Три тактики социал-демократии
Три тактики социал-демократии
Первая русская революция в ее начале была охарактеризована социал-демократами как буржуазная. Это значит, что пролетариат в ней победить не может. Что же ему делать? Поддерживать борьбу буржуазии против самодержавия? Или избрать какой-то свой курс? Но буржуазия борется вяло, пролетариат с первых дней вышел на авансцену событий. В то же время он малочислен и плохо организован. Куда социал-демократам звать «свой» класс?
Точка зрения значительной части меньшевиков заключалась в том, чтобы воспользоваться ситуацией для сплочения пролетариата и поддерживать борьбу либералов («буржуазии») за демократические свободы. А. Мартынов писал: «пролетариат будет оказывать революционное давление на волю либеральной и радикальной буржуазии…»[1111] Получается, что социал-демократия оказывается радикальным флангом либерального движения, а пролетариат – тараном своего классового врага буржуазии в ее борьбе за политическое господство. Осознавать это было обидно. Споря с Р. Люксембург, Г. Плеханов писал: «Нам говорят: вы делаете пролетариат орудием буржуазии. Это совсем не верно. Мы делаем буржуазию орудием пролетариата»[1112].
Это сомнительно. «Буржуазия» (под этим понятием подразумевалась и либеральная интеллигенция) имеет больше возможностей для того, чтобы использовать в своих интересах недовольство пролетариев режимом. Пролетариат в случае победы над самодержавием может быть получит в благодарность гражданские свободы. А может быть буржуазный режим и не удостоит его такой благодарности.
В работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции» Ленин обличает стратегию меньшевиков на сближение с либеральным движением. Но и Ленин не является крайним радикалом в оценке задач пролетариата.
Если пролетариат не должен служить буржуазии, то он должен служить себе. И что он должен делать в этой ситуации?
Действовать на стороне буржуазии – значит укреплять силы классового врага. Ю. Мартов считает, что в этой революции социал-демократия должна действовать «в интересах классового сплочения пролетариата…»[1113]. В стране революция, а пролетариат должен заниматься тем же, что и в «мирное время» – сплочением своих сил. Что же, не участвовать в общедемократическом движении? Троцкий откровенно отвечает на этот вопрос: необходимо «обособить революционный пролетариат»[1114]. Более того: «Революция выдвигает пролетариат на первое место и передает ему гегемонию»[1115]. «Буржуазия» (включая крестьянство) не в состоянии решить собственные задачи. Из этого вытекает необходимость «перманентной революции» (идея, высказанная еще Марксом). Позднее Троцкий так излагал свое понимание этой идеи: «Мудреное название это выражало ту мысль, что русская революция, перед которой непосредственно стоят буржуазные цели, не сможет, однако, на них остановиться. Революция не сможет разрешить свои ближайшие буржуазные задачи иначе, как поставив у власти пролетариат. А этот последний, взявши в руки власть, не сможет ограничить себя буржуазными рамками революции. Наоборот, именно для обеспечения своей победы пролетарскому авангарду придется на первых же порах своего господства совершить глубочайшие вторжения не только в феодальную, но и в буржуазную собственность. При этом он придет во враждебные столкновения не только со всеми группировками буржуазии, которые поддерживали его на первых порах его революционной борьбы, но и с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти»[1116]. Если под пролетариатом понимать радикальных марксистов, то можно признать, что Троцкий удачно предсказал динамику революции 1917-1922 гг.
Мартов, пусть и не так откровенно, как Троцкий, тоже утверждает, что пролетариат должен составить «классовую оппозицию всем силам современного общества»[1117].
Но изолированная сила имеет мало шансов добиться своих целей – это азы политики.
Ленин предлагает найти другого союзника вместо буржуазии и либералов. Пока демократический переворот не совершен, у крестьянства «гораздо больше общих интересов с пролетариатом в деле реализации политических форм, чем у «буржуазии» в настоящем и узком значении этого слова»[1118].
Меньшевики были настроены антикрестьянски. Плеханов писал: «если Ленин идеализирует теперь трудового крестьянина, то он грешит тем самым грехом, в котором он облыжно нас обвиняет: идеализацией буржуазии»[1119]. Ортодокс марксизма не видит никакой разницы между крестьянством и буржуазией: «Буржуазия есть буржуазия, подобно тому, как ребенок есть ребенок»[1120]. Можно подумать, что капиталист сам стоит у станка на своей фабрике, как крестьянин за плугом. Но позднее, под влиянием событий 1905 г. и Плеханов признает: «Крестьянство представляет собой резервную армию нашего освободительного движения»[1121].
Таким образом, сформировались три тактики социал-демократии в демократической революции: участие в широком буржуазно-демократическом движении на стороне буржуазии, победа которой выгодна пролетариату (Плеханов, Мартынов и др.); самоизоляция рабочего класса ради его сплочения (Мартов, Троцкий); союз рабочего класса и крестьянства против самодержавия и буржуазии (Ленин и большевики).
События 1905 г. подтвердили предположения как о революционном потенциале крестьянства, так и о лидирующей роли пролетариата в революции. Но, как и следовало ожидать, пролетариат сыграл на руку прежде всего либералам, буржуазии.
* * *
Проникновение оппозиционных и революционных взглядов в толщу общества шло неравномерно, и поэтому до октября 1905 г. революционное движение развивалось вспышками. Картина революции в наибольшей степени соответствовало модели, предложенной в прошлом веке Бакуниным. Стихия преобладала над организованностью, но разрозненные потоки постепенно сближались. Главным и наиболее эффективным средством революционной борьбы стала всеобщая политическая стачка – метод ненасильственной революции, впервые именно в России примененный в октябре 1905 году с таким размахом и успехом.
Разнородные социально-политические силы, участвовавшие в революции, объединились в единый поток благодаря стачке железнодорожников, начавшейся 8 октября 1905 г. Когда остановились железные дороги, экономика страны была парализована. Демократически настроенная интеллигенция и рабочие вышли на улицы с требованием гражданских свобод, в том числе свободы стачек и профсоюзных организаций, введения конституции. Крестьянство поддержало выступление горожан, одновременно решая собственную проблему – громя дворянские усадьбы. Власть оказалась в критической ситуации. В этих условиях император был вынужден подписать 17 октября 1905 г. манифест, провозглашавший введение гражданских свобод и выборы в законодательное собрание – Государственную думу.
Октябрьская стачка 1905 г. – первая забастовка, которая могла действительно претендовать на название всеобщей – завершилась успехом. Самодержавие согласилось на существенные политические уступки. Но они носили чисто либеральный, «буржуазный» характер.
Пролетариат является тараном, действующим против старого порядка в силу своего уязвимого положения, недовольства. Но «гегемония» пролетариата 1905 г. еще никак не определяла, чем сменится существующий строй. Революция привела к изменению принципов государственного устройства. Россия стала конституционной монархией с легальной многопартийностью и другими структурами гражданского общества. Это решало некоторые межформационные задачи революции, но лишь незначительную часть того, что требовали вышедшие на улицы массы. Так что октябрьская победа воспринималась лишь как первый шаг к конечной победе.
Октябрьская стачка заставила западную социал-демократию отказаться от некоторых догм, выстраданных в борьбе с анархизмом, что способствовало общему сдвигу марксизма к более творческому мышлению в начале ХХ века.
После споров с синдикалистами и Д. Ньювейнгуйсом социал-демократы относились к всеобщей стачке скептически. На конгрессе в Амстердаме в 1904 г. была принята резолюция, которая характеризовала стачку как нечто совсем крайнее (куда подевалось восстание?): всеобщая стачка «может послужить крайним средством для того, чтобы добиться крупных общественных перемен или отразить реакционные покушения на права рабочих»[1122]. Но немецкое рабочее движение отрицало это средство даже как крайнее. Резолюция конгресса германских профсоюзов в мае 1905 г. была безапелляционна: съезд «считает не подлежащим дискуссии вопрос о всеобщей стачке, которую проповедуют анархисты и люди, лишенные всякого опыта экономической борьбы…»[1123] В октябре всеобщая стачка разразилась и победила в России. Только после этого съезд СДПГ признал возможность организации всеобщей политической стачки[1124]. Русская революция подтвердила правоту и Д. Ньювейнгуйса, и анархо-синдикалистов в вопросе о стачке как результативном средстве социально-политической борьбы. Российское революционное движение на практике показало, что оно может не только учиться у Запада, но и учить его.
* * *
Марксисты претендовали на роль представителя интересов пролетариата, а в отношении крестьянства эту нишу заняли эсеры. Сначала Ленин, воспринимающий большевизм как пролетарское движение (хотя им руководят представители интеллигенции), не признавал за эсерами такое же право представлять крестьянство. Но успехи эсеров в деревне заставляют Ленина ставить вопрос: «кто кого использует?» – «интеллигенция, мнящая себя социалистической» – крестьянство, или «буржуазно-собственническое и в то же время трудовое крестьянство» – социалистическую фразеологию интеллигенции «в интересах борьбы против социализма»[1125].
Этот же вопрос уместно было бы поставить об отношениях пролетариата и социал-демократии. «Партия пролетариата» – не синоним пролетариата. Она обладает самостоятельностью от пролетарской массы, что создает для партии некоторую свободу маневра. В частности – в выборе союзника за пределами пролетарского класса.
Отношения идеологических центров оппозиции и массового движения редко подчиняются логике «руководства». Характерно, что ведущие лидеры, выдвинувшиеся в 1905 году (Гапон, Носарь, Шмидт), воспринимались партийными деятелями как «случайные» фигуры. Ведущей формой организации революционных сил были не партии, а союзы (в том числе профсоюзы и крестьянские союзы) и советы.
Трудящиеся, опираясь на свою общинную традицию, практически без подсказки социалистов создали систему своей самоорганизации — советы. Идеологи освободительного социализма оказались здесь не учителями масс, а пророками, удачно предсказавшими, как должна выглядеть политическая система, выстроенная трудящимися снизу.
Таким образом, по своей организационной основе революция 1905-1907 годов является социально-гражданской – структуры социальной самоорганизации и гражданского общества вели за собой партии, а не наоборот. Это вызывало ревность социал-демократов, считавших, что они вправе руководить рабочим классом, и даже иногда вело к серьезным конфликтам. Так, ЦК РСДРП в своем письме 27 октября 1905 года осудил Петербургский совет за отказ присоединиться к РСДРП и призвал социал-демократов «доказывать всю бессмысленность подобного политического руководства», «развивая свою собственную программу и тактику»[1126]. Впрочем, этот конфликт удалось сгладить.
Гражданские организации действовали как в рамках либеральной модели (давление общества на власть со стороны), так и в синдикалистской модели – превращение в систему контр-власти. В этом отношении характерно одно из высказываний забастовщиков: «Тогда приказано было бастовать, мы и забастовали, а теперь приказано требовать – мы требуем». – «Кто приказал?» – «Правительство». – «Какое правительство?» – «Новое правительство»[1127]. Забастовщики воспринимали советы и стачкомы как власть, правительство. Это явление давало хорошую почву для большевистской стратегии выстраивания новой системы власти как организации трудящихся. Казалось, что на этом пути можно интегрировать стихию и организованность. Ленин поддержал советы как проявление социального творчества рабочих, а затем – как организационную основу будущей диктатуры пролетариата. А Троцкий даже лично включился в рискованную работу альтернативного правительства в Петербурге. Этот эпизод дал ему авторитет, очень пригодившийся в 1917 году.
* * *
В тех случаях, когда партии отрывались от гражданской почвы, их сила ослабевала. Впрочем, это не значит, что самоорганизация масс спасала от экстремизма – кризис был настолько «запущен», что широкие массы были готовы применять насилие, чтобы добиться решения социальных проблем. Так, декабрьское восстание в Москве было не столько спровоцировано революционными партиями, сколько инициировано радикальной частью социального движения.
Большевики доказывали, что пролетариат может быть «гегемоном» в буржуазной революции, делая за буржуазию ее работу. Следует пойти в новую атаку на самодержавие, чтобы поскорее доделать работу буржуазии и приступить к работе на себя. Этот радикальный взгляд соответствовал настроениям части рабочего класса, положение которого оставалось бедственным. Классовая схема подсказывала – если пролетарии требуют выступить, то выступление поддержит класс. Однако пролетариат не был един, он вообще не действовал как целое. Одни рабочие сражались на баррикадах, а другие участвовали в черносотенном движении.
Попытка свержения самодержавия в декабре 1905 г. окончилась неудачей. Ленин видел причины этого в плохой подготовке и координации, что как бы подтверждало оправданность его требования организационного централизма революционных сил. Но в октябре 1905 г. волна рабочего и крестьянского движения не управлялась из единого центра, а достигла успеха. Значит, причина поражения в другом. Декабрьское вооруженное восстание не было поддержано страной, да и большинством рабочих. Радикальный «авангард» оторвался от народной толщи.
Плеханов, который еще в начале года призывал к восстанию даже в неблагоприятной ситуации[1128], теперь бросает упрек большевикам: «Ваши активные выступления имеют бунтарский характер»[1129]. Но такова революция. Она редко подчиняется политическому руководству.
Меньшевики, как и Ленин, надеются добиться управления революцией с помощью подчинения рабочих масс социал-демократической дисциплине. Плеханов писал: «В этих восстаниях наш пролетариат показал себя сильным, смелым и самоотверженным. И все-таки его сила оказалась недостаточной для победы. Это обстоятельство не трудно было предвидеть. А потому не нужно было и браться за оружие. Говорят: пролетариат принудил социал-демократию взяться за него. Но если это так, то восстания были более стихийными, чем сознательными»[1130]. Таким образом, по Плеханову, сознание пролетариата отождествляется с социал-демократией. Давление рабочих на партию воспринимается уже не как демократизм, а как стихийность. Только партия может решать, когда и как действовать, и не дело рабочих масс торопить ее. «Вы скажете мне, может быть, я хочу тормозить движение. Я спорить и прекословить не буду. Почему и не затормозить его? Роль тормоза не всегда заслуживает осуждения»[1131]. В подтверждение своих слов Плеханов как обычно ссылается на классиков – когда они предостерегали парижский пролетариат от несвоевременного восстания в 1870 г. «Правда, при этом Плеханов как будто забыл, что, когда парижские рабочие все же начали восстание, Маркс решительно встал на их сторону…»[1132], – комментирует Плеханова его биограф С.В. Тютюкин.
Несмотря на различие оценки декабрьской ситуации (не стоило браться за оружие – стоило, но более организованно), взгляды Плеханова и Ленина на взаимоотношения партии и пролетариата принципиально близки: партия должна управлять революционной активностью рабочего класса, а не рабочий класс должен распоряжаться партией.
Но если для Плеханова слабая организованность пролетариата (то есть его неуправляемость со стороны социал-демократии) – повод для сдерживания революционных выступлений, то Ленин и здесь не собирается выжидать. Лучшее средство для организации – сама борьба. И если рабочий класс видит свою организацию не в партии, а в более привычном для вчерашнего крестьянина органе самоуправления – Совете – следует поддержать инициативу масс.
В декабре революционный авангард рабочих оторвался от более консервативных масс. Но радикальный опыт воздействует на массы, давая заразительный пример. За первым натиском последует новый, самодержавие падет, и перед массами встанет вопрос о власти, который не удалось решить в декабре 1905 г.