Заключение

Заключение

Бросая взгляд на развитие общественно-политической мысли Франции XIV–XV вв., неизбежно задаешься вопросом: что ее больше всего занимало и волновало? Литература той эпохи поднимала много тем, из которых, как справедливо подчеркивается в историографии, особо выделялась тема королевской власти, монархии, притягивавшая к себе лучших мыслителей позднего средневековья. Этот их интерес вполне понятен — они были свидетелями глубокого кризиса монархии, угрожавшего развалом всего привычного общественного устройства, и современниками ее возрождения и чрезвычайного укрепления, которое одних пугало, а других окрыляло надеждами.

Однако за всеми очевидными вопросами социальной и политической жизни, рассматривавшимися и обсуждавшимися в то время, неизменно стояла одна глубинная проблема, особенно волновавшая человеческую мысль, это проблема морали и права. О чем бы ни писали, ни размышляли люди, они ее поднимали всегда, поскольку существование и человека, и общества, и государства не мыслилось вне морали и права. Они составляли основу жизни, с чем были согласны все, но их соотношение было предметом контроверз, споров, подчас ожесточенных, когда дело касалось прав королевской власти. Эволюция общественной мысли в XIV–XV вв. предопределялась великой тяжбой между моралью и правом, в которой право символизировало светское начало, постепенно торжествовавшее над началом религиозным.

Заметим, что проблема морали и права — характерно западноевропейская, порожденная ранним становлением феодального правосознания и феодальной правовой социально-политической организацией. Именно в западном феодальном обществе люди (духовенство, феодальные сеньоры, горожане и даже крестьяне) испытывали постоянную потребность определить, утвердить и защитить «свое право» как элемент божественного миропорядка и свое неотъемлемое достояние. Не будь этой потребности — не было бы и проблемы. Право было бы утоплено в морали и не занимало бы человеческую мысль.

В системе средневекового нравственного мышления, державшейся на вере в духовные потенции человека и в его способность к нравственному совершенствованию, право, хотя и воспринималось как дополнение к морали, а справедливость и правосудие — как средство лучшего соблюдения христианской морали, все же высоко ценилось. И золотое правило нравственной справедливости — «не сотвори другому того, чего не желаешь себе» — постоянно толковалось в правовом смысле: «воздай каждому свое, по его праву и не посягай на это право». Ущемление чужого права было возведено в ранг смертных грехов, и восстановление справедливости, т. е. возвращение не по праву присвоенного, было одним из главных условий спасения души. Фундаментальные грехи — гордыня и алчность — потому и считались столь сильно отягощающими душу, что они побуждали человека покушаться на чужое право, а тем самым и на божественный миропорядок.

Право, как считалось, дополняло мораль. Но в той же мере и мораль воспринималась как дополнение к праву, поскольку ее соблюдение ради спасения души непременно предполагало воздать каждому по его праву. Поэтому в теории проблема морали и права разрешалась довольно просто: соблюдение христианского нравственного закона означало и соблюдение норм права. При этом право не тождественно морали, но составляет с ним как бы органичное целое, оставаясь особой, весьма развитой системой норм.

Однако на практике, ввиду вопиющих несправедливостей, свершавшихся в обществе и государстве, разрешение проблемы морали и нрава оказывалось мучительно трудным, и поэтому человеческая мысль неизменно возвращалась к ней в поисках какого-то реального выхода. Но в системе традиционных понятий не оставалось ничего лучшего, как только настойчиво напоминать о смерти и боге, взывая к человеческой совести в надежде на ее пробуждение.

Идея природы и природного разума поначалу как будто придала новую силу этой надежде. Поскольку природа и разум были признаны непосредственным источником морали и права, то появились дополнительные аргументы в пользу старых нравственно-правовых теорий. Однако перелом в подходе к проблеме наметился не при отождествлении природы и божественного нравственного закона, а при осознании различий между ними. Когда природа и разум предстали нравственно нейтральными и даже способными предрасполагать человека к порокам, вера в благие духовные потенции человека стала иссякать, а былой союз морали и права начал разваливаться. Мораль не могла уже казаться достаточной опорой права и правопорядка. Последние все более становились атрибутами закона природы, мораль же оставалась уделом божественного закона. Поэтому поддержание права все настоятельнее требовало особой силы, силы правосудия, и ясное осознание этого влекло за собой в теории и на практике признание необходимости соответствующей социальной функции, которая естественно была признана прерогативой короля.

Развитие теории королевского суверенитета, наделявшей государя высшими судебными полномочиями и исходившей из принципа, что его воля является законом для подданных, вновь подняло проблему права и морали, но не на социальном, а на политическом уровне. Стал злободневным вопрос о том, как соотносятся права короля и права подданных, т. е. право государственное и право частное. Особую остроту он приобрел в отношении финансовых полномочий монархии, настойчиво прибиравшей к рукам право сбора налогов. Различные теоретики королевской власти неизменно задумывались над тем, как можно оградить подданных от неразумной или злой воли короля. Поборники полного суверенитета, считавшие, что его власть ограничивает лишь принцип неотчуждаемости короны и домена, не допускали возможности неповиновения или сопротивления монарху божьей милостью. И в этом случае им приходилось вновь уповать на мораль, на нравственные достоинства короля. В конечном итоге верной уздой самовластью признавался лишь Бог и страх перед его карами. Будучи человеком «божественным», король сам должен подчинять свою волю закону, помня о пределах власти, положенных ему Богом.

Насколько мораль оказалась в этом случае надежным гарантом поддержания права, можно судить по истории французской монархии XVI–XVIII вв., завершившейся крахом той политической системы, основы которой были заложены в позднее средневековье.