Глава четвертая БРАТЬЯ САБЛИНЫ
Глава четвертая БРАТЬЯ САБЛИНЫ
Для меня, как, наверное, и для многих других, в этой истории важно не то, как Саблин захватывал корабль, но как он пришел к такой мысли, что заставило его швырнуть свою жизнь в расстрельный подвал? Да и кто он вообще таков — Валерий Саблин?
Поиск мой начался с посещения Омска, где в областной газете работала двоюродная сестра Валерия — Тамара Леонидовна Саблина. Летел с опаской: как-то еще встретит? Тамара Леонидовна, резкая, решительная, боевая, встретила так, будто ждала подобного визита долгие годы. Она ничуть не сомневалась в правоте двоюродного брата и выложила на стол те немногие фотографии, которые ей удалось сохранить. Я впервые увидел лицо этого человека — красивое, смелое, открытое — и поверил ему сразу.
Тамара окончила ленинградский журфак. Она училась в те самые годы, что и Валерий в своем училище Фрунзе.
— Мы нередко встречались, — рассказывала Тамара Леонидовна, — благо университет находится в двух шагах от его училища… Конечно, он, как и большинство курсантов, был очень наивен и смотрел на жизнь комсомольскими глазами. Мы, студенты, были менее зашорены, и я, как могла, объясняла ему, что действительность в Стране Советов гораздо сложнее, противоречивее, чем внушают ему на политзанятиях.
Только что закончился Международный фестиваль молодежи и студентов, потрясший наши нетронутые умы. Впервые приподнялся не так называемый, а самый настоящий железный занавес, отгораживавший нас от всего остального мира четыре десятилетия. Начиналась хрущевская «оттепель». В университете ходили по рукам запрещенные рукописи, дерзкие стихи… Кое-что я давала читать и Валерию. Он рос на глазах, жадно впитывая дух университетской вольницы…
Из Омска я улетел с фотографией Саблина и тремя адресами, которыми снабдила меня Тамара: адресом младшего брата — Николая — в Горьком, старшего — Бориса — в Белоруссии и вдовы — Нины Саблиной, жившей с сыном в Ленинграде.
Не было белого адмирала в родословной Валерия Саблина. Прадед по матери кондуктор-балтиец Федор Савельевич Тюкин погиб в октябре 1914 года вместе со всем экипажем крейсера «Паллада». Дед, Василий Петрович Бучнев, родом из Великого Устюга, тоже морячил на Балтике — боцманматом в Кронштадте. Дед по отцу, вятич Петр Иванович Саблин, воевал в первую мировую на коне, а затем в гражданскую; трижды краснознаменец. В семье его сына, капитана 1-го ранга Михаила Петровича Саблина, росло трое парней: Борис, Валерий, Николай. Отцом братья гордились, знали наперечет его боевые награды: орден Красного Знамени, два Красной Звезды, обе степени «Отечественной войны»…
Встретил войну и закончил ее Саблин-старший на Северном флоте. Его высоко ценил и уважал тогдашний комфлота адмирал
Арсений Головко. Уважал за знание дела, за скромность, за высокое чувство личной чести…
Выйдя в отставку, Михаил Петрович перебрался в Горький, где еще долгие годы учил курсантов речного училища военному делу.
Братья, разумеется, готовились в моряки. Но одного подвело здоровье, другой на юношеском распутье выбрал стезю военного инженера. Так что их общую и отцовскую мечту осуществил лишь Валерий. В 1956 году он поступил в Высшее военно-морское училище имени М.В. Фрунзе — старейшее и славнейшее в стране учебное заведение, унаследовавшее стены, книги и в какой-то мере традиции знаменитого Морского кадетского корпуса.
Выбор помогли сделать не только гены, но и надежда вырваться на просторы морей — стихию свободы. «Насмотревшись на затхлую, мерзкую жизнь горьковских горожан, — объяснял он потом в своей последней речи перед микрофоном магнитофона, — я отшатнулся от всякого варианта идти в институт».
Мама провожала его со слезами на глазах. Моряцкая жизнь мужа давала ей точное представление о судьбе, выбранной сыном.
Сохранилось письмо Саблина-второкурсника, вернувшегося из учебного похода:
«Сегодня только что пришли к стенке, уже полмесяца были в море. На берег еще не ходил. Эти 15 дней пролетели мгновенно. Смешалось все: где день, где ночь, где понедельник, а где суббота. Чем больше здесь (на новом эсминце) нахожусь, тем больше убеждаюсь, что не зря пошел в ВМУ, не ошибся в выборе. Здесь сильнее ощущаешь, что ты на корабле, что ты боевая единица, что командир корабля — это ответственное лицо, которое одним словом заставляет корабль мчаться вперед, палить изо всех орудий, которое отвечает за корабль, за людей. На крейсере это как-то не ощущаешь. Там все добротно, прочно, это крепость на воде, даже качается он вдумчиво, важно. А эсминец носится, что птица, качается, что лодка; если делает поворот, то от всей души, ласково касаясь щекой-бортом волны-подушки…
Я уже изучил 3 специальности, могу заменить старшину. Люблю разговаривать с матросами об их жизни до флота, они с удовольствием вспоминают об этом, и перед тобой сразу раскрывается душа человека 25. 05. 58 г.».
Пройдут годы, приутихнет юношеская восторженность, но навсегда вплетутся в его жизнь любовь к морю и это искреннее внимание к матросу, к его личности, к его душе. Потом оно перерастет в острый интерес к человеку вообще, к положению дел в стране, в обществе.
«Служба идет хорошо. Очень привык к кораблю и матросам. Даже жалко расставаться. У нас хорошие отношения, это даже замполит заметил. Я люблю беседовать с матросами об их прежней жизни. Они любят вспоминать, и я уже знаю о многих — об одних больше, о других меньше. Интересно!
Вот вчера с одним, Смирновым, сидели, штопали обвес и беседовали. Он из деревни в Калининской области, был младшим конюхом. Его слушаешь — и как будто книгу о крестьянской жизни читаешь… До чего они интересные, эти матросы! Вот приеду — расскажу. Зря тогда Тамара (двоюродная сестра. — Н. Ч.) ахала по поводу невежества в деревне. Они, правда, в большинстве имеют по 4 класса образования и не знают многих вещей, но по ряду качеств они лучше городской интеллигенции».
«Беседа о Ленине прошла хорошо. Стыдно признаться, но только на 21-м году жизни, кажется, по-настоящему понял величие Ленина. Раньше это было как-то бессознательно и поверхностно…
«Примерно год я не думал о Политике, жизнь была сплошным комком переплетения служебных и учебных вопросов, личного ничего не было. Второй и третий курс — поиск справедливости и истины по ряду мелких вопросов…» («Ну а вопросы были, к примеру, такие, — комментирует этот отрывок из письма в «Военноисторическом журнале» генерал-майор Борискин, — о равенстве родителей курсантов — выступление на партийном собрании; о непозволительности растить из нахимовцев барчат — письмо в ЦК ВЛКСМ; о том, что крейсера — плавающие гробы, до тех пор пока на них все-таки служат люди, — письмо Н.С. Хрущеву».)
По признанию Саблина, на него многие, особенно начальники, смотрели как на чумного. Сам же он называл эти поступки «мелочной детской борьбой за справедливость».
Все мы родом из детства. Детство Валерия пришлось на четыре города с именами мужскими и мужественными: Архангельск, Полярный, Североморск и Горький. Что ни город, то дядька-воспитатель в матросской робе, в рабочей блузе; каждый оставил свой чекан в мальчишеской душе. И, наверное, больше всего — Полярный. В Полярном он узнал, что такое война. Может быть, потому они и играли с братом в Робинзона, а не в «войнуху», что Полярный был фронтовым городом, главной базой действующего флота; здесь выли сирены, ревели «юнкерсы» и гладь Екатерининской гавани вздымали не попавшие в корабли бомбы. А жена капитана 1-го ранга Саблина не раз и не два, схватив сыновей за руки, бежала из Циркульного дома в убежище под скалами.
«Мама отдавала нам весь хлеб, а чтобы заглушить голод, стала курить, — вспоминает старший из братьев Саблиных Борис. — Однажды я обнаружил в карманах Валерки множество окурков. Хотел надавать ему по шее, думал, потягивать начал».
Борис Михайлович Саблин, высокий, моложавый, пышноволосый подполковник-инженер в отставке, окончил Горьковский политех. На флот не прошел по здоровью. Но служил в тех же местах, что и Валерий. Пятнадцать лет на Севере. Был посвящен в высшие военные секреты страны, имел дело с ядерным оружием. И служил на этом опасном и ответственном поприще долго и честно, до последней капли крови — это в прямом смысле: однажды пришлось перенести полное переливание облученной крови.
После ноября 1975-го его высокую должность «неожиданно» сократили. И начались хождения по мукам, то бишь по инстанциям. Все кончилось благополучно… Сейчас он ремонтирует колхозные радиостанции в белорусской глубинке и на жизнь не жалуется. Может быть, потому, что действительно счастлив, может быть, потому, что ныть и унывать — не в породе Саблиных.
«В училище, — вспоминает бывший однокашник Саблина А.И. Лялин, — Валерия называли совестью курса. Не подумайте, что он был занудой из породы завзятых отличников. Нет, он_был очень веселым и в то же время умел быть твердым в принципах. Не вилял.
Голос у него был не очень сильным, ближе к тенору. Но брал он не голосом, а логикой, убежденностью. Много читал. Порой ухитрялся это делать даже в нарядах, но не маскируя обязанностями, а улучив свободную минуту.
Училищное начальство его ценило. Он быстро стал командиром отделения, одним из первых из нашего потока вступил в партию — на четвертом курсе еще. Мы выбрали его секретарем факультетского комитета ВЛКСМ.
Разгильдяям от него доставалось. Он вообще был требовательным к товарищам. Но, повторяю, это шло у него не от патентованной идейности комсомольского карьериста, а от глубокой внутренней порядочности.
Был такой случай. Появился у нас вор. Начали пропадать деньги из бушлатов, из тумбочек. Ну, стали мы поосторожнее. А Саблин завелся и нашел-таки способ уличить вора. Курсантишку этого отчислили. Понимаете, Валерий даже мысли не мог допустить, что будущий офицер флота может быть вором! (Не говоря уже о главе государства.) Он считал позором для себя ходить в одном строю, жить под одной крышей с карманником.
Простите мне громкие слова, но я считаю его идеалом советского человека».
«Очень хочется, Валера, чтобы твои светлые взгляды на жизнь сохранились навсегда. Г. Родыгин».
«Борцу за справедливость. Г. Каневский».
Одно из пожеланий, шутливое, в стихах, оказалось, на мой взгляд, пророческим: «Желаю стать героем мира, чтобы тебя воспела лира, как гордость русских моряков в теченье будущих веков!»
Итак, в декабре 1960 года лейтенант Саблин начал свою офицерскую службу в Севастополе, на эскадренном миноносце «Ожесточенный», который очень скоро перевели на Северный флот. На корабле он командовал группой управления артиллерийским огнем, затем — дивизионом… Как командовал, видно из письма, которое командир эсминца направил его отцу 22 января 1965 года: «Уважаемый Михаил Петрович!
Командование корабля, где служит Ваш сын старший лейтенант Валерий Михайлович Саблин, благодарит Вас, как отца, за то, что Вы воспитали для Родины хорошего сына, для партии — преданного коммуниста, для флота — примерного командира.
За период службы на корабле Ваш сын имел 8 поощрений от командования корабля и флота.
Мы гордимся Валерием, с которого берут пример все командиры подразделений. Он много отдает сил и своей молодой, кипучей энергии в деле повышения боевой готовности корабля и укреплении воинской дисциплины среди всего личного состава… Командир корабля капитан 3-го ранга Малаховский».
Эти «громкие слова» произносил в адрес Саблина не один Лялин. После выпуска новоиспеченные лейтенанты дарили друг другу свои курсантские фото, надписывая их от души.
«Валера, будь таким, каким ты был с нами. Ю. Михайлов».
«Наивыдержаннейшему, наипринципиальнейшему Валерию — Коленов».
«Что мне всегда в тебе нравилось, это твои принципиальность и прямота. Будь таким всегда. А. Матюшин».
Энергия у него и в самом деле была кипучая.
«Из нас троих, — вспоминает Николай Михайлович Саблин, младший брат, — он был самый жизнерадостный. Душа любой компании, пел под гитару, хоть и без голоса, но с отвагой. Турист. Лыжник. Волейболист. И все с азартом, с удалью. Неплохо рисовал. Курсантом еще написал портреты Маркса и Ленина. Заядлый фотограф. С «ФЭДом» не расставался. Вон сколько снимков осталось… Это вот Эльбрус, «Северный приют», Терскол… Это в дюнах на Балтике, это Куба — крокодилий питомник, Росток, Варнемюнде, Севастополь. Заполярье…
На лето родители снимали избу в деревне Белынь, что на берегу Горьковского моря. Если у Валеры случался в это время отпуск, он наведывался к ним с женой и сыном. Уезжая, раскладывал всюду шутливые записки, которые отец с матерью находили, порой и спустя неделю после отъезда сына, и конечно же очень радовались и веселились. Зайдет отец в сарай, а там к лопате бумажка привязана: «Не увлекайся! Почаще отдыхай». Мама возьмет книгу, а там закладка с надписью: «Не забудь надеть очки!» И три веселых человечка вместо подписи: Валерий, Нина и Миша.
С женой, Ниной, ему повезло. Познакомились они в училище на танцах. Вроде бы обычный роман морского курсанта и ленинградской студентки. А вот нашли друг друга сразу и на всю жизнь. Вместе и на край света, то бишь на Крайний Север, и на Эльбрус — в одной связке поднимались и все кавказские перевалы облазили».
В свадебное путешествие молодая чета отправилась на пароходе «Адмирал Нахимов». Злосчастное судно! Уж не оно ли накликало вечную разлуку?! —
Я слушаю рассказ младшего брата в горьковской квартире Саблиных, что в Холодном переулке, в былом родовом гнезде, где прошла юность Валерия. Николай перехватил мой взгляд. На верхней крышке фортепиано стоял латунный якорь, обвитый черной матросской лентой. Память о брате.
Помолчали…
«Родился он в Ленинграде на Васильевском острове в тридцать девятом. Детство же прошло в Горьком. Отсюда и в училище уходил, опять же в Ленинград. Ну, а кто он больше — волжанин или ленинградец, балтиец или североморец, — сказать не могу. Да он и сам наверное бы не сказал… Жизнь его швыряла, дай Боже! За пятнадцать лет службы сменил двенадцать мест жительства и три флота… В Североморске жил в такой хибаре, что одна стена то и дело отваливалась. Мы не слышали от него ни одной жалобы. Никогда не унывал и не давал падать духом другим».
Любительский снимок с белыми пятнами по углам. В крохотной североморской комнатушке весь немудреный лейтенантский быт: стул с наброшенным кителем, допотопная радиола, Валерий в офицерской ушанке с охапкой дров, Нина с малышом. Три веселых человечка. Миг счастья. Какой-никакой, а свой угол…
Фото из Геленджика. Купался в шторм. И подпись: «Волна не сбила с ног».
Я долго вглядывался в мокрое и счастливое лицо отважного купальщика. Было в его улыбке что-то широкое, гагаринское. Улыбка сильного и доброго человека.
Еще один снимок. Мостик эсминца. Лейтенант Саблин с повязкой вахтенного офицера задумался у рукоятей машинного телеграфа. «Товсь! Стоп! Малый назад! Полный вперед!..
Так стоят на распутье перед дорожным камнем: «Направо поедешь — коня потеряешь, прямо поедешь — убитому быть…
Он выбрал — прямо.
Несмотря на блестящие аттестации, лейтенант Саблин очень не скоро стал старшим лейтенантом. Звание ему задержали почти на год. За что? Написал письмо Н.С. Хрущеву.
В. Саблин (из показаний на суде):
…В нем я наряду с изложением ряда вопросов теоретического плана писал, что партию надо очистить от подхалимов и взяточников. После этого я был приглашен в Мурманский обком партии, где меня крепко отругали».
Смысл внушения разгадать нетрудно: «Сиди и не вякай, без тебя разберутся. А будешь лезть через головы начальства, не видать больших звезд».
Кажется, Саблин урок понял и с головой ушел в корабельную службу. Почетная грамота: «Старшему лейтенанту В. Саблину за достигнутые успехи при выполнении заданий командования в период дальнего перехода Североморск — Севастополь. Командир части контр-адмирал Беляков».
Когда молодой офицер переводился на другой корабль, в кают-компании эсминца ему вручили адрес на бланке командующего Черноморским флотом:
«Уважаемый товарищ старший лейтенант Саблин Валерий Михайлович!
Командование части, офицеры и личный состав с глубокой благодарностью будут вспоминать Вас как грамотного и умелого специалиста, душевного, чуткого и требовательного офицера-воспитателя, образцово исполнявшего свой воинский и гражданский долг. Пусть Ваше мужество и тепло Вашего сердца всегда будут согревать и вдохновлять людей! Выражаем уверенность, что, уходя из в/ч 13041, Вы и впредь будете служить образцом честности и преданности нашему великому делу — построению светлого коммунистического общества.
Севастополь, 21 декабря 1965 года».
Флот всегда был скуп на похвалы, тем более молодым офицерам. Это напутствие тоже оказалось пророческим: «…Вы… будете служить образцом честности и преданности…»
Еще одна Почетная грамота: «Капитан-лейтенанту В.М. Саблину. За инициативу и настойчивость в обеспечении испытаний нового оружия и техники в 1968 году. Командующий Краснознаменным Северным флотом адмирал Лобов».
Можно долго перебирать пожелтевшие грамоты: «За высокие показатели спортивной работы на корабле», «За активное участие в пропагандистской работе», «…в военно-научной работе», «За пересечение экватора», — но и без того ясно: офицер служил не за страх, а за совесть.
Его прочили в командиры корабля, предлагали учебу на Классах. А он удивил всех, отпросившись поступать в Военно-политическую академию имени В.И. Ленина.
Иные проделывали подобный курбет, чтобы сменить лямку строевой службы на не столь обременительную политработу, выводившую порой к большим звездам куда быстрее, чем крутой трап корабельной карьеры. Выбор же Саблина определялся одной из важнейших черт его характера: «Во всем мне хочется дойти до самой сути…»
В. Саблин (из Обращения к экипажу, записанного на магнитную ленту[31]):
«В этот момент мысли у меня клокотали в голове, и все искал я причину, почему так, а не иначе, у нас складываются отношения в стране… Что-то, я чувствую, надо было делать, но не хватало знаний. Забивали меня цитатами и давали понять, что серый я в вопросах политики. Пишу в Ленинградский университет с просьбой разрешить учиться если не заочно, то экстерном. Дали отказ, экстерном, говорят, нельзя, а заочно не положено. Остается один выход — это Военно-политическая академия. Пишу туда. Это было в шестьдесят четвертом году. Присылают правила приема. Оказывается, надо с должности капитан-лейтенанта и надо два года прослужить в этой должности. В Севастополе такие должности не валяются, и надо ждать минимум два года. Созревает решение — все-таки поступать в академию. Решение серьезное, сложное… Пишу рапорт о переводе на Север. Переводят, предлагают должность помощника командира на СКР — на сторожевой корабль. При назначении предупреждаю комбрига капитана 1-го ранга Крылова, что через два года — по положению, как я сказал, надо два года служить в должности, — что через два года буду уходить в политическую академию. Он воспринял это как шутку и легко согласился. <…> Служить надо было хорошо, чтобы отпустили в академию. Политику пришлось отставить на второй план. Обходился лишь тем, что собирал факты, обличающие нашу действительность, и читал классиков марксизма-ленинизма».