1892–1895 годы. «Сфинкс, который нас приводит в ужас»

1892–1895 годы. «Сфинкс, который нас приводит в ужас»

В истории холеры 1883 – особый год. Год начала очередной холерной пандемии, пятой по счету. В Египет в том году отправилась экспедиция Роберта Коха, и ей, наконец, удалось обнаружить холерный вибрион, а также получить чистую культуру.

Научный триумф? Однако сторонники миазматической теории, особенно их лидер Макс фон Петтенкофер отнеслись к открытию сдержанно. С открытием вибриона (его тогда именовали «запятой») нехотя согласились, но настаивали на том, что сам по себе вибрион безопасен, и только после созревания во вредоносной почве становится смертоносным.

Чтобы доказать свою правоту, Петтенкофер выпил однажды целую пробирку с живой культурой холерного вибриона, заработал расстройство кишечника, выздоровел – и еще более утвердился в своей точке зрения. И дискуссии продолжились. Совсем не случайно знаменитый российский врач-гигиенист Федор Федорович Эрисман примерно в те же годы писал: «Холера представляет собой явление в высшей степени сложное, загадочное. Это, в буквальном смысле слова – сфинкс, который нас приводит в ужас своим смертоносным взглядом, но которого мы до сих пор понять не можем, несмотря на то, что разгадкой его заняты тысячи ученых во всех странах мира».

Холерная вода под микроскопом. Карикатура из британского журнала

Спорили врачи и о том, какие меры способны предотвратить распространение холеры – причем по большей части они пришли уже к правильному выводу о том, что холера прилипчива, а значит, мероприятия противоэпидемические, дезинфекция и карантин, просто необходимы. Петербургская городская Комиссия общественного здравия пошла на большее: в 1885 году, «дабы городским больницам дать средства к распознаванию при первых случаях азиатской холеры, распознаванию, возможному только при бактериоскопическом исследовании – для чего требуются особые микроскопы, – Комиссия выписала из-за границы (из Потсдама от Гартнака) большие микроскопы с гомогенными системами, которыми и снабдила городские больницы, до тех пор вовсе лишенные этого необходимейшего научного пособия». Летом того же года при Городской барачной больнице (ныне – Городская инфекционная больница им. С.П. Боткина) устроили «особый аппарат для обеззараживания холерных испражнений», а в Обуховской больнице произвели капитальный ремонт отделения на 100 кроватей.

Городская барачная больница (ныне Городская инфекционная больница имени С.П. Боткина). Фото конца XIX столетия

Мало того: «С целью ознакомления городских санитарных и думских врачей с новейшими открытиями по вопросу о происхождении холеры, которая по исследованиям Р. Коха вызывается особого вида растительным организмом, видимым только под микроскопом – запятообразною бактериею, – согласно постановлению Комиссии общественного здравия, старшим ординатором барачной больницы Н.П. Васильевым, занимающимся бактериологиею, – прочитаны в городской барачной больнице думским и санитарным врачам три лекции: „О запятообразных бактериях Коха и их значении в диагностике, профилактике и терапии холеры“…»

Также были подготовлены врачебные наставления на случай эпидемии холеры («которые при первой надобности могут быть напечатаны и в потребном числе экземпляров распространены среди населения») и определен круг общедоступных препаратов, на которые можно было бы сделать ставку. «По мнению главного врача Обуховской больницы Ф.Ф. Германа, которое разделили и другие врачи больниц, таким средством представляются противохолерные капли четырех составов, а именно: капли двух составов профессора С.П. Боткина, капли Иноземцева и Тильмана».

Вот уже и шагнула медицина вперед, а препараты оставались все те же!

«Этими каплями, заготовленными в потребном количестве в аптеке городской барачной больницы, предположено было, в случае надобности, снабдить дежурных околоточных и дворников частных домов, швейцаров, рабочие артели, мастерские и т. п.».

Вслед за медиками и Министерство внутренних дел издало специальные инструкции по борьбе с холерой, где рекомендовалось, в числе прочего, чтобы местные санитарные комиссии распространяли «как можно шире в народонаселении изданные на случаи холерной эпидемии наставления для публики», а также издавали «по возможности чаще бюллетени о количестве заболевших и умерших от холеры».

Интересное дело, однако: МВД настаивало на широком распространении информации о заболеваемости, а вот Главное управление по делам печати во главе с Евгением Михайловичем Феоктистовым придерживалось иной точки зрения: летом 1891 года, когда очередная пандемия набирала обороты, оно напрочь запретило газетам сообщать какие-либо известия о заболеваниях холерой, «хотя бы даже приходящие из заграницы».

Аналогичные запреты издавались и в 1892 году, когда холера уже быстрым шагом продвигалась по России и грозила столице. Из Персии на Закаспийскую железную дорогу, затем в Ашхабад, Баку, Астрахань, Саратов, Самару, Симбирск, Казань, невзирая на попытки правительства ввести карантины; к середине июня значительная часть губерний уже была под холерой. «Распространению X. сильно способствовал голод 1891–92 гг., сопровождавшийся большим передвижением населения», – отмечала позже Большая медицинская энциклопедия. Пора бы уже бить во все колокола по примеру императора Николая I – однако цензура времен императора Александра III была непреклонна. 13 июня 1892 года: «Безусловно воспрещается упоминать о холере». 17 июля: «Воспрещается говорить вообще о холере. В „Русской Жизни“ сообщается даже, будто хоронят живых, между тем как холера вовсе не имеет грозных размеров».

Последний запрет издали, когда холера уже вплотную подошла к Петербургу. Городские власти и конкретно петербургский градоначальник Виктор Вильгельмович фон Валь к холере готовились обстоятельно; в отчете о деятельности столичного градоначальства и городской полиции за 1892 год фон Валь писал, что «в июне уже выяснилось вполне, что эта грозная болезнь не минует столицы, а потому, в ожидании ее появления, меры борьбы с нею сделались, в силу самых обстоятельств, предметом, на который обращено было все мое внимание».

Особый упор был сделан на «усиленной чистке города», создании санитарных отрядов, устройстве в городских больницах дезинфекционных камер и особых изолированных палат для холерных больных. Подумали также об обеспечении малоимущих горожан «остуженной кипяченой водой», о просветительской работе – и поделом, представления многих о холере были еще вполне пещерными. Большевик Сергей Васильевич Малышев, тогда подросток, стоявший за прилавком в одной из петербургских купеческих лавок, вспоминал про события 1892 года: «Мой мозг усиленно работал и искал ответа на вопрос, действительно ли эта холера напущена врачами, как говорили старухи-шептуньи, или она явилась вне их желания».

Радикальное отличие установок власти от николаевских времен: решено было также «принять общим правилом немедленное направление всех холерных больных в подлежащие больницы; в тех же случаях, когда сами больные, или их близкие, непременно желали бы, чтобы лечение происходило на дому, допускать такое лишь при возможности неуклонного соблюдения профилактических правил».

20 июля 1892 года первые больные с похожими на холеру симптомами были доставлены в городскую Петропавловскую больницу, потом появление болезни в столице подтвердили бактериологически. В первые дни и недели, может быть, «грозных размеров» эпидемия не имела, но уже скоро картина переменилась: в августе холерой заболели 2893 петербуржца. Поскольку замалчивать очевидное стало уже вполне бессмысленно, газетам снова разрешили писать о холере.

И снова нагрянул страх, снова пошли в ход привычные средства предохранения от болезни. Алексей Николаевич Плещеев писал тогда Петру Исаевичу Вейнбергу, что «Мережковский ужасно боится холеры, надел набрюшник, принимает касторку». Что ж, Дмитрий Сергеевич и вправду был мнителен не меньше Тургенева. К счастью, холера и его тоже обошла стороной – потому, возможно, что обитал он в доме Мурузи на Литейном проспекте, а эта часть города традиционно была в числе самых благополучных по холере.

Из тех же августовских дней – история с посещением Александровской больницы для рабочего населения императором Александром III и его супругой императрицей Марией Федоровной. 24 августа августейшая чета «изволила посетить холерных больных, помещавшихся в бараках, и обратить особенное внимание на уход за больными и на их лечение». Главный врач больницы Василий Павлович Доброклонский позже так описывал этот визит, имевший несомненной целью успокоить народные тревоги: «Их Величества, сопровождаемые г. председателем больничной комиссии, г. попечителем больницы, главным доктором и врачами, служащими в больнице, останавливались у постели каждого больного, милостиво осведомлялись у них о ходе болезни и расспрашивали врачей о применяемом ими лечении и о результатах этого лечения. Обойдя два барака, в которых помещались холерные больные, Их Величества, узнав о заболевшей одной из сестер милосердия, ухаживавших за холерными больными, милостиво оказали ей Свое внимание – посетив и ее.

Александр III и его супруга императрица Мария Федоровна посещают холерных больных. 1892 г.

После посещения холерных больных Александром III и его супругой императрицей Марией Федоровной. 1892 г.

Покидая больницу, Их Величества осчастливили городское общественное управление изъявлением Своего удовольствия по поводу ухода за больными. Их Величества пробыли в больнице около часа и затем отбыли при криках „ура“ многочисленной толпы, собравшейся у ворот больницы».

Что ж, визит своей цели определенно достиг, да и сам по себе натиск эпидемии в 1892 году длился недолго: уже 3 сентября «Новое время» с удовольствием сообщило горожанам, что с похолоданием в северной столице эпидемия стала стихать: «Случайное ли это совпадение или нет, покажут дальнейшие наблюдения, но и в одну из прошлых эпидемий в Петербурге холера быстро стала ослабевать после грозы, в последних числах августа, с сильным понижением температуры и уже более не обострялась».

Статистика подтверждает, что успокаивающие интонации возникли не на пустом месте: в сентябре в Петербурге холерой заболели 958 человек, в октябре – 199, в ноябре – 183, в декабре – 36. Последний случай заболевания холерой в столице отмечен 18 декабря; всего за время эпидемии в городе отмечено 4269 заболеваний холерой, а число летальных исходов составило 1363 (данные приведены по официальному отчету Виктора Вильгельмовича фон Валя о деятельности столичного градоначальства и городской полиции за 1892 г.).

В трех храмах города окончание этой эпидемии впоследствии отмечалось крестными ходами: 19 июля из собора Введения во храм Пресвятой Богородицы лейб-гвардии Семеновского полка, 18 августа из церкви Рождества Иоанна Предтечи при Каменноостровском дворце, 8 сентября, в праздник Рождества Божией Матери, из собора Пресвятой Троицы на Троицкой площади.

Эпидемия 1892 года была не самой большой по петербургским меркам, но первой после длительного перерыва – и именно поэтому она стала поводом провести в столице съезд врачей, принимавших непосредственное участие в борьбе с холерой по всей России, который проходил с 15 по 20 декабря 1892 года; съехались туда депутаты от всех губерний страны; говорилось на нем немало полезных и правильных слов. Впервые прозвучали и слова – казалось бы, парадоксальные! – что страх перед холерой совсем даже не губителен, а полезен. Потому что он «делает свое дело и в самом деле много способствует к оздоровлению наших городов».

Эти слова произнес лейб-медик Иосиф Васильевич Бертенсон, уже знакомый читателю благодаря своей борьбе с холерой в 1866 году, и он был во многом прав: поняв, что одной из причин разгула холеры является антисанитария вкупе с низким качеством питьевой воды, власти сделали немало, дабы эти проблемы побороть. В том числе и столичные. Солидные средства они вложили, например, в развитие водоснабжения: с 1890 года водопроводы принадлежали Городскому управлению, действовала городская исполнительная комиссия по водоснабжению Санкт-Петербурга, в 1889 году на Главной водопроводной станции начали работу песчаные фильтры – пусть и не самые эффективные с точки зрения борьбы с холерой, но воду все равно очищавшие.

В этом же русле – проводившиеся в городе мероприятия по дезинфекции присутственных мест, больниц, дворов, свалок, выгребных ям.

Впрочем, все это были лишь первые шаги в нужном направлении. Оставались и районы, совершенно не охваченные целительными мероприятиями, – скажем, Васильевский остров, население которого пользовалось очень загрязненной водой и уже поэтому находилось в зоне повышенного риска. И совсем не случайно известный хирург лейб-медик Николай Александрович Вельяминов вспоминал один свой эмоциональный разговор с великим князем Сергеем Александровичем, великой княгиней Елизаветой Федоровной и неким «лысым господином», состоявшийся в ту пору: «Великий Князь спрашивал меня, как идет холерная эпидемия в Петербурге, о причинах слабых результатов борьбы с ней и т. п. Я говорил, конечно, совершенно откровенно, не стесняясь, бранил порядки Городской думы, слабый надзор правительственных чинов, халатное отношение Министерства внутренних дел к санитарному состоянию столицы и России вообще и т. д. Великий Князь, любивший иногда поговорить с врачами о медицинских вопросах, очень заинтересовался тем, что я говорил, и поддерживаемый Великой Княгиней, тоже интересовавшейся медициной, все более и более вызывал меня на откровенности. Меня удивило, что лысый господин был, видимо, в курсе дела, знал разные подробности о ходе эпидемии, несомненно был знаком с деятельностью городских дум Петербурга и Москвы, во многом соглашался со мной, подтверждая передаваемое мною, и т. д. В этом я увидел подтверждение моих предположений и окончательно решил, что это один из крупных московских городских деятелей и не особенный поклонник Министерства вн<утренних> д<ел>. Разговор принял очень оживленный характер, и я, уже совершенно не стесняясь, критиковал Медицинский департамент, Медицинский совет и некультурное отношение к санитарным вопросам министерства и его представителей».

Этим лысым господином, завершает свой рассказ Вельяминов, был товарищ министра внутренних дел Дмитрий Сергеевич Сипягин, за борьбу с холерой в немалой степени ответственный.

В 1893 году холера пришла в столицу 2 августа – и оставалась здесь больше полугода, до 9 февраля 1894-го. Пик эпидемии пришелся на сентябрь; если в августе число заболевших составило 271, то в сентябре – 1254. И снова вниз: октябрь – 393, ноябрь – 190, а вот декабрь снова дал подъем – 621. Всего в этом году холерой заболело 2888 человек, а умерло 1577. По словам доктора медицины Василия Бернардовича Бертенсона, «умирала от нее, как всегда, одна беднота».

И снова начальственный окрик, адресованный журналистам: «Ничего не сообщать о холерной эпидемии и о заседаниях больничной и санитарной комиссий при С.-Петербургской городской думе».

Без перерыва – год 1894-й. Холера продолжалась с начала года по 9 февраля, а затем вернулась 14 июня: июнь – 589 заболевших, июль – сразу 2570. Остановить холеру не помогло и то, что в воскресенье 8 июля прошло молебствие об избавлении от болезни перед Казанским собором.

Разумеется, городская власть в этом году принимала и вполне конкретные меры борьбы с эпидемией, тем более ввиду ее размаха. Принимала в том числе и нерядовые. Виктор Вильгельмович фон Валь писал в отчете о деятельности столичного градоначальства и городской полиции за 1894 год: «Из наблюдения за ходом холерных заболеваний убеждаясь, что одним из главных факторов, способствующих распространению болезни, является праздничный разгул, соединенный с чрезмерным употреблением крепких напитков и потому обусловливающий проявление жажды, которую простолюдин утоляет, без всяких предосторожностей, или водою, нередко недоброкачественною, либо более или менее сомнительным квасом, – я счел необходимым в течение августа и сентября месяцев отчетного года, воспретить торговлю крепкими напитками в воскресные, праздничные и табельные дни и, независимо от того, одновременно с распоряжениями о привлечении к судебной ответственности, на точном основании ст. 42 уст. о нак. нал. мир. суд., всех лиц, изобличаемых в появлении в публичных местах в состоянии опьянения, предавать гласности именные списки этих лиц.

Действительность не замедлила оправдать ожидания, вызванные применением указанной меры: с уменьшением праздничного разгула, весьма заметно сократилось и число заболеваний холерою в следующие за праздниками дни».

Разумеется, шли в ход и более традиционные меры борьбы с эпидемией. Подтверждалось уже заявленное два года назад: «в отношении лечения лиц, подвергшихся приступам холеры, было принято за общее правило заболевающих помещать немедленно в больницы, допуская пользование на дому лишь в исключительных случаях, при соблюдении особых предосторожностей и под надзором санитарного врача».

В городских больницах для холерных больных, как и прежде, отводились изолированные палаты; «кроме того, были приняты меры к освобождению общих больниц от хроников, с целью предоставить их места холерным больным». Вещи заболевших обеззараживались в дезинфекционных камерах; «экипажи, в которых доставлялись холерные больные в больницы, выпускались в город не иначе, как после тщательной дезинфекции их». Дезинфекция осуществлялась и в квартирах, где жили заболевшие.

Непременные санитарные отряды осматривали городские дома и торгово-промышленные предприятия, составляли протоколы о замеченных нарушениях, требовали их исправления.

Так или иначе, принятые меры дали результат: в августе число заболевших составило 747, в сентябре – 120, в октябре – 12. В целом же эпидемия оказалась самой сильной за последние годы: в медицинской статистике отмечен 4201 случай болезни, а число умерших составило 2288 человек – больше 56 %, процент заметно выше, чем в 1892 и 1893 годах, – отчего в отчете градоначальника фон Валя особо говорилось о «нарастающей интенсивности свирепствующей эпидемии».

В этом же отчете, кстати, отмечалось с некоторой меланхолией, что «при отсутствии положительных научных указаний на ближайшие причины возникновения холеры и невозможности, поэтому, воздействовать на них непосредственно», отчего, мол, меры борьбы с эпидемией «были, главнейшим образом, направлены на улучшение общих санитарных условий города».

Вроде бы уже и выяснены механизмы распространения холеры, и правильные действия предпринимала городская власть для борьбы с эпидемией, а вот поди ж ты: все равно не были уверены, что открытиям Роберта Коха можно полностью доверять.

Наконец, год 1895-й. В этом году эпидемия оказалась сравнительно невелика по масштабам, настоящий холерный хвост: 5 случаев заболевания в январе, по 52 в феврале и марте, 41 – в апреле, 64 – в мае, 35 – в июне, 18 – в июле, 14 – в августе, 28 – в сентябре. В октябре начался всплеск заболеваемости, однако уже скоро он пошел на спад – и новый столичный градоначальник Николай Васильевич Клейгельс констатировал в своем официальном годовом отчете: «Незначительна была вспышка холеры, проявившаяся в октябре месяце и вскоре потухшая, ограничившись всего 288 жертвами (против 2640 в 1894 году)».

Историк и публицист Павел Николаевич Ардашев эмоционально писал в дневнике 30 октября 1895 года: «В Петербурге появилась холера, хотя, в сущности, и без нее тошно так, что холера не производит никакого впечатления. По-моему, одна петербургская погода октябрьская стоит не одной холеры. Ничего подобного я еще не видывал. Какая-то мразь невыносимая висит в воздухе, от которой с непривычки просто задыхаешься, да и тьма кромешная царит весь день. Освещение в магазинах прекращается иногда только в 10 часов утра и снова зажигается в 2 часа, а в промежутке какие-то сумерки, мгла беспросветная, полярная ночь что ли. У окна с трудом читать можно. Просто заживо дохнешь, заживо чувствуешь себя в могиле. Что уж тут холера…»

Общее количество заболевших в тот год составило, по официальной статистике Городского общественного управления, 417 человек, умерших – 205 человек. Окончание этой эпидемии произошло уже в следующем году, 11 февраля 1896-го.

Отдельные случаи заболеваний случались и после этого. «Через 8 мес. после 11 февраля 1896 г., а именно 11.X, в то время, когда вся Россия была свободна от холеры, в одну из петербургских больниц поступил и умер единственный больной» (цитата из работы выдающегося бактериолога академика Даниила Кирилловича Заболотного).

Навязчивая это была азиатская гостья – холера.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.