X. ПРОЦЕСС БУХАРИНА

X. ПРОЦЕСС БУХАРИНА

Процессы тридцатых годов проводились при закрытых дверях. Советские граждане знали об этих процессах только то, что пропускала советская цензура печати. В несравненно лучшем положении находилась иностранная пресса. Хотя и для нее существовало строгое ограничение, но все-таки несколько корреспондентов иностранных агентств и по одному человеку из посольств получали разрешение присутствовать на процессах и информировать свою прессу о происходящем. Конечно, обвиняемые во всем признавались. Иной раз наговаривали на себя больше того, чего требовал от них даже Вышинский. Если раньше только за границей писали, что все эти процессы основаны на фальсификации, лжи, политическом терроре и физических пытках и что лишь этим можно объяснить фантастические "саморазоблачения" подсудимых, то теперь и сталинцы признали, что все это было именно так Первое признание и первое разоблачение "таинственных" методов советского следствия по политическим делам сделало само советское правительство в апреле 1953 года. Оно публично заявило тогда, что дело группы кремлевских врачей было сфабриковано путем применения "незаконных методов", то есть путем пыток и избиений и что "признания" вины самими арестованными в своих мнимых преступлениях, о чем было сообщено при жизни Сталина в печати (13 января 1953 г.), есть результат всей этой "следственной техники" аппарата НКВД во главе с заместителем министра Рюминым. То же было объявлено потом и в отношении так называемого "Ленинградского дела" (суд над бывшим министром госбезопасности Абакумовым).

Но все это было только началом. Лишь после разоблачения Сталина на XX съезде Кремль вынужден был признать перед всем миром, что все политические процессы Сталина как в СССР, так и в странах-сателлитах были сфабрикованы по тем же методам, что и дело "группы врачей". Правда, в то время как в странах "народной демократии" произошла открытая реабилитация жертв чисток Сталина, жертвы московских процессов еще официально не реабилитированы. Пока что Кремль реабилитирует только тех "врагов народа" (Бубнов, Косиор, Блюхер, Егоров, Гамарник и др.), которые не прошли через официальные процессы или были осуждены через закрытый суд (группа маршала Тухачевского).

Есть указание, что Хрущев заявил в своей знаменитой речи, что он был против суда над Бухариным (март 1938 г.). Надо сказать, что если такое заявление действительно было сделано, то для него имелись серьезные основания. Конечно, не в том смысле, что Хрущев был против такого суда, а в другом — процесс Бухарина был самым неудачным из всех процессов Сталина. Он совершенно не удался даже "чудотворной" технике чекистов, если его основная задача заключалась в том, чтобы представить Бухарина как "шпиона", "убийцу" и "предателя". Интересное описание процесса Бухарина, особенно поведения самого Бухарина на этом процессе, дает очевидец, присутствовавший на всех заседаниях Военной коллегии Верховного суда СССР. Этот очевидец — сотрудник английского посольства в Москве — бригадир Ф. Маклин. Вот свидетельство Маклина в сокращенном изложении[170]:

"Чем дальше развертывается процесс, тем яснее становится подлинная цель каждого доказательства — очернить лидеров "блока", представить их не как политических преступников, а как обычных уголовных преступников: убийц, отравителей и шпионов.

Особенно это относится к Бухарину. Ему отводится главная роль в этой страшной пантомиме. Это тот, кто планировал убить Ленина, расчленить СССР, кто вошел в заговор Тухачевского, чтобы открыть фронт в случае войны с Германией, кто вместе с Ягодой убил Кирова, Максима Горького, Куйбышева, Менжинского, кто давал инструкцию своим сторонникам установить контакт с агентами Британии, Японии, Польши, Германии, с белогвардейцами, с Троцким, со II Интернационалом, кто организовывал саботаж в промышленности и сельском хозяйстве на Украине, в Сибири, на Кавказе, в Средней Азии, кто планировал, во-первых, крестьянские восстания и гражданскую войну и, во-вторых, дворцовую революцию и государственный переворот.

Каждый подсудимый, черня себя, усердно чернил и Бухарина. Методически разрушался старый портрет революционного бойца, марксистского теоретика, друга Ленина, члена Политбюро, секретаря Коминтерна и на его месте создавался другой, новый портрет демона, предателя, шпиона… Никто не может питать симпатию к такой низкопробной твари… Становится ясно, что избранный метод обвинения дает удовлетворительные результаты… Но это казалось так только до тех пор, пока Бухарин сам не принимал участия в процессе. Однако когда Вышинский, допрашивая очередного подсудимого, начинает обращаться к Бухарину за подтверждением, дела не идут так гладко. Даже тогда, когда он признается в преступлениях, инкриминируемых ему, он дает им такую квалификацию или немедленно уходит в сторону, что его объяснения делают бессмысленными сами преступления. Он не отвечает прокурору с той определенностью, с какой отвечают другие обвиняемые… Он обращается с ним как равный с равным. В то же время действительно кажется, что он издевается над прокурором… Теперь наступает время его допроса… Вечером 5 марта Ульрих объявляет начало допроса Бухарина. Когда Бухарин встал зале возникло большое возбуждение… Подсудимый полностью признается в своей вине. Объявив себя лидером "право-троцкистского блока", он берет на себя ответственность за всякие деяния "блока", независимо от того знал ли он о них или нет. Этого, конечно, вполне достаточно, но, кажется, что это не то, чего хотят. Вышинский требует больше деталей. Но нелегко пригвоздить обвиняемого к фактам. Он скорее дает отчет об экономической программе блока… Говорит о плане государственного переворота против нынешних рулевых СССР. Вышинским и Ульрихом начинает овладевать беспокойство. Это все не то, что они хотят… Бухарин должен быть не в роли теоретика, а в роли уголовного преступника. Он же выступает, как и в былое время, развивая и обосновывая экономическую и политическую теорию, и, что хуже всего, эта теория может иметь для некоторых людей свою привлекательность. Это ведь неслыханно, чтобы обвиняемый на государственном процессе заявлял, что он был против политики Сталина, потому что пришел к заключению, что она неправильна. Бухарин фактически поступает теперь так.

Торопливый Вышинский поднимает вопрос о шпионаже. Бухарин был в Австрии перед революцией, в 1912–1913 годах. Не имел ли он какого-либо контакта с австрийской полицией, не завербовали ли его там, как шпиона?

Ответ последовал мгновенно:

— Мой единственный контакт с австрийской полицией заключался в том, что она меня посадила в крепость, как революционера!

Сейчас же Бухарин переходит в область политической теории. Когда поздно ночью заседание кончилось, Вышинский мало преуспел в желательном направлении.

Следующий день — 6 марта — был днем отдыха: 24 часа времени, чтобы подготовить Бухарина к последующей фазе допроса и привести его в соответствующее расположение духа. Однако 7 марта, когда суд возобновил свое заседание, Бухарин был таким же, как и накануне.

На предъявленное обвинение в преступлениях он отвечал, что он их не знает, но тем не менее он берет на себя ответственность за деятельность блока. Иные обвинения он отвергал, но говорил, что они могли быть логическим последствием его позиции и что он готов признать себя виновным и в них, если это доставит какое-либо удовлетворение прокурору.

Другой раз, пользуясь ловкостью старого диалектика, он забавляется тем, что порицает аргументы, применяемые на суде, свободно пользуясь такими терминами, как "чепуха", "абсурд".

Во многих пунктах он остается абсолютно твердым. Он отказывается признать, что замышлял убийство Ленина, или что он когда-либо был иностранным агентом, или что он когда-либо соглашался на расчленение СССР, или собирался открыть фронт Германии во время войны. Ни разу не согласился он плясать под судебную дудку, чтобы обвинить своих товарищей по процессу. Вышинский сердится, бушует, пользуется всякими трюками второсортного юриста-крючкотвора.

Но Бухарин непоколебим.

Вышинский допрашивает других обвиняемых против Бухарина. Бухарин наотрез оспаривает одних и отводит других как агентов-провокаторов".

12 марта Бухарин произнес последнее слово подсудимого перед судом. В отличие от практики предыдущих процессов, это последнее слово главного обвиняемого не было опубликовано в советской прессе. Были сообщены только незначительные выдержки из этой речи Бухарина, именно из той общей части, в которой Бухарин признает себя виновным политически, "контрреволюционным бандитом" и "заговорщиком" против сталинского режима.

После ознакомления с речью Бухарина в изложении такого добросовестного и вдумчивого наблюдателя и свидетеля, как Маклин, становится ясным, почему Сталин не разрешил опубликовать речь Бухарина, тогда как речи Каменева, Зиновьева, Радека и других заполняли целые страницы "Правды" и "Известий".

Вот свидетельство Маклина[171]:

"Вечером 12 марта Бухарин встал, чтобы говорить в последний раз. Еще раз истинной силой личности и интеллекта он приковывает к себе внимание… Он начал с формального признания вины. Более того, — говорил он, — он признает полную "политическую и юридическую ответственность" за все преступления, совершенные "блоком". Он полностью согласен с прокурором, который потребовал для него смертного приговора. Однако, заявляя так, он желает подвергнуть более детальной проверке одно или два обвинения.

Признав в принципе справедливым обвинение против него, он приступает, не прерываемый на этот раз, к тому чтобы разбивать это обвинение на куски, в то время, когда Вышинский, не имея возможности вмешиваться, беспокойно и в замешательстве ерзает на стуле…

На первом месте стоит предположение, что существовал "блок". В этом случае надо полагать, что члены такого блока, по крайней мере, знали друг друга. Однако, — говорит Бухарин, — пока он не появился перед судом, он никогда не видел и даже не слышал о Шаранговиче или о Максимове, никогда в своей жизни не говорил с Плетневым, Казаковым и Булановичем (все названные люди судились вместе с Бухариным и Рыковым как руководители "блока". — А. А.). Никогда не вел каких-либо контрреволюционных разговоров с Розенгольцем или с Раковским. Фактически, по закону, невозможно утверждать, что подсудимые создали "право-троцкистский блок".

"Я отрицаю, — говорит Бухарин, — принадлежность к какому-либо "право-троцкистскому блоку". Такой группы не было. Помимо этого, очевидно отсутствие связи между преступлениями, в которых члены так называемого "блока" обвиняются. Например, Ягода убил Максима Пешкова (сына Максима Горького.-А. А.) на личной почве. Это не имеет никакого отношения к какому-либо "блоку". Менжинский находился, как известно, при смерти, но для чего же убивать его? Слабость аргументов обвинения очевидна… Из-за того, что покойный Томский сказал однажды в беседе ему, Бухарину, что троцкисты настроены оппозиционно к сталинцу М. Горькому, его, Бухарина, обвиняют, что он дал приказ убить Максима Горького. Вышинский выдвигает лишь предположения, стараясь их доказать.

Он, Бухарин, на конкретных примерах иллюстрирует метод доказательств Вышинского:

"Вышинский: Вы видели Ходжаева в Ташкенте?

Бухарин: Да.

Вышинский: Вы говорили о политике?

Бухарин: Да.

Вышинский: Тогда я могу предполагать, что вы инструктировали его, чтобы он связался с британскими агентами в Таджикистане".

Однако на деле ничего подобного не было. Он категорически отрицает, что имел какую-либо связь с какими-либо иностранными шпионскими организациями. Он никогда не требовал открытия фронта врагу в случае войны. Не давал инструкций о саботаже… Я отрицаю, говорит он, что имел какое-либо отношение к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Пешкова. Наконец, он отрицает, что подготовлял убийство Ленина".

Свидетельство Маклина в основных своих пунктах подтверждается и теми данными, которые удивительным образом пропускала сталинская цензура о процессе.

Действительно, советская пресса приводит заявление Бухарина, что он, Бухарин, признается в своей вине за контрреволюцию. Бухарин в этом заявлении буквально повторяет содержание очередной передовой статьи газеты "Правда" о процессе, которую, конечно, не читал в тюрьме, но хорошо знал, каков будет ее основной тезис. Так, на допросе 5 марта Бухарин заявляет[172]:

"Мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, изменников, мы превратились в шпионов, террористов, реставраторов капитализма. Мы пошли на предательство, измену, преступления. Мы превратились в повстанческий отряд, организовали террористические группы, занимались вредительством, хотели опрокинуть советскую власть пролетариата".

Кажется, все ясно. Бухарин признается во всех грехах, которые ему приписываются в "обвинительном заключении". Но это только кажется. Когда же Вышинский захотел узнать конкретно — в чем же на деле заключались эти "преступления" (в которые Вышинский так же мало верил, как и Сталин), то выяснилось, что Бухарин был "шпионом" без шпионажа, "изменником" без измены, "убийцей" без убийства, "контрреволюционером" без контрреволюции.

Вышинский спрашивает Бухарина[173]:

— Скажите, подсудимый Бухарин, как практически это облекалось у вас в антисоветской деятельности?

На этот вопрос по существу (Вышинский знал хорошо, что общие декларации Бухарина без доказательства — ни для кого не убедительны.-А. А.) Бухарин старался ответить уклончиво, но как политик и былой лидер "правой оппозиции".

— Если сформулировать практически мою программную установку, то это будет в отношении экономики — государственный капитализм, хозяйственный мужик-индивидуал, сокращение колхозов, иностранные концессии, уступки в монополии внешней торговли и результат — капитализация страны.

Но это уже не контрреволюция, не измена, не убийство. Это самая ортодоксальная ленинская политика нэпа. Не такого ответа хотели от Бухарина Вышинский и Сталин. За такую "контрреволюцию" Бухарину мысленно аплодировала вся крестьянская Россия. Это даже опасное использование судебной трибуны для антисталинской пропаганды. Надо скорее "разоблачать" шпиона и убийцу Бухарина. Поэтому Вышинский торопится и переходит к конкретным вопросам:

Вышинский: Ваше отношение к убийству Кирова? Это убийство было совершено с ведома и по указанию "право-троцкистского блока"?

Бухарин: Это мне не было известно.

Единственным убийством на верхах партии, совершенным в СССР, было убийство Кирова. Его приписывали всем: и белогвардейцам, и троцкистам, и зиновьевцам. И все признавались в этом убийстве. Оказывалось, что в СССР было столько охотников убить именно Кирова, что только приходилось удивляться тому, что он был убит так поздно. Теперь решили убить Кирова руками бухаринцев. Но Бухарин не согласился лишний раз убивать Кирова. Это грозило, однако, разоблачением столь уже налаженной техники "перманентного" убийства Кирова. Вышинский поспешил вытащить на суд свидетелей "соучастников", чтобы уличить Бухарина. Но Бухарин одних отводит, других прямо объявляет "агентами-провокаторами". Тогда Вышинский прибегает к казавшемуся ему более надежным трюку. Он заявляет Бухарину, что в этом случае он спросит об этом самого друга Бухарина — Рыкова, которого Бухарин не может заподозрить в провокации и который, заметим, обычно отвечал Вышинскому в желательном духе.

Вышинский: Подсудимый Рыков, что вам известно по поводу убийства Кирова?

Рыков: Я ни о каком участии правых и правой части блока в убийстве Кирова не знаю[174].

С Кировым ничего не вышло. Даже Рыков подвел. Тогда, может быть, выйдет дело с "убийством", которое не состоялось, но которое, по единодушному свидетельству многих обвиняемых, планировал Бухарин[175].

Вышинский: В 1918 году вы не были сторонником убийства руководителей нашей партии и правительства?

Бухарин: Нет, не был.

Вышинский: А насчет убийства товарищей Ленина, Сталина и Свердлова?

Бухарин: Ни в коем случае.

Вышинский, конечно, вне себя. Он приглашает в суд старых лидеров лево-эсеровской партии, чтобы уличить Бухарина в заговоре против Ленина (а Сталин и Свердлов были присоединены без всякого основания), но единственная сенсация, которую они засвидетельствовали перед удивленным миром, — это то, что они сами были до сих пор в живых. И с Лениным номер не выходит.

Наконец, Вышинский обращается к самому важному обвинению — к шпионажу Бухарина. Тут уж Бухарину не оправдаться — рядом с ним сидят те, которые в фантастических подробностях рассказывают, как им Бухарин давал шпионские задания: Иванов, Шарангович, Файзулла Ходжаев. Да и сам Бухарин говорит, что он превратился в "шпиона" и "изменника"[176].

Вышинский: Вы в Австрии жили?

Бухарин: Жил.

Вышинский: Долго?

Бухарин: В 1912–1913.

Вышинский: У вас связи с австрийской полицией не было?

Бухарин: Не было.

Вышинский: В Америке жили?

Бухарин: Да.

Вышинский: Долго?

Бухарин: Семь месяцев.

Вышинский: В Америке с полицией связаны не были?

Бухарин: Никак абсолютно.

Вышинский: Из Америки в Россию выехали через…

Бухарин: Через Японию.

Вышинский: Долго там пробыли?

Бухарин: Неделю.

Вышинский: За эту неделю вас завербовали?

Бухарин: Если вам угодно задавать такие вопросы… (это многоточие стоит в отчете "Правды"-А. А.).

Вышинский: Никаких связей с полицией не завязывали?

Бухарин: Абсолютно.

Вышинский: Почему же тогда вы так легко пришли к блоку, который занимался шпионской работой?

Бухарин: Относительно шпионской работы я ничего не знаю.

Вышинский: Блок чем занимался?

Бухарин: Здесь прошли два показания относительно шпионажа — Шаранговича и Иванова, то есть двух провокаторов… Связь с австрийской полицией заключалась в том, что я сидел в крепости в Австрии, я сидел в шведской тюрьме, дважды сидел в российской тюрьме, в германской тюрьме.

Отчаявшись добиться от Бухарина чего-нибудь подобного "измене" родине, пусть даже против старой "царской родины" и так как двух главных свидетелей обвинения — Иванова и Шаранговича — Бухарин публично назвал провокаторами НКВД, то Вышинский был вынужден прибегнуть к помощи третьего свидетеля — к бывшему председателю правительства Узбекистана и члену ЦК партии Файзулле Ходжаеву[177].

Вышинский: Вы вели переговоры с Ходжаевым пораженческого и изменнического порядка?

Бухарин: С Ходжаевым я имел один-единственный разговор в 1936 году.

Вышинский: Вы говорили Ходжаеву, что уже имеется соглашение с фашистской Германией? Бухарин: Нет, не говорил.

Вышинский (к Ходжаеву): Говорил ли с вами Бухарин?

Хаджиев: Да, говорил. Он говорил, что надо нашу деятельность направить так, чтобы привести к поражению Советского Союза, что имеется соглашение с фашистской Германией…

Вышинский: Бухарин, вы были на даче Ходжаева? Бухарин: Да, был. Вышинский: Разговор вели?

Бухарин: Не такой, а другой разговор, тоже конспиративный.

Вышинский: Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре?

Бухарин: В "Логике" Гегеля слово "этот" считается самым трудным… (многоточие газеты "Правда".-А. А.).

Ссылка на "Логику" Гегеля прозвучала едкой иронией над античеловеческой логикой инквизиторов.

Много раз дебатировался вопрос — почему Бухарин, отрицая и опровергая любые конкретные обвинения в шпионаже, измене, убийстве, контрреволюции, в то же самое время признавал себя виновным в общей декларативной форме? Раздвоение личности? Служба высоким идеалам партии? Желание выиграть жизнь?

На все эти вопросы можно ответить категорически — ни того, ни другого, ни третьего. Тактика Бухарина, по моему глубокому убеждению, заключалась в том, чтобы добраться до суда, а добравшись, остаться там до конца только для одной цели: выступить последний раз против сталинского режима.

Признавая себя виновным на словах, Бухарин на деле разоблачал не только сталинскую технику инквизиции, но и открыто проповедывал свою старую программу "реставрации". Он был единственным на всех сталинских процессах, как справедливо замечает г. Маклин (что видно и из газеты "Правда"), который выступал с политической программой врага Сталина. Если бы Бухарин избрал другую тактику — тактику отрицания всякой вины, — то, конечно, он был бы расстрелян без суда, как были расстреляны многие другие члены ЦК и даже Политбюро. Нет никакого сомнения в том, что к Бухарину применяли те же методы физических пыток и избиений, как и к другим, но только в наиболее высоких нормах. Однако его не сломили. Ведь это было на том же процессе, на котором Крестинский в первый день заявил, что он не признает себя виновным, напугав тем самым не только суд, но и Вышинского. Но за одну ночь Крестинского привели в себя: на второй день на вопрос Вышинского продолжает ли он настаивать на своем отказе, — Крестинский ответил быстро: нет, он все признает, видите ли, ему вчера, очутившись в новой атмосфере суда и публики, "стыдно стало за свои преступления!" Это чисто сталинское объяснение успешно было вложено в его уста за несколько часов "физической работы" в кабинете Ежова.

Этого не удалось сделать с Бухариным. Его могли замучить до смерти, но Сталин предпочел провести его через суд хотя бы в качестве "полупризнающегося". Бухарин принял компромисс, задав людям "загадку", в которой не было ничего загадочного.

15 марта 1938 года смертный приговор не только над Бухариным и Рыковым, но и над провокаторами НКВД — Ивановым и Шаранговичем — был приведен в исполнение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.