Одна марка — 10 рублей

Одна марка — 10 рублей

Как уже упоминал Генрих Метельман, «русским можно было платить, а можно было и не платить». Борис Ковалев в книге «Нацистская оккупация и коллаборационизм в России 1941–1944» сообщает:

«В первые недели войны германские воинские части, реквизируя у крестьян сельскохозяйственные продукты, в отдельных случаях «расплачивались» занумерованными расписками с гербовой печатью, имевшей надпись «германские вооруженные силы». Бланки расписок были изготовлены типографским способом на простой бумаге и могли быть заполнены и подписаны любым офицером. В расписках было указано, что реквизированные продукты будут в ближайшее время оплачены командованием вермахта. Фактически же никакой оплаты так и не было произведено.

Позднее на всей оккупированной территории платежным средством были объявлены билеты германских кредитных касс (Eichskreditkassenschein — оккупационные марки). Они имели вид денежных знаков, но по существу являлись денежным суррогатом, не имеющим никакого реального обеспечения. Расчеты же в рейхсмарках, имевших золотое обеспечение, были на оккупированной советской территории категорически запрещены. Это делалось, чтобы избежать их накопления в руках местного населения. С этой целью даже жалованье солдатам на восточном фронте выплачивалось не в рейхсмарках, а в имперских кредитных банковских билетах.

Самый широкий размах приобрел бартер: натуральный обмен продуктов и предметов первой необходимости. В этих условиях немецкие власти выпустили распоряжение, в котором говорилось, что советские рубли являются законным платежным средством. Официальный курс обмена между немецкой маркой и рублем был установлен 1: 10.

Другим средством разграбления на оккупированной территории явилось установление чрезвычайно низких цен на подлежащие обязательной сдаче сельскохозяйственные продукты. С помощью соответствующей наценки для дальнейшей продажи в Германию общество торговли с Востоком создавало особую категорию цен — «шлюзовые цены» — еще один путь, для того чтобы свалить на население России часть военных, и особенно оккупационных, расходов. При обязательной «продаже» русскими крестьянами собранных сельскохозяйственных продуктов хозяйственная инспекция центральной группы армий установила в 1942 году следующие расценки (за 1 кг.): рожь — 2 руб. 50 коп., пшеница — 3 руб. 40 коп., ячмень — 2 руб. 30 коп. — 2 руб. 70 коп., горох — 3 руб., картофель — 60 коп.

К лету 1942 года в большинстве оккупированных областей были введены нормы обязательных поставок, объявлены заготовительные цены, за выполнение норм были обещаны боны на закупку промтоваров. Однако, согласно донесениям советской зафронтовой агентуры, «нормы назначаются в каждой области по произволу местных властей, а плата настолько низка, что не имеет никакого значения. Во многих же областях ни деньги, ни боны вообще не выдаются».

Если за что-то оккупанты иногда и платили, то это была сумма, значительно отличающаяся от рыночной стоимости. Например, за корову представители тыловых служб выплачивали 400–500 рублей. В то же время на рынке она стоила около 25 тыс. рублей.

С целью максимального изъятия продуктов питания в управах появились так называемые «заготовители». Официально они занимались закупкой в деревнях продовольствия для городского населения. Расплачивались «заготовители» не деньгами, а специальными бонами на определенные суммы. Предполагалось, что лица, сдавшие продукты, смогут по этим бонам приобрести в городских магазинах военно-хозяйственной инспекции необходимые товары народного потребления: одежду, махорку, спички, стекло, женское и детское белье. На практике это выливалось в очередной обман. Сельскохозяйственные продукты отправлялись в Германию, а в магазинах цены были выше рыночных. Затем товары в них вообще перестали продаваться русскому населению.

28 июля 1941 года министр гитлеровского рейха Тодт издал приказ об использовании в оккупированных областях русских рабочих на самых тяжелых работах и о запрещении оплаты их труда. В приказе говорилось: «На русской территории действуют другие правила использования рабочей силы, чем в Западной Европе. Использование рабочей силы нужно главным образом осуществлять в порядке трудовой и гужевой повинности без вознаграждения».

Однако зарплату на оккупированных территориях местному населению гитлеровцы все же платили, в первую очередь работникам коллаборационистских администраций; кстати сказать, была она довольно невысокой. В Курске, к примеру, месячное содержание бургомистра составляло 1500 рублей. Заработная плата мелких служащих колебалась от 300 до 700 рублей. Полицейский в оккупированном Ржеве получал 200 рублей (плюс паек). В Смоленской области зарплата волостных старшин составляла 400 рублей, писарей — 250, полицейских — 250 рублей. Правда, такая небольшая зарплата зачастую с лихвой компенсировалась с помощью взяток и поборов с населения.

Особым вниманием немцев пользовались журналисты и писатели как возможные пропагандисты «нового порядка», а также печатники. Значительная часть полиграфического оборудования осталась на территории врага и была им использована.

Так, в Смоленске типография, которая находилась в ведении городской управы, начала свою работу 12 августа 1942 года. Работающие там получали достаточно большое для оккупированной территории жалованье: от 450 до 1200 рублей в месяц. Первоначально она обслуживала нужды коллаборационистской администрации. В ней печатались различные бланки, квитанции, распоряжения, объявления. В типографии на различных должностях работали свыше 200 русских сотрудников.

Согласно официальной установке немецких властей, заработная плата на производстве и рыночные цены должны были остаться на уровне, существовавшем до оккупации. Действительность же была совсем иной.

В оккупированной Белоруссии зарплата большинства рабочих составляла от 200 до 400 рублей, высококвалифицированных — до 800 рублей в месяц, а директор завода «Металлист» в Борисове Поленчук получал 2500 рублей. Но даже этих денег не хватало на пропитание. Ведь на базаре пуд муки стоил 1000–1500 рублей, пуд картофеля — 500–700 рублей, литр молока — 30–40 рублей, яйца — 120–150 рублей за десяток, табак — 150 за 50-граммовую пачку, воз дров — 300–400, сахарин — 40 за 100 таблеток, поношенные туфли — 1500–2000, шерстяные брюки — 300–1000 рублей. Выручали только продовольственные пайки, повышенные для особо ценных работников, для служащих администрации и полицейских. Но подавляющее большинство трудившихся на предприятиях или в открытых немцами школах и больницах жили впроголодь. Некоторым помогали огороды.

Цены на продукты и другие необходимые для жизнеобеспечения товары все время поднимались. По данным Смоленской городской управы, за год, с лета 1942 года по лето 1943 года, цены на рынках Смоленска выросли на хлеб в четыре раза, на сало — в два с половиной, на туфли детские — в два, на мужское пальто — в пять раз.

«Население оккупированных районов находится в очень тяжелом положении, — отмечается в одном из документов штаба нашего Юго-Западного фронта, — все продукты питания и теплую одежду немцы отобрали. В городе Орджоникидзе — голод. Вследствие употребления населением в пищу мяса павших лошадей в городе эпидемия оспы. Торговли почти никакой нет, а если есть, то по непомерно высоким ценам. Так, например, литр молока стоит 40 руб., десяток яиц — 200 руб., коробок спичек — 18 руб. В городах и населенных пунктах промышленность не работает, за исключением небольших частных мастерских и мелких шахт. На базаре в Макеевке сильно развита спекуляция. Буханка хлеба стоит 150–200 руб., стакан пшеницы — 15 руб».

Практически такие же цены на хлеб и зерно были на базарах оккупированного фашистами Ржева (хлеб — 100 200 рублей, одно яйцо — 20, немецкий леденец «Бом-Бом» — 100 рублей штука и т. д.), да и в других, оставшихся под немцами, городах было не лучше, если не хуже.

«На весь город имеются всего два спекулянта, которым разрешено ездить в тыл за продуктами. Они потом эти продукты меняют на вещи. За деньги ничего купить нельзя. Да и деньги все исчезли, — пишет в своем дневнике в ноябре 1942 года Лидия Осипова. — Хлеб стоит 800–1000 рублей за килограмм, меховое пальто — 4000–5000 рублей.

Совершенно сказочные богатства наживают себе повара при немецких частях. Продали мои золотые зубы. Зубной врач за то, чтобы их вынуть, взял с меня один хлеб, а получила я за них два хлеба, пачку маргарина, пачку леденцов и полпачки табаку. Продавать и менять, кажется, совсем уже нечего. Решилась я и пошла продавать свое обручальное кольцо к одному немецкому повару. Этот негодяй предложил мне за кольцо в 15 граммов червонного золота один хлеб и полпачки табаку. Я отказалась. Лучше помереть с голоду, чем потакать такому мародерству.

…Посоветовали мне сходить в комендатуру к повару, который только что прибыл на фронт и еще не разжирел. И произошло настоящее чудо. Повар взял мое кольцо… ухватил мой рюкзак и стал сыпать в него муку безо всякой мерки. Скреб совком по дну бочки и ругался, что муки мало. Насыпал примерно треть рюкзака. Потом спросил, хочу ли я сахару. САХАРУ! Пихнул пакет сахару в 2 кг. Я осмелела и попросила хлеба. «Фюр дих» («для тебя»), — пробормотал повар и положил три хлеба. Увидел огромный кусок мяса, отрубил чуть ли не половину и тоже запихал в рюкзак. Я боялась перевести дыхание, чтобы он не опомнился и сказка бы не прекратилась»