1866, 1870–1873 годы. «Дни мрачные и бурные»

1866, 1870–1873 годы. «Дни мрачные и бурные»

Что ж, мать-холера в самом деле уже зарождалась. Несколько спокойных лет – и осенью 1865-го врачи вместе с властью снова начали бить тревогу. Правда, делали это по-разному. Министр внутренних дел Петр Александрович Валуев, некогда потерявший из-за холеры жену, твердо был уверен, что болезнь эта не заразная, и мнение свое отстаивал на всех уровнях.

Из дневника Валуева, 12 октября 1865 года: «Вместо Комитета министров отправился в Министерство, где после приема просителей заседал в Медицинском совете при обсуждении вопроса о холере. Целью было парализировать (так в оригинале. – Д. Ш.) стремление признавать холеру заразительной, в чем и успел».

Впрочем, заразная или нет – а угроза появления холеры была серьезной, четвертая по счету пандемия этой болезни разгулялась уже не только в Азии и Европе, но и в некоторых провинциях России, а потому император Александр II, невзирая на разногласия и споры, издал 21 ноября 1865 года именной указ об учреждении в столице «временного Комитета на случай появления холеры» – «с целью своевременного принятия мер к предупреждению развития холерной эпидемии в столице». Главой комитета был назначен петербургский военный генерал-губернатор Александр Аркадьевич Суворов, членами Комитета стали наследник цесаревич Александр Александрович, столичный гражданский губернатор Лев Николаевич Перовский, обер-полицеймейстер Иван Васильевич Анненков, а также городской голова и лейб-медик Николай Федорович Здекауер.

В задачи столь представительного органа власти комитета было вменено «изыскание, а затем, в пределах предоставленной ему власти, и приведение в исполнение мер, относящихся до предупреждения развития холеры в столице». Разъяснено было и подробнее: комитет должен задуматься над «улучшением гигиенических условий столицы», озаботиться своевременным устройством холерных отделений в госпиталях и больницах, а также отдельных холерных лазаретов, подготовить «предварительные распоряжения насчет принятия частных благотворительных пожертвований и насчет устройства особого попечительства о состоянии здоровья жителей и о призрении больных в разных городских участках при помощи частных лиц, добровольно к тому заявляющих или уже заявивших свою готовность».

Комитет взялся за дело без проволочек; судя по его решениям, он не был убежден в том, что холера не заразна, скорее наоборот. Иначе не озаботился бы тем, чтобы снабдить полицейские части запасами дезинфекционных средств. По опыту предыдущих эпидемий члены Комитета решили также разделить столицу на участки (вернее сказать, на 12 санитарных округов), к округам приставили медицинских инспекторов, распорядились открыть в больницах и госпиталях холерные отделения, а также 27 холерных приютов.

Включилось в работу и петербургское городское самоуправление; комиссия Городской думы «о пользах и нуждах общественных» постановила, что главными задачами момента должны быть «наблюдение за чистотою на улицах, дворах, рынках и скотобойнях; наблюдение за свежестью продаваемых жизненных припасов, за возможно здоровым помещением рабочих и, наконец, – доставление жителям столицы чистой воды». Дума тогда назначила своих попечителей санитарных округов и особое внимание уделила уничтожению «вопиющих санитарных безобразий». Позже в отчете о думской деятельности с гордостью говорилось: «В короткое время город был очищен настолько, насколько это было возможно; подземные трубы, издававшие зловоние, вычищены, Сенная площадь очищена; рынки приведены в порядок; решен вопрос о местах свалки нечистот; открыто было несколько дополнительных водоемов в различных частях города для снабжения невскою водою недостаточных классов населения».

Превентивные меры были приняты – и началось ожидание, с каждым месяцем все более напряженное; в марте 1866 года газета «Голос» печатно выражала «тревожное опасение насчет появления страшной гостьи» – и не случайно Василий Степанович Курочкин написал весной 1866 года, после апрельского каракозовского покушения на императора и назначения графа Михаила Николаевича Муравьева-Виленского председателем Верховной комиссии по делу о покушении:

Холеру ждали мы, и каждый был готов

Диету соблюдать и жить себе здорово.

Но фурия хитра: надула докторов —

Прислала за себя из Вильны Муравьева.

Холера грянула, как уже бывало, в середине июня. Один из первых случаев был отмечен на Васильевском острове: «в одиннадцатой линии захворал один дворник и через три часа умер». Практически сразу издали новый именной указ, от 19 июня – «О приведении в исполнение мер, принятых Холерным Комитетом по случаю появления холеры в С.-Петербурге». Эти рескриптом из казны выделялись средства на лечение холерных больных, а также предписывалось назначить участковых врачей «для подаяния первой помощи и других врачебных действий» – с вознаграждением по 3 рубля в сутки. Спешно начали открываться временные стационары; один из них – временный холерный приют на Песках под руководством доктора медицины Иосифа Васильевича Бертенсона – стал позже городской Рождественской больницей (при которой затем создали первое в стране училище фельдшериц, сиделок и медсестер).

А 25 июня – еще один именной указ императора Александра II: «Во избежание, с одной стороны, возможности распространения заразы чрез оставление трупов среди народонаселения, нередко густого, а с другой, для отстранения справедливых в этом отношении жалоб» и с учетом того, что «при временных холерных покоях, устроенных при съезжих, а также и в некоторых частных домах, невозможно было устроить отдельных помещений для тел умерших», этот документ предписывал устроить «на всех городских кладбищах особые бараки для помещения там, на определенный срок, тел умерших от холеры».

Александр Васильевич Никитенко, видевший уже далеко не первую холеру, записывал в дневнике 28 июня: «Дни мрачные и бурные. Холера распространяется в Петербурге. Ходят печальные слухи о ее жестокости: умирают и скоро, и несмотря на медицинские пособия».

Через пару дней еще одна запись, от 1 июля: «Холера усиливается, хотя не в таких размерах, как в 31-м и 48-м годах, однако умирают беспощадно и выздоравливают немногие из заболевших».

Пессимизм Никитенко, впрочем, на сей раз не оправдался: по данным статистики, смертность в эту эпидемию оказались ниже прежней. Возможно, и оттого, что правительство на сей раз заблаговременно подготовилось к эпидемии, а принятые меры были достаточно разумными. Немалое внимание уделили тогда власти и гигиеническому просвещению граждан – хотя те уже с холерой и сталкивались, но лишний раз напомнить о рисках не мешало.

Тем более молодым горожанам. Для воспитанников учебных заведений столичного учебного округа было составлено даже отдельное наставление «о предохранении себя от холерной эпидемии», в котором разъяснялось:

– «умеренность в пище и питье есть первое условие сохранения здоровья во всякое время, а в особенности во время холерной эпидемии»;

– «слишком строгая диэта, особенно при внезапном переходе к ней, для здорового человека также вредна, как слишком малая разборчивость в пище»;

– «воспитанники не должны выходить из дому не позавтракав. Они не должны оставаться и во все время уроков без пищи; а потому в средине занятий, в одну из перемен, следует опять им позавтракать»;

– «следует теплее одеваться (носить фланелевый или суконный набрюшник)», «но не следует кутаться в слишком теплые платья и шубы».

В общем, сложное сочетание заботы и тревоги. Отдельная часть наставления была посвящена продуктам питания. Ученикам рекомендовано было отказаться на время холеры от колбас, копченого мяса и рыбы, свежевыпеченного хлеба, кислого молока, сметаны, простокваши и творога. Особенно подчеркивалось следующее:

– «особенная умеренность и разборчивость необходимы при употреблении в пищу зелени и плодов»;

– «не все плоды одинаково вредны. Всего вреднее те, которые легко производят послабление на низ, как то: сливы, огурцы; также те, которые употребляются в пищу обыкновенно холодные: арбузы, дыни. Вредны всякие плоды недозрелые и гнилые. Вареные и печеные плоды, компот, варенья безвредны»;

– «самый лучший напиток – чистая вода», «но не следует пить ее вспотевши»;

– «прибавление в воду небольшого количества красного столового вина весьма полезно». (Смелая последняя рекомендация, заметим в скобках, вряд ли понравилась бы современным педагогам.)

Если же питомцу петербургских учебных заведений случилось заболеть расстройством желудка с поносом и тошнотой, ему настоятельно рекомендовалось оставаться дома: «начальство учебных заведений не будет взыскивать с воспитанников за отсутствие, если будут доставляемы свидетельства о болезни от родителей или от лиц, под надзором которых учащиеся находятся».

Наставление это было не единственным; свои рекомендации были составлены и «для лиц, заведывающих учебными заведениями С.-Петербургского учебного округа». Им предписывалось следить за чистотой в зданиях, обращать «особенное внимание на то, чтобы отхожие места, как один из главных источников развития и распространения холерной заразы, были очищаемы тщательно и часто», заготовить заблаговременно «достаточное количество фланелевых или суконных набрюшников, для снабжения ими воспитанников при первых признаках холеры», по утрам перед началом уроков собирать сведения о состоянии здоровья всех учеников и других лиц.

Вот и опять набрюшники.

Также директорам гимназий и прочих учебных заведений рекомендовалось:

– «внушать как пансионерам, так и приходящим ученикам, чтобы они всеми мерами избегали простуды, легко располагающей к поносам и холере»;

– «иметь постоянно опытного фельдшера»;

– на время эпидемии «уменьшить учебные занятия, ограничив их тремя уроками в день, и, по желанию родителей или опекунов, дозволить более или менее продолжительные отпуски, а в случае значительного уменьшения числа учащихся, при чрезмерно усиливающейся холере, преподавание вовсе прекратить»;

– при появлении холеры «внушать воспитанникам, чтобы они, для собственной их пользы, не пренебрегали мерами предосторожности, постоянно носили фланелевые или суконные набрюшники и при помощи, соответственно времени годы, одежды избегали всеми мерами простуды».

Трудно сказать, насколько внушать и вправду удавалось – но холерная эпидемия 1866 года оказалась не самой длительной и не самой интенсивной. За три с небольшим ее месяца было диагностировано 16 212 холерных больных, из которых умерло 3345, примерно пятая часть. 22 сентября в Исаакиевском соборе в присутствии цесаревича Александра Александровича состоялось благодарственное молебствие по случаю прекращения холеры; 9 октября по случаю закрытия временного Холерного комитета его участникам была объявлена монаршая благодарность.

На сей раз праздновать и в самом деле было что: хоть в 1867 году в Петербурге и случались отдельные заболевания холерой, они не переросли в эпидемию, да и потом были еще три спокойных года.

Лишь весной 1870-го холера вновь стала поднимать голову; всего за тот год от нее умерли 854 человека (из них 696 – в медицинских учреждениях, остальные на дому). Знаменитый русский терапевт Сергей Петрович Боткин писал о том, как в столице стали появляться предвестники грозной болезни: «В 1870 г. перед появлением холеры в Петербурге стали появляться заболевания острыми желудочно-кишечными катаррами с увеличением и чувствительностью селезенки, печени, почек, с белком в моче и лихорадочным состоянием, редко перемежающегося типа, часто послабляющего, а обыкновенно постоянного с кратковременным течением; большая часть заболеваний оканчивалась выздоровлением в 1, 2, 3, а иногда и в 5 дней».

Наблюдения над холерой, кстати сказать, позволили Сергею Петровичу стать создателем нового средства от холеры и прочих желудочно-кишечных расстройств – знаменитых впоследствии капель Боткина: «гофманских капель и хинной сложной тинктуры по 1 унции, солянокислого хинина 1 драхму, соляной кислоты 1 драхму, мятного перечного масла 10 кап.».

Весной 1871 года всплеск холеры случился куда более значительный, пик его пришелся на марта. И снова Александр Васильевич Никитенко записывал в своем дневнике (8 марта): «Первою жертвою ее был сын принца Ольденбургского, а там пошла она косить. Да какая свирепая – в три, в четыре часа кончает дело смерти, точно пруссак, в шесть месяцев разгромивший Францию».

Сын принца Ольденбургского – это Георгий Петрович Ольденбургский, тоже принц, умерший 5 марта 1871 года в возрасте 22 лет и похороненный в Троице-Сергиевой пустыни в Стрельне.

Следом одна запись Никитенко, 12 марта 1871 года: «Умер Александр Григорьевич Тройницкий, член Государственного совета. Это потеря и для общества, и лично для меня. Он был честный, благородный человек и просвещенный администратор. Мне он был близкий человек, понимал меня и любил. Он несколько времени тому назад, месяца три, был очень болен, но совсем оправился. Недели за две я был у него, и мы поговорили с ним часа два, по обыкновению очень дружески и приятно. В среду он почувствовал припадки холеры, а в пять часов утра его уже не было на свете».

Александр Григорьевич Тройницкий

Александр Григорьевич Тройницкий был не только администратором, но и выдающимся статистиком, он сыграл заметную роль в деле организации государственной статистики в России.

Всего за один только март 1871 года холерой заболели в столице 2495 человек, а умерли 1103. После этого на время эпидемия стихла: 108 летальных исходов в апреле, 99 – в мае, но в июле снова пошла в рост – 695.

Здесь нельзя не вспомнить еще одну жертву холеры 1871 года – унесенную болезнью не в самом Петербурге, а в Кронштадте. Феодора Власьевна Сергиева незадолго до того приехала в гости к сыну, священнику Иоанну Ильичу Сергиеву, будущему Иоанну Кронштадтскому. 4 июля тот записывал в дневнике: «Удиви, Господи, милость Твою и всемогущую силу Твою на матери моей Феодоре, люто занемогшей холерою, изменившейся и ослабевшей до чрезвычайности в несколько часов (от 4-х утра до 12-ти вечера), – исцели ее, – дай за сие прославить Тя, якоже за все милости Твои, Господи».

Молитвы не помогли, 6 июля в седьмом часу утра Феодора Власьевна скончалась. Отец Иоанн тогда с печалью записывал: «Где я встречу после матери такую нежную любовь, такую простоту, безыскусственность, нелицемерность, такое смирение искреннее? Слова: „здравствуй, дитятко, благослови, дитятко“, – останутся у меня навсегда в памяти сердечной, все ее услуги безотговорочные, скорые. Видно, так Господу угодно было, чтобы я походил за ней во время смертельной болезни и похоронил ее, помолился о упокоении души ее».

К поздней осени 1871 года эпидемия стихла, хотя около ста смертей от холеры случилось и в последние месяцы 1871 года. При этом расслабляться горожанам было еще рано: 1872 и 1873 годы тоже оказались холерными. Летом 1872-го, например, одной из жертв холеры стал известный исследователь русской литературы и истории Петр Петрович Пекарский: по свидетельству современника, он еще до начала холеры жаловался на нездоровье, «в этом состоянии он еще обедал в гостях, и, разумеется, без надлежащей осторожности; да обед еще был на открытой галерее, где, вероятно, бедного его и продуло».

Непременный Александр Васильевич Никитенко эмоционально записывал 20 июля 1872 года: «Вам ежеминутно угрожает бедствие: вы ходите, спите, едите, работаете, так сказать, перед глазами смерти. Забурчит ли в желудке, чувствуете ли небольшую в себе перемену, малейшее изменение в обычном течении ваших дней – вам кажется, что гроза готова на вас обрушиться. В несколько часов, здоровые, крепкие, вы можете провалиться если не сквозь землю, то в землю. Так случилось, например, с Пекарским».

Новая вспышка – на исходе лета 1873 года, и тут уже газета-журнал «Гражданин», редактором которой был тогда Федор Михайлович Достоевский, успокаивала читателей (номер от 17 сентября): «Холера гуляла по Европе и, разумеется, перескочила тридевять земель, чтобы не обидеть родного ей пепелища, и с быстротою молнии прибыла в Петербург. Но Петербург проучен и обучен действовать энергично, и после первых дней сильного проявления холеры не столько количеством болезни, сколько быстротечным качеством болезни, холера вдруг ослабела».

В том же номере запечатлен социальный срез болевших холерой: «По наблюдениям в больницах оказывается, что значительный процент заболевающих холерою и привозимых в больницы уже в трудный период болезни составляют чернорабочие трех категорий: землекопы, каменщики и дровокаты. Очевидно, что здесь главная причина этого явления заключается в том, что именно этого рода рабочие лишены теплой пищи и спят на земле или в сыром месте. Из этого следует, что в виду предупреждения появления холеры осенью и пресечения ее в корне, желательно было бы увидеть общественную заботу о доставлении именно этим рабочим того, в чем они нуждаются, то есть теплой пищи и сухого жилья».

К слову тут придется очередная порция статистики: за время эпидемии 1873 года случаев холеры насчитали 1431, а летальных исходов – 672.

Вообще же в немалой степени «Гражданин» оказался прав: еще с 1831 года стало известно, что холера особенно сильно ударяет по малоимущим слоям общества. Однако и состоятельные горожане от нее защищены не были, а боялись ее иногда даже сильнее, чем бедняки – особенно когда познания о холере сочетались с повышенной личной мнительностью. Как, например, это происходило с Иваном Сергеевичем Тургеневым, которого так заботливо пичкал знаниями о холере Алексей Феофилактович Писемский: он этой болезни опасался страшно. По словам известного литературного критика и мемуариста Павла Васильевича Анненкова, была в жизни Тургенева целая «эпоха ужасов перед холерой, когда он не пропускал почти ни одной значительной аптеки в Москве, Петербурге, Париже и Лондоне, чтобы не потребовать у них желудочных капель и укрепляющих лепешек».

Поэт Яков Петрович Полонский записал целый монолог Тургенева о том, как именно одолевала его боязнь холеры: «Мысль, что меня вот-вот захватит холера, ни на минуту не перестает меня сверлить, и что бы я ни думал, о чем бы ни говорил, как бы ни казался спокоен, в мозгу постоянно вертится: холера, холера, холера… Я, как сумасшедший, даже олицетворяю ее; она мне представляется в виде какой-то гнилой, желто-зеленой, вонючей старухи. Когда в Париже была холера, я чувствовал ее запах: она пахнет какою-то сыростью, грибами и старым, давно покинутым дурным местом. И я боюсь, боюсь, боюсь… И не странное ли дело, я боюсь не смерти, а именно холеры… Я не боюсь никакой другой болезни, никакой другой эпидемии: ни оспы, ни тифа, ни даже чумы… Одолеть же этот холерный страх – вне моей воли. Тут я бессилен».

И вот надо же такому случиться: один из визитов Тургенева в столицу в 1870-е годы пришелся как раз на время холеры. Популярнейший в конце XIX столетия беллетрист Петр Дмитриевич Боборыкин позже вспоминал: «Я зашел к нему в отель. Это было в те годы, когда обер-полицеймейстером состоял знаменитый генерал Трепов… В нумере Тургенева нахожу М.В. Авдеева, романиста, одного из тогдашних его подражателей. И.С. стоит в своей парижской вязаной куртке у печки и встречает меня с изменившимся лицом вопросом:

– Вы ничего не знаете?!!

– Ничего! А что такое?

– Ведь здесь – холера!.. Трепов приказал напечатать в „Полицейских“…

– Ну так что ж? Холера здесь болезнь – уже эндемическая…

– Ах, батюшка! Да разве вы не знаете, как я ее боюсь?

И он стал нам рассказывать, беспощадно выдавая самого себя, как он накануне был в гостях у своего приятеля Анненкова, и туда принесли весть о лихой гостье, и он так расстроился, что не был в состоянии ночевать один в отеле и остался на всю ночь у них.

– Ведь поймите, – говорил он почти дрожащим голосом, – она не щадит именно тех, кто ее боится, – вот как я!

– Но если так, Иван Сергеевич, – возразил я, – то вас в первую голову она должна была бы поражать. А вы пережили несколько холер в России и ни разу не заражались!..»

Боборыкин был прав: холера Тургенева так и не тронула. Точного года этой встречи Петр Дмитриевич не называет, однако, известно: Федор Федорович Трепов стал обер-полицеймейстером в 1866 году и оставался на своем посту до 1878-го. За 1873-м следовали спокойные в холерном отношении годы, а до того Тургенев останавливался в петербургских отелях не так уж и часто, и поэтому метод исключения здесь вполне способен помочь. Известно, в частности, что поздней весной 1872-м он поселился в гостинице Демута на Большой Конюшенной улице, провел там всего несколько дней, после чего спешно отбыл за границу.

Очевидно, в 1872-м это и случилось.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.