Двадцатые годы

Двадцатые годы

После того, как мир был восстановлен, казалось, ничего не изменилось. Триумфальная победа Ллойд Джорджа на выборах в декабре 1918 г. показала, что патриотизм и единство военных лет распространились и на мирное время. Выборы назвали «купонными», поскольку кандидатам, поддерживавшим правящую коалицию, выдавали что-то вроде верительных грамот. Премьер-министр почти единогласно был провозглашен «человеком, который выиграл войну» и стал самой влиятельной политической фигурой со времен Оливера Кромвеля. Вердикт электората оказался убедительным: 526 представителей (из них 136 либералов, остальные — юнионисты) поддержали коалицию и только 57 лейбористов и 26 независимых либералов были против. Но если рассмотреть эти результаты повнимательнее, можно прийти к другим выводам. У Лейбористской партии в Парламенте насчитывалось только 57 представителей, но за ними стояли 2,5 млн избирателей. И было очевидно, что вскоре лейбористы добьются большего успеха на выборах. В Ирландии, на юге Шинн фейн получила 73 места из 81. Ее представители покинули Вестминстер и организовали в Дублине собственный неофициальный парламент. Тем не менее мандат премьер-министра и его партнеров по правительству военного времени казался совершенно неоспоримым.

Кроме того, выборы как будто бы подтверждали, что социально-экономическая ситуация в стране во многих отношениях быстро восстанавливается. Многие контролирующие органы и аппарат государственного коллективного руководства военного времени исчезли, будто их и не было. Основные отрасли промышленности — железные дороги, предприятия транспорта и даже шахты — вернули их прежним хозяевам, хотя их владельцев ненавидели в народе больше всех остальных капиталистов. Правительство вело последовательную финансовую политику возвращения к золотому стандарту. Это влекло за собой дефляцию и постоянное сокращение выпуска бумажных денег, которых было много напечатано во время войны. Казалось, Лондон, классовая система и частнособственнический капитализм продолжают править бал. Чтобы показать, что теперь это капитализм с человеческим лицом, в 1919–1920 гг. правительство начало лихорадочную реформаторскую деятельность. В ходе избирательной кампании Ллойд Джордж больше выдвигал себя как социального реформатора, создающего «страну, подходящую для героев», чем напоминал о своих шовинистских намерениях повесить кайзера или «придавить немцев так, чтобы они и пикнуть не могли». Затем последовала кратковременная, но бурная деятельность по усовершенствованию систем образования и здравоохранения, были увеличены пенсии и создана система страхования на случай безработицы. Но самой впечатляющей стала программа строительства жилья, затеянная министром-либералом доктором Кристофером Аддисоном при вынужденной поддержке Министерства финансов. В период между 1919 и 1922 гг. на государственные деньги было построено более 200 тыс. домов, что положило начало хотя и ограниченной, но своевременной кампании по преодолению самой тяжелой социальной проблемы в стране.

Однако очень скоро пришло горькое осознание того, что жизнь еще очень далека от нормы и восстановить ее в том привычном виде, в каком она протекала до 1914 г., будет нелегко. После потери многих заграничных рынков и продажи заморских инвестиций для покрытия военных расходов возникли новые, не требующие отлагательства экономические проблемы. Самая угрожающая из них — огромный рост национального долга — постоянно обсуждалась на первых полосах газет. В 1914 г. его непогашенная часть равнялась 706 млн фунтов стерлингов, а шесть лет спустя она выросла до 7875 миллионов. В результате начали раздаваться страстные призывы к «экономии», прекращению «пустых» расходов на государственные нужды и к необходимости вернуться к сбалансированному бюджету и твердой валюте, пострадавшей от стремительной инфляции 1918–1919 гг.

И в политике дела обстояли отнюдь не благополучно. Коалиция Ллойд Джорджа пришла к власти при неблагоприятных обстоятельствах — «купонные» выборы 1918 г. проходили в обстановке секретности, поэтому право нового правительства на власть начали подвергать сомнению. Более того, поскольку правительство являлось коалиционным, внутри него постоянно возникали разногласия и напряженность между либеральным премьер-министром и его консервативными коллегами по поводу внутренней, внешней и имперской политики. Сам Ллойд Джордж вел себя подобно олимпийскому богу, восседающему где-то на международных мирных конференциях и не имеющему дела с Палатой общин. Он был премьер-министром без партии, беззаботным авантюристом в отношении своих финансовых и сексуальных связей. Все это не вызывало ни доверия, ни симпатии. Таким образом, единение нации, характерное для первого периода после прекращения военных действий, вскоре исчезло и сменилось новыми конфликтами.

Коалиция оказалась перед лицом целой серии вызовов, что постепенно подрывало ее право на власть. Возникли новые политические модели, которые оказывали влияние на британскую историю все последующие двадцать лет. С левого фланга на Ллойд Джорджа нападали либералы, жестко критикуя его за пренебрежение к старым священным принципам свободной торговли. Политика, проводимая им в Ирландии, вызывала еще большее возмущение. В 1919–1921 гг. правительство вело войну против Ирландской республиканской армии (ИРА), используя политику возмездия и прибегая к помощи дополнительных подразделений, нанятых на деньги Короны. Эти наемники, которые должны были поддерживать армию и полицию, совершили в Ирландии немало кровавых злодеяний. В декабре 1921 г. Ллойд Джордж, по натуре умелый переговорщик, сумел заключить мир с лидерами Шинн фейн — Артуром Гриффитом и Коллинзом. В январе 1922 г. было создано Ирландское свободное государство, в состав которого вошли 26 католических графств, а 6 протестантских графств Ольстера на северо-востоке остались в составе Соединенного Королевства. Но такой крутой разворот в политике оказался слишком запоздалым, чтобы восстановить доброе имя Ллойд Джорджа в представлении либералов.

Среди лейбористов и профсоюзных деятелей премьер-министр полностью утратил репутацию защитника трудового народа, которую он долгое время имел. В 1919–1921 гг. его правительство для подавления общенациональных забастовок шахтеров, железнодорожников и других трудящихся (даже полицейских), применяло самые суровые меры, включая чрезвычайные и используя войска в качестве штрейкбрехеров. Кроме того, правительство не смогло предотвратить рост массовой безработицы, которая охватила более миллиона рабочих и оказала губительное воздействие на старые индустриальные районы. Случаи, когда правительство шло на прямой обман горняков, например игнорирование доклада Сэнки, в котором предлагалось в 1919 г. национализировать шахты, или дальнейший подрыв единства «тройственного союза» профсоюзов, для того чтобы вновь нарушить планы шахтеров в «Черную пятницу» (15 апреля 1921 г.), глубоко врезались в память рабочего класса. Правительство, избранное для того, чтобы укрепить национальную солидарность и социальное единство, сделало классовые различия еще глубже, чем прежде. Коалицию атаковали не только слева, все чаще на нее нападали справа. Консерваторы жаждали возвращения к независимой партийной политике, чтобы освободиться от авантюр деспотичного премьер-министра и его последователей. Несмотря на то что коалиция просуществовала почти четыре года, она находилась в очень трудной ситуации. А Ллойд Джордж как премьер-министр оказался в безвыходном положении.

Кроме того в стране усиливалось разочарование результатами мирных договоров и всей «версальской системой». Мир, подписанный в 1919 г., становился все менее популярным, поскольку был достигнут с помощью секретных соглашений, заключенных Британией с союзниками в ходе войны, и содержал несправедливые требования, предъявленные побежденной Германии и касающиеся финансовых репараций и территориальных уступок. Лучше всех эти настроения выразил в книге «Экономические последствия мира» (1919) экономист Дж. М.Кейнс. Труд этого советника Казначейства по финансовым вопросам, который в знак протеста подал в отставку во время работы Парижской мирной конференции, быстро стал бестселлером по обе стороны Атлантики. В книге убедительно доказывалось, что репарации, наложенные на Германию, приведут к ее финансовому краху, что, в свою очередь, ослабит всю экономику Европы. Кейнс ярко рассказал о лихорадочной и коррумпированной атмосфере, в которой версальские миротворцы заключали тайные сделки. Ллойд Джорджа он называл «человеком без корней». Попытки премьер-министра выступать на различных международных конференциях в роли миротворца Европы перестали приносить ему популярность. Британия больше не желала, по меткому выражению Бонар Лоу, быть «мировым полицейским». Пусть империя стала больше, чем прежде, но ей не следовало связывать себя обязательствами в Европе. Иначе страну постигнет новая трагедия, как это случилось в августе 1914 г. Окончательный удар коалиции Ллойд Джорджа нанесли события октября 1922 г., когда Британия едва не вступила в войну с Турцией по поводу греческих земель в Малой Азии и защиты Проливов. И консерваторы, и левые восстали против нового разжигания шовинистических настроений. Опора правительства на правых оказалась несостоятельной. Девятнадцатого октября 1922 г. Ллойд Джордж ушел в отставку и остаток своей жизни провел как политический изгой.

В стране существовало два вида оппозиции правительству Ллойд Джорджа. Главными фигурами здесь были Макдональд и Стэнли Болдуин, которые немало сделали для свержения коалиции в октябре 1922 г. Макдональд, питавший иллюзии в отношении построения «прекрасного нового мира» и интернационалист утопического толка, стал ярким выразителем взглядов растущей Лейбористской партии, которая во время выборов 1922 и 1923 гг. быстро увеличивала количество мест в Парламенте. Он умудрялся соответствовать интересам социалистического Клайдсайда и социальным традициям лондонского истеблишмента. Другой, более влиятельной фигурой являлся Болдуин, пользовавшийся доверием консерваторов из респектабельного среднего класса городских предместий и ортодоксальных патриотов. Всех их беспокоили политические эксперименты Ллойд Джорджа и авантюризм его послевоенной внешней политики. Болдуин занимал пост премьер-министра в 1923–1924,1924-1929 и 1935–1937 гг. и показал себя самым подходящим лидером для Британии, стремившейся к возвращению спокойствия и социального мира.

В других сферах общественной жизни тоже происходили постоянные потрясения и перевороты. Многое, что казалось в предвоенный период незыблемым, теперь стремительно менялось. В Уэльсе и Шотландии появились не очень влиятельные движения представителей интеллигенции, которые, как предполагалось, угрожали единству Соединенного Королевства. По ирландскому образцу были образованы две небольшие националистические партии: Плайд Кимру (Plaid Cymru) в 1925 г. в Уэльсе и Национальная партия Шотландии в 1928 г. Однако свою роль им предстояло сыграть лишь в отдаленном будущем.

Благодаря тому что довоенные гиганты: Редьярд Киплинг, Томас Харди, Эдвард Элгар и Латьенс — были еще живы и продолжали творить в искусстве, литературе, музыке и архитектуре, влияния авангардистских течений, которые стали выразителями «модернизма» и протеста, еще не чувствовалось. Но главные работы писателей-романтистов Джеймса Джойса и Д.Г.Лоуренса были уже написаны. Однако все созданное Лоуренсом после «Влюбленных женщин», увидевших свет в 1920 г., где еще слышалось эхо военных лет, казалось довольно невыразительным. Творения интеллектуалов и художников, принадлежавших к Блумсберийской группе, отличались новаторством. В частности, романы Вирджинии Вулф, для которых характерны тонкое описание человеческих характеров и необычная свободная форма изложения, стали свидетельством живучести модернизма в литературе. Более ортодоксальный роман «Поездка в Индию» (1924) Э.М.Форстера — писателя, не входившего в Блумсберийскую группу, но связанного с ней, излагал взгляды автора на взаимодействие западной и восточной культуры и описывал закат кичливого, с его точки зрения, либерального гуманизма. Самым значительным и новаторским явлением в английской поэзии стала поэма «Бесплодная земля» (1922) Т.С.Элиота с ее тревожными ритмами и образами. Произведение пронизывает настроение христианского смирения и тихой меланхолии, что точно отражало один из влиятельных аспектов культуры 20-х годов.

Для театра этот период не стал особенно плодотворным, если не считать пьесу Бернарда Шоу «Святая Иоанна», в которой автор выразил свои глубокие философские воззрения. Для искусства и архитектуры те годы тоже не были отмечены ничем выдающимся. Такие художники, как Бен Николсон, все еще находились в поисках своего стиля, другие, вроде Пола Нэша, топтались на месте. В живописи только Блумсберийская группа выдвинула несколько бунтарей, таких, как художественный критик и покровитель искусств Роджер Фрай, художники Дункан Грант и Ванесса Белл, которые пытались разбить застывшие формы реалистического изобразительного искусства.

Деятельность Блумсберийской группы, объединившей писателей, художников, а также такие известные фигуры, как экономист Дж. М.Кейнс, публицист Литтон Стрэчи, их философ и наставник Д.Э.Мур, стала отражением многих сильных и слабых сторон культуры 20-х годов. Блумсберийцы искренне стремились сделать открытия модернистских поэтов и художников-сюрреалистов континентальной Европы достоянием британской культуры. Сочетание культа нового и борьбы с предрассудками особенно ярко выразилось в сатирах Стрэчи на выдающихся личностей викторианского периода, включая королеву. Негативной чертой их деятельности было культивирование врожденного, почти племенного родства между художественными натурами, и со временем блумсберийцы превратились в закрытый анклав с некоторыми династическими традициями. Писатели 30-х годов критиковали группу за то, что она превратилась в новую культурную элиту. Они нападали на блумсберийцев, обвиняя их в увлечении чистой эстетикой в ущерб моральным проблемам и критикуя за пренебрежительное отношение к политическим и общественным вопросам. Возможно, именно деятельность Блумсберийской группы способствовала дальнейшему расколу искусства на искусство для избранных и на искусство для масс.

Течения в искусстве, выразившие бунтарские и свободолюбивые настроения, отражали запросы социальных движений того времени. Женщины, получившие частичное право голоса в 1918 г., а затем окончательно и полностью в 1928-м, теперь могли пользоваться самыми различными свободами: курить, посещать развлекательные учреждения, например кинотеатры, вести куда более открытую и не скованную условностями «сексуальную жизнь», носить одежду менее однообразную и строгую. Однако воспетая в мемуарах «веселая молодежь» 20-х годов, для которой как бы специально писал сатиры и пьесы Ноэл Коуард, была весьма ограничена в своем мировоззрении. Обычно ее представители принадлежали к среднему или высшему слою общества и воспитывались в частных школах, а затем в университетах Оксфорда и Кембриджа. В частности, Оксфорд ассоциировался со свободным культурным самовыражением, окрашенным некоторой склонностью к декадентству или нигилизму (или к тому и другому вместе). В 30-х годах этот университет (ошибочно) стали отождествлять с антивоенным протестом. Вообще, старые университеты значительно меньше влияли на общество, чем им позднее приписали легенды, но они успешно вписывались в движение, полное экспериментов и стремившееся к созданию нового, менее структурированного мира, оторванного от традиций.

В послевоенный период прежние законодатели морали, казалось бы, утрачивали влияние. Особенно это касалось церквей, которые стали одной из жертв войны. Исключением была католическая церковь с ее твердыми ирландскими последователями.

Нонконформистские церкви, чьи моральные установки во времена королевы Виктории служили путеводной звездой для многих британцев, теперь переживали период уменьшения паствы, сокращения финансовых фондов и падения авторитета. Даже в таких традиционных оплотах нонконформизма, как северные графства и Уэльс, все меньше людей посещало богослужения. Да и какими карами могли напугать пуритане и адвентисты седьмого дня тех, кто был свидетелем войны? Англиканская церковь, сохранившая государственный статус, тоже с большим трудом справлялась после войны с ролью национальной церкви. Архиепископы Ранделл Дэвидсон и Космо Лэнг продолжали говорить о прежнем единстве и дисциплине, но их призывы все реже доходили до верующих.

Формально Британия признавалась христианской страной. Высшие англиканские иерархи, крепко связанные с Короной и земельной аристократией, по-прежнему пользовались почетом и уважением. Воскресенье проходило в атмосфере унылого спокойствия: не ходили поезда, были закрыты магазины и театры, а в Шотландии и Уэльсе не работали пабы. Ревизия текстов англиканского молитвенника в 1927–1928 гг. стала предметом бурного общественного обсуждения. Возобновились столкновения между англокатолическим и евангелическим крыльями государственной церкви. И, как показывали религиозные программы новой радиостанции Би-би-си, религия все еще ассоциировалась с ценностями среднего класса: семьей, общиной, невоинственной формой патриотизма. Существовала также связь религии с империей, что особенно сказалось на молодежных движениях, таких, как бой-скауты и «церковные бригады». Война породила некую мирскую религиозность, которую символически выразил архитектор Латьенс в Кенотафе, обелиске, сооруженном в Уайтхолле в память о погибших в мировой войне, а также в ежегодном ритуале Поминального воскресенья. Однако, несмотря на все попытки напомнить людям о религиозном наследии, доставшемся от предков, воздействие христианства на умы, особенно представителей послевоенного поколения и тех, кто прошел войну, шло на убыль.

Неспособность церквей существенно влиять на ход событий со своей драматичностью проявилась в дни Всеобщей стачки профсоюзов 1926 г. Промышленный спад, имевший место в том году, повлек за собой растущую безработицу, социальную озлобленность и стал причиной самого острого в истории Британии классового конфликта. Уже миновали масштабные забастовки 1919–1921 гг. Премьер-министр Болдуин воззвал: «Господи, дай Мир нашему времени!» Но в самой развитой отрасли промышленности того периода, горнодобывающей, копилось напряжение из-за снижения зарплат, увольнений, падения уровня жизни шахтерских семей. В апреле 1926 г. правительство отказалось возобновить субсидии добывающей отрасли. Второго мая Болдуин прервал переговоры с делегацией Британского конгресса тред-юнионов. Этот инцидент послужил поводом для начала Всеобщей стачки. На девять дней (3-12 мая) жизнь в Британии остановилась. Никогда еще потенциальная экономическая мощь профсоюзов, способных бросить вызов правительству и всему конституционному порядку, не выражалась с такой силой. В этой ситуации призывы Церкви к примирению оказались слабыми и бесполезными.

Фактически Всеобщая стачка проходила вполне миролюбиво. Не предпринималось никаких действий против штрейкбрехеров (среди них оказалось немало студентов Оксфорда и Кембриджа, бросивших ради этого свои занятия), которые сели за руль автобусов и пытались иными способами заменить бастующих. Не было актов насилия ни со стороны полиции и войск, ни против них. Но, несмотря на то что рабочие промышленных районов Йоркшира, Кумбрии, Тайнсайда, Южного Уэльса и Шотландии держались твердо, 12 мая Британский конгресс тред-юнионов прекратил забастовку, а некоторые группы рабочих ключевых отраслей экономики (например, машиностроители) вообще не собирались бастовать. Для профсоюзов такой поворот дела оказался тяжелым поражением, особенно для шахтеров, которые еще несколько трудных месяцев продолжали стачку. Классовая война в Британии вылилась в короткую и бескровную схватку. Для среднего класса, наблюдавшего за ней со стороны, она стала безболезненным и даже забавным происшествием.

Однако очевидно, что разделение общества, выявленное и усилившееся в результате Всеобщей стачки, явилось мощным фактором, который препятствовал консолидации нации на протяжении более двадцати лет после этого события. В среде британских шахтеров память о триумфе и предательстве 1926 г. дожила до всеобщей забастовки горняков 1984–1985 гг. В условиях 1926 г. Всеобщая стачка могла показаться провалом, происшедшим из-за трусости профсоюзов, а также хорошей подготовки и решительных действий правительства (особенно со стороны некоторых министров, в частности Черчилля, бывшего тогда министром финансов). Однако «Великий год», как впоследствии назвал 1926 г. один шахтер Уэльса, показал исключительную преданность рабочих Британии классовой солидарности. Причем это касалось не только тех, кто трудился на предприятиях старых отраслей: горно-добывающей, сталелитейной и кораблестроительной, но и «полуквалифицированных» работников, занятых в сравнительно новых отраслях, обслуживающих транспорт, железные дороги и другие виды перевозок. Хотя дело не дошло до насилия, классовая вражда в стране проявила себя в полном объеме. Среди рабочих укрепилось подозрительное отношение к якобы нейтральной позиции полиции и гражданской службы. Даже новая радиостанция Би-би-си не осталась вне подозрений, хотя она изо всех сил старалась сохранить независимость вопреки давлению государства. В шахтерских районах, как следствие Всеобщей стачки, рабочие стали жертвой произвола, владельцев шахт, которые урезали зарплаты и делали все возможное, чтобы подорвать влияние Федерации горняков, выражавшей интересы своих членов. Но если прежние лидеры шахтерских тред-юнионов, вроде демагога Артура Кука, старались не вступать в конфликты, то новые люди, пришедшие им на смену в профсоюзе и Лейбористской партии, уже не хотели приспосабливаться к социальной системе, которая так несправедливо распределяла материальные блага и возможности и так надругалась над единством военных лет. Пока Британия с трудом плелась, преодолевая депрессию, память о Всеобщей стачке и классовом протесте оставалась живой.

В конце 20-х ситуация в стране обрела стабильность и сохранялась в таком состоянии до 40-х годов. Численность населения продолжала расти, хотя медленнее прежнего: по данным переписи, в 1911 г. она составляла 40831 тыс. человек, в 1921-м — 42769 тыс. и в 1931-м — 44795 тыс. человек. Однако молодые писатели, такие, как Джордж Оруэлл, почувствовали и отразили растущие противоречия внутри страны. Для центральных и южных графств 20-е годы были временем спокойствия и процветания. Хотя программу жилищного строительства Аддисона в 1919–1921 гг. не удалось воплотить, на ее основе Невил Чемберлен разработал схемы прямого субсидирования строительства частных домов для среднего класса, в результате чего появилось множество новых загородных поселков. После войны заметно увеличилось число людей, лелеявших мечты достичь благосостояния среднего класса: иметь собственный дом, благополучную семью, возможность интересно проводить свободное время и приобретать домашнюю технику вроде пылесоса фирмы «Гувер». К 1930 г. в Британии насчитывалось более 1 млн личных автомобилей, и самой популярной маркой была «Бейби», производимая на заводах Герберта Остина.

Распространение радиовещания благодаря Би-би-си принесло в каждый дом развлекательные и обучающие передачи. Для тех, кто принадлежал к социальному слою мелких служащих, менеджеров, школьных учителей, квалифицированных рабочих, а также к категориям управленцев, называемых «белыми воротничками», и к группе профессионалов, сильно выросшей в период между 1880 и 1918 гг., 20-е годы были неплохим временем. Цены постепенно снижались, кредит на приобретение дома выдавали на льготных условиях, для досуга оставалось достаточно времени. Как грибы после дождя, возникали предприятия, использующие передовые технологии, например новые автомобилестроительные заводы Герберта Остина в Лонгбридже (Центральная Англия) или Уильяма Морриса в Коли около Оксфорда. Вокруг них возникали благоустроенные кварталы пригородов. Для людей, населявших эти районы, банальные ценности, которые воплощал в своей политике премьер Болдуин, любитель природы и сторонник принципа «безопасность прежде всего», казались весьма привлекательными, особенно после тревог, пережитых во время войны и Всеобщей стачки.

Но для других районов Британии этот период стал временем отчаяния и разочарования. Так, например, после короткого возрождения, связанного с войной, сельское хозяйство погрузилось в депрессию. Число деревенских жителей неуклонно сокращалось, особенно в результате механизации процесса выращивания зерна, на котором специализировалась Южная Англия. Цены на сельхозпродукты фермеров падали, уровень их доходов снижался, небольшие города, расположенные в сельской местности от Горной Шотландии до Корнуолла, нищали. На первый взгляд могло показаться, что традиционный облик британской деревни не изменился. «Зеленая революция» 1918–1926 гг. значительно увеличила число мелких землевладельцев, что было существенным изменением в землевладении и чего не наблюдалось со времен Нормандского завоевания. Но под этим внешним благополучием скрывалась массовая задолженность, заложенные земли и просроченные банковские кредиты — угасание, находившееся в резком контрасте с жизнью городов, причем контраст этот постоянно усиливался. Если принять во внимание, что тема деревни в британской литературе всегда была отправной, такая ситуация не могла не иметь серьезных культурных и социальных последствий.

В старых индустриальных районах: на севере и северо-востоке Англии, в промышленном Южном Уэльсе, в Клайдсайдском поясе Центральной Шотландии и за Ирландским морем, в трущобах Белфаста, нарастало отчаяние. В 20-х годах было много написано о бедности и тесноте, в которых жили рабочие, а также о разрушении окружающей среды в старых промышленных городах, от которого пострадали Ярроу, Виган, Мертил-Тидвил. Наряду со сведениями о сырых жилищах и антисанитарных условиях, плохих школах и общественных службах приводили ужасающие цифры детской заболеваемости и смертности, частые случаи заболевания туберкулезом у взрослых, легочных болезней у шахтеров, физических немощей стариков. В индустриальных районах севера Англии, Уэльса и Шотландии продолжительность жизни была значительно ниже, чем в городах и на курортах юго-восточной и западной части Центральной Англии. Двадцатые годы стали свидетелями все расширяющейся социальной пропасти. Этот процесс усугублялся постоянно растущей безработицей в таких старых отраслях индустрии, как сталелитейная, кораблестроительная и угледобывающая, которые испытывали недостаток капиталовложений. Несмотря на острую критику со стороны Кейнса, Черчилль, тогдашний министр финансов, в 1925 г. взял курс на возвращение к золотому стандарту на довоенном уровне, что было поддержано самыми ортодоксальными экономистами и бизнесменами. Такой курс требовал пересмотра экспортной политики в отношении угля и стали, а значит, предполагал рост безработицы среди тех, кто их производил. Что касается качества, образования и медицинского обслуживания, а также посещения библиотек, плавательных бассейнов и общественных парков, то тут социальный контраст был еще очевиднее. В стране, где безмятежно правил Болдуин, наступила эра «безопасности прежде всего». Сопровождавшая ее секуляризация вылилась в утверждение новой религии — «религии неравенства» (как говорил в одной из своих знаменитых лекций, опубликованных в 1929 г., социалист и историк-экономист Р.Г.Тони). Две трети совокупного национального богатства принадлежало 400 тысячам человек (менее 1 % населения), различия в качестве жизни разных слоев британского общества были колоссальными.

Однако такое растущее социальное неравенство, как ни удивительно, не вызывало в то время ни бунта, ни протеста. Отчасти это объяснялось обстановкой дружеской солидарности, в которой жили рабочие, где даже в годы депрессии существовали собственные ценности, своя культура и даже развлечения. Примечательные черты того времени: рабочие клубы и читальни, неизменная солидарность шахтерских сообществ, рабочие хоры и духовые оркестры, кредиты, которые жителям рабочих поселков предоставляли кооперативы, — все это кажется теперь таким далеким и слегка напоминает содержание мыльной оперы типа «Улица Коронации». Но наличие подобных фактов доказывает, что даже в мрачные годы депрессии рабочий класс сохранял силу и оптимизм. Правящий класс всячески поддерживал массовые развлечения, считая их отличным болеутоляющим средством, помогающим укрепить чувство патриотизма. Традиции «хлеба и зрелищ» брали свое начало от викторианского мюзик-холла, и многие его звезды, например Джордж Роби (который, кстати, отказался от рыцарского звания), все еще были популярны. Однако на место мюзик-холла вскоре пришел кинематограф, немой, а потом звуковой, и тогда Чарли Чаплин и Мэри Пикфорд стали любимцами залов.

Но помимо стойкости и чувства собственного достоинства, присущих британскому рабочему классу, были и другие обстоятельства, благодаря которым страна оставалась единой и жила в мире. В частности, речь идет о деятельности правительства в то время, хотя о ней не принято отзываться похвально. Например, важной вехой стала отмена Закона о бедных, которой добился Чемберлен в бытность свою министром здравоохранения (1924–1929). Рабочие в матерчатых кепках, посещающие футбольные матчи, и новый средний класс, живущий в пригородных поселках и претендующий на новый стиль жизни, были объединены неким подобием общих патриотических ценностей и такими символическими фигурами, как, например, повсеместно популярный король Георг V или внушавший спокойную уверенность в завтрашнем дне премьер Болдуин. Прилив национальной гордости вызвала Имперская выставка 1925 г., организованная на территории стадиона Уимблдон. Героем 20-х годов был и Джек Гоббс, лучший игрок в крикет, выступавший за Суррей и Англию. Его спортивные успехи затмили даже достижения легендарного В.Дж. Грейса. Скромный, религиозный человек, образцовый семьянин, не бравший в рот ни капли спиртного, Гоббс являлся воплощением честного мастерового, преданного Родине и Короне. Он был профессиональным игроком в крикет, но позволял выигрывать любителям — «джентльменам» из частных школ (которые выходили на игровое поле совсем через другие ворота). Будучи отличным крикетистом, он, тем не менее, без жалоб и возражений принимал любое решение судьи, даже если оно его разочаровывало или было несправедливым. Добрый и всегда спокойный, Джек Гоббс представлял собой живой образец для общества, стремящегося сохранить традицию в бурлящих волнах меняющегося послевоенного мира.