Изменения в составе населения: город и деревня

Изменения в составе населения: город и деревня

В результате экономического подъема к 1870 г. возникли нация и экономика, по большей части индустриальная и городская. Хотя в 1851 г. многие думали, что рост городов вскоре приостановится, он стал еще более интенсивным. К 1901 г. только пятая часть населения Англии и Уэльса жила в сельской местности, т. е. 80 % жителей были горожанами, что гораздо больше, чем в любой другой стране Европы того времени, и ситуация оставалось такой вплоть до 70-х годов XX в. К 1901 г. в Великобритании насчитывалось 74 города с населением свыше 50 тыс. человек, а Лондон (который викторианцы называли «метрополис») увеличил количество жителей с 2,3 млн в 1851 г. до 4,5 млн в 1911 г. (если считать вместе с пригородами — то до 7,3 млн человек). Причем самый быстрый рост был отмечен не в прежних центрах промышленной революции, вроде Ливерпуля и Манчестера, а в небольших городках типа Селфорда, расположенных вокруг одного индустриального центра. Теоретик городского планирования поздневикторианского периода Патрик Геддес называл процессы объединения нескольких городов, образующих одно большое урбанистическое пространство, «конурбациями». В Британии к 1911 г. существовало уже семь подобных городских регионов, в то время как в остальных европейских странах их было не более двух. К ним относились: Большой Лондон (7,3 млн человек), Юго-Восточный Ланкашир (2,1 млн), Западный Мидленд (1,6 млн), Западный Йоркшир (1,5 млн), Мерсисайд (1,2 млн), Тайнсайд (0,8 млн) и Центральный Клайдсайд (около 1,5 млн человек) — и все это в стране с населением всего в 40 млн человек. Некоторые города выросли за полстолетия буквально из ничего, например, Миддлсбро, город угля и стали с населением 120 тыс. человек. В большинстве таких «конурбаций» весьма значительную часть жителей составляли выходцы из Ирландии, среди которых больше, чем где-либо еще, были популярны идеи «оранжевых и зеленых». В конце XIX столетия в Лондоне и Лидсе образовались довольно большие еврейские общины, состоявшие из жертв «депопуляции сельских районов» некоторых восточно-европейских стран, такой же жестокой, как картофельный голод в Ирландии.

В XX в. аналогичный стремительный рост городов являлся характерной чертой слаборазвитых стран, но в XIX в. этот феномен не имел прецедента. Найти какие-то общие черты во внешнем облике городов того времени довольно трудно, поскольку их архитектурные стили и стандарты строительства существенно различались. Каменные, практически несокрушимые дома Глазго, маленькие, тесно прижатые друг к другу домики шахтерских поселков, нередко выстроенные из плохого кирпича, и красивые загородные коттеджи мелкой и средней буржуазии — эти разные строения объединяло только одно: как правило, их чаще арендовали, а не покупали, хотя количество владельцев к концу XIX в. выросло. Одни города, построенные под наблюдением муниципальных советов в соответствии с хорошо составленным градостроительным планом, имели парки, библиотеки, концертные залы и бани; другие целиком отдавались на произвол частных застройщиков-спекулянтов.

Главной особенностью растущих городов являлись железные дороги, благодаря которым впервые возникла единая национальная экономика. Они изменили внешний облик городов, пространство в центре заняли вокзалы и сортировочные станции; железные дороги обеспечили недорогой проезд из предместий и позволили состоятельным людям жить за городом. Вместе с тем они покрыли все вокруг ужасной копотью. Отличительной особенностью викторианских городов были грязь и шум: грязь — от поездов, фабричных труб, домашних печей и лошадей; шум — от повозок и экипажей, громыхающих по булыжным мостовым. Когда в начале XX в. автомобили постепенно стали заменять лошадей, все сразу заметили, насколько тише и чище стало в центрах городов. Но шум, грязь и плохое жилье — привычное дело в то время, поэтому настойчивые требования улучшить условия городской жизни возникли далеко не сразу. Для большинства викторианцев производство оправдывало всё. Такой взгляд нашел полное отражение в книге леди Белл Флоранс «На заводе» — классическом исследовании образцового промышленного города Мидлсбро, главным занятием жителей которого было производство железа: «Отсутствие романтического прошлого и великих традиций не помешало Мидлсбро, стремительно выросшему до гигантских размеров, приобрести достоинство иного рода — достоинство силы способности высоко вознестись, не опираясь на историческую основу, без помощи пьедестала Времени… И хотя в нем не найдешь прелести и обаяния старины, зато промышленные города обладают своеобразной привлекательностью и красотой… Высокие трубы, огромные, неуклюжие сушильные печи и домны, кажущиеся в дымной зимней полутьме башнями и горными вершинами… На этот железоделательный город нужно любоваться ночью и в сумерки, днем он окутан дымом, ночью — освещен столбами пламени».

За двадцать лет, минувшие после всемирной выставки, динамичное развитие городов, вызванное отчасти тем оборудованием, которое было на ней показано, отразилось и на деревне. Большие затраты на удобрения и дренаж почвы, новые строения и машинное оборудование, например косилки и молотилки, а также шоссе, связавшие фермы с железными дорогами, — все то, что называлось «интенсивным земледелием», опровергало утверждение, что свобода торговли означает конец деревенскому существованию. Произошла серьезная модернизация сельского хозяйства, причем во всех отношениях, включая мораль. Возникли даже сомнения, останется ли деревня оплотом традиционной религии, поскольку многие там обратились к нонконформизму, а некоторые даже к материализму.

Новое поколение сельских жителей, энергичное и напористое перехватило те доходы, на которые ранее сонно и размеренно жило деревенское общество, описанное Энтони Троллопом в романах о Барсетшире. В 1868 г. 80 % всех продуктов питания, потребляемых в Соединенном Королевстве, по-прежнему производилось в Британии. Однако несмотря на интенсивное земледелие, многие сельские районы, особенно в Ирландии и Шотландии, оставались катастрофически недокапитализированными. Соха и ручная веялка все еще служили обычными орудиями труда на севере и западе горной Шотландии даже в начале XX в.

В 70-х гг. XIX в. случилось несколько неурожаев подряд. Ситуация усугубилась в результате освоения североамериканских прерий; доставка продовольствия из этого региона, а также шерсти из других заморских территорий стала быстрой и дешевой, что привело к «великой депрессии». Только производство молока, сена и соломы выдерживало зарубежную конкуренцию. Особенно значительно упали цены на зерно — основной продукт восточной части страны. Однако фермеры, особенно мелкие, не сумели быстро понять, что это не временные изменения, и не перестроились на удовлетворение возросшего спроса на молочные продукты. Животноводческий Запад страны меньше пострадал во время кризиса.

По мере роста городов значение сельского хозяйства в экономике уменьшилось, и кризис ускорил этот процесс: 1851 г. на долю сельского хозяйства приходилось 20,3 % национального дохода, а в 1901 г. — всего 6,4 %. Основную часть продовольствия и сельскохозяйственного сырья, например шерсти, Британия импортировала — факт, имевший большое стратегическое значение. Требования защитить сельское хозяйство не получили широкой поддержки даже внутри партии тори — во всяком случае, не до такой степени, чтобы внести изменения в фискальную систему фритреда. Некоторые либеральные сторонники земельной реформы, для которых протекционизм был исключен в принципе, считали небольшие землевладения решением проблемы (кампания 1885 г. проходила под лозунгом «три акра и корова»). Комиссия по мелким фермам для Шотландского нагорья (1886) созданная специально, чтобы объединить мелких арендаторов и освободить их от вмешательства лендлордов, оказалась единственным заметным достижением в этой области, хотя и весьма значимым по своим результатам, как показали дальнейшие события.

Более высокая оплата труда в городах за меньший рабочий день, механизация сельского хозяйства в 50-60-х годах, депрессия в последней четверти XIX в. — все это привело к значительному сокращению численности населения в деревнях. Великий исход направлялся в шотландские и английские города, в угледобывающие районы (особенно в Уэльс), в колонии и в армию. В период между 1861 и 1901 гг. количество работников-мужчин в сельской местности сократилось более чем на 40 %. Число переселившихся в города женщин оказалось ниже, поскольку им не так просто было найти там занятие. За счет этого образовался значительный дисбаланс между мужской и женской частями населением, хотя многие незамужние женщины тоже шли работать в города домашней прислугой, в чем им помогали такие агентства по занятости, как Общество взаимопомощи для девушек.

Деревня чувствовала себя деморализованной и забытой, но принимала свою судьбу с равнодушием, свойственным любому обществу, находящемуся в состоянии упадка. Романы Томаса Харди были созданы именно в период между 1872–1896 гг., т. е. как раз во время депрессии в сельском хозяйстве. Они с удивительной точностью передают ощущение беспомощности деревенского общества перед далекими и неподвластными ему силами, управляющими судьбами всех обитателей села. Хотя Харди рассказывал в исторических по форме романах о деревенских традициях и обычаях, которых уже не существовало, его сочинения звучали вполне современно. Торговец зерном Майкл Хенчард, герой романа «Мэр Кестербриджа», разорился, потому что не сумел приспособиться к новым методам торговли. Вот как Харди описывает его состояние в момент финансового банкротства: «Размышляя, он все более приходил к заключению, что против него работает какая-то сила». Все романы уэссекского цикла описывают «всеобщую драму страдания» как распад цивилизации. В 1895 г. Харди, говоря о своих романах, так характеризовал происходящее: «Корень зла заключается в том, что крестьянина, постоянного жителя деревни, бывшего хранителем местных традиций и нравов, сменил более или менее временный наемный работник, что нарушило непрерывное течение местной истории, сыграв роковую роль в деле сохранения легенд, фольклора, традиционных межсоциальных отношений и ни на кого не похожих личностей. Для всего этого нужно, чтобы люди поколение за поколением были привязаны к земле на одном и том же месте». К счастью, такие фольклористы, собиратели народных песен и танцев, как Сесил Шарп и Марджори Кеннеди-Фрейзер, записали и сохранили для нас некоторую часть наследия деревенской жизни Британии, прежде чем она исчезла без следа.

Разрыву с сельскими традициями способствовали Уайтхолл и Вестминстер. Меры в области образования — например закон об образовании в Шотландии 1872 г. — был направлен на то, чтобы побудить жителей Шотландии и Ирландии, говоривших на гэльских языках, и жителей Уэльса, говоривших на валлийском, перейти на английский, а также на то, чтобы подготовить крестьян к городской жизни. В период между 1850 и 1900 гг. изменения в жизни села и в образовательной политике нанесли этим языкам сокрушительный, а в Шотландии — почти смертельный удар. Однако в 1889 г. активность на местах в Уэльсе защитила преподавание на валлийском языке в школах.

В некоторых районах между городом и деревней постоянно происходила интенсивная миграция жителей: обычно рабочие уходили в деревню на сбор урожая, а обитатели небольших городов не упускали случая побраконьерничать в окружающих лесах. Часть рабочих, особенно шахтеры, жили в деревнях рядом с полями и вересковыми пустошами и в свободное время устраивали собачьи бега и гоняли голубей, т. е. предавались развлечениям, имевшим тогда сельский привкус. Средний класс покупал дома за городом, пользуясь низкими ценами на землю. Для тех представителей имущих классов, у кого был острый финансовый нюх, деревня стала дорогой «игровой площадкой», местом проведения уик-энда. Но для большинства жителей больших городов она превратилась в отдаленную, даже опасную местность, населенную странными людьми с устаревшими выговором, одеждой и манерами. В комедии Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным» (1895) верно схвачен этот надменный столичный тон:

Леди Брекнел…Земля теперь не приносит ни дохода, ни удовольствия. Она дает человеку положение и мешает его сохранить. Вот и все, что можно сказать о земле.

Джек. У меня есть дом в деревне с участком земли, конечно, что-то около полутора тысяч акров, полагаю. Но мой доход от него не зависит. Насколько я знаю, браконьеры — это единственные люди, которые хоть что-то получают с этой земли.

Леди Брекнел. Дом в деревне!..Надеюсь, у вас есть дом в городе? Такая простая и неиспорченная натура, как моя Гвендолин, не может жить в деревне!

Но, несмотря на это, воображение жителей города продолжало рисовать картины счастливого деревенского прошлого. К какому бы социальному слою горожанин ни относился, он хотел иметь дом с садиком и, если была возможность, арендовал участок земли. Тем самым создавалась иллюзия сельской жизни в городе, оставляя за скобками реальные трудности деревенского быта. Архитектура и планирование городов также отразили эту тоску по сельской жизни, ярким выражением которой стал проект Борнвилла для квакеров — владельцев фирмы «Кэдбери» и движение «Город-сад» в конце XIX в.