Меры по ликвидации чрезвычайных ситуаций

Меры по ликвидации чрезвычайных ситуаций

Согласно Указу 1775 г. «Учреждения для управления губерний Всероссийской Империи»[521], генерал-губернатор пограничных губерний был обязан защищать вверенную ему территорию от внешней военной угрозы, а также от проникновения эпидемических заболеваний, в случае стихийных бедствий или народных волнений он отвечал за ликвидацию последствий.

Одной из острейших проблем, с которой М.С. Воронцову приходилось сталкиваться практически все время правления в Новороссийском крае и Бессарабской области, являлась борьба с эпидемическими заболеваниями, которые угрожали распространиться по всей территории империи.

Первый опыт по борьбе с этим бедствием М.С. Воронцов получил в конце 1825 г., когда узнал о появлении чумы в Измаиле. Прибыв в город, он предпринимает все меры, чтобы предотвратить распространение эпидемии за его пределы, и находится там до конца февраля, пока не миновала опасность.

В начале лета 1829 г. чума появилась в Одессе, куда была занесена из местностей, занятых турками. М.С. Воронцов начинает применять энергичные меры, чтобы остановить бедствие.

Твердость характера М.С. Воронцова, его настойчивость, высокая требовательность к другим и в первую очередь к себе, умение мобилизовать эти качества, присущие М.С. Воронцову как руководителю, позволяли ему успешно решать трудные проблемы, что не могли не признать его современники. В одном из писем 1829 г. (5 августа) К.Я. Булгаков сообщает А.А. Закревскому: «Я получил от Воронцова письмо от 26-го. Он берет строгие меры против чумы, и дельно. Не надо ни шутить, ни пренебрегать этим адским злом, лучше сделать лишнее, нежели из оплошности дать ей распространиться»[522].

Меры карантина были устроены таким образом, что жители домов не могли общаться друг с другом, передвижение по улицам было запрещено. Лишь особые комиссары в каждом квартале могли выходить из домов и передвигаться по городу, каждый из них имел опознавательный знак — медаль, носимую на груди. Эти комиссары доставали для жителей все необходимое, соблюдая при этом карантинные правила.

Помимо комиссаров, заботящихся об обеспечении бедного населения города, что особо отмечал М.С. Воронцов, по улицам имели право перемещаться двадцать врачей, которые во всех кварталах осматривали окна и двери и занимались транспортировкой тех, кто был заражен инфекцией. Они же консультировались с созданным в городе высшим советом медиков и с комиссарами в сомнительных случаях, чтобы не отправлять людей без особых на то причин в карантин. Все это, а также обработка и водой, и химическими веществами различных предметов во всех кварталах города раздражали жителей и приносили им большие убытки, но зато обеспечивали заметный успех, подчеркивал в своих воспоминаниях М.С. Воронцов[523]. Однако подобные оперативные и колшлексные меры, наносившие ощутимый удар инфекции в самом начале ее распространения, были бессильны против холеры, передававшейся через воздух. В то время как принимались действия против чумы в Одессе, бедствие охватило Бессарабию, где бороться с эпидемией было еще труднее. Меры, принимаемые во всех местностях, где было возможно, принесли положительный результат, инфекция пошла на убыль, чему способствовало во многом и создание сильной линии карантина по Днестру.

До конца года М.С. Воронцов постоянно контролировал ситуацию в крае, совершая инспекционные поездки по региону, например, несколько раз он тщательно осматривал карантинную линию в Николаеве. Сам генерал-губернатор ежедневно посещал оцепленные места, вызывающие у него какие-либо подозрения, лично следил за исполнением своих указов, объезжая карантины; занимался изучением причин заболевания чумой, каждое утро и каждый вечер принимал донесения о состоянии здоровья населения во вверенных ему местностях, лично отдавал необходимые распоряжения. Любая корреспонденция в Одессе отправлялась лишь после специального окуривания, для чего у каждого дома располагались специальные ящики; вещи и монеты протирались водой и уксусом За восемь месяцев заболело 239 человек. Умерло 180 человек. Одесса того времени насчитывала 53 000 жителей.

Можно сказать, что для того времени эти цифры свидетельствуют об успешной борьбе М.С. Воронцова с заболеванием, причем современники отмечают именно личное участие генерал-губернатора в устранении эпидемии. Канцелярия генерал-губернатора тоже была на карантинном положении, при этом все сотрудники, вынужденные регулярно вести дела, были буквально в заточении. Только глубокое уважение к своему руководителю помогло людям в столь тяжелой ситуации достойно выполнять свои обязанности.

Не следует думать, что даже в борьбе против эпидемии М.С. Воронцову были предоставлены права самостоятельно действовать. Так, в 1829 г. из-за проволочек правительства в принятии защитных мер против эпидемии чума вспыхнула в Бессарабском крае[524].

Кроме того, многое зависело и от действий глав местных администраций. В 1837 г. причиной проникновения в регион эпидемии чумы стало, по отзывам современников, следующее обстоятельство: «Чума в город была пропущена из карантина, вследствие внутренних беспорядков, там водворившихся, и контрабанды, оттуда легко пропускаемой чиновниками, а более солдатами карантинной же стражи»[525]. На предупреждение медиков, что в карантинной зоне появились признаки заболевания, градоначальник Одессы А.И. Левшин ответил, что «вы только и думаете, как бы стеснить торговлю»[526].

Через некоторое время чума проникает в город, но градоначальник (по мнению Н.Н. Мурзакевича) совершает ряд действий, не способствовавших защите от эпидемии, а именно: высылает из города несколько чумацких подвод, привозивших в Одессу пшеницу из разных губерний; известие о чуме отправляют Воронцову в Ялту на пароходе, который содержался не на карантинном положении; приказывают народу освободить Покровскую церковь во время отпевания, что вызывает протест прихожан; отсылает пакет в Санкт-Петербург на имя Императора, не подвергнув послание специальной обработке, т. е. окуриванию. Таким образом, возникла угроза проникновения страшной болезни далеко за пределы региона. Однако, как свидетельствуют современники, один лишь приезд М.С. Воронцова в город успокоил жителей. Авторитет генерал-губернатора и доверие к нему были столь велики, что, по словам очевидцев, одного слова М.С. Воронцова было достаточно, чтобы толпы народа, подстрекаемые к возмущению против карантинных мер, расходились.

При этом особый пример сохранять спокойствие в любой ситуации показал сам М.С. Воронцов[527]. Личный пример и то обстоятельство, что его друзья занимали в этот период в Санкт-Петербурге важные государственные посты, а также твердость и настойчивость позволили М.С. Воронцову не дать распространиться в 1829 г. эпидемии чумы на территории империи, принять необходимые меры к ее уничтожению в Новороссийском крае и Бессарабской области.

Но постоянная угроза возникновения эпидемических заболеваний в крае требовала принятия серьезных мер для защиты региона, а следовательно, и империи. В донесении на имя Императора[528] М.С. Воронцов подчеркивал, что устройство карантинных линий для защиты империи от чумы — одна из важнейших обязанностей властей Новороссийского края и Бессарабии. Особая опасность исходила с берегов Прута и Дуная, и устройство на них карантинов требовало особых усилий. В этом деле М.С. Воронцов отмечает помощь Бессарабского военного губернатора, генерал-майора Федорова. «Его попечением обе линии сии доведены до возможного устройства, и, несмотря на существование чумной заразы в Турции, мы, благодаря Бога, избавлены от оной»[529]. Далее М.С. Воронцов указывает на то, что хотя карантины Одессы и Керчи не уступают европейским, но другие карантины, особенно в Бессарабии, требуют дальнейшего усовершенствования. М.С. Воронцов представил министерству проекты и планы карантинов, причем постройки должны были производиться местными способами, что потребовало значительно меньших затрат. М.С. Воронцов обращался с просьбой к Императору утвердить этот проект, как только он поступит на его рассмотрение, так как если понадобятся значительные капиталы на создание карантинных сооружений, то казна не сможет выдать карантинные средства быстро, а это задержит постройку на неопределенное время. Карантины очередной раз подтвердили свое назначение, не дав в 1836-м и 1837 гг. распространиться по всей стране эпидемии из Одессы, Измаила, Керчи и Феодосии, куда она была завезена на купеческих судах.

Необходимые, но в то же время жесткие меры карантина во время чумы создавали местному населению на зараженных территориях серьезные проблемы в различных сферах их деятельности.

И в данной ситуации многое зависело от степени влияния местной власти на людей, насколько ей удавалось создавать необходимую моральную и экономическую поддержку населению, в противном случае одна трагедия порождала другую. События в Севастополе 1830 г. во многом подтверждают вышесказанное.

М.С. Воронцов находился в Одессе и готовился к отъезду за границу своей любимой дочери Александры, когда случились так называемые севастопольские события: «В нем возгорелась борьба между чувствами отца и долгом верноподданного»[530]. М.С. Воронцов делает выбор и спешит туда, куда зовут его долг и обязанности.

Находясь на Северной стороне оцепленного из-за чумы Севастополя, под зноем, в палатках, как пишет очевидец событий М.П. Щербинин, М.С. Воронцов должен был быстро осознать причины бунта, степень виновности участников беспорядков и тех, кто вовремя не принял мер к их ликвидации. Он работал с раннего утра, единственным видом отдыха, подчеркивает Щербинин, были поездки каждый вечер на лодке через бухту с Северной к Графской пристани города, где ждали его распоряжений.

Неопубликованные материалы, хранящиеся в фондах РГАДА, — выводы следственной комиссии о причинах бунта[531] — позволяют нам оценить меры, принятые М.С. Воронцовым к ликвидации его последствий. В специальном донесении комиссии на имя М.С. Воронцова, в частности, говорилось: «Непокорные жители Корабельной слободки приносили жалобы на претерпеваемые ими нужды в продовольствии и топливе, на неприличное с ними обращение, на лишение способов к заработкам во время карантинного их положения, на деланные им угрозы и, наконец, на продолжительность оцепления»[532].

Началом к возмущению послужило выступление 27 мая женщин Корабельной слободки, следовательно, для предотвращения событий 3 июня власти имели неделю времени. Социальный состав принявших участие в восстании был довольно пестрый: наряду с рабочими и низшими военными чинами по делу проходили представители высшего командного состава армии и флота, мещане, лица духовного звания. Всех участников насчитывалось 1580 человек[533].

Ссылаясь на показания чиновников, находившихся при Севастопольском военном губернаторе Н.А. Столыпине[534], комиссия подчеркивала, что контр-адмирал Скаловский «не способствовал надлежащим образом намерениям Столыпина к усмирению непокорных оружием, но Скаловский нисколько сего не подтверждает, напротив того, объясняет, что Столыпин никогда не имел намерения и не поручил ему действовать оружием»[535].

Скаловский заявлял, что жители Корабельной слободки заверяли его, что не нарушат карантинных правил, о чем он довел до сведения Столыпина.

Комиссия пришла к выводу, что Столыпин не оценил должным образом опасности и не проявил твердости для предотвращения бунта. Поведение некоторых офицеров и нижних чинов способствовало действиям бунтующих. Некоторые из нижних армейских чинов были замечены в грабежах. Такое бездействие войск, по мнению членов комиссии, не давало свободу действий бунтующих, но склонило на их сторону тех, кто пребывал в нерешительности. В заключение следственная комиссия пришла к выводу, что бунт, с 3-го на 4-е число июня в Севастополе произшедший, в свое время был не прекращен, а «прекратился сам собой»[536].

Основным источником деятельности самого М.С. Воронцова в ликвидации последствий бунта 1830 г. в Севастополе служат его мемуары, опубликованные на французском языке (на русском языке данный источник не издавался)[537]. Согласно приказу императора, М.С. Воронцову было поручено командование всеми войсками, находящимися в городе и его окрестностях, и морским флотом; ему подчинялись все административные власти Севастополя.

Для ограничения распространения чумы М.С. Воронцов предписал адмиралу Грейгу, чтобы ни одно из судов флота вплоть до его приказа не покидало Севастопольского рейда. «Боясь, в свою очередь, заразы, адмирал Грейг поднял весь парус и ушел в море. Это страшно взволновало графа Михаила Семеновича, и он написал письмо Государю, прося чуть ли не о предании суду Грейга»[538]. Одним из состоявших при графе был чиновник особых поручений А.Я. Фабр, которому было поручено отправить послание Императору. «Фабр стал читать и, окончив, изорвал его в мелкие куски. Граф, пораженный подобной дерзостью и дрожа от гнева, спросил Фабра, как он смел решиться на подобный поступок?

„Эта жалоба недостойна великой души вашей противу человека, которого ваше сиятельство так уважает“, — спокойно ответил Фабр. Несколько минут граф оставался безмолвным, затем протянул руку Фабру, сказал: „Благодарю Вас, я погорячился“. Другого письма, конечно, написано не было, а поступок Фабра еще более усилил то доверие, которым он у графа пользовался»[539]. Этот эпизод еще раз подтверждает умение М.С. Воронцова общаться с подчиненными. К тому же мы имеем свидетельство особых полномочий, имевшихся у генерал-губернатора, что выразилось в его реакции на действия адмирала Грейга, с которым Воронцова связывала многолетняя дружба. Но при всем этом он требует у Императора отдать под суд адмирала за то, что последний посмел нарушить его приказ.

Еще одним фактом, характеризующим административно-политическую деятельность генерал-губернатора, служит письмо М.С. Воронцова к А.И. Красовскому с указаниями по административной работе в связи с передачей ему временного управления губерниями Новороссийского края и Бессарабской областью, причем документ хранится в РГАДА с пометкой «секретно»[540].

В нем, в частности, говорилось, что, передавая временно управление Новороссийской губернией и Бессарабской областью А.И. Красовскому, М.С. Воронцов просит обратить особое внимание на следующие вопросы: разобраться с доносами, поступившими из Бессарабии, выполнить распоряжения о карантине и состоянии порта.

М.С. Воронцов подчеркивал, что военные обстоятельства, эпидемия чумы, бунт в Севастополе «не дозволяли мне входить в подробное на месте удостоверение насчет внутренних распоряжений по некоторым управлениям, но Ваше Превосходительство по миновании обстоятельств, меня задерживающих, и по отличному усердию своему, конечно, не преминете войти в личное розыскание по двум упомянутым предметам, и тем окажете мне дружеское пособие по общему искоренению зла, если и оно где-либо существует»[541]. Таким образом, не только гражданская администрация, но и военное командование были обязаны в экстремальных ситуациях подчиняться распоряжениям генерал-губернатора, имевшего право и обязанность докладывать о своих проблемах во взаимоотношениях с различными ветвями гражданской и военной власти Императору.

При этом генерал-губернатору принадлежало право оценки степени виновности и определения меры наказания, он вправе отдавать распоряжения не только чиновникам гражданских ведомств, но и высшим чинам, а о неповиновении своим приказам — лично докладывать Императору.

Ход расследования в очередной раз доказывает, что М.С. Воронцов являлся государственным деятелем, обладающим сильной волей, одновременно с этим он — талантливый администратор, умевший в критических ситуациях найти правильный подход к своим служащим и направить их деятельность для решения поставленных перед ними задач.

М.С. Воронцов обязан был не только выявить виновников бунта и наказать их, но и восстановить карантинные меры для уничтожения чумы в городе и воспрепятствовать распространению эпидемии в глубь империи. Он называл свою задачу неприятной и нелегкой, так как именно система карантинных мер восстановила все население города, в том числе матросов и других офицеров, против властей Севастополя. Это было связано с тем, что в пригородах находились многочисленные сады, огороды и небольшие торговые лавки жителей, причем в основном их владельцами были матросские семьи, материальному положению которых карантинные меры нанесли ощутимый убыток, нарушив сообщение с городом.

М.С. Воронцов подчеркивал, что начало «брожению» в городе было положено доблестными моряками, которые незадолго перед этим защитили морскую славу России в кампании 1828–1829 гг., причем их взгляды разделяли некоторые высшие офицеры, которые разрешали публичное обсуждение санитарных мер и поддерживали мнение «вопреки здравому смыслу, что чумы не существует и что эпидемия — выдумка врачей и карантинных чиновников».

Ситуация обострялась тем, что признаки чумы начали проявляться в различных частях города, к счастью, подобные вспышки были немногочисленны, иначе отсутствие карантинных мер и бездеятельность морских офицеров могли привести к непоправимым последствиям.

О своих действиях М.С. Воронцов сообщает следующее: «Моей первой заботой являлся объезд всего города, во время которого я не подвергся ни одному оскорблению где-либо, я заметил равнодушие морских жен и в то же время неуверенность и бессилие батальонной пехоты, о которой я говорил выше»[542]. Установив свою штаб-квартиру в северной части города, М.С. Воронцов, обладая большими полномочиями от Императора, встретился с несколькими представителями высшего морского офицерства, проявившими хладнокровие и волю во время бунта, и с генерал-лейтенантом Тимофеевым, заменившим убитого Столыпина. Затем М.С. Воронцов отправляет в Феодосию вице-адмирала Patiniotti с целью направления в Севастополь новых войсковых частей, так как, по словам М.С. Воронцова, он не мог положиться на части, расположенные в городе. Через четыре дня войска прибыли в город, укрепив тем самым позицию властей. М.С. Воронцов размещает часть прибывших войск в городе, а других оставляет в резерве и в то же время отправляет в казармы батальоны старого гарнизона, проявившего бездействие во время бунта. В тот же день он отдает распоряжение об аресте виновных в возмущении, особенно тех, кто замешан в гибели Столыпина и других убийствах этого страшного дня. Аресты производились по списку, доставленному предварительно М.С. Воронцову, без малейших затруднений, потому что прибыли новые войска, осознавшие всю важность своей миссии.

М.С. Воронцов восстанавливает все санитарные меры в городе, устанавливает линию часовых вокруг южной части Севастополя и приводит в порядок прежний карантин в крепости и в казармах на северной стороне города, что, помимо медицинских целей, должно было создать необходимые условия для расследования, которое, по словам М.С. Воронцова, происходило без помех с чьей-либо стороны. В то время прибывает адмирал Грейг, который, согласно приказу Императора, поступил в полное распоряжение М.С. Воронцова.

Завершая перечень принятых мер, М.С. Воронцов пишет: «Все это вам показывает, до какой степени моя позиция была деликатной, сложной и неприятной»[543]. Все моряки, за исключением двух или трех адмиралов, другие жители видели в М.С. Воронцове, по его словам, палача, прибывшего с поручением стрелять в них.

Сложность ситуации заключалась еще и в том, что ежедневно большое число жителей города перемещалось через рейд в Южную и Северную стороны для дачи свидетельских показаний перед комиссией, ведущей расследование, при этом принимались большие предосторожности, так как почти все кварталы города были инфицированы и один беглец за пределы санитарной части города Северной стороны мог распространить чуму в Крыму и в других частях империи.

Согласно заключению следствия, виновные в убийстве Столыпина были приговорены к расстрелу, особо неистовствовавшие во время бунта наказывались публично, часть матросских экипажей, участвовавших в возмущении, была переведена в другие порты империи, а менее виновные — помилованы. Различной степени наказания подверглось 58 человек[544].

Между тем не замедлили сказаться результаты строгих санитарных мер, введенных М.С. Воронцовым. Распространение инфекции было прекращено, но при этом следовало продолжить оказание помощи выздоравливающим от чумы[545].

Отправив рапорт на имя Императора с перечислением своих действий во время нахождения в Севастополе, М.С. Воронцов получает благодарность от Николая I и разрешение покинуть Севастополь, чтобы соединиться с семьей. Находясь в Севастополе, М.С. Воронцов, по его собственным словам, «подергался мучениям и жестоким огорчениям»[546] из-за плохих известий о здоровье любимой дочери. Наконец, в середине сентября он покидает Севастополь и после нескольких дней пребывания в Одессе отправляется к супруге, уже зная, что любимой дочери нет в живых.

Подытоживая деятельность М.С. Воронцова по усмирению бунта в Севастополе, следует отметить, что ему были предоставлены Императором самые широкие полномочия не только в административно-политических вопросах, но и в военной сфере.

В 1833 г. всю территорию Центральной России охватила засуха, ставшая основной причиной голода в расположенных там губерниях. Борьба с голодом, охватившим и южные регионы империи, была главной проблемой этого года.

В конце апреля М. С. Воронцов возвращается из Крыма в Одессу, в июне он совершает деловую поездку в Бессарабию, и затем в Белую Церковь и Мошны, где остается до середины июля. В это время он начинает получать известия изо всех областей Новороссии о низком урожае и больших трудностях с продовольствием. С целью принятия безотлагательных мер он выезжает сначала в Екатеринослав, где особенно требовалось его вмешательство для борьбы с голодом, затем следует в Крым, где в конце августа присутствует при закладке первых камней дамбы в Ялте — лучшем, по его словам, порте на Южном берегу Крыма.

2 сентября М.С. Воронцов отправляется из Керчи в плавание, надеясь в скором времени быть в Таганроге, но 8 сентября начинается страшная буря, которая продлилась 11 дней. Путешественники, запасы провизии которых были рассчитаны на несколько дней, вынуждены были бросить якорь и ждать прекращения бури. 18 сентября М.С. Воронцов прибывает в новый порт Бердянск (основание которого связано во многом с его именем). В воспоминаниях он сообщает[547], что, к своему удовольствию, на том месте, где в 1825 г. находилось всего лишь несколько лачуг, он увидел поселок и что в 1833 г. Бердянск все более приобретал вид города, имевшего уже в это время довольно большой экспорт зерна и семени льна. Из Бердянска М.С. Воронцов отправляется в Мариуполь и в Таганрог.

В это время известия о голоде становились все более и более тревожными. М.С. Воронцов в воспоминаниях о событиях 1833 г. пишет, что, имея неограниченный кредит в одном из финансовых домов Одессы, он смог разослать везде, где это было необходимо, деньги для раздачи населению с целью покупки зерна.

Через Екатеринославскую губернию и Крым он возвращается в Одессу, куда прибыл 15 октября.

Еще до своего возвращения (из Одессы) М.С. Воронцов отправляет в Санкт-Петербург эстафету с рапортом о примененных им мерах против голода. Но, как он пишет в воспоминаниях, с эстафетой происходит несчастный случай, и до Петербурга она не доходит. Не зная, что его рапорт не получен, М.С. Воронцов не смог понять критики и обвинений в бездеятельности в свой адрес от высших властей.

По мнению М.С. Воронцова, если бы эстафета прибыла вовремя, то его рапорт служил бы лучшим доказательством того, что он не имел недостатка ни в рвении, ни в активности и, располагая денежными средствами, не опасался ответственности за их использование. М.С. Воронцов подчеркивает, что ему удалось сделать значительно больше в своих губерниях по сравнению с другими регионами.

В своих воспоминаниях М.С. Воронцов указывает[548], что в четырех губерниях новой России насчитывалось около 700 000 душ, лишенных всяческого продовольствия, однако он сумел организовать раздачу каждому нуждающемуся около пуда различного зерна в месяц, в результате люди не только были спасены от голодной смерти, но и многим хватило и для посева.

М.С. Воронцов недолго оставался в Одессе после плавания по Азовскому морю, вскоре он вновь покидает город, следуя своему правилу лично и на месте решать важные проблемы; он отправляется в Екатеринославскую губернию, откуда возвращается в Одессу в конце ноября. Город за этот период, как отмечал М.С. Воронцов, превратился в своеобразный центр благотворительности края. В Одессе были открыты заведения для детей, потерявших родителей, налажена бесплатная раздача необходимого для пострадавших. На это ушел весь остаток 1833 г., и вначале 1834 г. ситуация, по словам М.С. Воронцова, значительно улучшилась.

В записках Ф.И. Тимирязева, отец которого был послан Императором в Малороссию для борьбы с голодом, содержатся сведения о мерах по устранению последствий засухи 1833 г. и последовавшего затем голода, здесь же дается оценка в Петербурге действиям М.С. Воронцова. Так, в частности, Ф.И. Тимирязев пишет, что «князь Воронцов (в то время еще граф) обнаруживал неусыпную деятельность, чтобы предотвратить по возможности надвигающееся бедствие, и во вверенном ему Новороссийском крае не только подготовлял и закупал в Одессе значительные запасы хлеба на правительственные суммы, но оказывал им щедрую помощь из своих собственных богатых средств. Меры, им применявшиеся, были известны в Петербурге, и все с особенным уважением и одобрением отзывались о дальновидности и бдительности государственного человека и щедрого вельможи»[549].

Представляется важным отметить тот факт, что в Петербурге сравнивали деятельность М.С. Воронцова и Малороссийского генерал-губернатора. Бедствие охватило и территорию Малороссии. При этом, как пишет Ф.И. Тимирязев, генерал-губернатор Малороссии не имел средств Воронцова и «его обстановки», не мог придать своим мерам широты и огласки, «которая сопровождала все действия Новороссийского магната»[550]. Тогда же в Петербурге формируется мнение, Малороссии грозит страшный голод: если это соответствует действительности, местная администрация должна за это нести ответственность. В связи с этим отец Ф.И. Тимирязева получает повестку явиться к Императору, который направляет его в Малороссию для ознакомления с действительным состоянием дел и принятия необходимых мер.

Таким образом, Император и представители высшей власти Санкт-Петербурга не обвиняли М.С. Воронцова в недостаточном внимании к устранению последствий засухи 1833 г., напротив, его деятельность представляется как образец для администраций других регионов империи. Однако в воспоминаниях М.С. Воронцов упоминает о негативной реакции властей на его деятельность. Скорее всего, это было связано с присущим М.С. Воронцову болезненным восприятием критики в свой адрес, о чем знали и его ближайшие друзья.

Во время устранения последствий засухи и возникшего затем голода М. С. Воронцов действовал в присущем для него стиле руководства, т. е. лично посещал наиболее неблагополучные территории края; принимал решения на местах, не боясь нести за них личную ответственность; проявлял твердость в достижении поставленной цели. Хотя деятельность М.С. Воронцова в целом приводит к положительным результатам, хотелось бы еще раз подчеркнуть, что законодательство этого периода в вопросах, касавшихся обязанностей генерал-губернаторов, опиралось на указы и постановления последней четверти XVIII столетия, при этом конкретные права генерал-губернаторов к 1833 г. не были определены законодательно.