Заговор 20 июля

Заговор 20 июля

В сего на Гитлера было осуществлено два покушения, причем оба имели довольно большие шансы на успех, помешали которому случайности. Покушавшиеся не имели возможности их предусмотреть. Первое, менее известное, осуществил мюнхенский столяр Георг Эльснер. Он заложил бомбу в деревянную колонну пивной «Бюргербраукеллер» в 16-ю годовщину «пивного путча» 9 ноября 1939 года. От ее взрыва погибли 7 «старых камерадов» — участников путча. Еще 63 человека были ранены. Однако к тому моменту Гитлер успел закончить свое выступление и покинуть пивную. В этот раз, из-за начавшейся войны, Гитлер говорил гораздо короче, чем обычно на годовщинах событий 1923 года, и спешил на совещание. Он не стал задерживаться в «Бюргербраукеллер», чтобы пообщаться со старыми товарищами, — это и спасло ему жизнь. Эльснер был типичным террористом-одиночкой и убежденным антифашистом, симпатизировавшим социал-демократам. Нацистская пропаганда обвинила в организации покушения британскую разведку, и в Голландии людьми Шелленберга были похищены двое британских агентов и представлены как соучастники Эльснера. Сам же столяр был убит в Заксенхаузене 9 апреля 1945 года, причем официально было объявлено, будто он погиб при налете англо-американской авиации.

После покушения 9 ноября 1939 года в залах, где выступал Гитлер, охрана стала размещать микрофоны для прослушивания. Однако это никак не могло предотвратить нового покушения, происшедшего не в зале, а на секретном совещании в «Вольфшанце».

Второй раз, как хорошо известно, Гитлер чуть не погиб от взрыва бомбы, которую полковник граф Клаус фон Штауффенберг взорвал в ставке Гитлера в Восточной Пруссии 20 июля 1944 года. Видя, что Гитлер ведет Германию в пропасть тотального поражения и безоговорочной капитуляции, Штауффенберг и другие участники заговора рассчитывали убить фюрера, захватить власть в стране и добиться заключения мира со странами антигитлеровской коалиции на условиях сохранения Германии в качестве независимого государства в границах 1937 года. Даже если бы покушение удалось, реальных шансов на реализацию своего плана у заговорщиков практически не было. Вряд ли возглавляемые Гиммлером войска СС после смерти Гитлера сдались бы без боя, а основная часть вермахта поддержала бы Бека, Герделлера, Вицлебена, Гепнера и Штауффенберга.

Покушение могло, вероятно, состояться и парой недель раньше, но помешали какие-то непредвиденные обстоятельства. А. Шпеер 15 апреля 1952 года писал в дневнике, который вел в тюрьме Шпандау: «Отчетливо помню, как я стоял со Штауффенбергом в «Бергхофе» у подножия большой наружной лестницы после совещания, в котором кроме нас двоих принимали участие только Гитлер, Гиммлер, Геринг, Кейтель и Фромм (не исключено, что присутствие Фромма, одного из руководителей заговора, остановило Штауффенберга. — Б. С.), — до покушения оставалось 14 дней. У Штауффенберга в руках был тяжелый портфель, в котором, видимо, уже тогда были бомбы, и мне пришло в голову на следующий день после 20 июля, когда стали известны подробности покушения, что этот портфель во время всего обсуждения стоял у моего кресла. А теперь, после утомительного заседания, в ходе которого Геринг, Гиммлер и Кейтель утвердительно кивали в ответ на монологи Гитлера, Штауффенберг заявил, что здесь собрались сплошь оппортунисты и психопаты. И никто не осмелился вымолвить ни слова. «С вами я все еще охотно могу побеседовать, но с этими идиотами уже не имеет никакого смысла», — сказал он мне. Он так и сказал «идиотами», и на мгновение меня охватил ужас. Ибо мы тоже иногда высказывали критические замечания, находили те или иные недостатки, но таких слов мы себе не позволяли. Штауффенберг не дождался от меня ответа, ибо как раз остатки моей лояльности по отношению к Гитлеру помешали мне что-либо сказать. Но я все-таки не выдал Штауффенберга, то же самое относится к Фромму и многим другим, которые с полным доверием ко мне критиковали слабость руководства».

Данная запись, между прочим, замечательна тем, что очень ярко характеризует самого Шпеера. После войны он всячески старался подчеркивать свою нарастающую оппозиционность Гитлеру и свое искреннее раскаяние в преступлениях Гитлера и нацистского режима, которому преданно служил. И в дневнике, где Шпеер пытался оправдаться перед победителями, историей и германским народом, он доходил до абсурда. Вот, мол, какой молодец — не донес на Штауффенберга! А что бы, интересно, он сказал Гитлеру? Что-нибудь вроде следующего: «Мой фюрер! Тут полковник Штауффенберг Геринга, Гиммлера и Кейтеля идиотами и оппортунистами обозвал!» (самого-то Гитлера Штауффенберг открыто не критиковал). И что бы ему на это ответил Гитлер? «Так они такие и есть»? Здесь Шпеер пытается выглядеть как Ленин в известном анекдоте: «Идет Ленин по Кремлю, увидел мальчика, дал ему яблоко. А мог бы запросто и бритвой полоснуть. Но ведь не полоснул!»

Показательно также, что офицеры и генералы сухопутных сил вынашивали планы устранения Гитлера еще с 1938 года и решились на покушение только в июле 1944 года. После высадки союзников в Нормандии и советского наступления в Белоруссии было понятно, что положение Германии безнадежно и война продлится уже не годы, а лишь месяцы.

Движущие силы антигитлеровской оппозиции военных хорошо охарактеризовал генерал Фридо фон Зенгер-Эттерлин. Сам выходец из Бадена и убежденный католик, он не питал ни малейшей симпатии к нацистскому режиму, но в то же время никак не был связан и с заговором 20 июля. Зенгер писал: «Гитлеровский режим не был следствием прусского милитаризма. Пруссачество на востоке от Эльбы — а только там оно и имело силу — всегда испытывало отвращение к этому режиму, если не сказать враждебность. Более того, многие другие офицеры поддерживали в этом тех, кто был воспитан в прусских традициях. Для них всех мерзко было оказаться под покровительством лидера с пролетарскими устремлениями, а они были достаточно проницательны, чтобы ясно осознавать опасность гитлеровского курса в международной политике. Среди многих его противников были Фрич, Бек, Хаммерштейн, Вицлебен, Гёппнер, Гальдер и Генрих Штюльпнагель. Никто не был в большей степени замешан в заговоре 20 июля 1933 года, чем юнкера с восточного берега Эльбы, с которыми был исторически тесно связан и прусский офицерский корпус.

Эти воспитанные в традиционном прусском духе офицеры оказались перед лицом трагедии, когда их призвали на войну, которую, по их убеждению, невозможно было выиграть. Они не хотели войны, но их воспитали и выучили для нее».

Интересное свидетельство о том, как развивались события в гитлеровской ставке в день покушения, оставил начальник личной охраны Гитлера группенфюрер СС Ганс Раттенхубер: «В четверг, 20 июля 1944 года, на 14 часов дня было назначено заседание военного совета, где между прочим должен был обсуждаться вопрос о вооружении дивизий «народных гренадеров» (ополченцев).

В связи с этим Гитлер пригласил принять участие в заседании непосредственно занимавшегося формированием упомянутых дивизий полковника графа фон Штауффенберга (являвшегося начальником штаба армии резерва. — Б. С.). Геринг и Гиммлер должны были также присутствовать на совещании.

Штауффенберг вместе с обер-лейтенантом Хефтером и начальником связи германской армии генералом Фельгибелем вылетели из Берлина в ставку и доложили о своем прибытии фельдмаршалу Кейтелю.

По неизвестной мне причине в последний момент начало совещания было перенесено на 13 часов 30 минут, т. е. на полчаса раньше. Так что об этом изменении не успели даже оповестить Геринга и Гиммлера.

Незадолго до того как Кейтель со Штауффенбергом пришли на совещание, последний незаметно, посредством плоскогубцев, вытащил предохранитель из адской машины, действие которой было рассчитано максимально на 30 минут, а затем заказал телефонный разговор с Верховным командованием сухопутных сил.

Кейтель и Штауффенберг пошли на совещание, а Фельгибель и Хефтер остались у помещения офицера Зандера, руководившего узлом связи в ставке. Здесь же остановилась также автомашина, на которой Штауффенберг и Фельгибель приехали с аэродрома.

По пути к бараку, где проводилось совещание, адъютант Кейтеля — майор Ион — хотел было помочь Штауффенбергу нести портфель (так как у Штауффенберга были раньше тяжело ранены обе руки), но Штауффенберг это резко отклонил.

Они вошли в барак, где уже были офицеры и куда вскоре вошел сам Гитлер.

На столе были разложены карты: слева — Восточного фронта, справа — карта Южного фронта, а на середине стола — карты Центрального и Северного фронтов.

Штауффенберг после приветствия Гитлера поставил портфель на пол, прислонив его к правой ножке стола, немного поговорил с генералом Буле (начальником управления оснащения сухопутных сил) и вышел из помещения к узлу связи под предлогом необходимости разговора по телефону, где его ожидали Фельгибель и Хефтер.

За это время обсуждение вопроса о положении на Южном фронте закончилось, и Гитлер подошел к середине стола, где находилась карта Центрального фронта. В это же время генерал Буле вызвал Штауффенберга, так как хотел ему передать какие-то распоряжения.

Когда Гитлер наклонился над столом, а Буле также подошел к этому столу, — последовал взрыв. Правая ножка стола была совершенно уничтожена. Находившаяся над ней часть стола с картой Южного фронта была выбита, а висевшая над столом люстра упала на голову генерал-полковнику Йодлю.

Штурмбаннфюрер СС Гюнше и майор Ион, стоявшие у окон, были выброшены силой взрыва наружу вместе с оконными рамами. Стенографу Бергеру оторвало обе ноги. Тяжелые ожоги и ранения получили генералы Шмундт и Кортен, а также подполковник Брандт, капитан Ассман, подполковник Боркман и генерал Боденшац. Бергер, Шмундт, Кортен, Брандт впоследствии умерли от полученных ран. Лишь один фельдмаршал Кейтель случайно остался невредимым.

Гитлер получил незначительные повреждения правой руки и стал плохо слышать на одно ухо. Взрывной волной брюки Гитлера были разодраны в клочья. Получив нервный шок, он не смог сам идти, и два охранника с трудом помогли ему добраться до своего бункера.

Немедленно после взрыва Штауффенберг, Фельгибель и Хефтер выехали на автомашине на аэродром, не узнав подробности о результатах произведенного покушения.

Начальник 1-го отдела охраны штурмбаннфюрер СС Хегель был на пути к бараку, когда раздался взрыв. Он увидел столб дыма и пыли и немедленно приказал закрыть входы и выходы из ставки.

Штауффенберг, Фельгибель и Хефтер доехали до караульного поста, где были задержаны, но после телефонного разговора с адъютантом коменданта ставки были пропущены. Так они добрались до аэродрома и немедленно вылетели в Берлин.

Хегель направился в помещение, где было совершено покушение, и после осмотра установил, что взрыв последовал не из-под половиц, а что взорвался предмет, стоявший на полу.

Хегель спросил вахмистра Адама, кто выходил из помещения во время заседания. Адам ответил, что выходил Штауффенберг и что он его ищет, так как им заказан телефонный разговор с Берлином. Свои подозрения в отношении Штауффенберга Хегель доложил Кейтелю и приехавшему в это время Гиммлеру. Тотчас же было установлено, что Штауффенберг, Хефтер и Фельгибель с подозрительной поспешностью вылетели в Берлин.

С санкции Гиммлера Хегель позвонил в Берлин начальнику IV управления СД Мюллеру и сообщил ему о происшедшем и подозрениях на Штауффенберга для принятия соответствующих мер. Мюллер немедленно учредил наружное наблюдение за Штауффенбергом, Фельгибелем и Хефтером сразу же после их прибытия на аэродром для установления круга заговорщиков.

Наружное наблюдение сопровождало их до квартир отдельных участников заговора... а затем в штаб генерал-полковника Фромма (командующего армией резерва. — Б. С.).

Когда Штауффенберг и Хефтер (Фельгибель поехал в другое место) доложили Фромму об «удавшемся покушении», последний их застрелил. Вероятно, Фромм уже знал, что покушение не удалось.

По приказу Гиммлера в ставку была направлена «особая комиссия гестапо» для проведения тщательного расследования на месте. Из членов комиссии припоминаю специалиста по взрывчатым веществам — штурмбаннфюрера СС Видемана...

В самом бараке, где произошел взрыв, комиссия обнаружила остатки портфеля, плоскогубцев, капсюля, и к концу дня вся картина покушения была уже ясна.

Шофер, отвозивший трех офицеров на аэродром, показал на допросе, что во время поездки почувствовал толчок, как будто кто-то из пассажиров выбросил что-то из машины. При осмотре местности была найдена вторая адская машина, выброшенная из автомобиля.

Анализ взрывчатки, как говорил мне Видеман, показал, что взрывчатое вещество было английского происхождения, однако оно могло быть произведено и в химической лаборатории имперского управления криминальной полиции.

В последующие дни были арестованы фельдмаршал фон Вицлебен, генералы Гёппнер и Штиф, обергруппенфюрер СА граф Гельдорф, а ряд офицеров, в том числе генерал Вагнер и полковник Фрейтаг фон Лорингофен покончили жизнь самоубийством.

В соучастии в покушении на Гитлера подозревался также начальник имперской криминальной полиции группенфюрер СС Небе, которому удалось бежать и некоторое время скрываться, пока он не был арестован в окрестностях Берлина...

Следует отметить, что, как показал генерал Штиф, покушение на Гитлера планировалось вначале в Берхтесгадене, однако не было осуществлено, так как заговорщики в силу особо тщательной охраны этого района не смогли бы оттуда выбраться.

Затем было намечено осуществить покушение в начале июля 1944 года около замка Клесхейм, где Гитлер должен был осматривать новые типы танков и военного обмундирования. Заговорщики хотели положить в ранцы трех солдат, демонстрировавших обмундирование, мины, которые должны были взорваться при малейшем натягивании одного из ремней на ранце. В этих целях взрывчатка была принесена в ставку командования сухопутными силами (лес Мауэрвальд), где ее хотели было зарыть, однако этому помешали сотрудники тайной полевой полиции, обнаружившие эту взрывчатку. По приказу заговорщика генерал-квартирмейстера Вагнера расследование по этому делу было прекращено.

Далее было установлено, что Штауффенбёрг приезжал с адской машинок также и в ставку Гиммлера, но имел ли он намерение совершить там покушение на Гиммлера — осталось невыясненным.

До осени 1944 года точное происхождение взрывчатого вещества, посредством которого заговорщики осуществляли покушение на Гитлера, не было установлено (взрывчатка оказалась трофейной английской и была предоставлена Штауффенбергу участвовавшими в заговоре офицерами абвера. — Б. С.). Возможно, что по этому поводу дал показания Небе, однако мне это неизвестно».

Опыт покушения 20 июля доказывает, что даже возможность пронести бомбу в помещение, где находился Гитлер, отнюдь не гарантировала успеха. Штауффенберг, потерявший в Тунисе правую руку и два пальца левой, не мог использовать для покушения пистолет, да и вытащить его и произвести прицельный выстрел во время совещания было очень мало шансов. Также не мог он взорвать бомбу или гранату, непосредственно метнув ее в фюрера. Оставалась только бомба со взрывателем замедленного действия. Но в этом случае покушающийся не знает, в каком положении по отношению к заложенному заряду будет находиться жертва в момент взрыва. Гитлера спас дубовый стол, над которым он склонился, рассматривая карту обстановки на фронте группы армий «Центр». Кроме того, полковник Брандт, которому мешал портфель Штауффенберга, передвинул его по другую сторону ножки стола, так что теперь массивная тумба заслонила фюрера от бомбы. Даже в столь благоприятных обстоятельствах для покушения, в которых оказался Штауффенберг, сумевший поставить портфель с бомбой у самых ног Гитлера, успех определялся только волей случая. Между прочим, если бы совещание не было перенесено в барак, а проводилось, как обычно, в бункере, где взрывная волна нанесла бы гораздо больший ущерб, то у Гитлера было бы существенно меньше шансов уцелеть. После того как фюрер остался жив, заговор был обречен на скорую ликвидацию. Ведь Штауффенберг и его соратники сразу после приземления в Берлине, по свидетельству Раттенхубера, оказались «под колпаком» у шефа гестапо Мюллера. У заговорщиков не было поддержки ни в народе, ни среди основной массы солдат и офицеров вермахта.

А. Шпеер справедливо отмечал в мемуарах, что «жизнь Гитлеру спасло то обстоятельство, что к 20 июля не успели закончить внутреннюю отделку его нового бункера и для проведения оперативного совещания выбрали предназначенное для меня легкое деревянное строение, в котором к тому же были распахнуты окна и двери. В замкнутом пространстве подземного помещения после такого мощного взрыва никто бы из присутствующих не уцелел».

Сразу после покушения, в ночь на 21 июля, Гитлер в качестве Верховного главнокомандующего издал приказ: «Небольшая кучка бессовестных предателей совершила покушение на меня и штаб вермахта, чтобы захватить власть в государстве. Провидение помогло предотвратить это преступление».

Гитлер, убежденный антихристианин, приписал свое спасение не Богу, а языческому Провидению. Через восемь часов после покушения он выступил с радиообращением к германской нации. Этот замечательный во многих отношениях текст я процитирую почти полностью:

«Немецкие граждане и гражданки!

Я не знаю, в который уже раз на меня подготовлялось и производилось покушение. Если я к вам сегодня обращаюсь, то делаю это по двум причинам:

Для того чтобы вы слышали мой голос и знали бы, что я невредим и здоров.

Для того чтобы вы узнали подробности преступления, которое не имеет себе подобного в истории немецкого народа.

Совсем маленькая клика тщеславных, бессовестных и в то же время преступно глупых офицеров создала конспиративный заговор, с целью устранить меня и вместе со мной ликвидировать командный штаб германских вооруженных сил. Бомба, подложенная полковником графом фон Штауффенбергом, взорвалась в двух метрах справа от меня. Ею был очень тяжело ранен ряд ценных моих сотрудников — один из них скончался.

Я сам остался вполне невредим, если не считать легких накожных ссадин, ушибов и ожогов. Я это воспринимаю как подтверждение данного мне Провидением поручения стремиться и впредь к осуществлению моей жизненной цели так, как я это делал до сих пор.

Ибо я могу перед всей нацией торжественно объявить, что с того дня, как я пришел на Вильгельмштрассе, у меня была лишь одна мысль — добросовестно исполнять мой долг и что, с тех пор как я убедился в неизбежности и неотложности войны, я знал, собственно говоря, только заботу и труд, и в бесчисленные дни и в бессонные ночи я жил только для моего народа.

В час, когда германская армия ведет тяжелейшую борьбу, и в Германии, как ранее в Италии, нашлась ничтожная, маленькая группа людей, которая полагала, что сможет нанести нации удар в спину, как в 1918 году. На этот раз они жестоко ошиблись.

Утверждение этих узурпаторов, что меня нет в живых, опровергается с момента, в который я, мои дорогие немецкие сограждане, обращаюсь к вам с этой речью. Круг, представляемый этими узурпаторами, исключительно мал (сразу вспоминаются знаменитые ленинские слова: «Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа», вполне применимые к Штауффенбергу и его товарищам. Их не мог поддержать не только народ, но и основная масса офицеров вермахта. — Б. С.). С германскими вооруженными силами, и в частности с германскими сухопутными войсками, он не имеет ничего общего. Это маленькая шайка преступных элементов, которая теперь будет беспощадно уничтожена.

Чтобы окончательно водворить порядок, я назначил рейхсминистра Гиммлера командующим всеми тыловыми войсками. Чтобы заменить временно выбывшего по болезни начальника Генерального штаба, я призвал вместо него в Генеральный штаб генерал-полковника Гудериана и назначил его, одного из испытаннейших военачальников Восточного фронта.

Во всех других учреждениях Рейха все остается без перемен. Я убежден, что мы после ликвидации этой ничтожной клики предателей и заговорщиков создадим в тылу ту атмосферу, в которой нуждаются бойцы на фронте. Ибо совсем недопустимо, чтобы в то время, когда на передовых позициях тысячи и миллионы солдат жертвуют последним, в тылу ничтожная шайка честолюбивых и жалких тварей могла бы пытаться препятствовать этой жертвенности.

На этот раз мы рассчитаемся с ними так, как это принято у нас, национал-социалистов. Я убежден, что в этот час каждый порядочный офицер и каждый храбрый солдат поймут наши действия.

Какая участь постигла бы Германию в случае, если бы покушение удалось, это могут представить, наверное, только совсем немногие. Я лично благодарен Провидению и Создателю не за то, что Он сохранил мне жизнь — жизнь моя состоит в заботе и труде для моего народа, — но я Ему благодарен за то, что Он мне дал возможность и впредь заботиться о народе и продолжать мою работу так, чтобы я мог ответить за нее перед моей совестью.

Долг каждого немца, кем бы он ни был, оказывать беспощадный отпор этим элементам, либо немедленно арестовывать, либо, при малейшем сопротивлении, без колебания уничтожать. Приказы по всем воинским частям отданы. Они будут беспрекословно исполнены согласно тем традициям повиновения, что присущи германской армии.

Еще раз я особо приветствую вас, мои старые соратники, потому что мне опять удалось избежать участи, которая для меня самого не таила ничего ужасного, но которая принесла бы много ужасов немецкому народу. Я вижу в этом перст Провидения, указывающий на то, что я должен продолжать мое дело, и поэтому я его и буду продолжать».

Заговорщики все же оказались отнюдь не «ничтожно малой шайкой». По обвинению в причастности к событиям 20 июля было арестовано несколько тысяч человек, из них около двухсот казнено, а еще несколько десятков офицеров покончили жизнь самоубийством.

Гитлер, предавая арестованных беспощадному Народному трибуналу, заметил: «На этот раз я расправлюсь с ними безо всякого снисхождения. Эти преступники предстанут не перед военным судом, где сидят их пособники и где затягиваются процессы. Они будут вышвырнуты из вермахта и предстанут перед Народным судом. Они не получат честной пули, а будут повешены как подлые изменники! Суд чести вышвырнет их из вермахта, и тогда можно будет судить их как гражданских лиц, так что они не запятнают престижа вермахта. Судить их следует молниеносно, не позволять им произносить никаких речей. И приводить приговор в исполнение в течение двух часов после его вынесения! Их следует вешать тут же без всякой жалости. И самое главное — не давать им времени для длинных речей. Ну Фрейслер (председатель Народного суда. — Б. С.) уж об этом позаботится. Это — наш Вышинский». Фюреру явно импонировал опыт советской «скорострельной» юстиции 30-х годов.

Впрочем, что любопытно, полтора месяца спустя, после катастроф в Румынии и во Франции у Фалеза, Гитлер даже пожалел, что не погиб от бомбы Штауффенберга. 31 августа 1944 года фюрер заявил: «Если бы моя жизнь закончилась 20 июля, это стало бы для меня избавлением от забот, бессонных ночей и тяжких душевных страданий!» Действительно, в конечном поражении Гитлер тогда уже ничуть не сомневался. А гибель в результате покушения позволила бы ему войти в историю непобежденным, да еще жертвой подлых предателей!

Повторю, что даже в случае успеха покушения у заговорщиков практически не было шансов захватить власть. Об этом хорошо написал после войны Ф. Зенгер: «Что оставалось делать? От Гитлера, наверное, можно было бы избавиться, но это не устранило бы всей банды гангстеров, державших бразды правления и готовых к тому, что их будут судить как преступников. Многие из моих молодых друзей (участников заговора. — Б. С.) мечтали, что западные державы начнут переговоры с новым германским правительством, состоящим из мятежных генералов. Они не понимали, что даже иностранцы, хорошо знавшие Германию... считали «милитаризм» ответственным за приход Гитлера к власти, хотя ни один слой населения страны не дал столько его противников, сколько германская армия. Они надеялись прослыть противниками Гитлера за рубежом, потому что считались таковыми в самой Германии, и это заставляло их верить в возможность переговоров. Однако наши противники были заинтересованы только в безоговорочной капитуляции, и в немалой степени причиной тому было сложившееся общественное мнение за рубежом».

Фактически, когда Зенгер говорит, что в вермахте было больше противников Гитлера, чем в других слоях населения, он имеет в виду не весь народ, а лишь его элиту. Действительно, среди представителей военной элиты оказалось больше открытых противников Гитлера, чем среди экономической элиты или, например, деятелей науки и культуры, особенно если брать тех, кто не эмигрировал, а остался в Германии. Что же касается шансов на успех заговора, то их действительно не было, даже в случае если бы Гитлер погиб 20 июля 1944 года. Ведь заговорщики располагали хоть какой-то поддержкой лишь среди командования и военной администрации Западного фронта. На Восточном фронте и в Италии, равно как и на территории Рейха, никаких командиров боевых частей и соединений на их стороне не было, а караульный батальон Отто Эрнста Ремера они двинули на берлинские правительственные здания только с помощью обмана о смерти Гитлера и попытке СС захватить власть, который очень быстро был разоблачен. Именно отсутствие сил не позволило заговорщикам изолировать основные центры власти в Берлине и прервать их связь с «Вольфшанце». После гибели Гитлера власть бы наверняка перешла к Герингу, в тот момент числившемуся официальным преемником фюрера. И его поддержали бы не только люфтваффе и флот, где подавляющее большинство офицерского корпуса симпатизировало нацистам, воссоздавшим эти виды германских вооруженных сил, но и большинство генералов, офицеров и солдат сухопутных сил, не говоря уж о войсках СС. Страны антигитлеровской коалиции, которых страшила боевая мощь вермахта, а не только завоевательные стремления Гитлера, и после гибели фюрера не отказались бы от требования безоговорочной капитуляции. И чем участники заговора 20 июля собирались привлечь на свою сторону народ и армию? Призывом сдаваться на милость тех, против кого тотальная пропаганда пять лет побуждала бороться не на жизнь, а на смерть? Даже если бы командующий Западным фронтом Клюге попытался в случае гибели Гитлера заключить перемирие с союзниками, его приказ вряд ли был бы выполнен. И исход путча был бы таким же, каким он и оказался в действительности.

Нельзя не признать, что Штауффенбергом и большинством его товарищей двигали благородные цели. Но необходимо подчеркнуть, что, к несчастью, надежд на успех их предприятия практически не было. В то же время некоторым из заговорщиков, например имперскому руководителю криминальной полиции группенфюреру СС Артуру Небе, в случае победы союзников грозила верная виселица за активное участие в «окончательном решении». В самые страдные месяцы 1941-го он командовал эйнзатцгруппой «Б» на Восточном фронте, уничтожившей около 50 тысяч евреев. А повесили его, по иронии судьбы, за участие в июльском заговоре. И никто уже не ответит, на что рассчитывали Небе и те немногие заговорщики. Неужели на то, что союзники откажутся от требования безоговорочной капитуляции и закроют глаза на совершенные при нацистах преступления?