Глава 19 Первые радости

Глава 19

Первые радости

Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма.

Основоположники.

И вот явились к нам они, сказали: «Здрасьте!»

Мы их не ждали, а они уже пришли.

А в колоде, как-никак, четыре масти,

Они ж давай хватать тузы да короли!

В.Высоцкий. Шулера.

Вопреки заговору молчания… следует говорить: вопреки марксистской версии о «заговоре молчания», мы приходим к выводу о том, что «Капитал» (первый том) при появлении своем имел шумный успех.

В оценке размаха общественной реакции на сказанное событие едва ли должны мы равняться на романы Поль де Кока. Если же сравнивать, как и положено, с подобного рода учеными монографиями – к тому же в столь элитарной и столь скучной дисциплине, как политическая экономия, да еще и при гигантских габаритах книги – успех I тома «Капитала» трудно описать иначе, чем эпитетом «грандиозный».

В свое время, в первом письме к Людвигу Кугельману (конец декабря 1862 г.) Маркс писал о труде, над которым работал:

Не думаю, чтобы можно было рассчитывать на влияние книги в Германии, пока она не будет признана за границей. (30/528)

Очередное неудачное пророчество трудно ставить ему в упрек, потому что оно не было подвергнуто экспериментальной проверке «в чистом виде». Событиям не дано было развиваться своим ходом – об этом позаботились и автор, и его «второй» с племянничком, и тот же Кугельман. Известное основание для мнения, высказанного Марксом, конечно, имеется: неуспех первого выпуска «Цур критик…». Как выразился позже (по иному поводу) Энгельс, «мы ничего не забыли и многому научились».

Помимо десятка энгельсовых фальшивок, еще какое-то, учету нашему не поддающееся, количество заметок самодеятельно состряпали и протолкнули в печать Зибель и Кугельман. Профессия последнего и его квалификация, очевидно, создавали ему связи неожиданные и разнообразные (например, помогал пристраивать анонимки некий подполковник З?йберт, «чиновник военного министерства и писатель» (31/485) – ни Маркс, ни Энгельс и знать не знали такого, а он позволил Кугельману пристегнуть себя к афере). Какими-то связями обладал и Зибель. Да и сам Маркс, оказывается, мог посылать анонимки германским газетным издателям, скажем, Г.Вейсу, имея почему-то основания надеяться на публикацию.

Уже присматривались к следующему объекту для атаки: Австрии. (32/10 и далее) Начались разведывательные операции, пытались искать надежные ходы. Не дотянулись. Отпало. (Там же) Долго пробивали анонимную рецензию Энгельса в английской «Fortingly Review». Выдохлись. Махнули рукой. (32/26, 148, 203 и пр.) И без того успех превзошел все ожидания: Германия была завоевана без боя, Германия поклонилась «Капиталу».

Показателен самый факт, что множество «буржуазных» газет и журналов Германии опубликовали отзывы о книге недоброй памяти коммуниста-заговорщика, также как и куски предисловия автора.

Немалую роль, как нам кажется, играло то обстоятельство, что во всех псевдорецензиях, изготовленных для «буржуазных» газет, имело место поношение Лассаля или, как в анонимке «Плагиаторы», руководителей ВГРС. Вспомним слова Энгельса, что Лассаль был единственным человеком в Германии, которого «они» боялись.

С этой точки зрения «буржуазия» использовала Маркса (и его книгу, и его клаку) в борьбе против массовой рабочей партии Германии.

Однако, следует взглянуть на вещи и в более широком плане, тогда успех аферы «Капитал» несомненно свидетельствует об определенных сдвигах влево в общественном мнении Германии к концу 60-х гг. Не следует забывать, что, вслед за подделками, вскоре начали появляться в прессе и подлинные отзывы первых читателей «Капитала».

Но можно ли количество публичных отзывов считать полным показателем меры успеха марксовой книги? Лишь до некоторой степени. На наш взгляд, следует принимать во внимание и сообщения из частных источников. О многом говорит сообщение Фрейлиграта об успехе книги в кругах предпринимателей. Восторг Арнольда Руге, дошедший до нас в марксовом архиве, возможно, также выражает настроение определенной категории образованной публики. Разумеется, пока лишь немецкой публики.

В марте 1868 г. Маркс получил письмо от некоего Густава Мейера, молодого фабриканта из Германии. Направляя это письмо Энгельсу, Маркс пишет:

Особенно насмешило меня его предположение, что я сам раньше был фабрикантом, применявшим швейные машины. Если бы эти люди только знали, как мало я разбираюсь во всех этих вещах!

И неизбежный вопрос: что же делать? Все эти парни хотят рецептов для чудодейственного исцеления, а вместе с тем не замечают, что уже довольно ощутимо намечается лечение огнем и железом. (32/38)

Отсюда мы можем получить некоторое представление о том, в какой социально-нравственный контекст угодил «Капитал», впервые явившись немецкой публике.

Молодое поколение немецкой промышленной буржуазии, освобожденное отцами и дедами от бремени «первоначального накопления», имело возможность пользоваться его плодами в немецких университетах, где оно неизбежно получало, вместе со специальными знаниями, общегуманитарное миросозерцание и определенный кругозор.

Немецкая философия и мысль просветителей делали свое медленное, но верное дело. Общественное мнение левело. Наряду с основными правами человека, на повестку дня выходил и рабочих вопрос. Атмосфера все более благоприятствовала росту популярности всевозможных социалистических идей (в том числе идеи государственного социализма).[103]

В этих условиях нарисованный Марксом образ капиталиста-вампира, жадно сосущего прибавочную стоимость из рабочего, был грубейшей стилизацией, и густавы мейеры не хотели узнавать в нем себя. Многие из них искренне желали бы улучшить жизненные условия рабочего класса в целом и искали ответов на жгучие вопросы у современных писателей.

Конечно, взывая к Марксу, они обращались не по адресу – он-то понимал это лучше всех. Чего действительно не понимали «эти парни», это принципиальной тенденции «Капитала»: капиталистическое общество неисправимо, все его пороки органичны, все его проблемы могут быть решены только путем революционной экспроприации частного капитала. Не понимали они и того, что «Капитал» был воззванием, адресованным не обществу, которое подлежало уничтожению, а могильщику его – рабочему классу.

Успех «Капитала» был парадоксальным именно потому, что прежде всего проявился он как раз в кругах «буржуазии», а не «пролетариата».

Еще до выхода книги в свет, в апреле 1867 г., находясь в гостях у Кугельмана, Маркс из Ганновера писал в Манчестер:

Все же мы оба занимаем в Германии совсем другое положение, чем нам казалось, в частности, среди «образованного» чиновничества. Так, например, управляющий местным статистическим бюро, Меркель, посетил меня и сказал, что он много лет тщетно занимался вопросами денежного обращения, я же сразу и раз навсегда выяснил эти вопросы. «Недавно, – сказал он мне, – мой коллега Энгель в Берлине в присутствии королевской семьи воздал должное вашему Диоскуру – Энгельсу». Это все мелочи, но они важны для нас. Наше влияние на это чиновничество больше, чем на неучей-рабочих. (31/245)

Великий экономист, раз и навсегда выяснивший вопросы денежного обращения,[104] мог позволить себе высокомерно отзываться о людях, искренне его приветствовавших. Однако этот «плюющий на популярность» человек не в силах скрыть своего довольства, и уж не стал бы он писать второму, «плюющему на популярность», о королевской семье, если бы не собирался доставить ему удовольствие.

Но позвольте, где же выдуманные Энгельсом «сознательные рабочие», которые помнят Маркса? Не в силах он скрыть свое раздражение «неучами-рабочими»: Всеобщий германский рабочий союз, по-прежнему боготворивший Лассаля, все еще был гораздо многочисленнее и организованнее, чем новосозданная промарксова группировка Либкнехта-Бебеля.

Труднее всего нам восстановить по имеющимся источникам реакцию тогдашней «буржуазной науки» на на книгу Маркса. Насколько можно судить, и здесь ситуация оказалась более благоприятной, нежели ожидал автор. Маркс ведь не рассчитывал на одобрительные аплодисменты – все, чего он хотел, это вызвать полемику к вящей своей славе. В этом свете появление положительных откликов (например, проф. Дюринга) и предложение профессуры (если это не было блефом) должны быть восприняты как приятные сюрпризы.

Естественно, что многократно обруганный В. Рошер не дал спровоцировать себя на базарную склоку, как хотелось Марксу. И это злило последнего. Маркс как видно, считал Рошера крупной фигурой в тогдашней университетской экономической науке, вопреки всем ругательным словам в его адрес (в «Капитале» и в письмах к Лассалю) – хотя, скорее всего, именно этим его мнением и объясняются его наскоки («знать она сильна, что лает на слона»). Так, в одном из писем к Энгельсу, он иронизирует над одним из фальшивых «отзывов Кугельмана на «Капитал»:

В числе «немецких корифеев политической экономии», «суждение» которых он хотел бы знать, фигурирует г-н «Фаухер» (к счастью, напечатано: «Таухер»), на первом месте и Рошер – на последнем. (31/327)

«Забавно было, наверное, Энгельсу видеть эту иронию старшего друга – ведь это он, Энгельс, в письме своем к Кугельману (мы цитировали этот кусок) расположил «корифеев» в указанном порядке, очевидно, зная про них не больше гинеколога.

Зато в журнале, который Маркс считал подотчетным Фаухеру, появились две анонимные рецензии. По-видимому, не Энгельс их написал и не прочая банда, потому что были они по-настоящему критическими, притом не все их стрелы попали в «молоко». В одном из этих отзывов говорилось, что определение общественно необходимого времени Маркс заимствовал у Бастиа. В другом было сказано:

Опровержение теории стоимости – единственная задача того, кто борется против Маркса, ибо если согласиться с этой аксиомой, тогда необходимо признать почти все, сделанные Марксом с железной логикой выводы. (16/325)

Не так уж плохо для начала, надо сказать. По-видимому, этот самый отзыв Маркс в письме к Кугельману и назвал «клоунским».

Тем не менее, возник долгожданный повод для желанной полемики. И Маркс пишет ответ под названием: «Мой плагиат у Бастиа» (опубликовано не было – скорее всего, передумал публиковать, ибо в архиве осталась оригинальная рукопись). В конце своей короткой заметки Маркс, отстреливаясь, приводит цитату из немецкого экономиста начала века, Шмальца, в указание того источника, откуда взял свою концепцию сам Бастиа:

Труд других вообще никогда не дает нам ничего иного, кроме экономии времени; и эта экономия времени и есть все то, что составляет его стоимость и его цену. (16/326)

Книга Шмальца вышла тогда-то, ее французский перевод – тогда-то, книга Бастиа – позже. Все ясно. Вопросы плагиата были больным местом Маркса, но в данном случае он должен был бы вспомнить, что почти те же слова можно найти в книге Адама Смита.[105]

Еще один критический отзыв, более поздней датировки, упомянут у Меринга. Некий аноним заявил, будто Маркс «проспал целую эпоху в науке». (ФМ, 407) Имелось в виду, вероятно, возрождение у Маркса отвергнутого тогдашней экономической наукой дедуктивного метода, свойственного Дэвиду Рикардо, и концепции затраченного труда. Либо рецензент имел в виду немецкую Историческую школу (эмпиризм), либо (что менее вероятно) родившийся уже тогда предельный анализ.

Более положительным и, видимо, обстоятельным был разбор «Капитала» во втором издании книги Ф.А. Ланге «Рабочий вопрос и его значение для настоящего и будущего». По этому поводу Маркс писал:

Г-н Ланге … сильно хвалит меня, но лишь с целью превознести самого себя. (32/571)

Ну кто же, какой дурак будет хвалить искренне!

Меринг называет эти слова «несправедливо суровыми», утверждая, что интерес Ланге к рабочему вопросу был искренним. (ФМ, 407)

Не упоминает марксистский историк про другой отзыв Маркса о Ланге (из письма к дочери Жени):

Этот вмешивающийся не в свое дело тупица надеется, очевидно, выудить у меня несколько комплиментов в обмен на его «патоку», но он жестоко ошибается. (32/569)[106]

В конце концов, Маркс неохотно признает:

В последнее время господа немецкие профессора оказались вынужденными кое-где упоминать обо мне, хотя и в очень нелепой форме. (32/571)

Еще раз поразимся ли мы этому человеку? Молчат о нем – это плохо, пишут о нем это тоже плохо. Чего же он хотел – стройного, на одном дыхании, хора похвал? Устраивать такие вещи оказалось возможным – в марксистской стране.

Не будем поражаться, не стоит. Нетрудно понять, что на самом деле Маркса устраивали оба исхода. Отзовется Рошер – «используем» его имя и авторитет для собственной рекламы. Не отзовется – значит, ему нечего возразить, и снова я прав.

Отзываются «господа профессора», конечно же, не по доброй воле, а вынужденно. Поскольку же они суть, все до одного, буржуазные экономисты, форма их отзывов заведомо не может не быть нелепостью.

Что это за гениальный труд, если любой вульгарный ученый поймет его сразу и правильно! Даже если кто-то из них отзовется одобрительно, это не изменит сути дела, ибо, во-первых, он все равно ничего не понял, а во-вторых, хвалит мою книгу только с корыстной целью: Дюринг – чтобы досадить Рошеру, Ланге – чтобы дождаться ответных похвал (везде, во всем, всякий раз наблюдаем мы тот же феномен психологического переноса, то есть приписывания другим своих тайных мыслей и свойств натуры – непременный элемент последовательного цинизма).

Что это за революционно-пролетарский труд, если его от души хвалят буржуазные ученые! и что за чепуху сообразил написать Фрейлиграт о восторгах молодых купцов и фабрикантов![107] Моя книга написана для рабочих, для борьбы пролетариата против капитала; это «политическая экономия рабочего класса в ее научном выражении» (по удачному выражению моего друга Энгельса).

Приблизительно так предлагаем мы понимать скрытый смысл реакции Маркса на реакцию общества на первый том «Капитала». Опять должны напомнить мы, что толкование наше гипотетично, однако нельзя и не отметить, что гипотеза наша снова успешно работает в тех случаях, когда Мерингу приходилось лишь разводить руками (Фрейлиграт, Ланге…)

Все это прекрасно, скажет читатель, но хотелось бы узнать, как отреагировал на «Капитал» рабочий класс? В конце концов, как говаривал автор ее, книга задумана и написана в качестве мощного оружия пролетарской партии. Что же класс?

Здесь какая-то мистика. Насколько позволяют судить наши скудные данные, поначалу пролетариат просто никак не отреагировал на появление своей классовой «библии».

Единственным примером интереса рабочих к «Капиталу» явился отзыв Иосифа Дицгена, кожевника и философа-самоучки.

Уважаемый Издатель характеризует Дицгена как «выдающегося немецкого пролетарского философа-самоучку». (31/579) В это время Дицген служил управляющим одним из отделений Владимирской кожевенной мануфактуры в Петербурге, затем вернулся в Германию, где открыл свое дело, все это нисколько не мешает тому, что в анналах марксизма он навек остался «рабочим» и « пролетарским философом».

То ли нашим героям было вправду неведомо подлинное социальное положение кожевника, то ли им удобнее было не замечать этого, но в письмах их Дицген – это «настоящий рабочий». В октябре 1867 г. он прислал Марксу письмо с благодарностью за его заслуги «как перед наукой, так и перед рабочим классом» и изложением своего собственного почти–диалектико–материалистического мировоззрения.

Письмо Дицгена Маркс направил Энгельсу без комментариев (как понимать? как реагировать? необразованный рабочий сам почти воспроизвел наше гениальное открытие…). Возвращая документ, Энгельс называет его автора «полнейшим самоучкой» (по латыни), но добавляет:

это нисколько не мешает тому, что другие нации не в состоянии произвести такого кожевника. Философия, которая во времена Якоба Беме была еще всего лишь сапожником, делает шаг вперед, принимая образ кожевника. (31/329)

Не будем задерживаться на грыже немецкого национализма, столь странно выскочившей на лбу (?) у Энгельса. Отметим мимоходом еще более странное представление. Все же продукт кожевника есть сырье сапожника, а не наоборот. То, что по логике вещей является движением назад, для философии, по Энгельсу, является «шагом вперед». По-видимому, это писалось так же лихо и бездумно, как читался им в молодости Я.Беме.

Маркс, который ко всему на свете относился серьезнее и подходил основательнее, транслировал Кугельману сообщение Энгельса, преобразовав информацию таким образом:

Прилагаю письмо одного немецко-русского рабочего (кожевника)… Энгельс верно заметил, что философия самоучек – философия, которой занимаются сами рабочие, – сделала в лице этого кожевника крупный шаг вперед по сравнению с сапожником Якобом Беме, а также, что кроме «немецкого» рабочего никакой другой не способен на такую умственную работу. (31/493)

В завершение данной курьезной интермедии сообщим, что вскоре Дицген присылает Марксу свою философскую рукопись, тот советуется с Энгельсом (отмечается талант при скудной подготовке). Наконец, неизменный Отто Мейснер издает брошюру Дицгена под названием: «Головная работа. Изложено представителем физического труда». (32/231) Улыбнулся ли Маркс, сообщая это Энгельсу, мы не знаем. Но тот должен был оценить юмор названия.

***

Медленнее всего, как видно, проникал «Капитал» в рабочую среду. Если кто-либо всерьез рассчитывал на то, чтобы немецкие рабочие кинулись читать сей многолистный ученый труд и, немедленно проникшись его идеалами, в единодушном порыве пали в ноги его автору, то он, без сомнения, был очень наивным человеком. Во всяком случае, таким человеком не был ни Маркс, ни его дружок.

Написанное Энгельсом жизнеописание Карла Маркса дает возможность постичь методологию внедрения в сознание немецких рабочих представления о том, кто есть их истинный заступник и вождь.

Рабочее движение в Германии развивалось в эти годы под знаменем Всеобщего германского рабочего союза – первой массовой рабочей организации в истории страны, созданной благодаря, в первую очередь, беспримерной агитации Лассаля, ставшего его первым президентом. После гибели основателя и главного идеолога своего, Всеобщий рабочий союз – несмотря на распри в руководстве и борьбу за лидерство – оставался еще долго наиболее массовой, а также наиболее дисциплинированной и организованной рабочей организацией. Но уже не единственной.

Вернувшийся на родину после амнистии 1861 г. Вильгельм Либкнехт начал работу по созданию еще одной рабочей партии, конкурирующей с ВГРС. Собирая вокруг себя рабочие группы, по разным причинам отпавшие от ВГРС, а также различные «мелкобуржуазные элементы», Либкнехт вскоре столковался с главарем так называемого «Союза немецких рабочих обществ», Августом Бебелем. Вышеназванный «Союз» был организован в свое время деятелями «прогрессистов» (партия «либеральной буржуазии») в противовес лассалевскому ВГРС (не приложил ли к этому руку тот Шульце–Делич, против которого резко выступал Лассаль?). Когда Бебель сблизился с Либкнехтом, его «Союз» сделал крутой крен налево, и, будучи прежде «правее» лассалевской партии, оказался вдруг «левее» ВГРС.

Мы, конечно, довольно условно употребляем это выражение: «левее». По лозунгам, по публичной стороне агитации (да, видимо, и по всему ее содержанию, так как шпионы донесли бы куда надо, если что-то было бы не так) группа Либкнехта в те годы едва ли была «левее», чем партия «имени Лассаля», а по кадровому составу – определенно «правее» из-за большого в ней удельного веса «непролетарского элемента» (как сказали бы наши соотечественники через 50 лет).

А по совести, и Либкнехт, и Бебель в те годы мало вникали в теоретические тонкости различных социалистических доктрин (под одну из которых принялся уже рядиться и марксов коммунизм), занимаясь, в основном, текущей оргработой и борьбой против ВГРС.

Не вдаваясь в детали, о которых в письмах Маркса и Энгельса больше намеков, чем положительных сведений, укажем, что борьба Либкнехта–Бебеля велась в большей мере против руководства ВГРС, нежели против руководящих идей покойного Лассаля. Это постоянно сердило обоих английских мэтров (вспомним, что из рекламной «биографии» Маркса, написанной Энгельсом, при перепечатывании ее в газетке Либкнехта были изъяты выпады в адрес покойного Лассаля.[108]

Так ли, сяк ли, но Маркс и Энгельс неожиданно для себя обрели в лице Бебеля друга, последователя, влиятельную фигуру промарксовой ветви социалистического движения в Германии, а товарищ Август Бебель, видный (в будущем) деятель немецкой социал-демократии проявил яркий пример идейной принципиальности! Не так уж здорово, знать, шли у него прежде дела с его «Союзом». Да и после сговора с Либкнехтом их группировка очень долго еще отставала от ВГРС по всем важнейшим статьям: по численности, влиятельности, организованности, популярности (если измерять ее количеством мандатов, полученных на выборах в рейхстаг).

По-видимому, Либкнехт обратил Бебеля в марксистскую веру, соблазнив перспективой совместно сокрушить ВГРС и возглавить немецкую социал-демократию под теоретическим руководством превозносимого им всемогущего и всезнающего Карла Маркса.

Успев, как можно понять, авансом разрекламировать ненаписанную еще книгу, Либкнехт постоянно торопил Маркса с «Капиталом» (те самые «сангвинические требования моих книг», как возмущался Маркс).

В ответ ему был послан … весь тираж «Господина Фогта».

Понятно, почему Либкнехт не стал среди рабочих активистов пропагандировать эту книгу как пример теоретического величия своего кумира, а «разбазарил» ее. Вообще, мы подозреваем, что В.Либкнехт был не совсем настолько дурачком, как рисуют его письма Маркса и Энгельса (друг с дружкой, только»).

Каковы были германо-политические намерения Маркса в это время? Не остается сомнений в том, что одной из ближайших задач его был подрыв ВГРС. Из этого перед Энгельсом не делалось секрета, благодаря чему немало соответствующих высказываний любознательный читатель найдет в их переписке.

История социалистического и рабочего движения Германии, по-видимому, хорошо изучена и описана вообще, а в частности, в специальной трехтомной монографии Ф.Меринга. (Ф.Меринг. История германской социал-демократии.)

Мы склонны относиться с доверием к фактам, сообщаемым Мерингом. По многим признакам судя, он был субъективно честным исследователем. Да и упреки нынешних платных марксистских агентов, вроде авторов предисловия к его биографической книге о Марксе, касаются больше не фактов, сообщаемых Мерингом, а его истолкования этих фактов.

Мы также берем на себя смелость токовать сообщаемые Мерингом факты по-своему, но сами факты (кроме, может быть, расписки Фогта в бумагах Тюильри, таинственно выплывшей в 1871 г. при разгроме и поджоге дворца) мы сомнению, как правило, не подвергаем.

В чем не следуем мы примеру наших соотечественников, так это в том, чтобы упрекать Меринга в ошибках. Не следовало бы делать этого и нашим товарищам, называющим «ошибками» все те суждения историка, которые не укладываются в канонизированную ныне, стилизованную под евангелие о Спасителе, легенду о Карле Марксе.

Здесь уместно сообщить и про то, что и в свое время книга Меринга о Марксе вызвала резкое недовольство К.Каутского, что заставило автора в предисловии иронически заметить, что он, по-видимому, «недостаточно расшаркивался перед официальной партийной легендой» и поставить свое исследование примером «в назидание и на пользу более молодым работникам в этой области, которым пора привить полное равнодушие к припадкам попов марксистского прихода». (ФМ, 26)

Блажен Франц Меринг – не пришлось ему испытать на себе внимание полиции марксистского околотка!

Данное отступление делаем мы затем, чтобы лучше пояснить наш прием в изложении материала данной главы.

Все, что касается истории рабочего движения, затрагивается нами лишь в той мере, в какой это требуется для раскрытия нашей темы. Не приводя каждый раз ссылок, сообщаем, что следуем мы изложению Меринга в главах 11, 12 и 15 его книги о Марксе, где интересующиеся читатели могут найти более подробной изложение фактов о перипетиях борьбы в рабочем движении. Разумеется, за нашу интерпретацию фактов Меринг ответственности не несет, как и за наш отбор эпистолярного материала и, тем более, за наши расхождения с многоуважаемым Издателем Сочинений, скрупулезно выдерживающим в своих комментариях и справках схему ортодоксальной марксологической мифологии.

***

При всем недовольстве своем поведением Либкнехта, который все время что-то делал не так, как хотелось Марксу и Энгельсу, они продолжали ставить на него в той сложной игре, которая велась внутри и вокруг немецкого рабочего движения, приберегая запасные «фишки» для Швейцера.

В письмах к Либкнехту Маркс и Энгельс вели себя дипломатично, оставляя изъявления недовольства (как и объяснение своих мотивов) для взаимной переписки. Маркс и Энгельс еще целый ряд лет надеялись на распад и ликвидацию лассальянского ВГРС – с тем, чтобы рабочее движение Германии как можно скорее взметнуло в едином порыве знамя Маркса. Сразу скажем, что дожить до этого Марксу не довелось. Меринг неохотно и эвфемистически констатирует, что Маркс и Энгельс

не безнаказанно витали в облаках. Они обозревали события со своего интернационального сторожевого поста, и это мешало им проникнуть вглубь жизни отдельных наций. Даже их восторженные поклонники во Франции и в Англии признавали, что они не вникли до конца в условия английской и французской жизни. И с Германией, с тех пор как они покинули свою родину, им также никогда не удалось установить по-настоящему тесную связь. Даже в области непосредственных партийных вопросов их суждения постоянно затемнялись непреодолимым недоверием к Лассалю и ко всему, что было связано с его именем. (ФМ, 529)

То, в чем видел Меринг необъяснимую идиосинкразию, становится вполне объяснимым при перемене точки зрения относительно генеральной линии жизни Карла Маркса – его всеподчиняющей жизненной установки.

Становится понятно, что какие бы победы ни достигались рабочим классом, все это было неправильно, все это шло ему во вред, если делалось именем Лассаля. И наоборот, сколько бы ошибок или сомнительных акций ни допускал В.Либкнехт, он оставался нашим - важно было лишь вовремя обезопасить себя от ответственности за совершенные «Вильгельмчиком» глупости, оставив возможность утилизовать его реальные достижения.

Всеобщий германский рабочий союз был наиболее массовой и наиболее сплоченной рабочей партией Германии в 60-е и 70-е годы. Но он не выбрал Маркса своим президентом и потому он был «сектой» и должен был быть разрушен любыми способами – разжиганием интриг внутри него, ложными обвинениями в адрес его лидеров, созданием конкурирующих партий, вплоть до провокации полицейских репрессий.

В связи с последним небесполезно привести еще одну, хотя и к другим условиям относящуюся, иллюстрацию. В январе 1868 г. Маркс пишет неизменному Фреду:

Французское правительство возбудило дело против парижского комитета Международного Товарищества рабочих (как (незаконного общества)). Я очень доволен, так как сие помешало этим ослам продолжать обсуждение своей программы, уже готовой у них для конгресса 1868 года. (32/15)

Речь о предстоявшем вскоре Брюссельском конгрессе Интернационала, для которого французские прудонисты готовили свою программу. На конгрессе том, который мы вскоре вспомним по иному поводу, марксово лобби оставило «этих ослов» в меньшинстве по аграрному вопросу – как видно, не без помощи Луи Бонапарта.

Точно таким же образом, когда Лейпцигская полиция распустила ВГРС (сентябрь 1868 г.), Маркс и Энгельс, потирая руки, фигурально говоря, поздравляли друг друга с этим событием, (32/129,130) причем Энгельс изрек следующую (очевидно, за пределы мерингова понимания выходящую) тираду:

Хорошо и то, что правительство, после того как оно убедилось, что не может использовать рабочих против буржуазии, начало сильно травить их. В какую-нибудь форму это несомненно выльется. (32/13)

Стало быть: чем хуже, тем лучше. Чем хуже для легальных рабочих организаций, тем лучше для вождей пролетариата Маркса и Энгельса.

В указанном свете лучше всего обнажаются и скрытые пружины игры Маркса со Швейцером. Иоганн Баптист Швейцер (1833-1875) в 1867 г. возглавил ВГРС.[109] Как видно, это был хороший организатор, умелый политик, сильная натура и человек, безусловно преданный рабочему движению.

Умело используя правовые особенности германского федерализма, Швейцер через три недели после роспуска ВГРС полицией Лейпцига восстановил эту организацию в Берлине, нечаянно отравив преждевременную радость Маркса и Энгельса.

Швейцер определенно уважал Маркса как теоретика и признавал его авторитет идеолога рабочего движения. Поэтому он неоднократно делал попытки наладить с ним сотрудничество. Не мог же он знать, куда идут личные амбиции Карла Маркса, как не мог знать и о и постоянном патронаже Маркса над враждебным ему, Швейцеру, Либкнехтом.

И меньше всего мог догадываться Швейцер, какие козни и интриги вменяли ему Маркс и Энгельс, обмениваясь мнениями о его поведении и его письмах к Марксу. Читая этот обмен мнениями по почте, (32/68) даешься диву, в какой мере Маркс и Энгельс были далеки от представления, что среди активистов рабочего движения могут быть и честные люди, более озабоченные его единством и сплоченностью, нежели своими амбициями.

Швейцеру, который имел сильные позиции в руководстве ВГРС, по-видимому, ничего не стоило бы встать в непримиримую позу – по отношению к Либкнехту, – и более сдержанную – по отношению к самому Марксу. Вместо этого он восхвалял «Капитал» и изъявлял готовность к сотрудничеству с Либкнехтом–Бебелем и кое-как сколоченной ими группировкой. Более того, на общем съезде ВГРС в Гамбурге осенью 1868 г. Швейцер провел резолюцию, по существу означавшую присоединение ВГРС к Интернационалу. Формального присоединения германские законы не допускали, поэтому в резолюции выражалась солидарность ВГРС с Интернационалом.

Все это происходило в то время, когда Маркс нетерпеливо понукал присоединиться к Интернационалу разношерстную публику, шедшую за Либкнехтом-Бебелем.

Находящаяся в их сфере нюрнбергская община объявила, было, о своем присоединении к Международному товариществу (за что ухватился его Генеральный Совет, спешно утвердив 16 делегатов), но Либкнехт не спешил проводить это мероприятие в жизнь, вызывая на свою голову град проклятий Маркса (в письмах к Энгельсу!).

Причины медлительности «Вильгельмчика» были те же, что и причины осторожности Швейцера: германское законодательство. Но какое дело было до германских законов и возможных репрессий великому мыслителю в Лондоне и бессменному его подпевале в Манчестере! Распустят партию, арестуют одних, вышлют других – тем лучше, скорее будет покончено с легальностью.

Приблизительно так звучит в подтексте воззвание Энгельса «К роспуску Всеобщего германского рабочего союза», напечатанное анонимно в либкнехтовом листке в дни кризиса ВГРС. Аналогичные интонации проскальзывают в высказываниях двух гениев в период введения исключительных законов против социалистов.

Так и получалось, что в Международном Товариществе Рабочих германский пролетариат продолжали представлять эмигранты с двадцатилетним стажем (клика Маркса) и личные их друзья в Германии, ставшие членами Генерального совета Интернационала в порядке личной инициативы Карла Маркса, такие как амстердамская кузина Нанетта Филлипс и социал-гинеколог Кугельман.

Что делать, если других представителей германского пролетариата у Маркса не было.

Тем временем Швейцер продолжал «интриговать». Он прислал Марксу приглашение на съезд ВГРС в Гамбурге, чтобы многоуважаемый маэстро мог лично убедиться в высоте своего авторитета среди членов лассальянского Союза! Конечно, Маркс воспринял это приглашение как интригу и, конечно, Энгельс тут же согласился с ним. Еще бы, ведь таким образом Швейцер мог использовать престиж Маркса против Либкнехта!

Маэстро любезно поблагодарил Швейцера, однако в Гамбург не поехал. Чего же боле? Но интриган Швейцер не успокоился, и гамбургский съезд принял резолюцию, выражавшую благодарность Марксу за его заслуги перед рабочим движением в связи с его книгой «Капитал». Обошел Либкнехта!

***

Итак, успех. Автор уже подумывает о втором издании первого тома «Капитала». Германия приняла книгу. А что же другие страны? Вне Германии наблюдалось несомненное отставание. Да и в самой Германии «Капитал» более всего оценили, если говорить о рабочих, лассальянцы (потому что были более организованы!). Непорядок, непорядок.

И вот уже третий конгресс Интернационала (Брюссель, сентябрь 1868 г.) принимает резолюцию о «Капитале». Автору выражается благодарность международного пролетариата, пролетариям всех стран рекомендуется изучать «Капитал» и способствовать его переводу на другие языки.

Это был тот самый Брюссельский конгресс Интернационала, по поводу которого

(а) Маркс говорил, что не написал для него ни одной резолюции (зачем-то специально про это говорил…),

(б) Издатель сообщает о большой подготовительной работе Маркса, в результате которой было сломлено былое прудонистское большинство,

(в) Энгельс пишет, что блестяще оправдался «метод заниматься пустяками на публичных заседаниях, а настоящее дело делать потихоньку».

Так массы творят историю.

В Германии назревало второе издание. В России схватились за перевод «Капитала» молодой энергичный Г. Лопатин и вдумчивый Н. Даниельсон. Начались переговоры о французском переводе (не реализовавшиеся своевременно, а потом помешала франко-прусская война).

Уже не эфемерный «призрак коммунизма», а реальный «Капитал» начал свое победоносное шествие по Европе, прославляя имя автора, создавая ему репутацию наиболее выдающегося теоретика рабочего движения и великого мыслителя вообще.

Медленно, медленно воздействуют толстые научные книги на мышление современников. Но все же автор успел увидеть пример подлинного признания своей величины.

Спустя годы после описанных событий, в английском ежемесячнике «Modern Thought» («Современная мысль») от 1 декабря 1881 г. появилась статья о Карле Марксе под рубрикой «Вожди современной мысли». Анонс об этой статье был осуществлен в виде больших плакатов на стенах лондонских улиц. (35/203) Автор статьи – Белфорт Бакс (Bax, 1854-1926), будущий марксист и один из основателей Британской социалистической партии.

Это была высшая публичная оценка личности Карла Маркса, до которой дожил Карл Маркс.

Однако, все это пришло на закате. После выхода I тома «Капитала» прошло уже много-много лет. Как они прошли? Надо полагать, после непродолжительной эйфории от успеха I тома, автор «Капитала» устремился к своим рукописям, чтобы завершить колоссальный труд – экзеги монументум – выпустить, один за другим, обещанные последующие тома?

Тут начинается новая тайна. Очень-очень загадочная тайна марксизма. Продолжения «Капитала», как известно, не последовало. Ни в ближайшие годы, ни в дальнейшие – до самой смерти бессмертного автора.

***

Загадка незавершенности «Капитала», если не ошибаемся, давно уже перестала волновать общественность, которая – в той мере, в какой вообще проявляется интерес к данной теме, – находит удовлетворение в многочисленных объяснениях, предоставляемых ортодоксальной марксологией. Но в былые времена сказанный вопрос обсуждался довольно живо, даже остро и, конечно, весьма эмоционально.

Особенно разгорелись страсти после того, как Энгельс издал III книгу «Капитала». Став достоянием публики, эта книга многих разочаровала. Находили противоречия с основными положениями I книги «Капитала». Говорили, что Маркс в III томе опровергает сам себя; что он не смог разрешить главных теоретических трудностей, связанных с его концепцией; что потому, наверное, он и не успел издать последующие тома «Капитала».

Иные даже осмеливались высказывать сомнения в том, что Маркс вообще намеревался закончить «Капитал»; подозревали, что обещаниями последующих томов после выхода I тома «Капитала» Маркс только водил всех за нос, отлично зная про себя, что продолжения не будет.

Другие, хотя и склонны были извинять корявый слог и путанное изложение в III томе, ошибочно полагая, что создавался он старым и больным Марксом, – все же не находили существо изложенного достаточно безупречным и доказательным.

Энгельсу, который всю жизнь оплачивал счета семьи Маркс, пришлось и на сей раз платить по векселям своего друга. Он энергично выступил в защиту имени Маркса от обвинений в недобросовестности, в свою очередь, обвинив критиков в злонамеренной попытке дискредитировать марксизм.

Полемика разгорелась не на шутку, причем каждая сторона горячо настаивала на своей правоте и, конечно, спорящие ни к чему не пришли.

После смерти Энгельса в 1895 г. полемика вокруг «Капитала» продолжалась, но область разногласий все более ограничивалась академическими вопросами теории. Спор о причинах незавершенности «Капитала», по-видимому, утих постепенно сам собой.

Но загадка осталась.

Слишком большое место занимал «Капитал» в жизни и деятельности его автора; слишком долго писалась эта книга; слишком большой общественный резонанс имела первая книга «Капитала» (I том); слишком жаркие разожгла она страсти; слишком много времени прошло после выхода I тома; слишком … да, пожалуй, следует сказать: слишком недоказанной была в I томе основная теоретическая концепция автора, из которой он, однако же, не побоялся извлечь слишком далеко идущие политические выводы…

Слишком много этих «слишком», чтобы оставить вопрос о продолжении «Капитала» без внимания.

К тому же, вторая и третья книги этого марксова труда, действительно, весьма существенно отличаются от первого тома, притом не в лучшую сторону. Одним словом, достаточно оснований остается по сей день, чтобы вновь поднять этот, нашумевший в свое время, вопрос. Мы уже много раз убеждались, что в марксизме (который есть, прежде всего, практика его основоположника) нет ничего случайного, ничего такого, что не было бы связанным с генеральной линией Карла Маркса.

Не удастся ли нам выведать что-нибудь новое из наших скудных источников?