать. Падение Рима было в значительной степени ударом, который он нанес сам себе. Трудно сказать, когда процесс стал необратимым, но начался он четырехлетней гражданской войной, которая началась после следующих друг за другом убийств Коммода и Пертинакса. Императоры стремились усилить собственную безопасность и, делая это, ослабляли способность империи действовать. Им также не удалось предотвратить регулярного появления внутренних соперников. Подобно Гиббону, трудно не впасть в некоторый пессимизм, прослеживая эту историю. Мои последние слова происходят из комментария, сделанного американским студентом на семинаре во времена моего пребывания студентом магистратуры в Оксфорде. После реферата, где обсуждалась церковная схизма в V и VI веках, этот в значительной степени урбанизированный индивидуум передразнил деревенский акцент для того, чтобы подвести итог дебатам: «Вы знаете, — сказал он, — люди — это род, устремленный вниз».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.