Божество, которое умирало

Божество, которое умирало

Факт существования культа Думузи — Инанны в самую архаическую эпоху кажется более чем вероятным. Посвящённые Думузи обряды, несомненно, носят отпечаток очень древних церемоний, связанных с оплакиванием всего умирающего в осенне–зимний период и возрождающегося к жизни весной. Первобытные шумеры, для которых каждый бог являлся представителем силы природы, управляющей этим циклом, заставляли умирать, исчезать в аду и возвращаться к жизни не только Думузи, но и других богов. Отголосок этих верований и представлений (ход мысли древних шумеров может быть представлен так: бог олицетворяет силы природы, природа умирает, следовательно, умирает и бог; природа возрождается, возвращается к жизни и божество) звучит и в повествованиях о нисхождении Энлиля в ад, и в мифе об Энлиле и Нинлиль, и в рассказе о смертельной болезни бога Энки («Энки и Нинхурсаг»), и в легенде об уходе бога Ишкура в «страну без возврата».

Оплакивание умирающего божества относится к числу наиболее распространённых религиозных обрядов Шумера. Об обрядах, связанных с культом Думузи — Инанны, мы ещё будем говорить, а пока остановимся на скорбной песне, посвящённой исчезновению другого бога — Даму. Хотя многие учёные отождествляют Даму с Думузи (шумерские боги часто выступают под разными именами), правы, по–видимому, исследователи, которые, относя Даму к тому же кругу верований, что и Думузи, считают его, однако, самостоятельным божеством, почитавшимся, в частности, в Лагаше. Согласно трактовке Т. Якобсена, Даму был богом животворных весенних вод, питающих корни деревьев и трав. Культ Даму предположительно зародился в южной части долины Двуречья. С другими богами, например с Нингишзидой («господином хорошего дерева», богом–покровителем Гудеа), Ниназу и др., его стали отождествлять лишь тогда, когда жрецы начали упорядочивать пантеон шумерских богов. В ещё более поздний период с ним стали отождествлять умерших царей третьей династии Ура. Скорбная песнь, посвящённая Даму, рассказывает об отчаянии его матери; она ищет своего сына по всему свету. Тем временем засуха грозит смертью и уничтожением всему живому:

Над тем, кто далеко, я плачу в страхе, что он может не прийти,

Над моим сыном, который далеко, я плачу в страхе, что он может не прийти,

Над моим Даму, который далеко, над моим помазанником, который далеко,

С священного кедра, где я, мать, его родила,

Из Эанны, вверх и вниз, я посылаю стенания в страхе, что он может не прийти,

Стенания из дома господина я посылаю в страхе, что он может не прийти,

Стенания из города господина я посылаю в страхе, что он может не прийти,

Мой плач это плач о конопле — поле может её не родить,

Мой плач — это плач о зерне — борозда может его не родить,

Мой плач — это плач о большой реке — она может не дать жизни своим водам,

Мой плач — это плач о поле — оно может не дать жизни ячменным зёрнам,

Мой плач — это плач о болотах — они могут не дать жизни карпам и форелям,

Мой плач — это плач о зарослях тростника — старый тростник может не дать жизни молодому тростнику,

Мой плач — это плач о лесах — они могут не дать жизни оленям и косулям,

Мой плач — это плач о степях — они могут не дать жизни кустам тамариска,

Мой плач — это плач о садах — они могут не дать жизни вину и мёду,

Мой плач — это плач об огородах — они могут не дать жизни латуку и кардамону,

Мой плач — это плач о дворце — он может не дать долгой жизни.

Другой текст повествует о том, как мать Даму в поисках сына идёт через пустыню, отчаянно призывая его. Но Даму в тисках смерти; он не может издать ни звука, не может ответить на материнский зов:

Я не тот, кто может ответить матери, взывающей ко мне в пустыне,

Той, чей голос эхом разносится по пустыне,

Она не услышит ответа!

Я не трава — не могу для неё зацвести,

Я не воды — не могу для неё подняться в берегах,

Я не трава, прорастающая в пустыне,

Я не молодая трава, расцветающая в пустыне.

В одном из шумерских текстов фигурирует сестра Даму, которая спешит на помощь матери в её поисках. Мать, искавшая своё дитя среди бескрайних мёртвых пространств, в корнях высохших деревьев и трав, не нашла его. Его обнаружила сестра в царстве мёртвых. Однако, бессильная перед законами ада, она не может вырвать его оттуда и остаётся с ним, чтобы служить ему утешением и опорой:

Кто твоя сестра? — Я твоя сестра.

Кто твоя мать? — Я твоя мать.

День, который наступит для тебя, наступит и для меня,

День, который увидишь ты, увижу и я.

Наконец Даму разрешено вернуться к жизни. Он садится в лодку и вместе с сестрой плывёт в Ур. Но его по–прежнему сопровождает жуткий призрак смерти, и, когда лодка приближается к городу, над водами несётся предостерегающий крик:

Город Ур! На мой громкий крик

Затвори свой дом, затвори свой дом, город, затвори свой дом!

Храм Ура! Затвори свой дом, город, затвори свой дом!

Пусть твоя невеста–жрица не выходит из дома гипара,

Город, затвори свой дом!

Приведённые выше фрагменты молитв, которые возносили жители Ура и Урука, дают возможность ознакомиться не только с религиозными обрядами, связанными с культом Даму (плач — поиски бога — ожидание его возвращения), но и с древнейшими верованиями шумеров. По мнению специалистов, которые сравнительно недавно обработали и интерпретировали эти тексты, в них отразился культ Даму в его древнейшем виде, свободном от более поздних напластований. По–видимому, этот культ отражал верования первых шумерских земледельцев, поселившихся в южной части долины Двуречья. Со временем он проник и на север, где столкнулся с аналогичным культом Думузи, принадлежавшим в отличие от культа Даму к кругу верований скотоводческих племён (в шумерской мифологии Думузи — пастух; в царских списках он тоже выступает как царь–пастух). Сходство обрядов впоследствии привело к слиянию, если не полному, то по крайней мере частичному, обоих культов. Это и навело современных исследователей на мысль, что речь идёт о различных вариантах одного и того же культа. Однако новейшие открытия и исследования позволили выделить культ Даму в его первоначальном, чистом виде, что поможет дальнейшему изучению древнейших верований шумеров.

Не отразились ли в рассматриваемых обрядах ещё более древние верования и обычаи? Мы привели широко известную гипотезу Чайлда, касающуюся истоков ритуального полового акта. Чайлд рассматривает его как магический обряд, который призван помочь таинственным сверхъестественным силам, дающим людям обильный урожай. Но прежде чем собрать урожай, зерно надо закопать в землю. В сознании первобытного человека это могло представляться так: заключённая в зерне сила должна умереть, чтобы через какое–то время вновь возродиться. Чайлд пишет, что человек, исполнявший во время обряда роль «царя зерна», «подобно зерну, должен быть зарыт в землю, чтобы позднее появиться вновь; применительно к людям это означало, что он должен быть убит и заменён более молодым и сильным». Не следует понимать это буквально: в магических обрядах применялись различные приёмы, чтобы избежать убийства, его представляли символически. Мужчина, игравший роль божества, мог на какое–то время исчезнуть, а для того чтобы убедить высшие силы в подлинности происходящего, разыгрывались сцены всеобщего отчаяния, из которых шумеры переняли поиски бога и плач по поводу его исчезновения под землёй. Насколько древен культ умирающих и воскресающих богов, говорит и тот факт, что, невзирая на частичную утрату ими своего значения в период расцвета шумерской цивилизации, т. е. уже в историческую эпоху, когда в иерархии сверхъестественных сил они опустились на более низкие ступени, посвящённые им обряды и связанный с ними круг верований продолжали играть важную роль в духовной жизни шумеров.

Обряд «священного бракосочетания» на протяжении тысячелетия оставался основным обрядом шумерского культа, а в годы царствования третьей династии Ура он даже служил источником вдохновения для поэтов.

С древнейшими верованиями, восходящими к доисторической эпохе, связан и культ бога Энки. Исследователи сходятся в мнении, что какое–то время Энки являлся главным божеством шумерского пантеона. Принесена ли вера в этого бога в Месопотамию шумерами, или в образе Энки соединились древнейшие верования шумеров с верованиями автохтонного населения, жившего на берегах Персидского залива, в Эреду, Эль–Обейде и вблизи этих поселений, трудно сказать. Одно несомненно: культ этого бога был распространён чрезвычайно широко.

В шумерской мифологии бог Энки выступает как владыка водных пространств. Он, по–видимому, был богом человеческих сообществ, существовавших преимущественно за счёт рыбной ловли. В глубочайшей древности ему приносили жертвы в виде рыбы, а он должен был обеспечивать богатый улов. Когда шумеры двинулись на север и у них стали развиваться различные отрасли хозяйства, Энки, не утратив своего значения, приобрёл массу новых функций. Однако память о его прежней роли сохранилась, доказательством чего могут служить жертвоприношения в виде рыбы, которые совершались в Лагаше и после того, как уже не рыболовство, а земледелие стало основным занятием населения этого города–государства. Энки, согласно мифам, был добрым, милостивым богом, помогавшим людям в их делах. Всем, чему они научились, они были обязаны ему; он упорядочил и организовал жизнь на земле. Правда, в тот период, когда возникли эти мифы, Энки уже был третьим по значению богом в иерархии шумерских богов, но воздаваемые ему почести и круг его обязанностей указывают на то, что у шумеров жива память о его былом величии.