М.В. Шкаровский ДУХОВЕНСТВО РУССКОГО КОРПУСА В ЮГОСЛАВИИ

М.В. Шкаровский ДУХОВЕНСТВО РУССКОГО КОРПУСА В ЮГОСЛАВИИ

Нападение Германии на Югославию в апреле 1941 г. русские эмигранты в подавляющем большинстве восприняли однозначно, придя на помощь приютившей стране. Принявшие югославское подданство были призваны в армию, многие другие добровольно вступили в нее.

Хотя активные боевые действия продолжались лишь неделю, некоторые эмигранты, сражаясь с немцами, погибли, другие были ранены или попали в плен и были увезены в лагеря на территорию Германии (отчасти поэтому в Русском корпусе ощущался недостаток лиц призывного возраста). Так, например, служивший в югославской армии бывший русский офицер майор А.М. Протопопов (позднее командир казачьей сотни и интендант Русского корпуса) по приказу генерала Дражи Михайловича взорвал мост через Дунай и железнодорожные пути на участке Будапешт – Белград, преградив путь венгерским войскам. За это он был награжден югославами орденом Св. Саввы, а затем арестован венграми и приговорен военно-полевым судом к смертной казни. Протопопову удалось бежать в Хорватию, где он все же два-три месяца находился в концлагере.

Начальник 4-го отдела Русского общевоинского союза (РОВС) генерал И.Г. Барбович, командир Кубанской казачьей дивизии генерал В.Э. Зборовский (в дальнейшем командир 1-го казачьего полка Русского корпуса), командир Гвардейского казачьего дивизиона полковник А.И. Рогожин предоставили свои воинские части в распоряжение югославского командования. Однако из-за стремительного окончания боев до практического использования их не дошло.[288]

При этом почти все бывшие офицеры и солдаты Белой армии мечтали вернуться на Родину. В Югославии их поселилось в начале 1920-х гг. около 40 тыс., и многие желали снова с оружием в руках продолжить борьбу с большевиками и воссоздать Российскую империю. Начало войны между Германией и СССР они восприняли как благоприятный момент для создания боевых частей с целью отправки в Россию. В условиях оккупации Югославии, внутренних национальных, религиозных и политических конфликтов в этой стране русская эмиграция оказалась в трагическом положении. Она лишилась материальной поддержки югославского государства и оказалась объектом гонений, репрессий и даже физического уничтожения, прежде всего со стороны коммунистических отрядов под командованием И.Б. Тито, но также порой оккупационных войск и боровшихся с ними сербских частей генерала Д. Михайловича (четников).

В Белграде немцами были расстреляны по обвинению в антигерманской деятельности брат настоятельницы Аеснинского монастыря гр. Ефимовский, инженер Николаев, полковник Савельев, есаул Приходько и др.; коммунисты же к 1 сентября 1941 г. убили свыше 50 человек, в том числе священников и целые семьи с женщинами и детьми.

Генерал-майор М.Ф. Скородумов, возглавлявший с 22 мая 1941 г. «Бюро для представительства интересов и поддержки русских эмигрантов в Сербии», для облегчения положения соотечественников неоднократно обращался к германскому командованию. Но в ответ ему лишь рекомендовали отдать приказ о вступлении русских эмигрантов по месту жительства сначала в германские воинские части, а затем в создаваемую под эгидой оккупационных властей сербскую жандармерию. И то и другое для русских монархистов, к которым принадлежал и Скородумов, было совершенно неприемлемо. На фронтоне здания бывшего российского посольства после выезда из него советских дипломатов генерал восстановил двуглавого орла, однако по требованию немцев 3 августа должен был снять герб императорской России с газеты «Русский бюллетень» – официального органа «Бюро для представительства.…»[289]

Вступив в начале сентября в переговоры с командованием германских войск в Сербии о создании русской воинской части, М.Ф. Скородумов настаивал на следующих условиях: русские части должны быть одеты в русскую форму, не принимать никакой присяги, не входить в состав германских частей, не использоваться против какого-либо государства или сербских частей генерала Михайловича, а должны быть переброшены в Россию. Однако генералу Скородумову указали, что может быть образована лишь русская охранная группа, предназначенная исключительно для защиты промышленных предприятий на территории Сербии, создание же боевых частей запрещается. 12 сентября Скородумов получил соответствующий приказ начальника штаба главнокомандующего на Юго-Востоке полковника Кевиша. Таким образом был создан Русский корпус в Югославии.

В тот же день командир Русского корпуса генерал Скородумов отдал приказ № 1 по корпусу, опубликованный 14 сентября в «Русском бюллетене» и ставший полной неожиданностью для немцев. В этом приказе ничего не говорилось о войне на стороне Германии:

«Сегодня, в день св. благоверного князя Александра Невского, покровителя многострадальной Земли Российской, исполнились заветные желания русских людей начать службу своей Родине в Русской Армии <…> С возрождением Русской Армии возродится Россия. Если мы будем едины, я с Божией помощью поведу вас в Россию для того, чтобы мы выполнили свой долг перед родившей нас когда-то страной».

В приказе также объявлялась мобилизация всех эмигрантов в возрасте 18-55 лет, которые должны зарегистрироваться в Белграде 18-21 сентября.[290]

Тут же последовала резко негативная реакция немцев. Согласно докладной записке Рейхсминистерства занятых восточных территорий, 14 сентября М.Ф. Скородумов был снят со своего поста и арестован гестапо, причем отмечалось, что до оккупации Югославии он относился к Германии враждебно.[291] Епископ Григорий (в миру гр. Г.П. Граббе), в то время – управляющий делами Архиерейского Синода, так вспоминал попытку генерала «мобилизовать» на борьбу и Зарубежную Русскую Церковь:

«Он был боевым офицером, по-видимому, очень храбрым, который мечтал поднять русскую эмиграцию для участия в борьбе с коммунизмом. В этом отношении он был готов идти вместе с немцами, но одновременно с этим он был и патриотом, который не хотел сдавать немцам никаких позиций. Но надо сказать, что в церковном отношении он понимал очень мало. У нас сразу же возникли с ним столкновения, потому что он написал приказ, который был адресован духовенству. И в этом приказе было сказано, как служить молебны, как служить литургию и вообще давались самые неожиданные указания духовенству, которые, конечно, мы никак не могли принять».

По этому поводу гр. Г.П. Граббе имел «неприятный разговор» в гестапо, где заявил, что Церковь никаким распоряжениям, издаваемым людьми, не имеющими к ней отношения, подчиняться не будет.[292]

Гитлер на протяжении всей войны противился созданию воинских строевых частей из славян и особенно из русских. Но при всем неприятии этой идеи высшим руководством рейха командование Вермахта порой брало на себя ответственность и разрешало создание таких частей. Германские войска пытались подавить разраставшееся в Югославии партизанское движение. Даже безоружное гражданское население привлекалось к охране линий телефонной связи, железнодорожных путей и т. п. В этих условиях формирование русской части не было полностью запрещено, со 2 октября по 18 ноября 1941 г. она по инерции даже называлась охранным корпусом, а затем – охранной группой (нацисты не допускали присутствия слова «русский» в названии). Командиром 2 октября был назначен генерал-лейтенант Б.А. Штейфон, ранее начальник штаба при Скородумове. Штейфон подчинялся германскому хозяйственному управлению в Сербии, но ни один немецкий офицер дисциплинарной властью не пользовался, и все чины носили старую форму русской армии.

Председатель Архиерейского Синода Зарубежной Русской Церкви митрополит Анастасий (Грибановский) еще в середине сентября 1941 г. дал благословение на создание Русского корпуса, в ряды которого вступили многие представители его паствы. 26 сентября он назначил протоиерея Иоанна Гандурина корпусным священником, а иеромонаха Антония (Медведева) из монастыря Св. Иова Почаевского в Словакии полковым священником 1-го стрелкового полка. Через полторы недели после начала формирования 2-го стрелкового полка – 29 октября – его священником был назначен иерей Владимир Ульянцев. Должность священника 3-го полка 23 января 1942 г. занял выпускник Парижского Свято-Сергиевского института, бывший настоятель русского храма в югославской Белой Церкви протоиерей Борис Молчанов. Священником запасного батальона митрополит 3 февраля назначил иеромонаха Никона (Рклицкого) – выпускника юридического факультета Киевского университета, бывшего офицера Добровольческой армии, издававшего в Югославии с 1921 г. «Военный вестник», а затем в 1928-1940 гг. «Царский вестник». В монашество он был пострижен митрополитом Анастасией в октябре 1941 г. и вскоре рукоположен в священный сан.

Вскоре после начала формирования 2-го полка – в конце октября – Владыка Анастасий с чудотворной Курской Коренной иконой Божией Матери посетил казармы корпуса для освящения походной полковой церкви, и был торжественно встречен выстроившимися во дворе казарм частями. На Рождество 1942 г. 2-й полк с оркестром прошел до русской Свято-Троицкой церкви в Белграде, где присутствовал на торжественном богослужении. Важнейшие решения получали санкцию Архиерейского Синода. Так 23 ноября 1941 г. Синод утвердил назначение корпусным священником протоиерея И. Гандурина, а 22 апреля 1942 г. принял резолюцию об его освобождении ввиду упразднения этой должности (название «корпус» не признавалось). С этого момента до конца 1942 г. в охранной группе служили четыре указанных представителя духовенства: отцы Антоний (Медведев), Никон, Борис и Владимир. Каждый из них окормлял один из полков, которые переименовали в отряды, при этом запасной батальон был развернут в 4-й отряд.[293]

Более года охранная группа официально воинской частью не считалась. Так же было категорически отказано в ее отправке на Восток. Германское командование опасалось появления там крупной русской части под командованием националистически настроенных офицеров. Большинство военнослужащих вступили в состав корпуса (группы) добровольно, при этом определенная часть – с целью спасения семей от голодной смерти, так как немецкое командование обязало подконтрольное сербское правительство уволить всех русских со службы.

Для пополнения состава группы использовалась и принудительная мобилизация части офицеров. Так, капитан А. Шевченко на допросе в СССР в 1946 г. показал, что вступил в Корпус под угрозой Б.А. Штейфона предать его полевому суду за отказ, а майор А.М. Протопопов, также мобилизованный в ноябре 1941 г., «был большой противник нацизма, он проявлял симпатию к России». Впрочем, и значительная часть добровольцев не питала никакого доверия или расположения к немцам, догадываясь об истинных целях нацистов в войне с СССР: «Они верили в Россию и ее светлое будущее, не допускали мысли о возможности завоевания России Германией».[294]

В конце 1941-го – 1942-м гг. отряды Русской охранной группы, занимая определенные районы, обеспечивали охрану от нападений партизан различных, главным образом хозяйственных, объектов. При этом периодически происходили боевые столкновения с коммунистическими отрядами, с частями же генерала Михайловича отношения были нейтральными, порой даже лояльными. В сборнике свидетельств и воспоминаний бойцов Корпуса отмечалось:

«Части Русского Корпуса никогда не вели никаких неприятельских действий против четников генерала Дражи Михайловича, наоборот, всегда были готовы оказать им любую помощь и содействие, хотя сам генерал, в первое время, не понимал наших побуждений и избегал сношений с командиром и частями Русского Корпуса <…> четнические отряды воевали то против немцев, то <…> против красных партизан Тито, то, вдруг, нападали на <…> слабые части Русского Корпуса, к которым они постоянно обращались за помощью, главным образом, огнеприпасами и никогда не получали отказа. Части Русского Корпуса никогда на четников не нападали, но, действуя совместно, всегда должны были быть начеку и держать ухо востро».[295]

Помощь четникам действительно была, но порой за нее наказывали. Так, интендант корпуса А.М. Протопопов был снят со своей должности и понижен в звании с майора до лейтенанта за то, что поддерживал связь с четниками Михайловича, передавал им вооружение и «сообщал о движении немецких машин с оружием, которое партизаны забирали себе».[296]

Части Русской группы, а (затем корпуса) базировались и на территории Хорватии, где в местах их дислокации не раз находили убежище православные сербы, спасавшиеся от истребления пронацистскими усташами. Например, летом 1942 г. бойцы 1-го отряда переправили через р. Дрину и спасли от смерти 10-12 тыс. сербских беженцев, прижатых к реке и расстреливаемых усташами. В 1943 г. в районе Зворника спасли свыше 1,5 тыс. человек, 400 раненым оказали медицинскую помощь. В июле – августе 1944 г. перевезли через Дрину и разместили в Бане Ковиляче свыше 1000 сербских детей, и т. д.[297]

Служившие в частях группы воинские священники публично молились за интернированного немцами Патриарха Гавриила и сербского короля Петра II, выступавшего в Лондоне с резкими антинацистскими заявлениями. По этому поводу летом 1942 г. возник инцидент. Командир 1-й бригады генерал-майор Драценко обратился 23 июня к начальнику охранной группы: «Является странным, что наши отрядные священники молятся за тех, кто поддерживает безбожников большевиков – разрушителей России, за тех, кто по радио поддерживает восстания в Сербии». Он считал, что «священники, входящие в состав Охранной группы, борющейся против коммунизма и его сторонников», не должны молиться за Патриарха и короля.[298]

Начальник штаба группы переслал рапорт Драценко митрополиту Анастасию, который 16 июля написал Б.А. Штейфону о своем категорическом отказе прекратить моления:

«Святейший Патриарх Гавриил, который, кстати сказать, за время своего управления Церковью всегда оказывал любовь и внимание к Русской Церкви и эмиграции и неоднократно резко выступал против коммунизма, если сейчас и не управляет Церковью фактически, остается ее каноническим Главою и потому на ее территории мы не имеем права его не поминать <…> Что касается Королевского Дома, то он не низложен <…> Имея в виду это обстоятельство и то, что Сербский Королевский Дом неизменно оказывал русской эмиграции свое высокое покровительство, а также был всегда известен своим непримиримым отношением к коммунизму <…> я нахожу совершенно невозможным делать распоряжение о прекращении его поминовения:>.[299]

Начальник охранной группы генерал-лейтенант Борис Александрович Штейфон имел хорошие личные отношения с Владыкой Анастасией и придавал большое значение церковной деятельности. Он активно участвовал в материальной помощи религиозному возрождению в России. В начале 1942 г. иеромонах Никон передал от генерала председателю Архиерейского Синода 3 тыс. динаров на изготовление святых антиминсов[300] для отправки в западные районы СССР. 19 марта митрополит Анастасий, выразив Штейфону глубокую благодарность за заботу о церковных нуждах, сообщил, что на 2 тыс. динаров Сербский Синод уже отштамповал 80 антиминсов, и призвал на «всех чинов Группы Божие благословение». В июне 1942 г. в № 23 «Ведомостей охранной группы» был напечатан призыв «Комитета помощи Церквам России» о сборе пожертвований для покупки церковной утвари, богослужебных книг и т. п. для отправки в российские храмы.[301]’

В свою очередь митрополит Анастасий участвовал в праздниках, военных парадах группы, а затем корпуса, служил для его военнослужащих молебны, произносил проповеди. 30 августа (12 сентября) 1942 г., в день праздника св. кн. Александра Невского, Владыка прибыл на престольный праздник походной церкви в казармах на Дедине и в сослужении ее настоятеля иеромонаха Никона и прибывшего духовенства отслужил торжественный молебен, после которого состоялся парад. На следующий день – 13 сентября – годовщина начала формирования Русской охранной группы была отмечена торжественным молебном, отслуженным митрополитом Анастасием во дворе белградской Свято-Троицкой церкви в присутствии Б.А. Штейфона с его штабом, многочисленных офицеров и сотни 4-го отряда с оркестром. После молебна Владыка произнес слово, в котором «отмечал жертвенное чувство, привлекшее русских воинов в ряды Охранной Группы для вооруженной борьбы с коммунизмом». Генерал Штейфон поблагодарил митрополита Анастасия за его слово и «за всегдашнее внимание к духовным нуждам группы». Торжество закончилось парадом. 18 октября свой отрядный праздник отмечал 4-й отряд охранной группы. В этот день с благословения митрополита богослужение совершили иеромонах Никон (Рклицкий) и протоиерей Борис Молчанов.[302]

К середине 1942 г. партизанская война в Югославии усилилась. В этих условиях 9 июля Генеральный штаб ОКХ (Верховного командования германской армии) вынужденно дал согласие на преобразование русской заводской охраны в регулярную боевую часть под названием «Русский легион» (что в действительности не было сделано), а 30 ноября 1942 г. – на создание на базе охранной группы Русского охранного корпуса со значительным увеличением численного состава, включением в состав Вермахта и заменой русской формы на немецкую (но с сохранением чисто русского командного состава). При этом несколько солдат и офицеров, пожелавших уйти из корпуса, предали военному суду.

И после преобразования группы в Корпус настороженное, а зачастую и негативное отношение к нему со стороны нацистского руководства сохранилось и даже усилилось в связи с вынужденным допущением в названии слова «русский». В упомянутом сборнике свидетельств ветеранов Корпуса говорилось:

«С первых же дней формирования стала ясной вся сложность и трудность обстановки, и началась глухая борьба с немецкой партийной идеологией и отдельными германскими начальниками из партийцев, которые стремились подчинить себе Русский Корпус и использовать его в своих целях <…> В дальнейшем эта борьба продолжалась в течение всего существования Корпуса, временами обостряясь до степени, когда возникала прямая угроза его существованию».[303]

Эти высказывания подтверждаются архивными документами. Еще летом 1942 г. в противовес охранной группе стала создаваться группа вспомогательной полиции из русских эмигрантов немецкого происхождения под командованием гауптштурмфюрера СС (полковника) М.А. Семенова (женатого на немке). По указанию рейхсфюрера СС Г. Гиммлера этим занимался начальник его личного штаба обергруппенфюрер и генерал войск СС К. Вольф. В октябре 1942 г. в группу вспомогательной полиции входило около 400 человек, при этом источники ее пополнения в Сербии были практически исчерпаны, и к процессу вербовки привлекли Рейхсминистерство иностранных дел. 16 октября оно информировало Вольфа, что в Хорватии удалось завербовать 70 человек, в Греции – 37, в Болгарии – 20. Подобные акции состоятся в Румынии и Венгрии.

В своем письме младшему государственному секретарю Лютеру от 20 ноября 1942 г. К. Вольф подробно обосновал необходимость создания батальонов вспомогательной полиции в Сербии из русских эмигрантов немецкого происхождения и пронемецки политически ориентированных под германским командованием именно как противовес Русской охранной группе. При этом генерал передал слова Гиммлера:

«Русская охрана предприятий действует под влиянием русского эмигрантского духовенства, с чисто русским командованием, русским языком приказов, и в результате этого находится под политическим русским, прежде всего монархическим, влиянием (что точно установлено и никем не отрицается); кроме того, она имеет расово русское происхождение и включает в свои ряды существенное количество чисто азиатских типов. При вербовке во вспомогательную полицию, напротив, прямо сделан акцент на принадлежность к расовой крови.

Вследствие этого людей возможно вырвать из под влияния русского эмигрантского руководства, поставить под немецкое руководство, командный язык и пропагандистки охватить в германском духе как принадлежащих по крови к немцам. В результате вспомогательная полиция представляет собой значительно лучший вклад в обороноспособность немецкого народа, чем Русская охранная защита».

В 1943 г. вербовка в указанные батальоны в шести странах продолжалась, но без существенного успеха. В марте 1944 г. они были преобразованы в «Особую группу К», а в конце 1944 г., после некоторого пополнения советскими военнопленными, – в особый полк СС «Варяг» под командованием М.А. Семенова и переброшены в Словению. Никакого противовеса Русскому корпусу эта небольшая и ничтожная в военном плане часть составить не могла. Духовенство в батальонах вспомогательной полиции и полку «Варяг» отсутствовало.[304]

Вскоре после вынужденного узаконения Русского охранного корпуса, 22 января 1943 г., шеф гестапо Г. Мюллер по поручению начальника полиции безопасности и СД Э. Кальтенбруннера составил докладную записку о будущем расселении русских эмигрантов, состоящих на службе в Корпусе. В ней указывалось:

«При этом мероприятии следует избежать нежелательного устремления части русской эмиграции преждевременно вернуться в занятые восточные области. Можно использовать подходящие кандидатуры из особенно благонадежных эмигрантов, безоговорочно служащих нынешним целям рейха, чтобы помешать единой цели эмигрантов нанести ущерб германским интересам».

Ни о каком допущении Корпуса в качестве воинской части в Россию и речи быть не могло.[305]

В момент преобразования Русской охранной группы в Корпус он составлял около 7,5 тыс. человек, и Б.А. Штейфону было обещано пополнение в 12 тыс. добровольцев из числа советских военнопленных. Однако в действительности такое пополнение было проведено лишь один раз и в небольшом объеме. 12 марта 1943 г. в Баницу прибыли 297 военнопленных, из которых сформировали две особые роты. Уже 24 марта командующий полицией безопасности и СД в Белграде Шаефтер писал своему начальнику группенфюреру СС Мейснеру о нежелательных результатах акции, прежде всего из-за опасности воздействия на бывших красноармейцев позиции эмигрантов, так как в рядах Корпуса «находятся экстремальные приверженцы царя из русской офицерской и дворянской касты наряду с демократами, ортодоксальные православные и представители либерально-масонских взглядов». При этом отмечалось, что бывшие красноармейцы настроены не только националистически, но и империалистически и конфликтуют с казаками-сепаратистами. Кроме того, Шаефтера тревожил «горячий интерес» к военнопленным антинемецки настроенного сербского населения, постоянно расспрашивающего о Советской России. Некоторые «добровольцы» вскоре бежали из транспортного поезда, создавая опасность усиления ими «коммунистических банд в Сербии». Относительно религиозности пополнения Шаефтер писал, что бывшие красноармейцы, по их словам, крещены, но избегают разговоров о религии и нередко в церкви крестятся неправильно. Впрочем, они посещают храмы, считая, что русская эмиграция особенно стремится снова привести их в Церковь.[306]

Интересно отметить, что через месяц после составления этого доклада – 26 апреля, на второй день Пасхи, «Белградская Троицкая церковь принимала молодых солдат корпуса, прибывших из России. Была торжественная пасхальная служба, в конце которой митрополит Анастасий обратился к солдатам с глубоко прочувствованным и любовным словом». Из другого сообщения известно, что Владыка говорил о значении Церкви в истории русского народа и привел доводы в пользу оправдания ухода Белой армии в эмиграцию. После богослужения состоялся парад Белградского батальона корпуса.[307]

Как только появилась информация о предстоящем преобразовании охранной группы, митрополит Анастасий дополнительно направил в ее отряды (полки) священников из числа ранее выразивших желание на переезд в Россию, но не допущенных туда немцами, в частности иереев Григория Баранникова и Петра Димитриевича. При этом 21 декабря 1942 г. Владыка поручил протоиерею Иоанну Бандурину посещать раз в неделю немецкие госпитали в Белграде для пастырского попечения иногда попадавших туда вместо русского военного госпиталя раненых русских солдат.[308]

Один из новых военных священников – о. Григорий – вскоре вместе с настоятелем походной церкви 3-го полка протоиереем Борисом Молчановым стал участником события, вызвавшего инцидент между Сербской и Зарубежной Русской Церквами. 3 декабря 1942 г. Сербский Синод обратился к митрополиту Анастасию с просьбой «в интересах добрых отношений сербов и русских» указать священникам Русского корпуса избегать «погрешностей», имевших место 23 ноября в сербской церкви Косовской Митровицы, где отцы Борис и Григорий во время совершенной ими службы якобы не поминали местного архиерея епископа Рашкопризренского Серафима, а лишь Владыку Анастасия и «русское христолюбивое воинство».

На запрос митрополита о. Борис 29 декабря сообщил в рапорте, что упреки совершенно не обоснованы, он и о. Григорий с разрешения архиерейского наместника и настоятеля церквей в Косовской Митровице иногда совершали в храме Св. Саввы всенощное бдение, божественную литургию, панихиды, отпевания и молебны для русского полка, но при этом на богослужении Высшая церковная власть всегда поминалась по формуле: «О православном епископстве Церкви Сербския и Российския, о Господине нашем Высокопреосвященнейшем Митрополите Анастасии и Господине Преосвященном епископе Серафиме», а о «христолюбивом воинстве» возглашали без упоминания национальности. Более того, русские священники фактически спасли сербских, находившихся под арестом с 24 по 29 ноября. В этот период отцы Борис и Григорий по просьбе церковного старосты совершали требы в городском храме (для русских и сербов) и «посылали чинов полков к немецкому коменданту с заявлениями о том, что каждому из них требуются метрические выписки, которые может дать лишь архиерейский наместник». В результате он вскоре был освобожден, а через несколько дней – и другие сербские священники.[309]

В течение 1943 г. Русский охранный корпус все-таки вырос численно за счет создания из эмигрантов в апреле 1-го казачьего полка и в результате разрешения вербовки добровольцев в Бессарабии, Буковине и в районе Одессы. Корпус получил около 3 тыс. человек, после чего немцы стали чинить препятствия работе вербовочных комиссий, и приток пополнения прекратился. Среди этих новобранцев явно преобладали верующие, и, когда батальоны буковинцев, бессарабцев и одесситов впервые повели в белградскую церковь, русские эмигранты с удивлением отмечали, что подавляющее большинство из них правильно крестится.[310]

В связи с увеличением численности корпуса потребовалось устройство новых военных церквей, и митрополит Анастасий 12 февраля 1944 г. написал начальнику Управления русской эмиграции в Сербии генерал-майору В.В. Крейтеру о необходимости передать для них имущество церкви 1-го Русского Кадетского корпуса. В ответе от 23 февраля говорилось, что для учреждаемых церквей 4-го и 5-го полков Корпуса было передано имущество, оставшееся после закрытия храма Русского Девичьего института в Белой Церкви. Владыка ознакомился со списком этого имущества, заверенным настоятелем гарнизонной церкви Св. кн. Александра Невского в Белграде иеромонахом Никоном (Рклицким), и 11 марта отдал распоряжение о передаче в церковь 4-го полка также иконостаса храма Девичьего института.[311]

Одновременно с созданием полковых церквей пополнялся и штат духовенства Корпуса, правда, принимали не всех желающих. Протоиерей Валентин Руденко в декабре 1942 – январе 1944 г. дважды обращался к митрополиту Анастасию с прошениями о назначении в Русский охранный корпус, ссылаясь на то, что его кандидатуру выдвинул командир 5-го полка генерал Гонтарев, в составе Корпуса служат два зятя и погиб единственный сын, но Владыка все-таки 13 января назначил о. Валентина в 15-й казачий корпус. 31 марта 1944 г. митрополит Анастасий назначил полковым священником 1-го полка вместо иеромонаха Антония иерея Григория Баранникова, а священником 4-го полка иеромонаха Никодима (Нагаева), бывшего генерала Белой армии, пребывавшего ранее в монастыре Милково на территории Хорватии. Отцы Владимир Ульянцев и Борис Молчанов оставались священниками 2-го и 3-го полков соответственно, иеромонах Никон (Рклицкий) – настоятелем гарнизонной церкви, а священником 5-го полка вскоре определен иерей Иоанн Баско.

31 мая Архиерейский Синод постановил привлечь священников походных церквей Русского охранного корпуса к уплате 1%-ного обложения доходности, который они ранее не вносили в общецерковную кассу. 9 июня Владыка Анастасий обратился к входившему в состав Синода митрополиту Берлинскому Серафиму (Ляде) с просьбой присмотреть из числа эвакуированных с Востока в Германию священников, «если понадобится», несколько кандидатов для Русского корпуса. Вскоре – летом и в начале осени 1944 г. – в три полка были назначены вторые (батальонные) священники: в 1-й – иерей Василий Воскобойников, во 2-й – иерей Владимир Могилев, в 4-й – иеромонах Викторин (Лябах). Таким образом, считая состоявшего в штате гарнизонной церкви иеродиакона Вассиана, число священнослужителей достигло максимального количества – 10 человек.[312]

В сентябре – октябре 1944 г. после перехода Болгарии и Румынии на сторону стран антифашистской коалиции положение германских войск и их союзников на территории Югославии стало критическим. Русскому корпусу с сентября и до конца войны пришлось участвовать на фронте в активных боях с регулярными воинскими частями Народно-освободительной армии Югославии, болгарскими и – в сражении под г. Чачаком – даже с советскими дивизиями. В связи с этим слово «охранный» было вычеркнуто из его названия как «пережиток тенденций партийных кругов». С 10 октября 1944 г. он официально именовался Русский корпус в Сербии, а с 31 декабря – просто Русский корпус. На 12 сентября 1944 г. численность Корпуса составляла 11 197 человек (пять полков в среднем по 2200 человек в каждом), но затем быстро сократилась в результате тяжелых потерь.[313]

В связи с приближением советских войск Архиерейский Синод в середине сентября переехал из Белграда в Вену. Согласно указу митрополиту Анастасия, все русские приходы и возглавляющий их Епископский совет при Управлении русскими православными общинами в Сербии были временно подчинены Сербской церковной юрисдикции, а духовенство корпуса осталось «вне церковного объединения и возглавления». Б.А. Штейфон 25 сентября обратился к Владыке Анастасию с просьбой «полковые церкви <…> Корпуса как несвязанные с населением определенной территории и обслуживающие исключительно чинов Корпуса подчинить непосредственно <…> Архиерейскому Синоду Русской Православной Церкви через Главного Священника Русского Охранного Корпуса».

Для этого генерал просил назначить главным священником занимающего пост священника штаба Корпуса иеромонаха Никона (Рклицкого) с возведением его в сан архимандрита. Уже через пять дней – 30 сентября – Архиерейский Синод постановил возвести о. Никона в сан игумена по занимаемой им должности корпусного священника. 2 октября Владыка Анастасий написал об этом указ о. Никону, предложив ему получить все дела о церквах и духовенстве Корпуса в Епископском совете и доставить в Синодальную канцелярию. В тот же день митрополит отправил письмо сербскому епископу Мукачево-Пряшевскому Владимиру с просьбой издать распоряжение канцелярии Епископского совета о передаче соответствующих дел игумену Никону.[314]

Однако указание митрополита выполнено не было, дела остались в Белграде, в Синодальную канцелярию не поступили и, видимо, погибли. Этот указ был получен о. Никоном лишь 18 января 1945 г., в период передышки в ходе боевых действий. До этого времени духовенство Корпуса наравне с другими его чинами участвовало в тяжелейшем многокилометровом походе, сопровождавшемся почти непрерывными боями. 4 октября игумен отслужил в гарнизонной Александро-Невской церкви Белграда напутственный молебен перед началом похода. На следующий день церковь была разобрана и в сопровождении членов причта (настоятеля, иеродиакона Вассиана, псаломщика И.А. Ревенко, регента хора А.Н. Мушенко и церковного старосты Г.Н. Енько-Даровского) отправлена вместе с частями корпуса в г. Чачак, куда прибыла 10 октября.

Сначала о. Никон служил в городском Вознесенском соборе вместе с его духовенством, когда же в районе Чачака начались ожесточенные бои, сербские священники покинули город, богослужения в соборе прекратились, и причт Александро-Невской церкви организовал совершение божественной литургии в воскресные и праздничные дни в частном доме, причем эти службы посещали и местные жители. 24 октября члены причта, отправлявшиеся на отпевание полковника Б.С. Гескета, попали под обстрел «катюш». Иеродиакон Вассиан был убит, о. Никон ранен в руку и лицо, а псаломщик Иван Ревенко контужен. В тот же день о. Вассиан был отпет игуменом при участии иеромонаха Никодима (Нагаева) и священника Владимира Могилева и погребен на погосте Вознесенского собора.

В дальнейшем причт Александро-Невской церкви совершал богослужения в подвале здания народной школы, которое также интенсивно обстреливалось, в результате 15 ноября был легко ранен регент Мушенко. В некоторые дни устраивались богослужения в помещении лазарета ветеринарной роты, где в вечерние часы также проводились духовные лекции и беседы. Кроме того, о. Никон после ухода из города сербского духовенства совершал требы для местных жителей.

28 ноября после совершения напутственного молебна части Корпуса вышли в тяжелый поход через горные хребты в г. Сараево. Иконостас и наиболее громоздкие части инвентаря Александро-Невского храма ввиду невозможности транспортировки пришлось сдать в одну из православных церквей Чачака. Во время похода духовенство Корпуса совершало молебны под открытым небом. В начале декабря погиб бывший псаломщик о. Никона Николай Иванов. 10 декабря части достигли г. Сараево, при въезде в который «со стороны недоброжелательно настроенного элементов» была произведена попытка ареста корпусного священника с угрозой расстрела «на скорую руку». Игумена спасло энергичное заступничество командовавшего колонной генерала В.М. Пулевича.

В дальнейшем около месяца о. Никон совершал богослужения в ранее закрытой усташами сербской церкви г. Киселяк и русском храме г. Сараево, настоятель которого протоиерей Алексий Крыжко, несмотря на давление хорватских властей, сохранил верность юрисдикции Зарубежной Русской Церкви. Поход для причта Александро-Невской церкви закончился в крещенский сочельник прибытием в штаб Корпуса, размещавшийся в г. Добое.

25 января 1945 г. о. Никон написал митрополиту Анастасию отчетный доклад, в котором отметил мужество, самоотверженность, усердие и преданность многих священнослужителей Корпуса, нередко исполнявших свои пастырские обязанности на боевых позициях, но также с прискорбием извещал о трудновосполнимых потерях большей части имущества полковых церквей. В конце доклада игумен сообщал:

«В настоящее время после подтверждения своего назначения корпусным священником со стороны военного начальства я имею в виду установить должную связь с духовенством Корпуса и за неимением положения о корпусном духовенстве временно определить свои взаимоотношения с ним применительно к прежним законоположениям о военном духовенстве и уставу духовных консисторий, считая свои права и обязанности соответствующими должности благочинного. Прошу подтверждения сего со стороны Вашего Высокопреосвященствам. [315]

20 февраля Б.А. Штейфон также написал митрополиту, прося наградить всех священнослужителей Корпуса «за храбрость», в том числе возвести игумена Никона в сан архимандрита. Почти все просьбы командира Корпуса были удовлетворены. 14 марта Архиерейский Синод постановил возвести священника Григория Баранникова в протоиерея, игумена Никона и иеромонаха Никодима – наградить наперсным крестом, священника Василия Воскобойникова и иеромонаха Викторина – набедренником, а священника Владимира Могилева – скуфьей.[316] Протоиерею Борису Молчанову, священнику Владимиру Ульянцеву и игумену Никону было преподано благословение Синода. 16 марта Владыка Анастасий известил об этом Штейфона, указав, что о. Никона не могли возвести в архимандрита, так как он недавно удостоен сана игумена.

Отец Иоанн Баско остался без награждения как подавший 16 февраля прошение об увольнении от службы в Корпусе по состоянию здоровья и возрасту и 13 марта освобожденный от должности священника 5-го полка с зачислением в приходскую общину. 24 февраля Штейфон попросил митрополита Анастасия о рукоположении в диакона корпусной церкви вместо убитого иеродиакона Вассиана ефрейтора Олега Беляева, окончившего в 1942 г. Богословские миссионерские курсы в Белграде. 13 марта Владыка поставил на этом ходатайстве резолюцию о том, что Беляев должен сам подать прошение и, судя по всему, рукоположение не успело состояться.[317]

Воспользовавшись затишьем в боевых действиях, Б.А. Штейфон приезжал в Германию и, явившись 31 января к генералу А.А. Власову, заявил о своей готовности безоговорочно ему подчиниться. Но попытки Власова добиться переброски Русского корпуса в Германию не имели успеха, и Корпусу вскоре пришлось участвовать в тяжелейших боях под Травником и Брчко против наступавшей Народно-освободительной армии Югославии И.Б. Тито.[318]

В начале 1945 г. помимо о. Никона о своем окормлении частей Русского корпуса митрополиту Анастасию написали еще несколько священнослужителей, в частности иеромонахи Никодим и Викторин. 25 февраля о. Викторин сообщил, что в с. Мирковцы православный хорват умолял его сохранить последнюю святыню оскверненного усташами храма – мощи, спрятанные в верхнюю доску святого престола. Отец Викторин взял не только мощи, но и поврежденные ударами иконы, а также полусожженный антиминс, найденный в другой разрушенной сербской церкви. Все это он по акту передал игумену Никону.

Обширный отчетный доклад 8 марта отправил Владыке священник 4-го полка иеромонах Никодим. Он откровенно сообщил о чрезвычайных тяготах службы в обстановке почти непрерывных ожесточенных боев, в частности невозможности лично отпевать многих павших, так как нередко приходилось отступать «без возможности выносить убитых и тяжелораненых воинов, которых партизаны обыкновенно добивают». Устраивать богослужения в боевой обстановке удавалось лишь изредка для отдельных небольших частей полка; в городах и в монастыре в Овчарской Бане использовались местные православные храмы, причем для сербов, лишенных своих священников (убиты усташами или бежали), эти службы являлась «большим утешением».

Иеромонах отмечал, что «православные сербы оказывали при этом священнику, хотя и русскому, такое уважение и внимание, которое мы никогда не видели в Сербии. Только тут мы обоюдно чувствовали свое братство по вере». Церковное имущество, собранное в Белграде и Белой Церкви и вывезенное оттуда о. Никоном, в том числе чтимая икона св. кн. Владимира, погибло при нападении изменивших четников на перевозивший его железнодорожный состав. При отходе из Сербии пропал без вести служивший санитарным унтер-офицером священник Василий Никонов. Самому о. Никодиму было 62 года, он страдал от последствий ранений, полученных в Гражданскую войну, нередко ночевал на открытом воздухе, а в непогоду при дожде. Резко критиковал иеромонах и отношение к священнослужителям полкового начальства, отводившего им место пребывания обычно в обозе.[319]

Доклад о. Никодима привез митрополиту Анастасию в Карлсбад священник Владимир Могилев, который при встрече с Владыкой рассказал и о личных впечатлениях. Кроме того, в Карлсбаде, где тогда находился Архиерейский Синод, во второй половине марта побывал игумен Никон. Под впечатлением от этих докладов и бесед митрополит Анастасий 28 марта писал Б.А. Штейфону:

«Я вижу, что священники в самое тяжелое для их паствы время находились по преимуществу в обозе, вне возможности обслуживать тех, для кого они главным образом нужны. Полковое начальство в большинстве случаев совершенно не учитывает значение близости священника именно к передовым позициям, где он может напутствовать умирающих и отпевать убитых. Священники оказываются в положении элемента, служащего только обременением в походе, о чем иногда, не стесняясь, говорят им ответственные начальствующие лица, а церковное имущество трактуется как наименее важное. Этим, в большей мере, надо объяснить то обстоятельство, что почти все оно полностью утрачено».

Владыка просил начальника Корпуса сделать указание командирам полков «о необходимости коренным образом изменить положение военных священников», в частности держать их не при обозе, а при штабе полка с минимально необходимым для совершения богослужения комплектом вещей: антиминсом, епитрахилью, крестом, дароносицей и богослужебными книгами. В заключение митрополит отмечал:

«Я знаю, насколько Вы высоко ставите значение миссии полковых священников, знаю вообще Вашу преданность Св. Церкви, и это дает мне уверенность, что Вы не оставите без внимания изложенных выше пожеланий и своею властию и авторитетом устраните создавшиеся ненормальности в положении военных священников вверенного Вам Охранного Корпуса».[320]

По соглашению с Б.А. Штейфоном о. Никон уже больше года разрабатывал проект положения о корпусном духовенстве, в котором служба военных священников была бы должным образом регламентирована. На основании существовавших в российской армии законоположений и «современной церковной практики в Русском Охранном Корпусе» 17 февраля 1944 г. он составил проект «Положения об управлении военным духовенством русских войск», в котором, в частности были следующие пункты:

«1. Русское военное духовенство управляется архиереем на правах епархиального архиерея, избираемого Архиерейским Собором или Архиерейским Синодом и утверждаемым высшим военным начальством. <…>

3. Впредь до утверждения должности Управляющего военным духовенством, этим духовенством управляет председатель Архиерейского Синода: <…>

18. Каждая значительная единица военного строя или управления должна иметь своего священника с причтом и составлять подвижную парохию или приход».

30 марта 1945 г. в Карлсбаде игумен Никон завершил составление уже более детально разработанного проекта «Положения о русском военном духовенстве». Этот проект был даже обсужден в Синоде (причем самым существенным замечанием было планирование слишком малого числа священников на дивизию или корпус), но принять до конца войны его не успели.

Отцы Никон (Рклицкий) и Владимир Могилев не вернулись в Русский корпус. Последние недели войны он с тяжелыми боями отступал через Боснию и Хорватию на север. События этого периода иеромонах Никодим описал в своем докладе митрополиту Анастасию от 7 августа 1945 г.:

«Великий Пост застал нас в этом году на охране путей сообщения в маленьком городке Жепче в Боснии. Боевая обстановка была очень напряженная – снаряды залетали в город. И только некоторая часть полка могла присутствовать на богослужении и отговеть <…>

Зато для православного сербского населения в Жепче мой приезд туда был настоящим праздником. Их храм, в котором я служил и для полка, был с началом войны (с 1941 г.) закрыт и обращен в казарму для немецких солдат, и в нем же было устроено „Кино". После немцев вселились „усташи". Сербский священник бесследно пропал.

Много труда потребовалось, чтобы привести храм в надлежащий вид, но все это было сделано общими их и наших солдат усилиями чрезвычайно быстро. Все сербское население у меня исповедовалось и причащалось. Я крестил и отпевал <…> Относились ко мне как к своему родному и наперерыв приглашали к себе».

Далее о. Никодим сообщал, что при переходе в Хорватию колонна, в которой он ехал, подверглась воздушным налетам и нападению партизан, в результате чего сгорела машина со всеми церковными и его личными вещами.[321]

При проходе через Загреб 30 апреля 1945 г. умер Б.А. Штейфон. при его похоронах в Крайнбурге заупокойную службу совершил протоиерей Борис Молчанов. Последним командиром корпуса стал терский казачий полковник А.И. Рогожин. Пасхальное богослужение 6 мая для всех полков было совершено уже в Словении. Приказ о капитуляции Германии застал корпус на позициях около Любляны, и Рогожин отдал приказ пробиваться в Австрию. С боями русские части через горный перевал вышли к Клагенфурту, где 12 мая сдали оружие англичанам. К этому времени в Корпусе оставалось 5584 человека, общие же потери убитыми, умершими, ранеными, пропавшими без вести, уволенными по болезни и дезертировавшими за весь период его существования составили 11 506 человек.[322]

Солдаты и офицеры корпуса были размещены в нескольких лагерях, созданных на западе Австрии в селах Нассвег, Тигринг, Михельсдорф и др. Сразу же началась активная церковная жизнь под руководством назначенного 26 мая исполняющим должность корпусного священника протоиерея Бориса Молчанова. Впоследствии А.И. Рогожин писал: