5. Специфика политического контроля в Ленинграде

5. Специфика политического контроля в Ленинграде

Ленинградская специфика политического контроля определялась тяжелейшими условиями блокады и города-фронта, необходимостью недопущения проникновения в город дезертиров, а также агентов противника, пропагандистской деятельностью вермахта и немецких спецслужб. Помимо безусловно необходимых действий, направленных на максимальное ограничение возможностей пропагандистского влияния противника, административно-репрессивная сторона проявилась в осуществлении превентивных мер в отношении вероятных «пособников» немцев. Из Ленинграда в 1941—1942 гг. были эвакуированы лица немецкой, финской, прибалтийских национальностей, судимые в прошлом по статье 58 УК РСФСРи так называемые «бывшие». Как и ранее, не все представители бывших политических партий и белого офицерства подлежали аресту или высылке — часть их оставалась под наблюдением в городе с целью использования в оперативной работе. В городе проводились облавы с целью выявления дезертиров, лиц без прописки и «другого преступного элемента». Органами милиции производился учет населения⁹⁵. Документы свидетельствуют о жестком и в целом эффективном механизме контроля, осуществлявшегося территориальными органами НКВД в исполнение решений Военного Совета и центрального аппарата НКВД⁹⁶. Кроме того, из Ленинграда за время войны по линии паспортного режима было удалено более 30 тыс. человек⁹⁷.

Выселение «потенциально опасного элемента» осуществлялось строго «по плану», в котором были задействованы руководители отделов областного управления, райотделов НКВД, а также председатели райисполкомов. Обращает на себя внимание как содержание документов (в категорию лиц, подлежащих аресту, входили, например, лица, привлекавшиеся к ответственности в партийном, судебном или административном порядке»), выделявшее приоритетность решений ВКП(б) над всеми установленными действовавшим законодательством нормами, так и их язык («кадровые троцкисты и правые», «политбандиты» и др). Если бы с такой же организованностью и активностью проводилась эвакуация гражданского населения до установления блокады, а также в условиях первой суровой зимы!

В конце августа — начале сентября, т. е. накануне установления блокады города, УНКВД довольно либерально относилось к подозреваемым в дезертирстве военнослужащим, имевшим при себе оружие, которого не хватало на передовой. УНКВД передавало их комендантам г. Ленинграда и железнодорожных станций, а также направляло подозреваемых в дезертирстве в районные военкоматы. Вообще, количество изъятого УНКВД оружия было незначительным (на 3 020 подозреваемых в дезертирстве приходилось 210 единиц стрелкового оружия, а патронов — 4 090, т. е. в среднем меньше чем по полтора патрона на бойца). Однако вскоре, с назначением Г. Жукова на должность командующего фронтом, ситуация резко изменилась, и даже после его отбытия из Ленинграда дезертиры преследовались по всей строгости законов военного времени. Войска по охране тыла фронта и служба заграждения вели борьбу с дезертирством⁹⁸. Из частей фронта происходило изъятие так называемых «западников», то есть тех, кто до войны проживал на территории Западной Украины и Западной Белоруссии, а также в Прибалтийских республиках⁹⁹.

Эффективность немецкой службы радиоперехвата¹⁰⁰, а также опасения того, что противник может прослушивать телефонное сообщение между Ленинградом и Москвой, вынудили власть пойти на серьезные ограничения. Был усилен режим секретности и обеспечено прослушивание всех телефонов органами НКВД. В письме начальника Управления Кубаткина Жданову от 30 сентября 1941 г. говорилось о том, что партия сама фактически поставила своих сотрудников, имевших потребность общаться с Москвой, под контроль госбезопасности.

«Во исполнение решения Ленинградского Горкома ВКП(б) от 23.09. с.г. об усилении цензуры за радиотелефонными переговорами между Москвой и Ленинградом, проведены следующие мероприятия:

а) для контроля за содержанием разговоров на междугородной телефонной станции установлено круглосуточное дежурство оперативных работников УНКВД;

б) ведение разговоров из служебных кабинетов и из квартир разрешено небольшому числу ответственных работников;

в) абоненты, при получении связи, предупреждаются о недопустимости разговоров о фактах, не подлежащих оглашению. В случае ведения подобных разговоров абоненты будут немедленно отключаться... »¹⁰¹

Условия города-фронта вынуждали власти жестко контролировать не только передвижение по городу, но и невозможность проникновения в него без соответствующих документов. В связи с этим исключительное значение в обеспечении стабильности в городе играли войска НКВД по охране тыла фронта и части НКВД, расположенные в Ленинграде. Нахождение в Ленинграде частей армии и флота, госпиталей создавали возможность нежелательных контактов гражданского населения и военнослужащих и распространения опасных для режима слухов и настроений в обоих направлениях (Ленинград — фронт — Ленинград).

К трудностям контрпропагандистской работы, которые были обусловлены событиями довоенного периода истории страны, характером внутренней пропаганды, в значительной степени дезориентировавшей население СССР относительно перспектив предстоящей войны, добавились просчеты советского руководства, допущенные уже в ее ходе. К ним следует отнести директиву ГКО от 16 июля 1941 г. На основании выдвинутых в ней обвинений была осуждена и казнена большая группа генералов. Судилище, организованное Сталиным с тем, чтобы снять с себя вину за поражения Красной Армии в начале войны, еще в большей степени стимулировало рост недоверия красноармейцев к командному составу, стимулировала распространение среди гражданского населения всевозможных слухов. Это пытался использовать в своей пропаганде противник, распространяя слухи об «измене» Тимошенко, Ворошилова и других военачальников.

Отсутствие каких-либо убедительных объяснений по поводу сложившегося в первые месяцы войны критического положения вело к тому, что этот вакуум стремительно заполнялся различными версиями, слухами и домыслами, причем нередко они исходили от пропаганды противника. К тому же чрезмерный оптимизм, характерный для выступлений советских средств массовой информации в первые два месяца войны, резко контрастировал с тяжелейшими боями, отступлением советских войск и вызывал недоверие к сообщениям газет и радио. Например, в статье сотрудника 7-го отдела Политуправления Юго-Западного фронта А.Питерского, опубликованной в «Правде» 6 августа 1941 г., говорилось о том, что в «ближайшее время крушение вермахта неизбежно». Аналогичные оценки содержались в материалах пресс-конференций для иностранных журналистов, опубликованных в «Правде» 6, 7 и 18 августа.

Наконец, защитники и население Ленинграда были объектами пропаганды противника, что вынуждало местные власти уделять этому фактору повышенное внимание. Таким образом, нейтрализация пропагандистского влияния противника и борьба с разного рода «негативными настроениями» была одной из важнейших задач политического контроля в период битвы за Ленинград. Вместе с партийной организацией и политорганами армии и флота этой проблемой занимались Управление НКВД и особые отделы.

Комплекс этих обстоятельств предопределил несколько важных особенностей. Произошло постепенное снижение роли партийных органов низового и среднего звена в осуществлении контроля за настроениями в связи с призывом в армию и уходом в ополчение значительного числа коммунистов, в том числе и партинформаторов. Кризис в партийной организации в августе— сентябре 1941 г., явившийся результатом сокрушительных поражений Красной Армии в первые месяцы войны, нашел свое проявление, в том числе, и в значительном сокращении традиционной работы по изучению настроений. С конца осени 1941 г. информационная работа партии существенно ослабла как с точки зрения качества предоставляемой информации, так и ее оперативности. Сводки о настроениях, готовившиеся предприятиями и даже райкомами, стали носить фрагментарный, эпизодический характер, хотя один из разделов партийной информации, поступавшей в райкомы партии, был специально посвящен характеристике различных антисоветских проявлений¹⁰². Отсутствие разнообразной первичной информации, поступающей по партийной линии, ставило в сложное положение горком ВКП(б), который во все большей степени вынужден был полагаться в оценке ситуации на спецсообщения УНКВД.

Партийный и советский актив в количестве 4—5 тыс. человек принимал активнейшее участие в осуществлении контрольных функций в сфере выдачи и перерегистрации продовольственных карточек. За 1941 г. было проверено 7460 организаций, что составляло три четверти всех организаций города. В результате проверки были выявлены 4300 человек незаконно получавших карточки. 11100 человек, которые получали карточки на «мертвых душ». По итогам этой работы органы прокуратуры возбудили 621 дело. В ходе перерегистраций карточек в 1941—1942 гг. было выявлено и отобрано 29 тыс. карточек. В 1943 г. все организации проверялись 5(!) раз, а за 2 месяца 1944 г. уже была проведена проверка всех организаций. Наконец, контроль и учет помогли ликвидировать недостачи карточек в типографских пачках, которые исчислялись сотнями ежемесячно¹⁰³. Вместе с тем, аппарат Ленинградской партийной организации активно участвовал в формировании мифа об эффективности власти в сфере «своевременной и организованной» выдачи населению тех незначительных норм продовольствия, которые существовали. В частности, в справке А.А.Жданову «Об отоваривании продовольственных карточек населению г. Ленинграда за 1942 г. и 1943 гг.» в первом же абзаце содержалась заведомо ложная информация, которая могла быть легко проверена сравнением со спецсообщениями УНКВД за январь — февраль 1942 г. В справке ОК ВКП(б) говорилось:

«Установленные нормы продовольственного снабжения населения г. Ленинграда за период с 1 января 1942 г. по 31 декабря 1943 г. ежемесячно отоваривались регулярно и полностью в ассортименте, утверждаемом Военным Советом Ленинградского фронта»¹⁰⁴.

Смысл лжи был ясен — снять с себя всякую отвественность за непродуманное решение о повышении норм выдачи хлеба с 25 декабря 1941 г. и его отсутствие в течение первых дней 1942 г. Это окончательно надломило силы многих горожан и привело к резкому повышению смертности населения в этот период. Жданов, очевидно, с удовлетворением воспринял эту Справку — «по валу» карточки за 1942—1943 г. действительно были отоварены, и у него было, что сказать Кремлю, если бы возник вопрос о распорядительности чиновников Смольного зимой 1941—1942 гг.

Закрытие большинства заводов и учреждений города зимой 1941—1942 гг. означало перенесение центра тяжести всей партийной работы в домохозяйства, что также было тяжело сделать в специфических условиях блокады. Борьбой с пропагандой противника и всевозможными слухами в тяжелых условиях блокады вместе с органами НКВД занимались специально созданные бригады агитаторов, политорганизаторы домохозяйств. В Василеостровском районе из их числа были выделены специальные группы, которые занимались учетом настроений и проводили соответствующую обстановке разъяснительную работу во время воздушных тревог в местах скопления людей, на лестницах, у ворот, в бомбоубежищах¹⁰⁵. В Куйбышевском районе из лучших агитаторов было создано девять бригад. Секретарь РК ВКП(б) вспоминал:

«Бывает так, зайдешь в магазин, прислушаешься к разговору, и через несколько минут образуется нечто вроде летучего собрания. Сначала отвечаешь на вопросы, а потом расскажешь об обстановке, сделаешь небольшую информацию, рассеешь сомнения. Таких импровизированных собраний... партийно-советским активом и агитаторами проведено тысячи»¹⁰⁶.

На предприятиях партийные организации ставили перед коммунистами задачу бороться с нездоровыми настроениями и провокационными слухами. На собраниях перед рабочими выступали работники горкома и райкомов партии, секретари партийных организаций, агитаторы. О необходимости таких собраний говорили работницы фабрики «Красное знамя», что «надо чаще говорить с народом так прямо и открыто, вскрывать и разбивать то, что, о чем шепчутся тайком, о чем ходят разные слухи»¹⁰⁷.

В лекционной пропаганде значительное место отводилось таким темам, как «Фашизм — злейший враг человечества», «О революционном порядке и революционной бдительности», «Женщины в обороне Ленинграда». Количество лекций такого характера от общего числа прочитанных доходило до половины осенью — зимой 1941—1942 гг. Осенью 1941 г. партийные функционеры призывали актив таким образом проводить разъяснительную работу среди ленинградцев, чтобы «подводить людей к мысли о том, что сдача Ленинграда будет означать гибель всех горожан»¹⁰⁸.

За высшим слоем партийных функционеров оставались, однако, важнейшие инструменты контроля. Члены Военного Совета Жданов и Кузнецов номинально и фактически обладали всей полнотой информации для принятия решений по всем вопросам обороны города, которые были обязательны и для Управления НКВД. Несмотря на военное время, партийная организация Управления попрежнему работала, занимаясь не только сугубо организационными вопросами (прием в партию, уплата членских взносов), но и выполняла контролирующие функции в отношении профессиональной деятельности сотрудников Управления. Основанием для подобного рода работы были довоенные постановления ЦК ВКП(б), запрещавшие использование метода провокации в оперативной деятельности. Материалы заседаний парткома УНКВД свидетельствуют о том, что разбирательство поведения членов партии всегда носило неформальный характер — в них принимали участие руководители управления и отдельных служб.

Решения парткома УНКВД по персональным делам предопределяли постановления Дзержинского райкома ВКП(б), которые, как правило, были малоинформативны по содержанию и сухи по форме. Контролирующая роль горкома партии состояла в том, что формально пополнение органов госбезопасности и назначение на ключевые должности в Управлении происходило с санкции соответствующего отдела ГК, принимавшего персональное решение по каждой кандидатуре. Сразу заметим, что в материалах горкома ВКП(б) не отложилось свидетельств отклонения той или иной кандидатуры при зачислении в «органы» — первичный отбор кадров осуществлялся самим УНКВД и партийные функционеры лишь утверждали заранее подготовленное решение.

Еще одним важным инструментом контроля партийной номенклатуры было то, что вся идеологическая работа, включая средства массовой информации, непосредственно подчинялась ей. Содержание публикаций в прессе, материалы радиопередач, репертуар театров, создание новых фильмов и т. п. — все это определялось соответствующим секретарем горкома (а в ряде случаев и самим Ждановым), отделом агитации и пропаганды, а также редакциями, персональный состав которых формировался горкомом партии.

В начале войны в соответствии с решением ГК ВКП(б) от 24 июня 1941 г. в идеологической работе стала широко использоваться изъятая из обращения после подписания пакта о ненападении с Германией антифашистская литература, пластинки, кинофильмы. Созданные советскими кинематографистами в 1930-е гг. фильмы о нацистской Германии¹⁰⁹ «Профессор Мамлок», «Семья Оппенгейм», «Карл Брунер» вновь вышли на экраны кинотеатров. Эти фильмы пользовались большой популярностью у населения в довоенное время, и власть активно их использовала в целях пропаганды:

«Много горячих чувств поднимает в зрительном зале картина «Профессор Мамлок». Зритель видит в ней живую иллюстрацию ежедневных газетных известий о кровавом пути гитлеровского режима. Голодающие женщины и дети, установленный во всех подчиненных фашистской Германии странах тюремный режим, преследования и расстрелы — все это встает перед глазами, когда смотришь фильм»¹¹⁰.

Издательство «Искусство» за первые месяцы войны выпустило 250 наименований военных и антифашистских плакатов, лозунгов, лубков и открыток общим тиражом 320 тыс. экземпляров¹¹¹, а созданное в Ленинградском отделении Союза писателей бюро оборонной печати за военные месяцы 1941 г. одобрило более 300 антифашистских произведений¹¹². В середине июля 1941 г. театр комедии приступил к работе над постановкой «Антифашистского обозрения», написанного М. Зощенко и Е. Шварцем¹¹³. Театр музыкальной комедии исключил из своего репертуара оперетту «Ева» на музыку Легара по той причине, что композитор, по словам директора Театра Г.С.Максимова, «оказался немцем и совершенно явным фашистом»¹¹⁴. Театр Ленинского комсомола во второй половине июля 1941 г. по пьесе Л. Шейнина и братьев Тур поставил спектакль «Очная ставка», в котором «рассказывалось о бдительности советских патриотов, разоблачивших коварные приемы фашистских шпионов и диверсантов»¹¹⁵.

Несмотря на крайне тяжелые условия блокады, в 1941 г. вышли в свет книги и брошюры известных ученых: Е.В. Тарле «Отечественная война 1812 года и разгром империи Наполеона», В.В. Мавродина «Ледовое побоище», Б.М. Козакова, Ш.М. Левина, А.В. Предте-ченского «Великое народное ополчение», Б.В. Данилевского «Фашизм — заклятый враг науки и культуры», Н.С. Державина «Под игом фашизма». Большими тиражами были изданы очерки о боевых и трудовых традициях ленинградских рабочих, героях революции и гражданской войны, советских полководцах. Главной их темой была героическая борьба советских людей за свободу и независимость социалистической родины. Что же касается деятельности немногочисленных общественных организаций, то во время войны она пошла на спад. Например, за весь период войны Союз воинствующих безбожников подготовил всего один доклад, охватывавший лишь первые шесть месяцев войны.

В первый период войны пропагандистская работа партии была сориентирована на проведение преимущественно мобилизационных мероприятий и концентрировалась на крупных заводов и учреждениях, в результате чего из поля зрения выпали представители торговой сферы, работники мелких предприятий и трампарков¹¹⁶.

После первой блокадной зимы партийное руководство города пыталось «скорректировать» коллективную память ленинградцев, ориентируя весь творческий потенциал города на создание исключительно эпических произведений и жестко пресекая изображение трагических сторон блокады. Одним из важнейших инструментов советской пропаганды было кино. «Самому массовому из искусств» предстояло решить важнейшую задачу — рассказать стране о блокаде и героической борьбе ленинградцев и одновременно постараться изменить коллективную память ленинградцев, выживших в суровые месяцы первой военной зимы 1941—1942 гг. Фильм о блокаде должен был удовлетворить и вкус главного зрителя, И.Сталина, не пропускавшего, как известно, ни одной картины.

На всех этапах работы над фильмом — от написания сценария и до выпуска его на экран — шла непрерывная работа по изъятию слоя за слоем фрагментов, свидельствовавших о глубине ленинградской трагедии и проявившейся при этом слабости власти. В обсуждении подготовленной к показу документальной картины «Оборона Ленинграда» в студии кинохроники принимали участие практически все руководители Ленинграда, за исключением, пожалуй, лишь военных. Стенограмма дискуссии, состоявшейся 17 апреля 1942 г., отразила общее недовольство проделанной работой. Первым выступил П.С. Попков, которого народная молва «сняла» с должности и «расстреляла» за плохую работу и «вредительство» еще в феврале 1942 г. Он высказался за изъятие из фильма ряда фрагментов. Приводимые ниже выдержки его выступления иллюстрируют основные направления цензорской правки, которой должен был подвергнуться фильм.

«...Насчет покойников. Куда их везут? Причем их очень много показано. Впечатление удручающее. Часть эпизодов о гробах надо будет изъять. Я считаю, что много не нужно показывать — зачем вереница?... Показана вмерзшая в дорогу машина. Это можно отнести к нашим непорядкам (здесь и далее выделено нами — Н.Л.). Затем показано, что лед образовался до самой крыши. Очевидно, где-то недалеко ударило или взрыв был, облили водой, и замерзло. Нет надобности это показывать. Промышленность, энтузиазм трудящихся города Ленина совсем не показана. Это одно из главных упущений картины...

Это хорошо, как показан момент, как берут воду на улицах, но отдельные моменты, мне думается, надо изъять. Или, скажем, идет человек и качается. Неизвестно, почему он качается, может быть, он пьян. Это сгущает краски, создает тяжелое впечатление...»¹¹⁷

Еще более категорично высказался А.А. Кузнецов, заявивший, что поскольку «картина не отражает действительного положения вещей», в таком виде ее   «выпустить на экран нельзя»:

«Получается чересчур много трудностей. Разваленный город, разбомбленный, захламленный, кругом пожары, все покрыто льдом, люди едва движутся, а борьбы не показано. Оборона не показана. Разве это оборона? Скажут, вот правители, довели город до такого состояния. Направление взято неправильно. Показываются мрачные стороны, а действительная жизнь — борьба с трудностями, борьба за то, чтобы сохранить город, народ, — не показана. Следующее замечание. Эпизоды в картину натасканы отовсюду... Вермишель какая-то. Это американщина в самом худшем виде. Пролог неудачен. Музыка нехорошая, заунывная... Возьмите [фрагмент, когда] продовольствие везут в Ленинград, а почему вы не заметили, когда Ленинград отправлял фронту пушки, минометы и пр. Не такую задачу мы ставили. У вас самолеты обратно везут только раненых. В то же время на самолетах ехали бодрые рабочие в глубь страны, мы отсюда посылали средства связи, пушки, следовательно, город еще и помогает стране, отоваривает своеобразно своей собственной продукцией...»¹¹⁸.

А.А. Жданов:

«Картина большая, поэтому с одного маха трудно впечатление составить, а работа порядочная...

Насчет музыки. Согласен, что она душераздирающая. Зачем это? Совсем не нужно оплакивать. Живем, воюем, будем жить, зачем же реветь в голос? Не помню, в прологе или во второй части показана старуха в садике сидит — это вещь неудачная, словом, старуху надо исключить.

Показан митинг, посвященный началу войны, а публика никак не реагирует. Нехорошо это, как будто не про нее писано, а оратор разрывается. Неправильно...

Во второй части показано Народное ополчение, стреляют, идут части, затем опять стреляют, затем показаны призывные пункты, показано, как погнали стада коров, пошли армейские части, потом свиньи пошли по Кировскому проспекту. Получается все едино — кого-то куда-то гонят... Это напоминает картины Чаплина; сначала стада, а потом безработных показывают, помните? Не подходит, народ будет иронизировать...

...Первой должна быть показана оборона. Надо показать, что есть враг, а он совершенно не показан. Враг показан только в виде пленных, причем тщедушного и жалкого вида. Спрашивается, в чем дело? Если враг такой, то откуда трудности, блокада, разруха, голод, холод и т. д.? Неправильно показан враг. Надо показать соответствующе врага и нашу оборону, показать какой-нибудь участок — 23-й, 42-й армии хотя бы... Надо показать в чем дело, показать, что враг...   около Ленинграда.

В картине переборщен упадок. Вплоть до торчащих машин! Выходит, все рухнуло... Люди говорили, что голодаем, но живем надеждой на победу...

Показан у вас один кадр очистки города, а второй кадр говорит о том, что через кучу снега люди не могут перелезть... Получается ведь, чистили-чистили, а опять лезть через Монблан.

Абсолютно не показана ленинградская женщина. Ее нужно показать. Она сыграла огромную роль и сейчас играет. Не показаны команды ПВО в обороне города, которые также играют исключительную роль. Показали бы молодежь, дежурившую на крышах, борьбу с «зажигалками»...

Картина не удовлетворяет. Она представляет из себя большую кашу. Все дело надо привести в систему...»¹¹⁹.

Деятельность творческой интеллигенции, особенно в органах массовой информации контролировалась редакцией того или иного издания (газеты, журнала или радиокомитета), цензором горлита¹²⁰ и, наконец, подлежала одобрению со стороны отдела пропаганды и агитации горкома ВКП(б). Подчас взгляды писателей и поэтов расходились с тем, что требовали от них партийные функционеры. Естественно, что и в среде писателей не было полного единства в вопросе о том, что в первую очередь должно найти отражение в художественных произведениях о блокаде. Стенограмма совещания ленинградских писателей 30 мая 1942 г. показывает разные точки зрения наиболее творчески активных членов ЛОСПа, а также присутствовавшего на встрече А.Фадеева.

В.К. Кетлинская в своем выступлении отметила, что ленинградская тема в творчестве писателей была одной из важнейших, что «желание писателей написать о пережитом совпадает с тем, что требует страна — дать правдивый литературный документ о Ленинграде». Уже написаны три поэмы (Инбер, Берггольц и З.Шишова), ряд стихотворений и прозаических произведений. Первые опубликованные и прочитанные в рукописи произведения о Ленинграде показывают, что

«пока внимание наших писателей обращено преимущественно к тем большим трудностям блокады, которые всем пришлось пережить, в частности, к трудностям 1941—1942 гг., и к показу стойкости ленинградцев в эти трудные месяцы. Это естественная человеческая потребность написать такого рода отклики на ленинградскую тему... О зиме 1941—1942 гг. , о стойкости, с которой люди выдерживали эти трудности, рассказать надо, надо рассказать об этом народу просто, без прикрас, без лакировки, ибо в этом и есть героизм»¹²¹.

Поэтесса О.Берггольц была убеждена, что переживший зиму ленинградец является прототипом нового человека, и его качества должны стать достоянием всей страны:

«Самая важная тема для ленинградцев — они сами. Сталин сказал, что опыт войны учит. Опыт обороны Ленинграда, может быть, учит вдвойне и втройне. Вопросы жизни и смерти очищены здесь от всего случайного, наносного. Если до войны мы несколько торопились, пытаясь каждого человека, аккуратно платившего членские взносы, превратить в нового человека, если до войны мы такую картину как «Светлый путь», принимали за что-то стоящее, то после ленинградской зимы мы можем говорить о действительно новых людях, о действительно новом человеке, который родился и вырос в Ленинграде, и это опять-таки обусловлено условиями жизни в Ленинграде в этом году. Эти новые черты ленинградца должны стать достоянием всей страны и достоянием самих ленинградцев. Писатель-пропагандист должен говорить с ленинградцами не для того, чтобы заставлять их умиляться над самими собой, не для того, чтобы заставить их вновь переживать страдания, а для того, чтобы внушить ленинградцу: ты такому научился, что ту тяжесть, что тебя ожидает, ты, несомненно, вынесешь.

...Мы уже начинаем издали видеть зиму ...Многим она рисуется как бесконечная вереница гробов. Гробов было очень много, говоря о Ленинграде, мы не избежим разговора о гробах, но надо помнить, что не гробы одолели, а живые люди, заменяя традиции, меняя их новыми, в Ленинграде победили смерть. Ленинград уже победил...  победил как человеческий коллектив»¹²².

С позицией О.Берггольц был в некоторой мере солидарен А.Л. Дымшиц, заявивший, что «писать о Ленинграде нужно без сентиментальности, ненужных страданий, которые только оскорбят читателя. Надо подчеркивать героизм ленинградцев, непреклонную непобедимость этих людей»¹²³.

А. Фадеев прямо затронул проблему политического контроля, подчеркнув, что героизм без трудностей и страданий населения показать невозможно:

«Самое большое, что мы можем дать сейчас, чем мы можем вдохновить сейчас — это показать наших людей во всем объеме их личности, их героизма, их исторической роли, показать их моральный, организационный, идейный, политический уровень, показать, почему они в этой войне победили...

Говорят, что «цензура не дает возможности показать эти трудности»... Мы должны писать правдиво. Если мы не покажем трудности, через которые мы прошли, тогда мы не можем показать и противоречие, и драматизм в борьбе, и тогда героизм наших людей без этих трудностей будет снижен...»

В условиях Ленинграда главным пафосом некоторых писателей было изображение трудностей. По мнению Фадеева, таких было меньшинство. Он отметил, что были исследования психологии голода, истории осажденных городов (Китая, Индии и даже Парижа), «где люди умирали по законам капитализма без перспектив на возрождение. Показывать [голод] надо так, чтобы дать людям увидеть перспективу»¹²⁴.

Несмотря на жесткую систему контроля, 13 июля 1942 г. произошло чрезвычайное происшествие — в эфире ленинградского радио прозвучала часть поэмы З. Шишовой «Дорога жизни», запрещенной к передаче отделом пропаганды и агитации 11 июля «как политически неправильная». Радиотрансляция была прервана по требованию горкома, переданного по телефону. Главные недостатки произведения, по мнению заведующей сектором культуры Паюсовой, состояли в том, что в нем «чрезвычайно односторонне» изображалась жизнь Ленинграда зимой 1942 г. Основным мотивом поэмы была обреченность ленинградцев, а героические труд и борьба выпали поля зрения автора произведения. «...Как и везде [в произведении господствует] физиологический, поверхностно-обывательский подход к изображению событий и людей», — писала Паюсова. Для подтверждения своего заключения об «усиленном нагнетании автором изображения трудностей» в докладной записке секретарям горкома ВКП(б) были приведены выдержки из поэмы:

Дом разрушенный чернел, как плаха...

Вода, которая совсем не рядом,

Вода, отравленная трупным ядом...

А в нашей шестикомнатной квартире

Жильцов осталось трое — я да ты,

Да ветер, дующий из темноты.

Нет, впрочем ошибаюсь, их — четыре,

Четвертый, вынесенный на балкон

Неделю ожидает похорон...

Выхватив из контекста строку, Паюсова подчеркнула, что «в своей характеристике ленинградцев З. Шишова дошла до того, что назвала их гробокопателями: «Гробокопатели! Кто ими не был!» Столь же мрачно, по мнению партийного работника, показана картина отступления:

Вы по пятьсот погонных метров сдали

За сутки в окружении врага.

Потом — в лесу четыре дня скитаний,

Брусника да болотная вода,

Да изувеченные поезда,

Да станции обугленное здание,

Ботинки, скинутые по дороге,

Да до крови израненные ноги.

Сделанный автором поэмы вывод назван Паюсовой «странным, почти издевательским»:

Лежи, сынок, ты сделал все, что надо —

Ты был на обороне Ленинграда»¹²⁵.

Память самих ленинградцев о пережитом во многом совпадала с тем, о чем написала поэтесса Шишова. С 9 июля 1942 г. на экранах города демонстрировался документальный кинофильм «Ленинград в борьбе», который за 11 дней посмотрели 115 300 человек. Как уже отмечалось, фильм прошел не одну переработку как на стадии написания сценария, так и отбора материала и монтажа. «По мнению некоторых зрителей, — отмечалось в информационной сводке на имя секретарей горкома ВКП(б) Жданова, Кузнецова, Капустина и Маханова, — фильм все же недостаточно показывает подлинную жизнь в осажденном городе: почерневших от копоти и грязи людей, дистрофиков, людей, умирающих на панелях, трупы, лежащие на улицах и т. п. ...Хотят видеть закопченные квартиры с печками-времянками и умершими людьми, людей, закутанных в ватные одеяла, выстраивающихся с 2-х часов [утра] в очередях у магазинов»¹²⁶. Оставим эту сентенцию на совести аппаратчиков.

В 1943 г. партаппарат по-прежнему проводил многочисленные мероприятия с активом по вопросам истории и практики нацизма¹²⁷, ленинградские ученые подготовили к изданию серию работ по истории русско-германских отношений¹²⁸, вышли в свет сборники документов «Немецко-фашистские злодеяния в оккупированных районах Ленинградской области», «Освобождение Тихвина», а также книга секретаря ОК ВКП(б) М.Н.Никитина «Партизанская война в Ленинградской области». Одним словом, «наука ненависти», столь необходимая для мобилизации народа на борьбу с нацизмом, по-прежнему оставалась доминирующей.