1852–1860 годы. «Зарождается мать-холера»
1852–1860 годы. «Зарождается мать-холера»
Небольшой перерыв, года в полтора с небольшим – и снова холерная эпидемия начала угрожать Петербургу; третья пандемия еще была в силе. Первые случаи заболеваний отмечены в столице осенью 1852 года; 11 октября Леонтий Васильевич Дубельт записал в дневнике: «В одной из здешних больниц открылись три случая, доказывающие признаки холеры. Высочайше повелено в гошпиталях иметь приготовленные отделения для принятия заболевших холерою».
Это повеление императора Николая I на следующий день, 12 октября, ретранслировал столичный обер-полицеймейстер Александр Павлович Галахов – своим приказом по городской полиции: «Государь Император, имея сведение, что в С.-Петербурге появились случаи холеры, Высочайше повелеть соизволил: немедленно распорядиться, чтобы во всех военных госпиталях (как и в гражданских больницах) были устроены, по прежним примерам, особые отделения для заболевающих холерою, и чтобы в означенные отделения принимались больные не только военного, но и гражданского ведомств, если по месту их жительства им ближе поступать в военные госпитали».
Читатель уже знает, что аналогичные распоряжения давались и в былые эпидемии, однако действовали не в полной мере, отчего приходилось напоминать снова и снова: больных доставлять в любое самое ближайшее лечебное заведение столицы. Вот и в 1852 году понадобился еще один приказ обер-полицеймейстера Галахова, на сей раз от 20 октября: «Ныне Государь Император, усматривая из донесения Директора Медицинского Департамента Военного Министерства, что заболевший, 17-го Октября, холерою мастеровой Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг, Федоров, был отправлен того числа в 1-й Военно-Сухопутный Госпиталь, между прочим Высочайше повелеть соизволил: дабы немедленно подтверждено было по городу на счет соблюдения Высочайшего повеления о доставлении холерных больных в госпитали, наиболее близкие к местам их жительства или служения».
Экспедиция заготовления государственных бумаг работала на Фонтанке, 1-й Военно-сухопутный госпиталь – на Песках, в самом конце нынешнего Суворовского проспекта, расстояние неблизкое. И это при том, что неподалеку от Экспедиции находились городские стационары, где мастеровому готовы были оказать быструю помощь.
Официальное заявление «о появлении в С.-Петербурге нескольких случаев, доказывающих признаки спорадической холеры», было сделано 13 октября, причем слово «спорадический» имело ключевое значение: власть намекала жителям, что полномасштабной эпидемии может и не быть. Отчасти она оказалась права: былого разгула холеры в тот год не случилось. Вначале заболевали по нескольку человек в день, потом статистика стала понемногу ухудшаться и всплеск произошел 20 и 21 ноября, когда заболели 68 и 67 человек соответственно, а умерли 26 и 30, но затем опять болезнь пошла на спад.
Леонтий Васильевич Дубельт записывал в дневнике 8 декабря: «В городе носится слух, что одна чиновница заболела холерою и что муж ее, страстно ее любивший, употребил все меры для ее спасения, но тщетно – чиновница умерла, но после ее кончины она явилась во сне к неутешному мужу и сказала, что если бы вместо тех лекарств, которые ей давали, дали бы ей траву Душица, то она бы выздоровела. Теперь пробуют давать эту траву пораженным холерою, и, как говорят, она производит внезапный и сильный пот и спасает заболевших».
Душица, она же орегано: еще одно средство от холеры, на время вошедшее в моду. Тем временем «Северная пчела» так суммировала сведения о начале новой эпидемии в столице: «Все эти случаи, как оказалось по медицинским разысканиям, большею частью произошли от употребления в пищу сырых плодов и овощей, и неосторожности от простуды, а потому весьма полезно избегать подобных поводов, служащих к развитию холерных припадков, которых без явных причин, по произведенным наблюдениям, почти не было».
В общем, старая теория в слегка подновленных выражениях.
Следующий подъем холерной статистики случился перед Новым годом:
27 декабря – 74 заболевших и 17 умерших;
28 декабря – 84 заболевших и 26 умерших;
29 декабря – 87 заболевших и 46 умерших;
30 декабря – 92 заболевших и 37 умерших.
Примечательно, что вечером 29 декабря 1852 года в Петербург прибыла европейская знаменитая певица Полина Виардо – несмотря на предостережения Ивана Сергеевича Тургенева, сообщавшего ей в одном из писем: «Холера в Петербурге не очень свирепствует; однако, похоже, что она возвращается». Публика была в восторге; выступления Полины Виардо на столичной сцене прошли поистине триумфально…
С 1852 года холера очень долго не покидала Петербург. Она то шла в рост, то почти исчезала – в некоторые дни 1853 года, например, в столице не регистрировалось вовсе новых заболевших и умерших от холеры. Однако вплоть до 1858 года включительно в «Северной пчеле» практически ежедневно печатались данные о числе заболевших и умерших от этой болезни. Известно также, что в январе 1853 года холера была занесена из Петербурга в Москву по железной дороге – крестьянином, заболевшим в столице и доставленным затем в московскую больницу, где затем и случилась вспышка болезни. Считается, что это был первый в России случай распространения эпидемии по железным дорогам.
В феврале 1853 года жертвой холеры стал выдающийся петербургский драматический артист Яков Григорьевич Брянский, о смерти которого «Северная пчела» сообщила лаконично: «Г. Брянский скончался от сильного припадка холеры, в тот самый день, как должен был играть роль Квазимодо в Эсмеральде». Яков Брянский был отцом Авдотьи Панаевой, чьи воспоминания мы уже цитировали в этой книге; благодаря этому мы знаем, что мерам предосторожности артист уделял немалое внимание. Однако не помогло: он умер 20 февраля 1853 года, а похоронили его на Митрофаниевском кладбище.
Ближе к лету в Петербурге умер от холеры и знаменитый промышленник Иван Акимович Мальцов. 8 июля, в день Казанской иконы Божией Матери, совершен был «умилостивительный, об избавлении от холеры», крестный ход вокруг Павловска. В воскресенье 12 июля уже в Петербурге, в разных частях города, также совершены были крестные ходы «с молебствием по случаю продолжающейся эпидемической болезни холеры» – однако болезнь этих шествий будто бы и не заметила:
11 июля – 75 заболевших и 28 умерших;
12 июля – 84 заболевших и 31 умерший;
13 июля – 86 заболевших и 30 умерших;
14 июля – 87 заболевших и 32 умерших.
К августу, впрочем, наметился очередной спад эпидемии – затишье перед очередным подъемом 1854 года; всего в 1853 году холерных больных оказалось в столице 3785.
Пока затишье, скажем несколько слов об одном из самых популярных до революции лекарств от холеры, созданном как раз в те годы. «Ревенной тинктуры 1 унцию, тинктуры валериановой эфирной, эссенции перечной английской мяты и гофманских капель по 2 драхмы, тинктуры бобровой струи и тинктуры опия обыкновенного по 1 драхме, экстракта нуксвомика 1 гран и масла мятного перечного 6 кап. По 15–20 кап., 2–3 раза в день». Препарат, изготовлявшийся по такому рецепту, врач Федор Иванович Иноземцев впервые описал в книге «Брюшное раздражение и лечение холерного процесса сложною ревенною настойкою» (1852 г.) – и назывались они впредь каплями Иноземцева. Упоминание о них есть, кстати, в романе Андрея Белого «Петербург».
Кстати, изложил Иноземцев и ряд своих наблюдений над течением холеры, в том числе и такое: «С появлением атмосферических гроз число доставляемых в госпитали холерных больных возрастало, а равно и число умиравших было более, нежели до появления грозы». Загадочное наблюдение, идущее решительно вразрез со словами Осипа Пржецлавского, который писал: «Во все лето 1848 года не было ни разу громовой грозы и отсюда недостаточный процент озона в массе атмосферного воздуха. То же самое было замечено и в первую холеру». Заочный спор – еще одно свидетельство того, сколь мало знали тогда о холере.
Но у нас холера вновь идет в рост. Если в прежние времена Петербург был далеко не первым звеном в цепочке регионов, охваченных холерой, то в 1854 году именно столица Империи и стала очагом эпидемии. Движение болезни началось отсюда, причем пошло в разных направлениях: Тверская губерния, Лифляндская, Новгородская, Псковская, Ярославская, Московская, Олонецкая…
В самой столице пик заболеваемости пришелся на середину июня 1854 года. Примечательное совпадение: как и в прежние годы, приход холеры совпал с тревогами политическими. Если в 1831 и в 1848 годах это были польские волнения, то теперь шла Крымская война – и 13 июня «неприятельская эскадра, в числе около 30-ти вымпелов, появилась… в виду Сойкиной Горы, в 80-ти верстах от Кронштадта». Впрочем, тот визит союзной англофранцузской эскадры обошелся без последствий; осенью вражеский флот покинул Балтийское море…
Сама эпидемия холеры 1854 года снова оказалась не такой масштабной, но горе в семьи петербуржцев принесла и она. Одной из жертв, унесенных холерой 13 июня, ровно в день появления вражеской эскадры в виду Сойкиной горы, стала Александра Андреевна Чайковская, мать Петра Ильича Чайковского. Трагическое событие случилось на квартире Чайковских в Соляном переулке; из воспоминаний Модеста Ильича, еще одного сына Александры Андреевны, известно, что «смерть захватила ее в тот момент, когда посадили в ванну». Теплая ванна по-прежнему считалась хорошим средством, помогавшим согреть пациента, улучшить его кровообращение и общее состояние – однако на сей раз она не помогла.
В день похорон Александры Андреевны заболел и вдовец, Илья Петрович.
Смерть матери стала страшным ударом для Петра Ильича Чайковского, воспоминания о случившемся он пронес через всю свою жизнь. Только через два года с лишним он нашел в себе силы рассказать о случившемся в одним из писем: «Наконец, я должен Вам рассказать про ужасное несчастье, которое нас постигло 2 с половиной года тому назад… Мама внезапно заболела холерой, и хотя она была в опасности, благодаря удвоенным усилиям врачей, она начала поправляться, но это было ненадолго; после трех-четырех дней улучшения она умерла, не успев попрощаться с теми, кто ее окружал. Хотя она была не в силах внятно говорить, понятно было, что она непременно желает причаститься, и священник со Св. Дарами пришел как раз вовремя, так как, причастившись, она отдала Богу душу».
И снова о проблемах организационных: как и в былые годы, больных с упорством, достойных лучшего применения, продолжали доставлять не в ближайшие к ним стационары, а в отдаленные. На сей раз повадились возить всех без разбора в Мариинскую больницу для бедных, отчего инспектор по медицинской части лейб-медик Николай Федорович Арендт довел до сведения военного генерал-губернатора Дмитрия Ивановича Шульгина: «Больные, от дальнего пути, приходят в крайнее изнеможение, и часто в безнадежное положение, а больница поставляется в величайшее затруднение при приеме и размещении таковых больных, по недостатку свободных кроватей. Это происходит, как можно полагать, единственно от того, что многие думают, будто бы в одной только Мариинской больнице для Бедных производится лечение бесплатно, а во всех других больницах за лечение холерных больных взимается плата».
Следствием служебного разбирательства стал июньский приказ обер-полицеймейстера Александра Павловича Галахова по городской полиции: «Вновь объявить всем жителям столицы, чрез домовладельцев, что, на основании разрешения высшего начальства, заболевшие холерою лица всех званий, как военных, так и гражданских, без различия пола и возраста, какие только доставлены будут, принимаются во все здешние гражданские больницы, а также в госпитали военный и морской, для пользования бесплатно; причем вновь строжайше подтвердить, чтобы, согласно Монаршей воле, больные холерою, если не имеют возможности пользоваться дома, доставлялись без замедления непременно в ближайшие к местам их жительства или служения госпитали и больницы, для скорейшего оказания им необходимого медицинского пособия, ибо от этого зависит самая помощь заболевающих лиц и скорое их выздоровление».
Основания проявлять строгость и волноваться были; холера, пусть и не самая мощная в том году, отступать не собиралась и даже понемногу набирала силу:
13 июня – 79 заболевших и 20 умерших;
14 июня – 71 заболевший и 19 умерших;
15 июня – 114 заболевших и 35 умерших;
16 июня – 93 заболевших и 43 умерших;
17 июня – 95 заболевших и 40 умерших;
18 июня – 110 заболевших и 42 умерших;
19 июня – 128 заболевших и 56 умерших;
20 июня – 117 заболевших и 55 умерших;
21 июня – 121 заболевший и 52 умерших;
2 июня – 114 заболевших и 57 умерших.
Впрочем, постепенно холера начала отступать – а в на чале сентября 1854 года уже и Александр Васильевич Никитенко смог записать в дневнике: «Теперь и холера почти прекратилась».
Обратим внимание на ключевое слово для тех лет: «почти» – потому как «холерный хвост» продолжался, случаи заболевания и смерти наблюдались и в ноябре, и в каждый из декабрьских дней – а уже в начале 1855 года снова начался эпидемический подъем, и снова холера стала распространяться из Петербурга по губерниям. А затем снова было холерное лето, и Алексей Феофилактович Писемский писал Ивану Сергеевичу Тургеневу 18 июля, что холера в Петербурге «пощелкивает порядочно»: «На днях слепца Введенского в несколько часов свернуло!».
Слепцом Писемский именовал известного литературного критика Иринарха Ивановича Введенского, который за год до того ослеп, а 14 июня 1855 года стал жертвой холерной эпидемии.
В то же лето еще одной жертвой эпидемии чуть было не стал Петр Петрович Ланской, второй муж Натальи Николаевны Гончаровой-Пушкиной. Старшая дочь Натальи Николаевны и Петра Петровича вспоминала позже: «В бытность нашу в Петергофе, отец заболел холерою, сильно свирепствовавшей в Петербурге и окрестностях.
С беззаветным самоотвержением мать ходила за ним, не отходя от постели больного, и ей удалось вырвать его из цепких рук витавшей над ним смерти».
Лето завершилось – но холерный хвост опять тянулся, пусть и проявлял себя не очень активно. И жизни уносил. В числе тогдашних жертв болезни оказался участник Наваринского сражения контр-адмирал Владимир Прохорович Сурков: он скончался 11 декабря 1855 года.
Холерные эпидемии 1856 и 1857 годов оказались еще слабее, чем предыдущие, однако свою жатву собрали и они. Иван Васильевич Киреевский, выдающийся философ и публицист, один из идеологов славянофильства, в начале лета отправился из Москвы в Петербург, чтобы присутствовать на экзамене сына, завершавшего курс обучения в Лицее. Здесь 10 июня 1856 года он занемог – и днем позже на руках у сына скончался. Протоиерей Федор Сидонский при отпевании Киреевского сокрушался: «Быстро и неудержимо развившаяся холера положила предел прекрасной и полезной жизни, только еще вступившей в полную деятельность».
И снова спад заболеваемости холерой – 28 декабря, например, занедуживших и умерших в столице не обнаружилось вообще, – а к весне 1857 года подъем. Холерный хвост: медленно, очень медленно, но упорно. В каждый весенний или летний день 1857 года холерой заболевали в Петербурге как минимум несколько человек, а иногда и больше – до двух, трех, четырех десятков. И смертные исходы, разумеется, тоже были – и в самой столице, и в пригородах. Великий князь Константин Николаевич писал 22 июня 1857 года из Стрельны своему августейшему брату императору Александру II: «Здесь холера начинает довольно сильно пошаливать. В Кронштадте она тоже проникает отдельными случаями и на днях унесла в несколько часов времени командира клипера „Пластун“ капитана Станюкевича, сына старика адмирала».
(Клипер «Пластун», скажем в скобках, тоже постигла трагическая участь: двумя годами позже он взорвался в Балтийском море при невыясненных обстоятельствах.)
Зимой 1857/58 годов холеру в легкой форме перенес будущий анархист князь Петр Алексеевич Кропоткин; в своих «Записках революционера» он позже отмечал: «Как все дети, родившиеся не в Петербурге, я отдал дань столице „хладных финских берегов“: перенес несколько припадков местной холерины».
О том, что легкую форму холеры часто звали холериной, читатель уже знает.
Лишь осенью 1858-м официально объявили о долгожданном избавлении столицы Российской империи от холеры. Однако за четыре с половиной месяца до этого избавления случилось еще одно трагическое событие: холера забрала с собой поистине выдающегося мастера отечественной культуры. Читатель помнит, наверное, о том, что в числе жертв холеры 1848 года был живописец Андрей Иванович Иванов. Его сын, Александр Андреевич Иванов, прославился своей исполинской картиной «Явление Христа народу», над которой работал около двадцати лет. Работа шла за границей; в 1858 году Иванов решился вернуться с картиной в Петербург. Здесь его произведение произвело настоящий фурор.
Александр Андреевич Иванов
Решение о покупке картины принималось при Дворе; наконец, художника вызвали в Петергоф, где сообщили, что за работу ему будет заплачено 10 000 рублей единовременно плюс 2000 рублей ежегодной пенсии. «Возвратившись к себе домой из Петергофа, он вечером в тот же день почувствовал себя дурно, то был припадок холеры, от которой он через три дня скончался».
Так пишет биограф Александра Иванова; похожую, но отличающую в деталях версию излагает Алексей Феофилактович Писемский в письме Ивану Сергеевичу Тургеневу от 8 июля 1858 года: «Не знаю, дошла ли до вас печальная новость, которая всех нас так здесь поразила, что мы до сих пор опомниться не можем. Иванов умер холерой! Еще позапрошлое воскресенье он был у меня, был совершенно здоров и спокоен, потому что обстоятельства его по картине начинали устраиваться, но в понедельник, говорят, поехал в Петергоф к в.к. О.Н., где продержали его часа четыре в лакейской и потом совсем не приняли. Возвратясь домой, он в тот же день заболел, а в четверг его уже не стало!».
Иванов скончался 3 июля 1858 года – в день, когда по статистике в столице заболело холерой 10 человек и умерло всего три. Похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.
Ну а к осени активность холеры в столице сошла на нет. Из семи последних дней сентября четыре были отмечены нулевой холерной заболеваемостью и смертностью; октябрь и ноябрь продолжили линию. Об окончании эпидемии официально заявлено 23 ноября, в воскресенье. В именном указе, объявленном Сенату петербургским военным генерал-губернатором Павлом Николаевичем Игнатьевым, говорилось: «Государь Император, по всеподданнейшему докладу моему, что, по благости Божьей, в продолжение значительного времени, весьма малое число больных в здешней столице подвергается холере, утратившей характер эпидемии, Высочайше повелеть изволил:
1. Принести во всех церквах столицы, 23 сего Ноября, благодарственное Господу Богу молебствие, по примеру 1831 года.
2. Не ожидая выбытия не многих больных, в холерных больницах состоящих, объявить о прекращении холеры.
3. Донесения о числе заболевающих холерою не возобновлять, пока болезнь вновь не разовьется».
После 23 ноября данные о ходе холеры в столице и в самом деле не печатались в газетах. А 24 ноября «Северная пчела» отчиталась о состоявшемся торжестве: «По случаю прекращения в столице холеры совершено было сегодня, 23-го сего Ноября, благодарственное молебствие Его Высокопреосвященством Григорием, Митрополитом Новгородским и С.-Петербургским, лично в Александро-Невской Лавре, и в то же время было отправлено соборне молебствие в Исаакиевском Соборе, равно и в других церквах».
Понятна радость, и не казенная, а вполне искренняя: с осени 1852 года холера продолжалась ровно шесть лет – и можно было уже ненароком подумать, что она не уйдет из столицы никогда.
Жаль только, что радовались петербуржцы слегка преждевременно, тень холеры продолжала витать над Петербургом. И совсем не случайно в некрасовском стихотворении, написанном в феврале следующего 1859 года, есть такие строки:
Ветер что-то удушлив не в меру,
В нем зловещая нота звучит,
Все холеру – холеру – холеру —
Тиф и всякую немочь сулит!
Все больны, торжествует аптека
И варит свои зелья гуртом;
В целом городе нет человека,
В ком бы желчь не кипела ключом…
А в июне 1859 года Алексей Феофилактович Писемский, обитавший на даче Безбородко, уже снова жаловался Ивану Сергеевичу Тургеневу на «страшнейшую холеру»: «Желудок мой, несмотря на аскетическую мою жизнь в отношении съестного и хмельного, до того расстроился, что никаких средств нет: хотел было воды пить, но по случаю холеры – невозможно!»
К 1860-му году, впрочем, холера и в самом деле отступила, и на этот раз никаких торжественных молебнов не было: считалось, видимо, что с болезнью уже попрощались вполне основательно.
Тем временем петербуржцы уже свыклись с «азиатской гостьей», что и сами болезнь, и меры борьбы с ней воспринимались уже как неотъемлемая часть повседневной городской жизни. Отсюда и фраза Козьмы Пруткова о том, что «без надобности носимый набрюшник – вреден» (год рождения этой фразы – 1860-й).
Отсюда – и демонический портрет петербургской ночи, запечатленный Николаем Герасимовичем Помяловским в повести «Брат и сестра» (опубликована в 1864 г.): «На небе мрак, на земле мрак, на водах мрак. Небо разорвано в клочья, и по небу облака словно рубища нищих несутся. Несчастные каналы, помойные ямы и склады разной пакости в грязных домах родного города, дышат; дышат и отравляют воздух миазмами и зловонием, а в этом зловонии зарождается мать-холера, грядущая на город с корчами и рвотой…».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.